Иван Бездомный
Сломанное Время
Острова везения.
Звонит друг детства из М-ы премудрой и рассказывает про чудо моей жизни на Гавайских островах.
– У вас вулкан извергается сейчас – лава, пепел, оливин повсюду… Беги, говорит, на улицу, камни драгоценные собирай. С неба сыпятся градом, только карманы подставляй. 450 долларов за карат. Райские, – поет, – острова, и гадов никаких нет: ни змей, ни тарантул ядовитых, ни депутатов с мигалками.
Загнул, конечно. Не знаком он с Гавайскими друзьями человека – сантапи, акулами и тараканами. Акулы, хоть и древние, и жили еще при царе Горохе, при запахе того, что мы вчера пили, улыбаются во весь рот как родному, сантапи – как прибалты: не любят, но терпят, а близкий друг – таракан, сраму не имеет, только и ждет момента, никогда не спит.
Таракашечки отечественного воспитания – интеллигентно появлялись в СССР по ночам, без претензий и скандалов не устраивали. Ты его щелк ногтем в нос – он послушно спит в нокауте.
Гавайские тараканища тапки не боятся! Они живут где-то в прошлом, совместно с динозаврами и птеродактелями, и размерам своего времени соответствуют. Но как только открывается временная щель – они вжик, и уже здесь, в дне сегодняшнем, а сами – ого какие!
Они летают по квартире, как НАТО на Ближнем Востоке.
Предварительно маскируются в свете ламп, делают боевой заход над целью, пикируют сверху, и бульк… В поисках демократии, не иначе, заходят на бреющем полете и прицельно таранят бокал с вином. И быстро, быстро на самое дно! И пьют, херачат за троих, а не пьют, сволочи! А сами – размером с большой палец, между прочим.
Алканавты с крыльями, а не приличные насекомые.
Они стаей могут загрызть взрослого человека: мы, по наивности, оставили открытое окно перед надвигающимся штормом, вечером заходим – весь потолок шевелится и недовольно шебуршит крыльями. Включили свет – целая эскадрилья с рокотом пикирующего бомбардировщика бросилась в атаку раскрыв челюсти, пришлось спасаться позорным бегством!
А за нами неслась очередь из желающих понадкусать!
Здесь только положишь на тарелочку бутерброд с красной рыбкой и наполнишь фужер хорошим французским, не успеешь облизнуться – тьма накроет небо, налетит полчище, пропало удовольствие! Самому бы быть живу, какой бутерброд???
И я не верил, пока одним вечером, курсируя на малой высоте, неожиданно не напал на меня, гаденыш, внимание отвлекая! А второй, амно такое, воспользовавшись суматохой, неприметно нырнул на самое дно бокала, затих, дождался момента пока я успокоился и расслабился, и вместе с урожаем долины Мюскаде 5-ти летней выдержки, между прочим, отправился в горло, где и застрял, дыхание мое перекрыв.
Вот вам и Райские острова.
Наврал Кук.
Как я чуть статистику не испортил.
Подобрался момент украдкой, приготовил мне сюрприз глаза на мир открывающие, и до самого недалекого дошло, что врач должен зарабатывать много.
Очень.
Спасибо им, и лета долгие.
Пропал аппетит, вздулся живот, поплохело: поплыла стена, исчезла резкость и подкосились ноги.
Супруга три дня подозревала, на четвертый посмотрела искоса и вынесла приговор: «Скорая. Никаких нет».
– Да ты что? Меня? В 27 лет?? Да я сотку от пола, сейчас…
Но качался потолок и подташнивало без причины.
Не до отжиманий.
Приехали хмурые люди в почти белых халатах, (а как улыбаться на зарплату с которой можно пару раз сходить в супермаркет?) ткнули пальцем в живот больно и забрали из родного дома.
Привезли, скинули в ободранные, безнадежные коридоры.
Рано погасшая, вымотанная безысходностью медсестра.
Два пальца в живот.
Вспышка.
Звездочки…
Дырявый пол ведет себя подло – норовит ускользнуть из-под ног, и за стену не возьмешься – проваливается она.
Небритый, мрачный доктор.
Обрывки фраз.
– Снимай трусы.
– Что вы там не видели, док? Там ничего выдающегося, – подчиняюсь.
Напрасный стыд.
Пожившая, видевшая все бритва.
– Готов? – в самый подходящий момент заглянула в чуланчик вполне себе сестричка, увидела потаенное, но не загорелись глаза, нет.
Уставшая, видимо.
Койка на колесиках.
Коридор как сельская дорога.
Лифт.
Вздувшийся и облупленный потолок.
Тающие надежды.
Расплывающаяся реальность.
Холодный свет операционной. Усталые и равнодушные лица. Сухие команды.
Когда отупевший от старости скальпель тыкался в плоть и хирург давил на него, тело противилось как могло: хотел было он вскрыть брюхо, ан, нет – восемь кубиков против!
Упрямый попался врач.
С силой продавил внутрь, и давай не резать – пилить. Два скальпеля полетели на пол, туда же отправился бы и третий, но руки, вскинутые в мольбе и крик, сорванный с губ медсестры: «Это последний, синьор», – остановил потрошителя.
Только с девятой попытки (по три на каждое лезвие) Авиценна раскрыл мой внутренний мир перед студентами Меда и Вселенной.
«Это предел» – полыхало в мыслях, и хохотал я над собою, жалким. Распростертым на старой койке, бессильным и беззащитным…
Что это было в иезуитской? Койка ли, операционный стол?
Не рассмотрел.
Но каталось оно на колесиках, следуя за зазубренным лезвием старого скальпеля, и тело мое ездило на нем.
Думал – воистину пиздец.
И жизнь моя, и открытия, на этом закончились.
Оказалось – нет.
Есть еще глубины!
Когда сквозь плоть мою… руки Спасителя… проникали внутрь меня…
И ухватили крепко… и кишки из меня вытягивали, мое тело сотрясая и жизнь наизнанку выворачивая…
Цеплялся вдруг ослабевшими руками за коварный стол, катающийся по холодному кафелю…
И познал я бесконечность глубин чувств каждой клеточки…
И вселенной живущей в нас.
И нас, живущих в ней.
Вытащили мою вселенную, и часть ее сложили в тазик…
Смыть гной лопнувшего аппендикса и осложнения перитонита.
Нет, не спал.
Когда-нибудь представляли Судный День? Примерно так.
Ах, да. Самую мелкую мелочь упомянуть и забыл.
В то время, а иногда, может, и в нынешнее, условия содержания не позволяли ввести наркоз.
От слова «совсем».
Нет, не в DC, конечно, а вот за ее пределами – запросто!
Много нас за границами Wкада и лишние мы: нет от нас никакой пользы ни стране, ни власти. Одни, говорят, волнения и затраты на сибиряков, дальневосточников и уральцев, и никакой прибыли, кроме таможни. Ах, лес, рыбу, золото, газ, нефть, уголь да цветные металлы еще забыл! Но те украдены еще до нас и распиханы по Wосковским карманам.
Не было наркоза, и анестезиолог носил свое грустное лицо где-то вдали. А если и был тот наркоз, то детишкам и старушкам исключительно.
Не для здоровых мужиков.
Скажите – не гуманно?
А у врача выбор невелик – ты выжить можешь, они – нет.
Так и сказал.
Хоть и за статистику отвечать надобно – ни к чему своими трупами ее безупречные данные безобразить, но и он не Хоттабыч, из бороды скальпель не сделаешь!
Я ему удивленно: «А обезболивающее, и скальпель вместо ножовки?»
А он, человек хороший, хоть и не президент – с выражением. Прояснил проблемы страны, заботы правительства и личные перспективы двумя словами.
Вы знаете их.
Мы туда частенько ходим.
Ну как тут человека не зауважать?
Привет хирургу первой Городской Клинической и спасибо огромное от того, который не кричал.
Может, и вспомнит.
Мне-то, казалось, орал я на всю Первую Речку!!!
Опять вру.
Терпел, стыдился боли и жить хотел очень.
И сейчас хочу.
Но если и хотел орать – смог бы только шепотом. За пределом это. Там и оставим.
Лампы, отсветы. Вспышки. Боль, не бывает такой…
– Сестричка, ты ладонь мне свою на лоб положи…
– Что-о-о? – возмутилась юная дева, будто попросили ее согрешить с незнакомцем за так. Без денег.
