Иван Любенко
Слепой поводырь
Светлой памяти ставропольского краеведа Германа Алексеевича Беликова посвящается
Выражаю благодарность Роману Капаницкому за помощь в работе с архивными материалами
© Иван Любенко, 2023
Предисловие
Некоторые события, изложенные в романе, действительно происходили в губернском Ставрополе в 1889 году. Имена и фамилии действующих лиц изменены лишь частично или вовсе оставлены прежними. Автор использовал источники, полученные из государственного архива Ставропольского края, Российского государственного исторического архива и государственного архива Российской Федерации, а также материалы периодической печати Ставропольской губернии за 1885–1889 годы.
Глава 1
Пациент
Omnia peccata sunt paria[1]
12 июля 1889 года, Ставрополь
Частнопрактикующий врач Оскар Самуилович Целипоткин – высокий красавец с густыми усами, возраста Иисуса Христа перед распятием – с утра чувствовал беспокойство. Через несколько минут ему предстояла неприятная задача – ознакомить пациента с результатами анализа. Он многажды прокручивал в уме начало беседы, но всякий раз получалось либо театрально трагично, либо галантерейно приторно.
Доктор сидел за рабочим столом и что-то рисовал в блокноте-ежедневнике карандашом. Когда рисунок был уже почти закончен, зазвенел колокольчик входной двери. Горничная отпросилась к родственникам на свадьбу в Медвеженское, а супружница с двумя дочками третьего дня укатила на воды. Хозяину кабинета пришлось самому шагать в переднюю и отворять резную дубовую дверь. Скрипнули медные петли.
– Прошу вас, голубчик, входите.
– Премного благодарен.
– Пожалуйте в кабинет.
– Исключительно вам признателен.
– Садитесь в кресло, у стены. Там вам будет удобнее.
– Не извольте беспокоиться. Я лучше к вам поближе, на стульчик, если не возражаете.
Медик недовольно поморщился и, отодвинув кожаное кресло на максимальную длину от стола, отворил окно. В комнату ворвался свежий ветер и шум улицы.
– Ну-с, голуба моя, у меня для вас неутешительные новости. Результаты анализа, прямо скажем плачевные, – Оскар Самуилович прокашлялся, – вы занедужили лепрой. Её ещё называют проказой. Об этом свидетельствуют палочки Хансена, обнаруженные в ваших срезах.
Пациент побледнел. Потупив голову, он провёл по лицу дрожащей рукой и спросил жалостливо:
– Может, это ошибка-с?
– К сожалению, нет. Я трижды исследовал вашу плоть под микроскопом. Вот медицинское заключение, – вымолвил врач и придвинул лист бумаги, набранный на машинке.
Пробежав глазами текст, посетитель нервно сглотнул и спросил:
– А если попробовать меня вылечить? Я найду деньги…
– Сегодняшняя медицина бессильна перед проказой. Такую вакцину ещё не изобрели. Однако там, где вы будете проходить лечение, применяют разные способы борьбы с этой опасной инфекцией: практикуют ванны с сулемой, вводят в кровь генокардиево масло и даже в медицинских целях используют цианистый калий. Всё это помогает остановить распространение язв.
– Выходит, мне придётся лечь в лепрозорий? – осведомился больной, окинув медика недобрым взглядом.
– Вы обязаны это сделать, голубчик. И я, как врач, должен немедленно известить городскую санитарную комиссию о вашем диагнозе.
– И что потом?
– Скорее всего, вам запретят выходить из дома, после чего под охраной полицейского доставят в ближайший лепрозорий. Он находится в Астраханской губернии.
– Лучше уж я сам туда доберусь.
– Не положено, голуба моя, не положено. Полицейский обязан следить, чтобы вы не приближались к окружающим ближе трёх саженей[2].
– Ясно… Вы сказали, что проказа – инфекционное заболевание. Выходит, меня заразили?
– Да, по всем вероятиям.
– Но кто и когда?
– Трудно сказать, – врач пожал плечами. – Продолжительность инкубационного периода до конца не определена. Многое зависит от человека, его способности сопротивляться «чёрной смерти». Способ передачи этого заболевания малоизведан. Заразиться можно от соприкосновения с телом прокажённого, а бывает, что достаточно одного чиха больного, чтобы инфекция проникла внутрь другого организма. Известны случаи, когда мужьям, жившим с больными лепрой жёнами, эта зараза не передавалась, но бывало и так, что муж, занедуживший проказой, узнав, что у жены есть любовник, преднамеренно заражал её, надеясь, что в лепрозорий попадёт и прелюбодей. Позже выяснилось, что супружница заразилась, а её любовник – нет. Всё зависит от индивидуальной предрасположенности к инфекции.
– Скажите, Оскар Самуилович, а вам известны случаи исцеления?
– Видите ли, голубчик, – развёл руками доктор, – данная область медицинской науки весьма узка. К тому же, в нашу провинцию с большим опозданием доходят научные журналы из-за рубежа, а посему я не могу дать вам точного ответа.
– Как я понимаю, меня навечно упрячут в тюрьму под названием лепрозорий. И если обычный каторжник уповает на освобождение по сроку, или паче чаяния, по милостивому соизволению государя, то я такой надежды буду лишён. А значит, у меня нет ни малейшего шанса на возврат к полноценной жизни.
Целипоткин молчал. В комнате стало так тихо, что было слышно, как идут напольные часы.
– Сколько я вам должен?
– Учитывая лабораторные исследования и, простите, моё нахождение в непосредственной близости от больного… Словом, с вас двадцать пять рубликов. Деньги, конечно, немалые, но что поделаешь…
– Я могу забрать лабораторное заключение?
– Оно ваше. Осталось лишь оплатить труд мой праведный.
Эскулап замер в выжидательной позе и возникло неловкое молчание.
– У меня нет с собой двадцати пяти рублей. Есть только десять. Я не рассчитывал на такую сумму. Остальные пятнадцать занесу через полчаса. Вас это устроит? – протягивая красненькую[3] грустно осведомился пациент.
– Вполне. Положите деньги на стол.
– Как будет угодно-с, – кивнул визитёр и зашагал на выход.
Услышав, как хлопнула дверь, Оскар Самуилович поспешил в соседнюю комнату к медному умывальнику и принялся тщательно протирать руки раствором сулемы.
Глава 2
Дорога домой
Ранним утром 15 июля 1889 года – в день празднования святого равноапостольного князя Владимира – поезд Ростово-Владикавказской железной дороги подкатил к перрону станции Невинномысская.
Одноэтажное здание вокзала, расположенное на территории казачьей станицы, относилось ко второму разряду и потому снаружи выглядело весьма скромно, но внутри имело всё необходимое: кассу, залу ожидания, багажную комнату, газетный киоск и даже ресторацию.
Из вагона II класса, выкрашенного в жёлтый цвет[4], вышел молодой человек двадцати двух лет приятной наружности. Тонкая нитка усов, канотье, лёгкий бежевый сюртук, шёлковый галстук, белоснежная сорочка со стоячим воротником и светлые штиблеты говорили о том, что он следит за последними веяниями моды. В правой руке приезжий держал бамбуковую трость с шарообразной ручкой, а в левой – небольшой чемоданчик. Посмотрев по сторонам и, не найдя носильщика, он вошёл в здание вокзала и купил газету «Северный Кавказ», стоившую всего семь копеек. Уже на привокзальной площади вояжёр поставил ношу и, вынув из кожаного портсигара папиросу, закурил. Вдоволь насладившись ароматом папирос «Скобелевские», он уже собирался поднять чемодан, как невесть откуда возник долговязый артельщик с заячьей губой, едва прикрытой редкими усами, и в длинном фартуке.
– Куда прикажете нести, барин? – осведомился он.
– К извозчичьей бирже.
– В таком разе надоть чуток пошибче шагать. Колясок на всех господ могёт и не хватить. Тады Вашему благородию ждать придётся.
– А дилижанс до Ставрополя разве не пустили?
– Обещают, но куды там! – махнул свободной рукой носильщик. – Они ещё шоссу[5] никак до ума не доведут. Её осетины строют. Третьего дня они с местными поцапались. Народ гутарит, что казаки сами горцев задирали…
– В Невинномысской станице?
– Не, в Барсуковской. Ужо солнце заходить стало, как лошадь полоза испужалась и понесла осетинскую телегу прямком на казачий плетень. Забор упал, и гнедая в огороде очутилась, грядки потоптала. Хозяин выскочил из хаты и затребовал от горца полтора десятка рублёв или новый забор. Тут ещё и жинка его впряглась в ссору. Осетин и огрызнулся. Тогда баба так огрела горемыку пустым кувшином по башке, что черепки во все стороны разлетелись. Понятное дело – скандал, сбежались земляки. Горлопанят по своему, а в драку не лезут. Но станичникам и этого достало. Накинулись гурьбой на пришлых и давай их отделывать, кто плетью, кто колом, а кто и цепами. Заваруха! Кровь хлыстала во все стороны. А чья-то жинка испужалась побоища и побегла до полиции. Два урядника притопали. Оба под мухой. «Бейте, – кричат, – братцы, басурман, ничего вам за это не будет!» – И сами в драку кинулись… Правда, потом опомнились, а что толку? Уже поздно было. Четверо строителей не смогли с земли подняться. Их в лазарет увезли, но один по дороге помёр. Опосля в Барсуковскую судебный следователь наведался, допросы учинил и увёз с собой двоих. Под арестом они, в тюремном замке. Сказывают, судить тех станичников будут… А вот и коляска. И возница. У него хорошая ездовая пара. Лошадки молодые, выносливые. Часа за четыре-четыре с половиной довезёт.
– Ну что, Егорушка, возьмёшь барина до Ставрополя? – осведомился носильщик.
– Одно место свободное. Милости прошу! – ответствовал ямщик. – Он принял чемодан у артельщика и принялся приторачивать его верёвками на задке.
– Доброго здоровьица, барин! – поприветствовал кого-то носильщик в этой же коляске и, не услышав ответа, зашагал прочь.
– Доброе утро, сударыня и господа! – усаживаясь в четырёхместный кабриолет, выговорил молодой человек, одновременно приветствуя попутчиков лёгким подъёмом соломенной шляпы. В ответ он получил сдержанную улыбку от сидящей напротив премиленькой барышни лет двадцати (очевидно, курсистки), источавшей аромат брокаровской «Персидской сирени», а от её соседа, перешагнувшего пятидесятилетний рубеж, толстяка купеческого вида с деревянной тростью, завершающейся железной ручкой в виде утиного клюва, – холодный кивок. Послышалось благосклонное «доброе!» от расположившегося рядом господина средних лет с открытым лицом, усами-саблями, клиновидной бородкой и саквояжем на коленях.
Вскоре коляска тронулась, проезжая через станицу Невинномысскую. Над свежевыбеленными, утопающими в садах, казачьими хатами возвышалась деревянная колокольня храма Пресвятой Богородицы. Из-за заборов выглядывали жёлтые подсолнухи и любопытные детские головки, а в придорожной пыли Большой улицы купались воробьи. Слышался лай собак, мычанье коров, да грустная, доносящаяся из тополиных крон, песнь кукушки. В небе, напоминавшем изрядно застиранную и подкрашенную синькой простынь, носились стрижи. Пахло скирдованным сеном да не убранным с проезжей части конским навозом. День обещал быть жарким, как и все прошедшие летние дни. Об этом же вещала и передовица «Северного Кавказа» за вчерашнее число. Её-то и открыл молодой человек: «Продолжительное бездожие и чрезвычайные жары, вызванные как высокою температурою, так и ещё более сухим восточным ветром, повлекли за собою, почти повсеместно по всей губернии, полный неурожай хлебов и трав, грозящий серьёзными бедствиями. Только 1877 год мог бы соперничать с настоящим относительно неблагоприятности атмосферических условий для всякого рода растительности. Бедствие увеличивается ещё и появлением саранчи, пожирающей остатки жалкого хлебного злака на нивах. Рядом с этим и пожары, столь редкие в губернии по случаю огнеупорного материала, из которого устраиваются жилища (саманный кирпич), становятся теперь довольно обычным явлением, обусловливаемым тою-же сухостью воздуха и сильными ветрами. Этот год надолго подорвёт благосостояние нашего населения, занимающегося исключительно хлебопашеством и скотоводством, то есть такими отраслями хозяйства, исход которых всецело зависит от атмосферных капризов».
– Ещё и восьми нет, а парит, как в Африке! – недовольно пробубнил толстяк, вытирая носовым платком, капли пота со лба. На его жилетке красовалась золотая цепочка карманных часов толстого плетения. Он вынул из левого кармашка золотой брегет, щёлкнул крышкой и провещал: – Только половина седьмого. А что будет в полдень?
– Вероятно, градусов двадцать пять, а то и выше[6], – предположил курчавый господин с саквояжем напротив. – Видать, и зимы в здешних местах тёплые.
– Не скажите, сударь, не скажите, – покачал головой собеседник. – В прошлому году, как раз на Васильев вечер[7], отсюда же, из Невинки, в Ставрополь, во второй половине дня, на двух санях, выехали артисты: Смирнов и Таманская; причём они разместились вместе, а их багаж следовал за ними уже с другим возницей. В тот день дул сухой восточный ветер, увеличивающий стужу до минус 25˚R-28˚R[8]. Не доезжая нескольких вёрст до станции Темнолесской, кучер сбился с пути и увёл сани в сторону от тракта. В поисках дороги седоки, ямщик и лошади начали выбиваться из сил. К довершению несчастья, актриса совсем закоченела и почти заснула на морозе. Слава богу, что у Смирнова имелась фляжка с водкой. Он сумел разжать умирающей артистке рот и заставил её сделать несколько глотков, после чего принялся оттирать ей лицо водкой и вскорости дама пришла в себя. Все надеялись на помощь второго ямщика, следовавшего за ними, но он так и не появился. Впоследствии оказалось, что тот возница тоже отклонился от тракта. Поняв это, он решил вернуться назад в Невинку, но доехать туда ему не удалось. Так бедолага и замёрз в степи. Его труп, как и останки двух лошадей, на следующий день обнаружил, проезжавший мимо казак. А первый ямщик, актёр Смирнов и актриса Таманская сумели добраться до станции Темнолесской пешком, поскольку их лошади тоже замёрзли. Больше всех пострадал Смирнов – он отморозил правую кисть. В Ставрополь его привезли только второго января и сразу же поместили в больницу.
– А как же его кисть? – не удержалась от вопроса девица.
– Её пришлось отнять, – грустно вздохнув, вымолвил рассказчик, ёрзая ногами.
– Боже всемилостивый! – прижав к щекам ладони, воскликнула попутчица.
– Позволю с вами не согласиться, – оторвавшись от газеты, изрек молодой человек. – Мой отец поведал в письме об этой трагедии, но, он утверждал, что уже третьего числа Смирнов играл Гамлета в зимнем театре Иванова. И papá ему аплодировал.
– Разве? – недовольно проронил купеческого вида попутчик, – а кто ваш отец будет?
– Гласный ставропольской городской думы, отставной полковник от инфантерии Ардашев.
– Пантелей Архипович? – покрутив тростью, осведомился собеседник. – А вы, стало быть, его сын? Клим? И в столице учитесь?
– Совершенно точно.
– Вот дела, так дела! Я так много наслышан о вас. Позвольте рекомендоваться: Павел Петрович Дубицкий, купец II гильдии. Я ведь и новый дом построил на Барятинской № 7 по заказу Пантелея Архиповича. Родители ваши-с ещё в мае в него переехали, новоселье справили. Меня пригласить изволили. Погуляли знатно-с! А теперь вот вас дожидаются… А что до актёришки того, то насчёт отрезанной руки я фантазийно прибавил. Вы уж простите великодушно-с…
– Нет-нет, ничего, – улыбнулся Ардашев, – литературный вымысел вполне допустим в историях такого рода.
– Вот-вот, – кивнул негоциант, – так даже интересней. – Скажу вам по секрету: давно пора прогнать взашей нашего городского голову – никчёмного пустослова, готового лоб расшибить в поклонах губернатору Констанди – и на его место назначить батюшку вашего, Пантелея Архиповича. А то ведь в городе один кавардак да разные непотребства творятся. Возьмите, к примеру, больничное дело. Я не видел ни одного губернского города с таким плачевным состоянием здравоохранения. Ведь у нас, стыдно сознаться, городской врач – один на тридцать пять тысяч населения. Ассистента у него нет и операционной тоже не имеется. Больница мала и коек недостаточно. Спасают лишь частнопрактикующие эскулапы. Но их всего трое, потому и цены дерут несусветные… А с умопомешанными в Ставрополе совсем беда. Их некуда девать. По базарам и паркам расхаживают безумцы с диагнозами мрачного помешательства или неистовства. Этим несчастным не нашлось свободных коек в отделении для умалишённых в больнице местного приказа общественного призрения. И – представляете! – даже там всего один доктор психиатрии! Я готов был взять подряд на строительство новой лечебницы для душевнобольных, но по указке городского головы его передали другому подрядчику, потому что у него, видите ли, цены ниже моих! Да, возможно, я строю дороже, но зато прочно, на века!.. Или вот возьмите второе неудобство – отсутствие водопровода. А уж, пардон, о канализации я и не заикаюсь. Мы же не какие-нибудь древние римляне, чтобы водопроводы да канализации строить… Карабинский источник доставляет всего лишь 25 000 ведер в сутки. Холодный родник в сию жару уже не может дать больше 100 000. Так почему бы не провести изыскания и не снабдить город чистой и дешёвой водой? А то ведь водовозы в жару ведро воды продают по пять копеек! Где такое видано?
– Спасают колодцы. Без них город бы не выжил, – поддакнул Ардашев.
– Вы совершенно правы, Клим Пантелеевич. – Только дело в том, что колодец колодцу рознь. В одном водичка только для питья скотины годится, в другом – лишь для стирки, а в третьем, к примеру, для засолки овощей. А вот таких, чтобы и пить можно было, и еду готовить, и всё остальное – не так уж и много. Вашему батюшке повезло. На территории нового дома был старый колодец с превосходной водичкой. Мои артельщики вычистили его, углубили и обложили ракушечником. Не вода, а святой источник. А всё потому, что неподалёку подземные течения проходят. Они его и наполняют.
Собеседники понимающе кивнули, но ничего не ответили. Девица, сидящая напротив, продолжала безмолвно читать томик какого-то произведения, заботливо обёрнутый в серую бумагу. Ветер слегка теребил её соломенную шляпку с голубой лентой и букетиком искусственных цветов, а чёрная прядь волос маленькой спиралькой свисала у мочки правого уха. Её смуглая кожа и большие чёрные глаза свидетельствовали о восточных корнях. Клим украдкой любовался её красотой. Попутчица это заметила и взглянув на него, обидчиво заморгала длинными ресницами, тотчас их опустив. Она вдруг посерьёзнела и её аккуратный нос горделиво вздёрнулся. И даже чувственные губы обиженно надулись, отчего барышня стала ещё прекраснее. Утянутая корсетом талия и длинное платье с закрытыми рукавами из плотной тёмно-синей дорогой материи хоть и подчёркивали её стройную фигуру и серьёзный достаток, но в большей степени делали из неё мученицу при нещадно палящем солнце. Сразу было понятно, что она не из глухой провинции, куда журналы с последними французскими модами доходят через месяц.
По железному мосту переехали Кубань. Река почти не шумела. Из-за засухи уровень воды упал ниже среднего.
Старая грунтовая дорога, проложенная во время возведения Темнолесского и Стрижаментского ретраншементов[9] солдатами 16-го егерского полка и канонирами 9-го Ставропольского артбатальона давно пришла в негодность. Новое шоссе, протянувшееся извилистой нитью от Невинномысской до Ставрополя, хотя ещё и не законченное, впечатляло. Отсыпанное речным песком с щебёнкой, с дождевыми лотками по краям, оно имело проезжую часть шириной в две с половиной сажени. Мосты построили на века – каменные, бетонные и металлические. Вдоль дороги высились телеграфные столбы с натянутой на них медной проволокой. Столица губернии теперь без труда могла обмениваться сообщениями со станцией Невинномысской. А ещё год-два назад это можно было сделать только через станцию Кавказскую. Из-за этого телеграммы, отправленные из Ставрополя в Невинномысскую, шли два-три дня, и купцы, заключавшие сделки, попросту отправляли сообщения нарочными. Теперь же губернский центр был соединён телеграфом с Ростовом, Владикавказом и Тифлисом.
Поля, выжженные безжалостным солнцем, представляли жалкое зрелище. Трава на лугах пожухла, и пастухи угнали отары овец поближе к холмам. Там, в тени между возвышенностями, ещё сохранилась сочная растительность. Лишь одинокие бурёнки неподалёку от дороги лениво и невозмутимо пережёвывали то, что находили под копытами.
Возница, чтобы напоить лошадей, сделал первую остановку через десять вёрст у ночлежного дома с пристроенной к нему караулкой и колодцем. По его словам, такие пристанища построили на шестой, пятнадцатой, двадцать девятой и сорок пятой версте от Ставрополя. А на семнадцатой и тридцать шестой версте возвели две добротные почтовые станции – «Горная» и «Равнинная». В них можно было не только снять комнату для отдыха, ожидая смены лошадей, но и перекусить. Словом, всё уже было почти готово для открытия шоссе и запуска дилижансов от Невинномысской до Ставрополя.
За время стоянки купец успел вынуть из чемодана коробку, разрисованную весенними цветами, на которой читалось: «г. Гродно. Кондитерская Копача». Протянув её попутчикам, он сказал:
– Угощайтесь. Мне эти марципановые конфекты родственники прислали. В здешних краях таких не делают, вот и вожу собой.
– Безумно вкусно, – призналась барышня, отведав одну из них в форме маленькой груши. – Меня зовут Анна.
Мужчины почтительно склонили головы, и по лицу каждого пробежала одобрительная улыбка.
Отведав сластей, испив колодезной водицы, пассажиры снова забрались в коляску и тронулись в путь.
– Простите, что не представился сразу, – обратился к Дубицкому сосед Ардашева. – Не хотелось вас перебивать. Меня зовут Осип Ильич Вельдман. Еду из Владикавказа в Ставрополь и собираюсь пробыть в вашем городе несколько дней. Не посоветуете ли, где остановиться?
– Можно в «Лондоне», на углу Хопёрской улицы и Николаевского проспекта, но лучше в «Варшаве» на Казанской площади. Гостинице всего три года. Любимое место заезжих артистов. Там даже небольшой концертный зал имеется.
– Мне бы место поспокойнее.
– Тогда подойдёт «Херсон» у Поспелова, рядом с «Варшавой». В этой гостинице в 1856 году останавливался персидский поверенный Махмуд-хан со свитой и сопровождающими его казаками. Павел Кузьмич Поспелов даже табличку повесил об этом событии. Сказывают, персиянин настолько доволен остался постоем, что знатно одарил хозяина.
– Чувствительно вам благодарен. Лучше места не придумаешь.
Переехав по мосту реку Егорлык, коляска вошла в ложбину, лежащую между горами Стрижамент и Недреманная. На возвышенности, у хутора Извещательного, виднелась ещё сохранившаяся сторожевая казачья вышка, откуда служивые наблюдатели извещали Ставрополь о появлении горцев. Несмотря на то, что Кавказская война закончилась четверть века тому назад, набеги туземных хищников прекратились не сразу.
Клим снова погрузился в чтение «Северного Кавказа». Раздел «Происшествия» рассказывал об иной, менее привлекательной стороне жизни губернского центра. Среди заметок о кражах скота, торговле запрещённым товаром и поножовщине у обжорных рядов на Нижнем базаре, внимание привлекло сообщение о нелепой трагедии: «Вечером третьего дня на Александровской улице в доме нумер 73 найден труп частнопрактикующего врача О. С. Целипоткина. Как следует из осмотра, смерть наступила по причине падения тяжёлой люстры на голову доктора. Сие случилось из-за размыкания одного из звеньев бронзовой цепи, удерживающей керосиновую лампу в кабинете, где он вёл приём. Единственное окно было затворено на шпингалет. Входная дверь также оказалась запертой изнутри. Тело обнаружила горничная, заглянувшая в щель между портьерами закрытого окна и тотчас сообщила в полицию. По прибытии на место, помощник полицмейстера В. А. Залевский и городской врач А.Ф. Мартынов засвидетельствовали смерть хозяина дома. Супруга покойного, отдыхавшая на водах с детьми, была срочно вызвана телеграммой в Ставрополь и уже вернулась. Отпевание и похороны О. С. Целипоткина имеют быть завтра в два пополудни».
– Похоже, с медицинским обслуживанием в Ставрополе будет ещё хуже, – грустно заметил Ардашев.
– Отчего же-с? – осведомился Дубицкий.
– Да вот, пишут, что доктор Целипоткин погиб, – пояснил Клим.
– Позволите взглянуть?
Ардашев протянул газету.
– Вот так-так! – пробежав глазами заметку, с сожалением чмокнул губами купец. – Как же это? А ведь хороший был медикус! Надо будет прийти проститься с ним сегодня.
– Разрешите полюбопытствовать? – спросил Вельдман, и «Северный Кавказ» оказался у него в руках.
– И за что же господь послал ему такой конец? – покачав головой, произнёс негоциант.
– Пути Господни неисповедимы. Призвал Всевышний несчастного на Божий суд… – грустно выговорил сосед Ардашева и вернул газету.
Трагичная новость настолько опечалила ездоков, что до самого Ставрополя они не проронили ни слова.
От села Татарского дорога шла серпантином к лесу Угольному, прозванному так ставропольцами из-за древесного угля, добываемого там для утюгов и самоваров. Наконец, пройдя недостроенный участок пути, колёса кабриолета вновь побежали по щебёнке Невинномысского шоссе, ведущего на одноимённую улицу Ставрополя.
Город встретил коляску пылью, щебетаньем птиц, шумом тарантасов и колокольным звоном. Конечным пунктом поездки были Тифлисские ворота, выстроенные в честь славной победы русского оружия над армией Наполеона. Когда-то они были восточной заставой города от набегов горцев. Кавказская война закончилась, и теперь триумфальная арка стала городской достопримечательностью. Ещё недавно здесь собирался обоз экипажей обывателей, следовавших на воды под охраной казаков.
Распрощавшись с попутчиками, Клим нанял извозчика и через десять минут он уже открывал калитку нового родительского дома на Барятинской.
