Иван Алексеевич Макаров
Задушевная математика
А как хорошо все начиналось!
В Свято-Введенском монастыре в Покрове кроме прочих было одно довольно забавное «послушание».
Озеро, на озере остров, на острове монастырь. Озеро очень чистое и большое.
На другом берегу пляж. Там тоже люди проходили свою аскезу. Вероятно, более привычную, но от этого, может быть, не менее трудную. Что именно там происходило, из-за дальности расстояния видеть было невозможно, только ночью огни костров в темноте. Зато слышно было слишком даже хорошо.
Там хохотали, кричали, визжали. И музыка гремела противная. Все обычно.
А смешное «послушание» заключалось в следующем.
Ночью надо было, вооружившись длинной жердью, обходить остров дозором. По берегу. На случай, если кто-нибудь с дальнего пляжного берега, одолев озеро вплавь, естественно, голый, и скорее всего, пьяный, захочет высадиться на остров.
Таковое «десантирование», даже и в мирных целях, считалось недопустимым: монастырь-то женский… И при помощи жерди его, приплывшего, буде приплывет (а прецеденты были), надлежало не допустить выйти на берег.
Моральная трудность тут заключалась в следующем.
Ну, столкнешь ты его в воду, выгонишь обратно в открытое озеро, а если он назад не доплывет? Если утонет, грех-то какой!
А везти его назад на нашей тяжелой лодке, ночью, да если он еще и не захочет… В мои смены, к счастью, ничего такого не произошло.
Зато как я «геройски» себя чувствовал, под пенье птиц и кваканье лягушек, разгуливая по острову с дурацким дрыном в руках… А еще луна, луна, луна…
А как хорошо все начиналось!
В этом самом Покрове, на этом самом озере, на этом самом острове еще в 17 веке основан был монастырь. Свято-Введенский. Правда, тогда он был мужской. Назывался Островная пустынь.
А потом случилось то, что случилось, и на этом острове, за монастырскими стенами (впоследствии разрушились от влажности и заброшенности), в этих самых монастырских корпусах и в храме разместили дом престарелых и инвалидов, затем —детский дом. А в 1932 г. в бывшем монастыре обосновалась женская подростковая колония…
… Как теперь, не знаю, а раньше мы и в монастырь попадали через проходную колонии для несовершеннолетних девочек… По-своему тоже «инокини»…
Пропускали, впрочем, свободно. Надо было только сказать охраннику: «Я в монастырь…» И дальше через понтонный мост…
Может быть, в «другую» жизнь…
А как хорошо все начиналось!
Деревня Теряево. Лето. Пруд. Монастырский огород, большой и ровный, как маленький аэродром. Деревья, птицы, собаки…
А потом наместник о. Сергий заболел.
Всех просили стараться не шуметь возле корпуса.
О. Сергий не появлялся на люди, и только иногда выходил на балкон поливать цветы.
В храме он появился через неделю или даже больше. Служил. Говорил проповедь.
Обычно, его проповеди не производили на меня особенного впечатления. Все обычно, как положено. Как все. Ничего нового и ничего особенного.
Но в этот раз он говорил о Добром Самарянине. Все в точности за давностью времени не помню. Но помню, меня задело, разволновало. Я ему поверил. О. Сергий говорил честно и взволнованно, даже голос его как будто немного дрожал…
… Мы, которые хорошие, мы все просто мимо прошли, оставили ограбленного и избитого на дороге.
А мимо не прошел, помог – это кто-то совсем другой… Которого мы, хорошие, еще и осуждаем: чужой, не наш… Нехороший…
А чужой и нехороший, оказался добрым… Не как мы. Так, может быть, чем других («ненаших») осуждать и судить, лучше нам на себя посмотреть…
И в следующее воскресенье он снова служил. И говорил проповедь.
В этот раз, не смотря на всю свою грубость и черствость, я слушал его едва не со слезами. Все в точности за той же давностью времени теперь воспроизвести не могу. Но что-то все же осталось в памяти…
«… А если кто-то уверен, если кто-то чувствует себя уверенным, то….»
Тут получилась пауза. Видно, было как о. Сергий осторожно пытался подобрать слова, чтобы как-то смягчить, чтобы не слишком больно сказать… И не смог:
«… То такой человек практически неизлечим…»
2
А как хорошо все начиналось!
Да, что ж это я все одно повторяю… Как хорошо все начиналось!.. Как хорошо все начиналось!.. Ведь и теперь все очень хорошо… Страшно даже представить, насколько все могло бы быть хуже…
А как хорошо все начиналось!
Настало лето. Но с ним и летние чудеса.
…В Иосиф-Волоцком монастыре «послушание» на привратке «несли» два человека. Федя и Саша. Попеременно. Сутки сторожил один, сутки другой. Достойные, но немолодые люди. Пенсионеры. И ничего – справлялись.
Но настало лето, и с пятницы по понедельник для усиления караула в монастыре вместе с ними монастырь стали сторожить нанятые сотрудники частного охранного предприятия в черных униформах.
Конечно, летом дачники приезжают, население вокруг монастыря увеличивается, вообще, летом всё веселее и все веселее.
Но охранников приглашают не для этого – необходимость укреплять безопасность диктуется свадьбами…
… Нет, конечно, в монастыре не венчают, но в округе не так много достопримечательных мест, и, кажется, все уважающие себя окрестные свадебные кортежи непременно заворачивают в монастырь.
Со всеми вытекающими… Все вытекающие: песни, крики, водка, мат – это понятно. Привычно и не интересно. На то и свадьба. На то и усиленная охрана…
Все это понятно, но меня во всем этом меня другое удивляло… Хотя, может быть, это только меня удивляло, а на самом деле ничего удивительного в этом нет?
Во всех этих свадебных обрядах и гулянках новейшего времени, которые я видел в Иосиф-Волоцком монастыре (а видел я их там немало), да и в других местах тоже, мне другое непостижимым кажется – хотя это, может быть, только мне непостижимо, а на самом деле именно так и надо?..
…В Иосиф-Волоцком это происходило обычно так.
… Свадьба выходит из своих длинных блестящих автомобилей, долго и внимательно поправляет одежды и прически, строится по порядку и входит в монастырь… Жених, невеста…
То на него, то на нее почему-то часто жалко бывает смотреть, а иногда и оба довольно-таки обреченно выглядят.
Причем невеста бывает иногда как будто для нарочного умножения жалобности заметно беременна, а жених случается на полголовы меньше невесты ростом…
За ними – свидетели. Шафера… Папа, мама (если живы)… Но все это как бы неглавные персонажи… Своей воли у них как бы уже и нет. Гости держатся уже самостоятельней, особенно, если уже выпили (Хотя одеты ради свадьбы тоже часто бывают как-то подчеркнуто нелепо)… Но и они, можно сказать, почти что никто…
А самый главный у них фотограф.
Фотограф!
Что он им скажет, то они и делают!
Он ими командует, как хочет! Невесту хватает и вертит так, что будь на месте жениха нормальный человек, он бы ему просто по физиономии дал (тем более, пьяные друзья рядом, если что, помогут). Но почему-то нельзя. Фотографа все слушаются. Принимают неестественные глупые позы, хватаются за язык колокола на звоннице, забираются в беседку. Обнимаются и целуются точно по команде и в указанных фотографом местах… А он направляет на них свою огромную разбойную страшную камеру и досадливо машет рукой: правей, левей, выше, ниже… Подчиняются беспрекословно.
Будто и свадьба сама по себе никому и не нужна, а для того только и происходит, чтобы все было снято, и при том снято «правильно», и для этого необходим самодержавный и деспотический, всевидящий и всезнающий фотограф…
Велика сила искусства. Особенно, фотоискусства…
А как хорошо все начиналось! -
Щелкай, мол, без разбора, милый Кодак…
А как хорошо все начиналось!
Москва. Таганка. Большие Каменщики…
… Знала ли она, как она красива? Возможно, знала. Она так прекрасно говорила:
«Что позволено Юпитеру, не позволено тюленю…»
Она лекции читала. По истории. По истории Церкви. Вселенские Соборы…
А я только и помню теперь: «Что позволено Юпитеру, не позволено тюленю…»
Даже как ее звали, не помню… И про Соборы плохо.
Хорошо все начиналось… Только вот тюленя жаль. Как много всего ему не позволено…
А как хорошо все начиналось!
… А то ли еще будет!
А как хорошо все начиналось!
А потом смелый охотник Исав страшно проголодался и поспешил набить утробу, совершенно не заботясь о будущем…
…Не потому ли у нас в монастыре у нас многие не любят чечевичного супа? Не иначе за первородство боятся…
А как хорошо все начиналось!
А теперь у нас враг у ворот и зима на носу…А дальше что?
А как хорошо все начиналось!
Весело было и беззаботно. Случалось, конечно, всякое…
«Трудник» просыпается в коровьей кормушке, видит перед собой коровью голову. С добрыми глазами. Берет корову за рога:
– Милая! Дорогая! Дай пятьдесят рублей до завтра!.. Честное слово, верну!..
Действительно, хорошо начиналось: за пятьдесят рублей тогда еще много чего можно было купить…
А как хорошо все начиналось!
Правда, все очень хорошо было… Только мы долго не знали, что с этим хорошим делать, а теперь устали. Просто устали.
А как хорошо все начиналось!
Когда весной я в первый раз прибыл в Иосиф-Волоцкий монастырь, было еще много снегу, но была оттепель, таяло…
Вряд ли мой приезд выглядел торжественно, но мне изнутри совсем по-другому казалось: я такой маленький, а монастырь такой древний, такой славный, такой большой и прекрасный, и лиственницы в нем растут, огромные и красивые… И Собор… Большой, белый…
Но прежде всего, я еще издали увидел и удивился: какое плоское место!
Ровная гладь огромного пруда, за ним невысокие (издали) и страшно ровные стены, довольно-таки далеко друг от друга стоящие башни…
Никогда в жизни такого плоского и ровного места не видел. Даже в степи…
В нижнем храме дождавшись окончания вечерней службы, побежал уже по темноте, догонять о. Моисея, эконома.
– … Вот он, в корпус пошел, идите скорее…
О. Моисей благословил меня остаться:
– Переночуйте пока, а там посмотрим…
Мне рассказали потом, что он не очень-то хотел меня брать, подозревая пьяницу.
В так называемом «рабочем бараке» (нигде не зарегистрированный памятник архитектуры – странноприимный дом начала 20-го века) меня прежде всего накормили. Игорь накормил, бригадир «трудников», он же по совместительству – повар (виртуозный), и еще под его началом был курятник, тот самый, который впоследствии сгорел. Выделили место, где спать. Еще тем же вечером я сидел на крыльце, курил папиросу, гладил кошку и разговаривал по телефону с сестрой:
– Да, я в монастыре… Ничего не делаю… Кошку глажу…
А как хорошо все начиналось!
А теперь дрянь всякая на ум приходит:
«И с отвращением читая жизнь мою…»
А как хорошо все начиналось!
Штуки три кошки жили у Игоря в келье. Еще одна жила у двери, в прихожей и на крыльце: ей просто нравилось спать вместе с собакой, которая была велика и в келье не помещалась. Еще два крупных пса жили просто на улице. И все на воле!
Кроме одного, Лорда (так его звали). Того иногда привязывали: очень кур любил.
А как хорошо все начиналось!
И у Игоря тоже. По крайней мере, обыкновенно. Школа, армия…
Но у него была сестра. Наверно, красивая. И из-за нее ему пришлось отрезать человеку уши.
Этот тип стал к ней приставать. Не ухаживать, а именно приставать, грубо, гадко… Сестра Игорю не жаловалась, другие сказали, и что ему было делать? – Он встретил этого парня в подъезде и отрезал ему уши.
Может быть, он правильно поступил, может быть, нет, я не знаю. Понятно только, что по-другому он поступить не мог… Выбора у него не было. Не было выбора!
Дали ему четыре. Потом еще три.
А потом он решил, что ничего этого ему больше не надо, пожил на свете, как мог, а потом пришел в монастырь. Не в монахи, конечно, но прожил он там уже довольно долго. Где-то он теперь?
А как хорошо все начиналось!
Звезды с неба падали. Похоже, часто. Некоторые были металлические…Из них делали мечи, ножи, топоры…
Потом это назвали метеоритным железом.
Как хорошо было!.. Все само с неба падало…
А как хорошо все начиналось!
… А потом появилась просто Металлургия… Выковали доспехи для Голиафа и др. и пр…
…А потом «У бронзового Ивана Сусанина в Костроме руку отпилили и снесли в кабак. И в кабак взяли» (Ф. Достоевский. Дневник писателя. 1873 год, кажется). И так далее…
А как хорошо все начиналось!
Рано утром сосед, отставной военный, широко открывал окно, брал огромный нож и крупными кусками крошил на карниз колбасу и хлеб.
Тотчас слетались голуби и, толкая друг друга, хватали еду. При этом видно было, что колбаса им нравилась заметно больше, чем хлеб. То же повторялось и днем.
А потом он уехал, но голуби в привычные часы долго еще слетались, ждали, шумно толпились на карнизе, просто сидели рядом на грязной ветке соседнего тополя…
Не так ли и мы, слетаемся под привычные окна, где нам когда-то улыбалось счастье… Толпимся, суетимся, надеемся. Хлопаем крыльями.
И – иногда счастье снова нам улыбается.
А как хорошо все начиналось!
Еще недавно было утро. Большое, веселое. И трамвай звенел весело, как звонок с урока…
А теперь вечер. (Люди, простите меня, что вечер настал!)
Вечер, и на вытоптанной траве, где совсем недавно еще черные люди в черных кожаных куртках торговали черной черноземной картошкой и слабосолнечного цвета кукурузой, лежит пьяный толстый мужик с голым пузом. Спит.
И трудно поверить, что совсем недавно еще было утро…
А как хорошо все начиналось!
В монастыре жили замечательные коты и многочисленные голуби…
В монастырской «иерархии» голуби, конечно, главнее котов, но котам-то иногда удавалось ловить голубей, а наоборот никогда.
Коты в монастыре были удивительные. Некоторые даже летали. Правда, сверху вниз. Со стены. С диким нечеловеческим криком. Но это были коты-неудачники, потерпевшие временное поражение в беспощадной «внутривидовой» борьбе.
А вообще коты были знатные. Большие, медленные. Удивительно всеядные (когда кормили из рук), и откликались на любую кличку. Когда хотели. А когда не хотели, ни на какую не откликались.
Самого в то время главного чаще всего звали Василий (Васька). Вел он себя соответственно царственно.
Вот идет он по белому гравию, а за ним Володя, заместитель наместника по строительной части, зовет его ласково: Вась… Вась…
Кот идет сам себе. Не обращает внимания. Не хочет.
Все это видит и слышит иеромонах Дорофей, в недавнем прошлом послушник Василий, или попросту – Вася.
Когда кот и Володя уже прошли, каждый по своим делам, о. Дорофей, как бы ни к кому не обращаясь, просто в пространство замечает обиженным голосом:
– Вась… Вась… А откуда ты знаешь?.. Может, его Вовой зовут…
… Похоже, не забыл о. Дорофей своего, нареченного родителями и данного при крещении имени, и называние этим именем кота его не слишком радовало…
А как хорошо все начиналось!
А потом некоторый человек обнаружил, что у царя Траяна ослиные уши.
Сберегая свою жизнь, он должен был об этом молчать, но ему было невыносимо эту правду в себе таить… Она наружу просилась! Быть высказанной хотела….
… И выкопал он ямку, и. что знал, туда прокричал, и выросла на том месте березка…
А как хорошо все начиналось!
А теперь… А теперь все стало как-то непозволительно…
И пушка – не игрушка, и лягушка – не игрушка…
А как хорошо все начиналось!
Танька была маленькая, и звали ее Молекулой.
Когда я увидел ее в первый раз, она была чудо, как хороша. Молоденькая, тоненькая, маленькая. Скромная, тихая. Большие глаза ее светились добротой и ласковостью. У нее был муж Слава (вместе приехали), и они оба стояли на паперти…
То есть, не на паперти, конечно, кто б им там позволил бы там стоять… Они стояли и просили у монастырских ворот. Танька просто стояла, а Слава подходил к машинам…
Обыкновенная судьба. Домашняя жизнь. Потом какие-то «черные риэлторы» отобрали квартиру… Дальше чистая лирика: Улица, фонарь…
А Танька тогда была, правда, красивая…
Хотя Славе она, судя по всему, не изменяла, однажды ради нее угнали трактор…
Ребята с подсобного хозяйства немного выпили, угнали трактор и поехали на нем гулять: звали Таньку кататься…
Танька немного с ними проехала, метров сто, до моста, и вылезла, трактористы поехали дальше, долго катались и встали среди полей и оврагов: солярка кончилась.
Там стального коня задержала милиция: кто-то из местных жителей позвонил, испугались: по окрестностям гулял трактор, даже приблизительно не соблюдая никаких правил движения…
Двоих участников угона тогда из монастыря выгнали, а третьего все же оставили. Когда солярка в баке кончилось, двое ушли, а этот третий, молодой веселый парень остался: вроде бы сторожил обездвиженную машину…
На самом деле он, очнувшись, просто не мог понять, где он находится и не знал, куда идти… Пейзаж-то у нас неровный: холмы, овраги…
Танька-Молекула во всем этом, конечно, не виновата, но трактор-то, возможно, угнали именно ради нее. Такая она была тогда еще красивая.
От бездомной, хотя и околомонастырской жизни Танька стала тускнеть, вянуть…
Несколько лет я в тех краях не был, а когда снова приехал и увидел Таньку, то едва узнал ее: это была больная старуха. Только большие глаза светились…
Прошлой весной Славка заболел, его забрали в больницу.
Танька ходила теперь с каким-то относительно юным бедолагой, смуглым и темноволосым. Мне, конечно, все равно, но как-то обидно было за Славку… Хотя это очень глупо, конечно… Какое мне дело?
А зимой Молекула умерла.
Замерзла в брошенном доме, где они, бездомные, ночевали.
Вечером, один из так называемых «трудников» сказал как-то между прочим равнодушно и почти даже весело (происшествие все же!):
– Там бомжиха какая-то насмерть замерзла, а друга ее в монастырь взяли…
Вроде бы и ничего особенного, все обычно, все привычно (привычно уже!), но больно сжалось у меня почему-то сердце.
Прощай, Танька.
Упокой, Господи, в мире душу рабы Божией Татианы…
Летом Славка приехал из больницы. Стоял грустный.
– Как дела?
– Плохо. Молекула-то умерла…
Об этом я уже знал. Не знал только, что звали ее еще и Молекулой. До этого она была для меня просто Танька.
А как хорошо все начиналось!
Индустриализация, электрификация, всевозможный ликбез и культурная революция… И металл, металл… Черное и цветное железо…
… И металла стало навалом, и с течением времени металл стал вдруг как бы никому не нужен, стал ничего не стоить. То есть: «в кабак не стали брать», а вот посадить за этот металл, даже если человек его просто на помойке нашел, очень даже могли. Так что беспризорного железа, как черного, так и цветного скопилось в стране невероятное количество… И когда его снова, если и не прямо в кабак, то, по крайней мере, в приемные пункты стали брать, к заветным дверям и окошкам выстроились длинные очереди. Почти такие же, как когда-то в ленинский мавзолей, за колбасой, за иностранными визами, а после – за водкой (чаем, сахаром, табаком и т. д)…
Так я стоял однажды в хвосте, томясь ожиданием и страшной неизвестностью: достанет ли в моей ветхой котомке пресловутого цветного металла до необходимого (1 кг.) минимума, а, следовательно – на шкалик…
… В квадратном дворе приемного пункта у станции, казалось, все было железное. В грязный грунт были втоптаны автомобильные клапана, болты, гайки, и всякий другой, нецветной, и тогда еще не слишком и не везде принимаемый лом.
А в небе невысоко летел, опускаясь, большой белый самолет.
На его шум я и поднял глаза от железного грунта и увидел, какое ярко-синее и прекрасное было над нами небо.
Господи, думал я, небо-то какое синее… И какое большое, а я его почти и не вижу … Может, я и теперь не поднял бы глаз, если б не шум самолета …
В это время что-то большое и тяжелое больно ударило меня сзади по ноге чуть ниже колена.
– Ах, извиняюсь, простите… Тут цыпленок у меня…
Это стоящий за мной в очереди гражданин не удержал на тележке свой ценный груз, и этот груз на меня наехал.
– Ладно… Ничего… Но при чем тут цыпленок?
– А… – Ласково засмеялся счастливый металловладелец, по виду уже пенсионер. – Цыпленок, говорю… Облученный цыпленок, мутированный… С двумя головами… Хотите покажу…
– Цыпленок?
– Да, цыпленок… С двумя головами…
И в самом деле под старым синим одеялом на тележке покоилось две одинаковых, приблизительно полметра на полметра и сантиметров пять толщиной алюминиевые доски-вывески с какого-то новейшего советского учреждения с новым гербом: хищной двуглавой византийской птичкой…
А как хорошо все начиналось!
Ромка был художник, умел жить красиво и говорить красиво.
У него получалось. Он кое-что понимал в этой жизни.
– Вот, смотри, ветки на деревьях… – Сказал он, когда мы выпили по второй. Мы стояли над рекой, на узкой тропе, был декабрь, но было тепло, снега не было, шел дождь… – … Смотри… Ветки на деревьях… Какие они все кривые, некрасивые: точно, как мы… Не отличишь одну от другой… Все одинаково кривые, одинаково темные и некрасивые… И как хотелось мне вот так, среди таких же корявых и некрасивых затеряться, спрятаться… И чтобы никто не нашел… Ведь мы все такие, некрасивые и одинаковые…
Ольха, верба, липа – все старые… Зимние деревья над рекой были действительно неважно выглядели.
– Однако нашли меня… Жена нашла. Бывшая…
В тот день у Ромки был юбилей: два раза по пять лет. Он так посчитал: пять лет в Москве жил, и вот теперь в монастыре тоже пять.
– Тогда холодно было, а мне всего надарили, я с огромными сумками по морозу иду, думаю, может, половину выкинуть…
А за пять лет до этого, до монастыря, он приехал из своего Якутска, где кончил художественный институт, работал в Москве.
В том числе и на Арбате. Похоже, у него неплохо получалось. Тогда все это еще более или менее стихийно было, еще живое… И даже художники на Арбате настоящие встречались… (Все то же, все одно, неотвязное и неумолимое: «Как хорошо начиналось!»)
Стоял там и Ромка со своими работами. Продавались они, судя по всему, тоже хорошо.
– Там были как бы и религиозные сюжеты тоже, и я заинтересовался… Что же на самом деле я все-таки изображаю… Поехал в Иосиф-Волоцкий монастырь, и там меня крестили…
Но в Иосиф-Волоцкий монастырь его тогда жить не взяли, хотя он хотел: тогда там были такие правила, что благословить остаться пожить, как сказали ему, мог тогда только сам наместник, а наместника на месте не было… Посоветовали поехать в Боровск.
И вот 5 декабря Ромка поехал в Пафнутьев-Боровский… И здесь тоже прожил пять лет. Как в Москве.
– Там пять и здесь пять… Где дальше буду?..
Он это то и дело повторял: «Пять там, пять здесь… Пять в Москве, пять
в монастыре…»
Вообще-то до этого вечера я с Ромкой пить опасался: не мог позволить себе таких длинных и бесповоротных запоев, как он. Мне было бы не по силам. Его к тому же все знали и вроде привыкли, а я тогда не так давно в монастырь приехал. Меня могли просто не понять. А в тот день он пришел на источник, где я убирал (т. н. «послушание»), с бутылкой, сказал, что у него юбилей, и я не смог отказаться. Тем более, день был такой… Страшненький… 5 декабря 2008-го года…
Небо над нами и над деревьями вдруг стало розовым. Яркое зарево охватило всю северо-восточную сторону…Это был не пожар и не «огни большого города», как при подъезде к столице. Наше небо освещали розы…
Да, розы… Просто неподалеку были теплицы. Гектары или десятки гектаров огромных стеклянных теплиц, где выращивали эти самые цветы.
Вот и теперь, ветер ли поменялся, тучи ли стали реже и выше, освещенное теплицами небо ярко-розовым светом запылало над нами…
На другой день утром я брел на свой источник, открывать купальню и под кленом у братской могилы встретил Ромку. У него все продолжалось. Юбилей. Пока еще жизнерадостно. Помню, я ему что-то веселое рассказал, мы вместе посмеялись, но продолжать пить с утра я отказался категорически.
А вечером, возвращаясь в монастырь, за десять минут до закрытия ворот, я встретил у этих самых ворот Ромку.
Он не видел меня, и никого не видел. И не слышал. Или не хотел. Сидел в своем блестящем от дождя мокром плаще и плакал, уткнув лицо в колени. Это с ним бывало.
Я потряс его за плечо. Уговаривал идти в монастырь, спать. Он никак не отвечал.
Потом он разговаривал с мужиком из какой-то машины, стоящей у обочины. Плакал. Говорил, что никто его не понимает… После вина это у него (да и у него ли одного?) была обычная тема…
Человек из машины уговаривал не отчаиваться, говорил, это грех…
Не сумев привести Ромку в осмысленный вид и ввести в ворота, я пошел в наш желтый корпус спать.
Неприятно было, но не очень беспокойно. Это уже бывало. Уходя в запой, Ромка часто оставался за стенами. И на улице было не очень холодно. Все было привычно, обычно, знакомо.
… Искать Ромку начали дня через три. И по реке ходили, и вокруг.
Обнаружили его недели через три. И не Ромку, а тело. На Киевском шоссе.
Говорили, сбило машиной… Другие говорили, убили…
Язык у Ромы, когда выпьет, случалось, бывал очень ядовитый и озорной. Не злой, конечно, но язвительный и неуважительный…
Этой весной я был на кладбище.
Там как-то все рядом: и «Горсгаз», и трансляционная вышка, и «спецтранс» (вывоз мусора). Все возле кладбища. Кладбище, впрочем, наверно, раньше всех остальных там появилось. Другие институции к нему как бы пристроились.
Хоронили Андрея. Его действительно машина сбила. Действительно нечаянно.
В той части кладбища, где хоронят монастырских, земля тяжелая, глинистая. Хотя место высокое и сосны.
На ромкиной могиле деревянный крест подгнил, упал.
Временно, пока вкопают, как надо, его прислонили к кресту Ивана Николаевича, тоже художника.
– Ничего страшного, – сказал батюшка, – они ведь дружили. Рома к нему часто в гости ходил…
А как хорошо все начиналось!
Да, и теперь все хорошо… Нет! Не все хорошо!
Слава Богу, не все хорошо!.. Слава Богу!
Когда все у нас будет хорошо, это будет катастрофа. Конец… Тогда уже точно совсем ничего не будет хорошего!
А как хорошо все начиналось!
Все Святые были хорошие. Очень хорошие…
Только вот Александр Невский наделал нам беды…
Даже от Александра Македонского не было, кажется, такого урона.
Конечно, Александр Невский был замечательный святой!
И великий полководец, и примерный князь. И шведов бил, и немцев одолел, и за Байкал поехал, в самый Каракорум. А это даже князю было тогда труднее, чем теперь самому простому человеку…
И неизвестно вообще как бы без Александра Невского наша историческая жизнь сложилась…
Только вот случилось на его праздник слишком много Александров в обители…
И праздник Святого Благоверного князя отметили так торжественно, что многие поутру проснулись головами в кустах. И просто на грунте. И не только Александры. Еще один Слава, один Константин. И Альберт Неврюевич…
Иных на другой день, опасаясь дальнейшей беды, даже за ворота выставили…
Альберт Неврюевича, правда, оставили. Из уважения к почтенному возрасту…
Прости нас, Святой Александр!
А как хорошо все начиналось!
… Вроде и теперь все еще ничего себе, но дальше-то, дальше «горе ведь будет грешным в муку отсылаемым…»
А как хорошо все начиналось!
Только лед на огромном пруду перед монастырем долго не становился. И прочность его вызывала опасения.
Так что от Иордани на Крещение отказались по соображениям безопасности.
Как бы вместо этого в монастырь прибыл некий мастер, ему привезли лед кубами, и при помощи обыкновенной «болгарки», бензопилы, дрели и еще чего-то такого он изваял ледяного ангела с трубой.
Вроде, ничего особенного. Ангел как ангел. Ледяной. С трубой. Впрочем, я не специалист…
Конечно, ледяного ангела то и дело фотографировали…То есть, нет… Никто его не фотографировал! По крайней мере, я ни разу не видел. Все просто фотографировались. С ангелом. Или на фоне ангела…
Как ангел таял, я не видел. Уехал раньше. Когда снова приехал, никакого ангела уже не было…
А как хорошо все начиналось!
… И у меня-то еще, может быть, все еще снова хорошо будет… При одном только условии.
Если смогу смириться. Если научусь…А я не могу смириться…
А как хорошо все начиналось!
Теплая осень была. Октябрь. 93-ий год.
И мороженое было. Много мороженого.
Конечно, оно неважное было. Импортное. Просто сильно подкрашенная, сильно замороженная и слабо подслащенная вода…
Кажется, все в тот день ели мороженое.
При этом обнимались, смеялись. Счастливые на вид парочки на Арбате. И просто веселые, хорошо одетые и довольные жизнью люди…
А по левой стороне Арбата эхо часто так и негромко щелкало: автоматные выстрелы.
А на Арбате все улыбались, обнимались, весело ели плохое мороженое… Будто и не слышали. Или будто так и надо…
А потом и крупнокалиберный пулемет ударил. И пушка танковая…
Но я тогда уже на Смоленскую площадь выходил…
… Я спешил, почти бежал… Бежал туда, где стреляли…
Хорошо еще, что я слишком приблизительно знал, что там и где происходит, не то непременно бы, куда не надо, сунулся, и не сносить бы мне тогда головы…
…Нет. Ни за «красных» я не был, ни за «белых».
Просто какой-то необходимостью считал для себя «присутствовать»… Видеть, быть, присутствовать…
А на самом деле, может быть, все проще было. Просто «есть упоение не только в бою», и «у бездны мрачной на краю»…
Вот и бежал туда, и другие, я видел, точно так же бежали…
Просто потому что: «И в разъяренном океане, и в аравийском урагане, и в дуновении чумы…»
А как хорошо все начиналось!
Пресня. Зоопарк. Пони. Эму. Слон. Верблюд. Кенгуру… И я между клеток хожу, маленький. Хожу среди больших зверей и никого не боюсь. Потому что они в клетках… Но это же не самое начало… Когда-то ведь звери в клетках не сидели…
3
А как хорошо все начиналось!
… И Адам не был еще изгнан из рая…
Как хорошо все начиналось!
А теперь в сутках только 24 часа. А я так спать люблю! А еще я и не спать люблю…
А как хорошо все начиналось!
А дальше что будет? Завтра?
Завтра? – Завтра уже мы будем уже совсем другие люди.
А если еще война?
А как хорошо все начиналось!
Капля, говорили, камень точит.
Только вот сами разбиваются вдребезги…А камни и ныне там…
А капли, они тоже жить хочут…
А каждая капля – «она тоже люди…» – Так еще Дерсу Узала говорил…
А как хорошо все начиналось!
Да и теперь все не плохо… И я хороший. И все мы хорошие. Не верите? Правда.
Вы только подумайте, каковы могли бы мы быть… Даже представить страшно!
А как хорошо все начиналось!
Крым. Коктебель. Гора. Могила Волошина. Много, конечно, красивых мест на земле, но это… Однажды, посидев наверху, я сошел вниз, у меня еще было немного вина, а спичек не было, кончились.
Внизу горел маленький костер, люди варили мидий, стоял «запорожец» (не казак, а автомобиль), сидела компания. Местные, крымские жители, приехали на море.
Я подошел прикурить, посидели на песке, поговорили, немного выпили вместе.
Хорошо было с ними. Только немного завидно: какие они все молодые, легкие, веселые, простые … Главное, простые… Я сказал, между прочим: «Там вот, наверху был… Там могила Волошина… Кто он такой?.. Писатель, художник… У него были замечательные акварели всех этих гор и моря…»