Иван Александрович Мордвинкин
Сила тяготения
Но от этого всплеска боль новой волной вгрызлась в гаснущую, пульсирующую мякоть его тела, черными каплями разбрызгивая по воображению жгучие частицы смерти.
Он сорвался глубже прежнего и остался совсем один, без боли, без воспоминаний и без мыслей.
И теперь «жить» неслось в нём не словом, а только немым воплем, какой движет ростком, слепо устремившимся из подземной плотной темноты вверх, туда где ожидает его что-то неведомое, но важное единственной ценной важностью.
И немыслимо понеслись образы прожитого, вроде бы и по очереди, а вроде бы и одновременно…
Мама – молодая совсем, улыбается, сюсюкает, тянет руки, а он плачет – не решается пойти своими ножками сам, боится упасть. Но она зовёт, и Серёжка не может не идти… Ведь это же его мама. Мама, мама! Ведь она и есть жизнь на Земле.
И он идёт. И он падает. Потом поднимается и пробует ещё и ещё. И ему кажется, что этого не преодолеть, что хожденье выше его сил.
Но мама зовёт его, и он снова встаёт на шатающиеся ножки.
Потом видится отец.
И будто с ним они идут по родному Бейскому во Владимирскую церковь, и папа держит Серёжку за ручонку, а тот поглядывает на отца, как на Бога, всесильного и честного. «Мой папа самый лучший на Земле, мой папа самый сильный! И всё будет лучше, чем просто хорошо!»
Потом Сережка бежит по тропинке далеко впереди папы, не видит его, но знает всей душой, что он рядом, что он любит, что он следит, что защитит своего сына от любых напастей. Спасёт и сохранит! И от того видимое впереди, там, в дальних туманах узкой тропки, кажется огромным светлым облаком.
И вся грядущая ему жизнь видится, как то облако изнутри – её вроде бы и нет, но она повсюду. И она любит, и у неё нет ничего другого.
Любит, любит.
И больше ничего.
И от понимания этой прямой детской истины Серега переполнился живой Теплотой, Которая является извне и дышит, где хочет, плескаясь горячими слезами из его глаз.
