Иван Алексеевич Макаров
Задушевная математика
– Да, здесь у нас все такое… Художественное, историческое…
Выяснилось, что хозяин «Запорожца» тоже имеет к нашей и здешней живописи непосредственное отношение:
– Мой прадед тоже, – сказал он, – был кучером у Айвазовского.
Как хорошо все начиналось!
А через день я уехал. Отпуск кончился, и билет был взят.
А как хорошо все начиналось!
Случился Карибский кризис, и довольно-таки легко разрешился. Относительно легко, конечно. У нас здесь все относительно…
А потом какие-то нехорошие люди убили президента Кеннеди…
… У нас тогда телевизора, конечно, не было. Мы были с мамой на Шаболовке, в гостях у дяди Лени. Он был, собственно, Алексей Федорович, и мне приходился троюродным дедом, но так уж его все звали – дядя Леня.
У него был телевизор, и жил он почти под самой Шуховской башней: после многих лет в коммуналке как инвалид войны получил там квартиру.
И вот новости. Или экстренный выпуск: Кеннеди убили.
Я сидел на полу, на ковре и сдуру закричал во всю глотку: «Ура!..» – В самом деле: вражеский же президент…
Мать закричала дрожащим голосом:
– Ты что!.. Ты что!.. Что ты говоришь!.. Чему тут радоваться?..
Она так это сказала, что даже я, малолетний дурак, понял, что совсем не то что-то сказал…
А как хорошо все начиналось!
Спали!
А как хорошо все начиналось!
… А теперь…Что прогнозируется – никто не знает. И куда прятаться от того, что прогнозируется, тоже никто не знает…
А как хорошо все начиналось!
В позапрошлом, кажется, году, на Сретенье я решил устроить себе праздник.
И устроил. Пошел на службу в такой дорогой моему сердцу храм Св. Николая в Кузнецах. Расписания служб я, конечно, не знал, и потому не опоздал, а наоборот пришел раньше. Оказался почти у самого аналоя. Праздник!
И вдруг служба прерывается. Выходит молодой батюшка и читает. Поздравление с праздником…От патриарха…
С «днем православной молодежи»…
Может быть, я дурак, но я едва не застонал от «мучительного несоответствия».
Думал, может, из храма выйти, уйти, убежать… Оглянулся, сзади люди стеной, полный храм… И не выйти…
Плакать захотелось… Неужели у нас настоящих праздников мало… Неужели еще такие чудеса выдумывать… Зачем?!..
Между тем, молодой священник дочитал, что положено, и вышел настоятель, отец Владимир:
– Да, конечно, праздник православной молодежи… Молодежь у нас должна, конечно… И все другие правильные слова…
– … Ну, раньше-то этот праздник как бы стариковским что ли считался… Святому Семеону Богоприимцу-то очень немало лет было…
Все! Отпустило. Оттаяло. Праздник вернулся.
«Ныне отпущаеши…»
А как хорошо все начиналось!
Чудес хотелось… А разве теперь не хочется?
А как хорошо все начиналось!
Давно, правда, это было. В девяносто каком-то году. В Крыму. В Планерском.
Еще не совсем осень была. И на деревьях листья.
Домик и дворик перед домиком. Домик маленький, но белый-белый. Такой белый, что глазам больно. И дворик перед ним маленький, и во дворике садик. Тоже маленький. Деревьев семь или восемь… Сливы, яблони… Молодые, тонкие. Но не только плодов, даже листьев на них нет. Ни одного листика. Только на краю, на одной сливе, на самом верху два или три еще зеленых листа, такие яркие, такие веселые… А перед этим деревцем стоит на задних ногах белая коза и ласково так к ним тянется…
А как хорошо все начиналось!
Лето. Начало вечера. Переулки влево от Павелецкого. Я выхожу на Щипок. На перекрестке «Бомж». Бездомный человек. Старый. Очень худой. На костылях. Одной ноги выше колена нет. Бездомный и безногий. Крошит хлеб. Голуби подлетают.
– Ах, как хорошо, – говорит он, – и сам покушал, и птичек покормил… Как хорошо! Слава Богу… И лицо его радостно светится.
А как хорошо все начиналось!
«Средь берез и облаков
Стоит школа дураков» -
Дразнилка была такая.
Берез там, правда, никаких нет. И не было. Облака были. Белые. Пролетали. Но немного. Потому что из-за высоты домов (и улица не очень широкая) неба там не очень много видно.
Школа дураков стоит. Вернее, здание школы. Дураков нет. Выбыли, выехали или поумнели. В том доме, добротном, темно-красном, кирпичном с высоким крыльцом живет теперь какой-то арбитражный суд, то есть, исключительно умные люди. Зато школа напротив, которая прежде была нормальная, обыкновенная, №519, теперь – «школа коррекции». То есть она теперь стала как бы вместо школы дураков.
… Я в Школе Дураков не учился. А учился напротив, в 519-ой.
… «Наши», из «нормальной школы», «дураков» из школы напротив, дразнили. Обижали. Даже камнями кидали. У них учебный день был короче, они уходили по домам как раз, когда у нас была перемена перед последним уроком.
Я «дураков» не дразнил. Я их боялся и, может быть, немного жалел. Но больше боялся. Не потому что они могли быть какие-нибудь опасные «дураки», в этом смысле я сам был тогда вполне бесстрашный дурак. Я боялся их тронуть, «прикоснуться», даже смотрел с осторожностью. Как на нечистых, «заразных». Брезговал. То есть, не сострадание хранило меня от греха, а брезгливость.
Может быть, подсознательно чувствовал и в себе, что-то такое, за что их в отдельную школу определили…
… Особенно помню одного. Огромного роста с большими глазами и в огромных очках. Лицо его всегда было повернуто вверх, к небу… Его не трогали. Он не ходил один. Его из школы забирала бабушка. Рядом с ним, огромным и беспомощноым, она казалась такой маленькой…
А как хорошо все начиналось!
А теперь вот в монастырь новые «трудники» прибыли. Четками весело помахивают, как юные ослики хвостами.
Всему удивляются: «Ну, тараканы, в натуре…»
Скоро начнут «Отче наш» учить. Если, конечно, на общую трапезную ходить будут.
Спаси их, Господи! И нас спаси…Уж очень они хитрые, которые с четками…
А как хорошо все начиналось!
Все было. И 9 было, и 10. И половина одиннадцатого. А теперь все это прошло. Полдень скоро.
А как хорошо все начиналось!
… Только к чему это? «Как хорошо все начиналось!»… «Да как хорошо все начиналось!..»
Зачем оглядываться? Зачем в прошлое смотреть? Надо в будущее…
Так и я в будущее смотрю. Полдень скоро. А там, может быть, Бог даст, и обед.
4
А как хорошо все начиналось!
Вот кошка у нас, такая худая, такая маленькая, такая глупая, а попостилась два дни (некому было покормить) и – голубя поймала…
А если и мне, например, два дни усердно попоститься, может, и я кого-нибудь поймаю? Только б лишнего или ненужного чего-нибудь или кого-нибудь не поймать…
Как в народных рассказах о балканской войне:
– Иван! Ты где?
– Я турка поймал!
– Так веди сюда!
– А он не идет!
– Ну, так сам иди.
– А он меня не пускает…
Так что может, лучше и не пробовать?.. И не поститься?..
А как хорошо все начиналось!
Начиналось, начиналось, начиналось…
Миша – строитель. Плотник. По опалубке. Он маленького роста, лысый, страшно худой, очень веселый, живой, с богатой мимикой и выглядит молодо.
Последнее, что он строил, перед тем, как нам случилось познакомиться, было нечто под названием «Москва-Сити». На Пресне. Получилось не очень.
Не только в том смысле, какая чудища в конце концов, уже без Миши состроилась, но и в том смысле, что ему не заплатили, как теперь говорят, «кинули»…
То есть, не совсем кинули, что-то все же заплатили, но совсем не то, что обещали… Получилось, работали почти даром.
«Дело в том, – объяснял Миша, – что уже сделанное, то и дело приходилось срубать и переделывать… То ли проект менялся, то ли что-то пересогласовывали… А бетон там был М700 и щебенка гранитная…»
А за ломку и переделку им не заплатили. Вот и получилось, что зря работали…
Мы с Мишей часто курили на лавочке, разговаривали. С ним было легко, просто. Никакими сверхценными идеями он нагружен не был и другим не навязывал…
Живой человек. Настоящий. Скромный, как бы даже немного застенчивый…
Кое-что про себя он все же рассказал. Военный. Майор в отставке. Афганистан. Не десант. Горнострелковая дивизия. Единственная в Вооруженных силах.
Майорские погоны Миша проносил недолго: в девяносто первом году уволился. Написал рапорт. Поэтому никаких особенных военных пенсий он не получал. Только «военкоматовские»: за ранение…
«Под минометы попали… И вот как вышло… Ребята вынесли…»
Он как будто даже удивлялся, что его не бросили. Улыбался…
Так случилось, что некоторое время спустя Миша при мне в первый раз в жизни готовился к исповеди. Задавал всякие вопросы.
Я, как мог, не отвечал. Старался не отвечать. Отсылал к священнику.
В самом деле, я сам дурак, что я могу объяснить и какое имею право?
Но Миша все равно спрашивал:
– Но вот тут-то как… Не понятно… На войне был… Стрелял, убивал… Это как бы понятно… Война… Но ведь я и своих раненых приказывал добивать… Это-то как?.. И по-другому нельзя было… Такая война была…
А как хорошо все начиналось!
Но… Все проходит. Времена меняются. Имена меняются. И Василий Андреевич был когда-то просто Васей. И Чингис-хан был сначала Темучином…
То же по географии. И Петербург стали звать сначала Петроградом, потом Ленинградом, а потом переназвали обратно…
И в Калининской области был город Калинин. А потом его обратно переименовали… Стал он снова Тверью. И вот однажды:
Негритенок из города Тверь
Постучался в известную дверь
И сказал: «Я ни в чем не повинен,
Но по матери – тоже Калинин.
И нельзя ли мне тоже теперь
Проживать под фамилией Тверь…»
А как хорошо все начиналось!
Жили-были две сестры. Знатные, богатые женщины. Боярыня и княгиня. Феодосия и Евдокия. Верные дочери своего времени.
Молились, трудились, постились… Веровали и верили! Боролись и не сдавались…
И за все это самое или просто из-за стечения обстоятельств и «исторической ситуации» («текущий момент») их замучили в земляных тюрьмах (в ямах) в Боровске, на Городище. Страшно и больно читать, как об этом в их житие рассказывается:
Просит Феодосия (в иночестве Феодора) стрельца:
– Принеси калачика…
– Не смею, матушка… Боюсь…
… Теперь там Крест и часовня. Новая, блестящая, Старообрядческая.
Слева от часовни – Нарсуд. За ним – Досааф… Впереди, над обрывом, за железной оградкой небольшой камень с железной кованой розочкой, грубовато выкрашенной в зеленой цвет, и надписью с обещанием поставить здесь памятник героям – 1380-го года.
Справа – Управа, Народное собрание – и еще чего-то такое же, простым людям совершенно непонятное, удивительное и загадочное. И не запомнить даже: на особняке четыре вывески и два флага.
Перед часовней длинный деревянный зеленый дом с белыми железными решетками на окнах, в нем обитает что-то кадастровое и топографическое…
Но ближе всего Нарсуд. И к часовне, и ко Кресту…
Между управой и топографически-кадастровым домом припаркован автомобиль. «Газель». На «Газели» написано: «Программа «Счастливое материнство». По Калужской области…»
Что бы сие значило? Может быть, они на этой новенькой синей «Газели» по Калужской области Счастливое материнство развозят?
Кто посмеет сказать, что чудес не бывает… Может, и развозят… Полный автомобиль счастливого материнства…
А с другой стороны от Нарсуда и как бы на пути к нему – памятник Циолковскому.
Но на идущих (и на ведомых) в суд Циолковский не глядит: он в небо смотрит…
А как хорошо все начиналось!
Еще бы не хорошо! Если б уже и начиналось нехорошо или недостаточно хорошо, что б теперь с нами было…
А как хорошо все начиналось!
Только заповеди «Не судите» я не знал. Судил других, себя приговаривал.
И вся моя жизнь в осуждении, как в поганом огне, сгорела. …
Не судите!.. Не судите? А когда война?
А когда у нас не война?
А как хорошо все начиналось!
Шел человек к Богу…
А пришел в монастырь.
Бывает, конечно, и наоборот… Всякое бывает… Все мы человеки…
А как хорошо все начиналось!
… Самое, может быть, страшное, что я видел, когда расстреливали «Белый дом», это один мужичонка, скромный, немолодой, серый. Он, когда из танка выстрелили, и из окна пламя вылетело, и дым пошел, и, возможно, кого-то убили, от радости запрыгал, в ладоши захлопал: «Попали! Попали!» Как будто можно было не попасть…
И почему я его тогда в реку не сбросил?
Это его радостное «Попали!» было страшней даже, чем сама стрельба из танков по людям…
«Попали! Попали!» – И смеется. И слабенькими руками машет…
А как хорошо все начиналось!
Господи! Прости меня. Прости нас. Прости всех.
Хорошая молитва. Отец Силуан научил. Жаль только – вспоминаем редко…
А как хорошо все начиналось!
Начиналось, начиналось, начиналось…
Случается, и теперь еще начинается…
А как хорошо все начиналось!
Прыгал, скакал, без ума смеяхся, жил рассеянно…
А теперь: «Тише, тише, не спугните…»
А как хорошо все начиналось!
Тепло не по-мартовски. Большая липа у забора. Стоит, что-то слушает. Пока молчит.
Собака тихонько бежит. Белая. Но грязная. И поэтому серой кажется. Но как она ловко на четырех бежит! И хвостом помахивает.
… А я вот, сколько ни пробовал на четырех, никогда у меня ловко не получалось. Всегда нескладно, неловко, медленно…
Неужели я хуже собаки? А что? Очень даже может быть…
А как хорошо все начиналось!
Только с книгами трудно было. Иных было вообще нельзя было достать… … Моисеево Пятикнижие я в первый раз прочел по изданию Одесской хоральной синагоги… Просто другого не было. И негде было взять. Это бы, может быть, и ничего… Только ведь за три дня! Все Пятикнижие… За три дня. Ровно на три дня Светка книгу дала… И, разумеется, строго секретно…
Евангелие у меня, правда, было. Маленькое, старое, русское. Бабушка где-то достала…
Зато как все дорого было! Как трепетно…
А теперь – всё в огонь. Все подряд: иконы, книги…Это не иконоборческая ересь.
Скорее, наоборот. Слишком наоборот. Страшно много всего «воспроизводится»… И все это, оказавшееся вдруг лишним и ненужным, называется теперь «непопираемым мусором»: в помойку нельзя, только в огонь.
А как хорошо все начиналось!
Ученый философ и библиотекарь Николай Федоров думал: «Чист человек и мир только в его источнике, в его детстве: детство и есть возвращение к началу».
… Может быть, это правда… Только я этого не помню. Совершенно не помню себя в том детстве, которое можно было бы назвать невинным. Сколько помню себя, всегда был грешен…
…Большой шкаф в комнате.
На дверце зеркало: до самого пола. Я в него смотрю, и мне не нравится, что я вижу. Я кажусь себе некрасивым. Я не нравлюсь себе. То есть внешность. Мне хотелось бы быть другим. Красивым. Я смотрю на себя и мне мучительно трудно видеть себя некрасивым…
Сколько мне лет? Три? Или еще меньше?
… А Детский сад – это вообще сплошной грех.
Я собирал на улице грязные камни и черепки и мечтал стать то геологом, то археологом. И о женщинах мечтал… Одно слово: Детский сад.
А как хорошо все начиналось!
Однажды зимой в воскресенье мороз был градусов до двадцати, и все или почти все утки с поймы Сетуни и соседних прудов бросили свои водоемы и пошли вверх, к пивной стекляшке. Холодно!
Было воскресенье, и все сквозь толпу уток шли, утки красными лапами по снегу и льду топчутся и кричат: не просят, требуют…
Кругом: Кря-кря-кря… Как бы не наступить…
… Теперь в городе уток меньше.
Наверно, съели их. Несмотря на условную непригодность в пищу…
Сначала продовольственные трудности и недостатки, потом всеобщее подорожание и обнищание… Скушали уток.
А как хорошо все начиналось!
И мы были почти совсем дети. Только выглядели, как взрослые, и паспорта у нас были… А скоро и своих детей завели… Хоть и сами еще дети были…
Только и тогда уже случалось мне (да и не мне одному) видеть во сне ядерную войну… Вернее, ее начало… Всегда просыпался раньше, чем все должно было кончиться…
Не мне одному снилось. Мне и другие такие свои сны рассказывали.
И снилось всем одно, и снилось как-то довольно одинаково…
Два главных душевных устремления управляли наши сны: «успеть, все, что можно успеть» и «теперь уже все можно». Ну, и конечно, отчаяние…
…Правда, слесарь Илья, три года отслуживший в ВМФ, побывавший в экваториальных морях, и даже высаживавшийся со своим мичманом на берег где-то в Западной Африке (в увольнение, и африканское вино там пил), и в свои 22 года уже отец троих детей, собирался во сне еще и обороняться: вытаскивал на балкон пулемет «Максим» (Наверно, из кинофильма «Чапаев»). Но и он тоже прежде всего спешил «успеть все, что можно успеть»…
Потому что потом уже больше ничего не будет… И пулемет (из кинофильма «Чапаев») не поможет.
Мы с ним в одной смене работали, и он так весело рассказывал мне этот свой сон, спокойно и жизнерадостно.
… А мне ко всему в придачу еще приснился однажды мой кот. И это было самое страшное. У меня был тогда чудесный кот. Умный, любимый, свой…
И вот я встретил своего кота в страшном сне про ядерную войну… Уже после того, как я разрывы слышал и вспышки видел, и падал от них под каменный заборчик, приблизительно так, как учили на военной кафедре…
Георгиевская церковь возле Балчуга показалась мне наклонившейся… Это возле нее я под забор падал: как учили на военных сборах… Когда увидел «вспышку»… А за церковью дым… Я, правда, и не знал тогда, что она Георгиевская, и в Ендове, для меня она просто старая «недействующая» церковь была… Маленькая, серая, красивая… И вот она качнулась, покосилась…
А потом из-за забора выбегает мой кот, испуганный, недоумевающий…
И я изо-всех сил постарался спрятаться, чтоб он меня не заметил. Больше всего на свете в тот миг, во сне я боялся, что он меня увидит…
Что я ему теперь скажу, чем помогу? Теперь все уже… Теперь я уже ничего не могу.
«Беги теперь сам, – прошептал я ему мысленно, – от меня уже нечего ждать… Теперь я и сам беспомощный…»
А как хорошо все начиналось!
Жил-был Зенон. Не сирийский отшельник, и не ювелир из Лескова, а простой древний греческий философ. И были у него Апории. Это такие двоедушные и неопределенные существа. Затруднительные и затрудняющие. Унылые и недоуменные. Он их сам из головы выдумал. Про Ахиллеса и черепаху, про Лжеца (почему-то с остова Крит)…
А одна такая Апория рассказывала о том, что когда одно зерно падает, ничего как будто и не слышно, а если целый мешок высыпать, то это совсем другое дело, а почему так получается, вроде и непонятно…
… Ну, а у нас про это безо всякого Зенона совсем по-другому знали. Мужик в кабаке спрашивает:
– Сколь стоит капля водки?
– Капля? Нисколько… Ничего не стоит.
– Ну, так накапайте мне стаканчик…
Не так ли и капли, которые камень точат?..
А как хорошо все начиналось!
А потом сгорела библиотека. Российской академии наук… Жалко, конечно… Только как-то не очень жалко…
Все хорошо начиналось! Большие надежды… Молодость, бедность.
Но бедность угнетала. И заработать что-нибудь никакой возможности не представлялось.
«Советская власть» образца «развитого социализьма». Инженерная зарплата.
На «рабочие» должности, где хоть как, но все же платили, меня не брали: во всей моей библиотеке «трудовых книжек» не было ни одной, где на первой странице не стояло бы хотя бы «незаконченное высшее образование». А с таким диагнозом официально разрешалось тогда только в «инженеры».
Дополнительных заработков простому человеку тогда тоже найти трудно было. Однако кто-то находил. В том числе и в этой самой библиотеке, которая теперь сгорела. Оформляли какой-то договор, брали в этой самой библиотеке (которая сгорела) какие-то издания или оттиски статей, писали аннотацию (краткое содержание) и – получали, трудно вообразить, десять рублей…
… Но сколько, помню, ни подымался я по высоким и широким библиотечным ступеням, ни разу для меня работы не находилось… Ни пока учился, ни когда «инженерствовал»… Ни диплом не помогал, ни относительно приличный (тогда еще) «французский письменный»…
А один мой приятель (учились вместе) хвастал: «Как же… Я вот подрабатываю (все в этой самой библиотеке, которая сгорела) … Мне дают статью, я коротко пересказываю, и все… Если иностранные слова или названия надо впечатать, вставлю в другую машинку, с латинским шрифтом… У меня с латинским шрифтом машинка хорошая, маленькая такая… Когда отец в 68-ом году в Чехословакии в командировке был, они там типографию разгромили, и ему оттуда машинку подарили…
Как же хорошо все начиналось! И работы в еще не сгоревшей тогда по общественным наукам библиотеке для меня не находилось, и даже машинки такой у меня не было… Из разгромленной Чехословацкой типографии… Слава Богу…
А как хорошо все начиналось!
А теперь?
А теперь он с бутылкой в руке и с собакой на поводке.
Но в бутылке Ессентуки, а собака – болонка…
А когда-то был дог ростом с теленка…
А как хорошо все начиналось!
Только давно это было. Ученый философ и библиотекарь Федоров не очень любил называться ученым, понимал, как это нехорошо… По самому своему положению ученые не обязаны, говорил он, иметь ни сердца, ни воли…
А как хорошо все начиналось!
А теперь никакого покоя… Никуда не спрятаться. Всюду эти «колхозники»! То один придет, то другой. Всем что-то надо. Мешают про Общее Дело читать…
А как хорошо все начиналось!
Только французы говорят: Si la jeunnesse savait, si la vieuesse pouvait… Если бы молодость знала, если бы старость могла… Дураки французы! Ведь если бы «молодость знала», кто, скажите, пожалуйста, дожил бы до старости?
А как хорошо все начиналось!
… Опять то же самое… Начиналось, начиналось, начиналось…А что делать? Надо же хотя б за что-то держаться, а то я совсем упаду… Хорошо уже и то, что хорошо начиналось…
А как хорошо все начиналось!
Помнить бы еще это самое. Это странное, очевидное и невероятное: «Не судите!..»
5
А как хорошо все начиналось!
А потом стали привыкать.
К хорошему. И привыкли. Нехорошего захотелось.
А как хорошо все начиналось!
… Раньше людей делали из стекла. Они были хрупкие и прозрачные.
Каждый, конечно, со своим коэффициентом преломления, загрязнения, закопченности, окрашенности и закрашенности.
Теперь технологии разнообразнее. Для изготовления и производства людей все чаще применяется пластик, эластомеры, железо (гвозди, конечно), композитные материалы, а так же, разумеется, различное вторсырье…
А как хорошо все начиналось!
…А разве теперь плохо! Женщина в сарафане: лицо вульгарное и глупое до умопомрачительности… Возможно ли мне не влюбиться? Но ведь и другая тоже… И глупая, и вульгарная… И сердце мое волнуется, и я влюбляюсь…
А как хорошо все начиналось!
А теперь я справедливости хочу… Устал от несправедливости…Ах, как я справедливости хочу! Но это, конечно, только до тех пор, пока она не настала, пока она не настигла… А если она вдруг настанет (Избави, Господи!), мне ее в лучшем случае совсем не захочется… Мне тогда совсем не до нее будет…
А как хорошо все начиналось!
Помню, давным-давно я в троллейбусе ехал. Была зима. И поэтому все в троллейбусе были неуклюже одеты… Изо ртов шел пар. Водитель объявлял остановки… И маленький мальчик, услышав название, у бабушки спрашивает: «А Никитские ворота – это в честь Никиты Сергеевича?»
А как хорошо все начиналось!
А теперь… А теперь даже днем, даже на работе приходится иногда притворяться спящим. Чтобы не разговаривать и на вопросы не отвечать…
А как хорошо все начиналось!
И не очень много вроде голов оторвали, а какая хорошая картинка получилась. У художника Верещагина. Называется «Апофеоз войны». Только, кажется, никто, к сожалению, не рассмотрел пока…
А как хорошо все начиналось!
А потом таракан, как у Достоевского в романе «Бесы» сказано, попался в стакан…
А как хорошо все начиналось!
Лет десять назад я на электродном заводе работал. Было пыльно и скучно. Но сколько всякой наивности было и надежд… И многое казалось еще таким смешным и ненастоящим… Я еще и стишки сочинял. Глуповатые, чтоб не сказать хуже:
С их Запором под нашим забором,
Что хотят чужестранцы творят:
Запорожец стреляет мотором,
Из глушителя искры летят.
Мы пошлем им в ответ Made in Russsia,
Мы настигнем их ночью и днем:
Чужестранцы стреляют по нашим,
Мы ударим фронтальным огнем.
Мы сметем их в геройской атаке,
Мы рванем на ним, как на пожар…
Запорожец сверкает во мраке
Озверевшими лампами фар.
Мы покроем их вечным позором.
Натерпелись. Пора. Перебор.
Нам не нужен за нашим забором
Ихний шумный и дымный мотор.
И никто нам на свете не нужен…
Но любви и добру вопреки
Загородки внутри и снаружи
Разрастаются, как сорняки.
Эта крайность с погибелью схожа.
Отвратительно грустный сюжет:
Ведь не только чужой «Запорожец»:
Все и вся за оградой уже.
Огорожено, краше не надо,
Этой дряни не видно конца:
Турникеты, заборы, ограды,
Разрывают на части сердца.
И не все пережили разлуку…
И если б знал, что теперь все это так несмешно вспомнится и отзовется…
А если б знал, что б я сделал? Ничего бы не смог… Только, может быть, от сочинения безответственных стишков воздержался бы…
Электричка. Рельсы. Мост. Проспект. Электродный завод. Проходная…
А как хорошо все начиналось!
Браки, говорили, заключаются на небесах…
А сегодня (услышал нечаянно) девушка подругам говорит: «Ну, нет! Знакомиться надо только в монастырях…»
Жадноватого вида и некрасивая…
… Однако, знакомиться они предполагают не всеми подряд, а только с «условно-благополучными», а таких в монастырях, как правило, не большинство, так что часто подолгу приходится бедным ждать своего счастья… А если еще учесть что у многих «условно-благополучных» другое на уме или другие на уме…
А как хорошо все начиналось!
… Только наивно думать, что когда-нибудь кому-нибудь легче было …
А как хорошо все начиналось!
А теперь вот я, как глупый попугай, повторяю: А как хорошо все начиналось!.. А как хорошо все начиналось!..
И буду повторять!.. Потому что – правда… И забывать нельзя. Неблагодарно.
А как хорошо все начиналось!
Дяде Лене повезло. Ему выбило глаз.
В самом первом бою. В 41-ом году. И пуля так удачно попала, что только выбила глаз и прошла навылет, расколов кость, но ничего больше жизненно-важного не задев.
Благодаря этому он, может быть, и остался в живых. Он был пулеметчик.
И после ранения до конца войны благополучно провоевал он с одним глазом в качестве военного фотографа.
Ездил со своей техникой по частям и делал бойцам и командирам снимки на документы и просто так, для себя, то есть, в основном, конечно, для посылки родным.
Он и после войн остался фотографом, поступил в этой должности в Горный институт, где и проработал долгие годы. Зачем-то заодно годам к сорока пяти заочно его и окончил.
Вероятно, фотографом он еще понемногу самостоятельно подрабатывал.
Помню, дома у него были огромные увеличители, видел, как он ретушировал: очень тонкой кистью что-то поправлял в снимках тушью…
А как хорошо все начиналось!
Прыгал, скакал, без ума смеяхся…
А теперь пожинаю грустные плоды унылой беспечности…
Все-то я проспал: и раздел и передел собственности, и раздачу способностей и талантов… Что делать? Даже на самое бессовестное не гожусь… Даже в милицию меня не возьмут, а если возьмут, то не на службу, а только в задержанные…
В дворники теперь тоже нельзя, потому что я русский: дискриминация по национальному признаку… Даже в Даниловом монастыре в Москве убирает и подметает теперь «молдавская мафия»…
В депутаты стыдно… Да, и где столько денег взять, чтобы устроиться… В охрану – противно…
Стыдно беспечному! От беспечности то и дело забываю даже, что жизнь прекрасна.
Так и живу. Что приснится, то и выпью…
А как хорошо все начиналось!
А теперь праздник. Торжество Православия.
Сейчас всех анафеме предадут, и будет обед.
А как хорошо все начиналось!
Даже стихи про это есть:
Какие люди прежде были,
Про ни не скажешь «Жили-были»
А как хорошо все начиналось!
Дураки. Дороги. Дороги. Дураки.
А теперь бы мне это все в одно связать: Бросить все и в дураки пойти. В дураки с большой дороги…Только ведь и на это сил надо… Хотя бы душевных…
А как хорошо все начиналось!
А теперь все как-то немного измельчало. И мы измельчали. Не богатыри. Ни капли.
Трудящиеся (просящие) у монастыря цыганки, мерзнут на ветру и недовольны: что ж так долго, когда ж это служба кончится, и люди из храма выходить начнут… Не знают, про Торжество Православия.
А как хорошо все начиналось!
А теперь капли, камни… Мелко, подло, суетно и не по-геройски.
Ну, камни это еще, может быть, не очень мелко и не всегда суетно, особенно пока их не собирают и не разбрасывают, и если они крупные, но капли… Их же десятки, сотни мириад…Падают и разбиваются, падают и разбиваются. Камни точат…
А как хорошо все начиналось!
А теперь забываем.
Слава Богу забываем.
И Господи, помилуй забываем.
Все забываем. И благодарить, и славить…
А как хорошо все начиналось!
Только так давно это было, что нам уж и жаловаться грех…
В историю, хоть в дальнюю, хоть в ближнюю, хоть в самую ближнюю загляни: кровь и слезы, кровь и слезы… Всевозможное взаимонепонимание… Сколь ни говори «как хорошо все начиналось», а предыдущие-то поколения, наши даже родители труднее нашего жили… Правда, и честнее, может быть, и достойней…
А как хорошо все начиналось!
А теперь как-то у нас то и дело не совпадает: То некого покормить, то нечем…
А как хорошо все начиналось!
А теперь… А теперь… Конечно, сами во всем виноваты:
Мы зажигаем лампы, и тогда начинается вечер…
А как хорошо все начиналось!
А теперь Памятники… Exegi, говорит, monumentum…
Князю Владимиру (слышали?) памятник в Москве поставили… Возле дома Пашкова… А некоторые не хотели… На Юнеску ссылались…А почему не хотели? Чего тут такого?
Где-то, говорят, плавленому сырку памятник поставили, где-то граненому стакану, в Питере – Петру Великому (новый, и не всадник) и Чижик-Пыжику… А сколько еще всяких… Почему бы и князю не поставить?..
Но дело не в этом…
Перед Иосиф Волоцким монастырем памятник преподобному.
И многие приходящие в монастырь и приезжающие на автомобилях, останавливаются перед памятником, подходят, крестятся и кланяются, будто это икона…
А рядом, у ворот или на лавке под деревьями то и дело кто-нибудь очень умный из монастырских, наблюдает это и всякий раз вслух возмущается: «Что они делают? Ничего не понимают! Это же не икона… Это просто памятник…»
Другой раз уже и времени довольно много пройдет, и вечер наступает, и к памятнику никто нейдет, и вокруг никого, а он, бедный, все повторяет: «Дураки!.. Это ж не икона, а памятник…»
А он иногда и вечером в монастыре не может успокоиться и рассказывает:
– Подходят, крестятся, кланяются… А это же просто памятник…
А как хорошо все начиналось!
Начиналось, начиналось, начиналось…
И теперь все хорошо начинается! Я б сказал даже, всегда все хорошо начинается, если б знал, что такое «всегда»…
А как хорошо все начиналось!
А теперь снова фотографирование.
Фотографируют всех. Всех т.н. «трудников» монастыря… Фас, профиль, три четверти…. И снимают отпечатки пальцев.
Фотографируют три милиционера и милиционерка…
Или где-то в окрестностях что-то украли или взломали или просто: «профилактчески».