Ирина Стахеева
30 секунд до рая. Сборник миссионерских рассказов
6. Дьякон и дьякония
– М-да, отец Рустик…Вид у тебя, прямо скажу – неважнецкий, – настоятель сочувственно похлопал дьякона по плечу, когда они оба после литургии входили в трапезную.
В самом деле, красные воспаленные глаза дьякона смотрели на мир ошалело. Его волосы и жидкая бородка торчали какими-то несуразными клочками. На громкие звуки он реагировал болезненно, морщась и сжимаясь как от нанесенного удара.
– Даже и не знаю, на сколько меня еще хватит…Отец Савва, у вас пять детей. Со всеми ими была такая же кутерьма?
– Нет, конечно! Но Максимка точно давал жару полгода.
– И всего-то?! Нам уже больше года и ни одной спокойной ночи. Я – никакой. Матушка тоже вся вымоталась. Ума не приложу, что с Санькой делать? Каким только врачам его не показывали – все только руками разводят. Вроде здоровый пацан, а не спит и точка.
– Ты сейчас полностью погружен в свою ситуацию и не о чем другом не можешь думать. Но все же, послушай. Пусть мои слова не покажутся тебе нелогичными. Иногда от своих дел нужно отвлечься и посмотреть, что творится вокруг. Или как говорят: «Тебе плохо – помоги тому, кому хуже». Кто знает, может, когда начнешь заботиться об окружающих людях, Бог позаботится о твоей семье?
– Так я разве не людям служу в храме-то? А молитвы мои все о ком? Не о людях ли? Как могу – пою, священнику помогаю. Нет, отец Савва, я своё дьяконское служение несу по совести, со всем усердием.
– Петь и сослужить в церкви это, конечно, тоже Божье дело. Но дьякония тем не ограничивается. Чем в Церкви занимались первые семь дьяконов?
– Следили за столами?
– Правильно. Или, говоря современным языком, занимались социальным служением. Ведь открытость к проблемам грешного мира – это неотъемлемая часть христианской жизни, такая же, как и литургическая. На мой взгляд – большое упущение, что у нас к дьяконству относятся лишь как к ступени в священство. Вот бы перед иерейским рукоположением годик-другой дьяконы попрактиковали социальное служение, а?… От этого все только бы выиграли. По сравнению со священством, они не так сильно загружены – это раз. От знакомства людей с клириками храмы наполнились бы спасающимися – это два. А будущие священники оказались бы более научены проявлять любовь – это три. Честно сказать, не мне первому подобные мысли пришли в голову. Недавно в Москве именно с этой целью собирали столичных дьяконов. Но с тех пор что-то никаких подвижек. Эта мысль давно меня гложет. И когда ты начал рассказывать, в голове так «щёлк»: «Вот оно!» Иногда Бог ставит нас в непривычные или даже тяжелые условия, чтобы мы задумались, встряхнулись, съехали с общепринятой колеи. И тем самым выполнили свое истинное предназначение. А дьяконское предназначение – это социальное служение. Я много об этом думал. Теперь подумай и ты.
Если бы семь лет назад кто-то сказал Рустэму, что он станет дьяконом, тот бы рассмеялся ему в лицо и, пожалуй, прибавил какое-нибудь крепкое словцо, чтобы больше неповадно было болтать попусту.
«Старшие товарищи» на крупные дела его не брали, так как с его не сгибающейся ногой в чужую квартиру не полезешь. Максимум что от него ждали – стоять «на шухере». Вечерами во дворе Рустэм под бряцание расстроенной гитары со смаком выдавал зоновские песни, принесенные дружками из-за колючей проволоки. Он состоял на учете в милиции, где его пугали малолеткой. Но парнишка этого не боялся и с показной бравадой презирал материнские слезы.
Пятнадцатилетним подростком Рустэм впервые переступил порог храма. Все, что тогда его интересовало – содержание церковных «кружек», куда прихожане складывали свои пожертвования. Но не успел он еще толком осмотреться, как активная женщина в белом ситцевом платке и меховой безрукавке попросила его вместе с другими мужчинами отнести в трапезную корзины, до краев наполненные всякими продуктами. Потом они носили воду в баках для какого-то «водосвятного молебна»… Если бы в уборке прихрамовой территории его просила помочь та же тетка, он, несомненно бы, отказался. Но получилось так, что какая-то долговязая девчонка примерно одного с ним возраста просто сказала: «Пойдем. Наши у северного входа собираются», – а ему неудобно было уточнять «куда, зачем и кто такие «наши»». На церковном дворе несколько подростков уже сметали в кучи, опавшие с соседних берез желтые листья. Взяв в руки метлу, и, неумело махая ею, Рустэм изо всех сил старался, чтобы Аннушка (так звали девочку, втянувшую его в эту авантюру) не заметила его негнущуюся ногу – результат родовой травмы. Время от времени он словно случайно взглядывал на Аню, при этом всякий раз отмечая, что в ней нет ничего особенного. Такие как она никогда не тусовались в их дворовой компании. Серыми мышками они прошмыгивали в подъезд мимо братвы, чтобы скорее закрыть дверь своей квартиры изнутри.
– Все-таки нечестно получается, думал Рустик, – эта Анька притащила его на какой-то левый субботник, сунула в руку метлу, а теперь даже ни разу не взглянула? Ну, погоди! Я еще покажу, с кем ты связалась…
После уборки, сидя на скамейке во дворе храма, молодые люди разговорились. Как оказалось, Аня вместе со своей мамой пела на клиросе. Рустик попросил напеть что-нибудь из их репертуара. Когда Аня запела, его стало ломать от заунывности церковного мотива. Чтобы продемонстрировать всю несостоятельность её занятий, Рустэм с надрывом затянул зоновский куплет. Дворовые давно бы пустили слезу, потому что он умел петь с чувством. Но почему-то у Ани на лице отобразилось только отвращение, если не сказать брезгливость. Так что парнишка осекся, не зная, что делать дальше. На счастье, проходивший мимо настоятель по достоинству оценил голос подростка и предложил ему петь на клиросе. Польстило ли Рустику внимание священника или просто захотелось что-то доказать этой «пигалице», но спустя три дня он вместе со всем хором стоял на репетиции.
Нотную грамоту Рустэм не знал, однако любую мелодию схватывал на лету. Проблему составляли лишь слова. Язык можно было сломать обо все эти «иже еси» или еще хуже того фразочка – «Творяй Ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный», которую приходилось прочитывать на одной ноте быстрым речитативом. После подобных репетиций у подростка не просто язык заплетался, но он себя чувствовал таким измученным, что всякое желание лишний раз задерживаться во дворе пропадало.
Аня оказалась человеком интересным. Часто она рассказывала о чем читала в церковной литературе, что замечала в окружающем мире. Да и просто прикольно было находиться в ее обществе – чувством юмора девочка тоже обладала и по достоинству ценила Рустикины остроты. Только однажды его шутка чуть не стоила им дружбы. Как-то первого апреля парнишка заявил
– Ты реальная гёрла, давай будем вместе… ну… ты понимаешь?
Вместо того, чтобы отчебучить что-то подобное в ответ, девочка вспыхнула и отвернулась. Парнишка почувствовал себя неловко и попытался в уме подыскать подходящие слова, чтобы как-то выправить ситуацию. В этот момент Аня повернулась. Лицо ее пылало негодованием, глаза сверкали… Рустик вдруг осознал, что девочка не дурнушка, как он считал ранее, а, пожалуй, красивее даже Светки из второго подъезда, о которой мечтали все парни их двора.
Дрожащим голосом Аня быстро произнесла
– Мы можем быть только друзьями… – и, запинаясь, прибавила, – и то… я в этом теперь не уверена.
– Да пошутил я, а ты уже размечталась. Первое апреля! – неестественно высоким срывающимся голосом пропищал Рустэм, проклиная в уме свою затею и, возможно, где-то внутри сожалея, что ему отказали.
Две недели они не разговаривали, всякий раз при встрече испытывая стыд. Парнишка уже подумывал бросить хор, но вскоре все улеглось и они стали как прежде делиться своими радостями и горестями.
Рустику не нравилось, что Аня о Церкви знает гораздо больше его. Подростка просто бесили ситуации, когда он ничего не понимал из Аниных слов, а переспросить и уточнить смысл сказанного, ему гордость не позволяла.
Никого не спросясь, втихаря от всех он стал посещать старшую группу воскресной школы при другом храме. Благо, что занятия там не совпадали ни с репетициями, ни с богослужениями в которых Рустэм был задействован.
– Почему ты никогда не причащаешься? – как-то спросила его Аня, вернувшись на клирос после причастия.
– Я же некрещеный! – возмутился Рустик, гордый тем, что без ее подсказок знает, кому можно причащаться, а кому нет.
На этом девочка не успокоилась. Она стала донимать Рустэма вопросами. Верит ли он в Христа, как в Бога? А если верит, что мешает ему креститься и навеки связать со Христом всю свою жизнь? Рустик задумался. В самом деле, «что»? И не найдя ответа на этот вопрос, решил принять крещение.
Узнав, что Аня собирается стать восприемницей Рустэма, батюшка почему-то стал ее отговаривать. И с загадочной фразой «на всякий случай, мало ли что», предложил парнишке себя в качестве крестного отца.
Кое-как окончив школу на троечки, которые ему ставили скорее из жалости к его инвалидности, Рустик стал искать работу. Срывать звезд с неба он не собирался. Тем не менее, все, что ему удалось найти – это место грузчика продуктового магазина.
Когда Аня уехала в Питер учиться на регента, Рустика все реже стали видеть в храме. Работа в магазине обеспечивала его дармовым алкоголем, к которому он стал потихоньку пристращаться. Прежние друзья вновь окружили его. Это не укрылось от Ани, когда та приехала домой на каникулы. Засев за компьютер, вместе они нашли Рустэму работу дворника при администрации города.
Летом работа дворника Рустэму нравилась. Вставая пораньше, он приезжал с первым трамваем, убирал мусор, освобождал урны, переделывал все дела и был свободен! Зимой же дворнику приходилось туго. Тем более, что он один обслуживал огромную территорию. Администрация города – объект особой значимости. Тут ходил мэр, всякие «шишки», делегации. Попробуй вовремя не очисть ступеньки от снега!
Порою, он так урабатывался, что во время обеда, не замечая что делает, ложкой «прочищал» дорожку в картофельном пюре, как он это делал со снегом на улице, а потом раскидывал «сугробы» пюре по краям тарелки.
Во дворе их дома стоял единственный фонарь. Если Рустик просыпался ночью, то всегда в его свете пытался разглядеть – не идет ли снег? Во время обильных снегопадов он психовал, злился на Аню, даже обвинял Бога за свою паршивую судьбу и хотел, все бросив, вернуться в магазин.
Сражаясь лопатой со стихией, он порой начинал отчаиваться. Отчаяние очень быстро перерастало в панику, а паника в ропот, и тогда он в негодовании стонал
– Господи, да пусть, прекратится, наконец, эта пурга! Тебе разве трудно?
Единственное, что его успокаивало – это пение церковных песнопений и молитва. В самые критичные моменты, когда совсем «край» и Рустик не успевал, приходила помощь в виде трактора или бригады дорожников, которые за полчаса вычищали все то, над чем дворник обычно корпел целый день.
Однажды, к уже несколько пообвыкшему со своим положением Рустэму, обратилась с вопросом женщина, гуляющая утром с собакой
– Ты такой молодой. Что ты здесь жизнь губишь? Неужели не хочется освоить какую-нибудь нормальную профессию или пойти учиться?
Об этом Рустик никогда раньше не задумывался, считая, что свое он уже отучился. Мысленно перебрав несколько профессий, парень, наконец, ответил
– Разве на что-нибудь церковное?
– Это не серьезно, – отмахнулась дама с собачкой.
– А остальное мне не интересно.
После этого разговора Рустэм осознал, как много для него значит Церковь. Он стал с большим постоянством посещать богослужения и, конечно, по выходным петь на клиросе. Вскоре Рустик здесь стал незаменим и, что немаловажно, имел какую-никакую подработку.
Приезжавшая на каникулы Аня, с удовольствием занимала на клиросе место подле своего друга. В свободное время молодые люди шутили, ходили в парк, в кино. Теперь, когда у Рустэма изменился репертуар, Ане нравилось слушать, как он поет под гитару своим проникновенным бархатным голосом. Иногда они пели вдвоем. В такие моменты парень чувствовал себя на верху блаженства, понимая, что ни с какой другой девушкой ему не будет так же хорошо, как с Аней. Да и та давно уже разделяла эти чувства. Пожениться они решили сразу, как только девушка закончит свое обучение.
Если в их церковь на престольный праздник приходил служить Владыка, Рустик вместе с мужской частью архиерейского хора выходил на середину храма петь «кирие елейсон» («Господи, помилуй») и «ис полла эти, дэспота» («на многая лета, господин»), поражая всех прихожан серебряными переливами своего баритона.
О семинарии он даже не помышлял. И так было ясно, что учебу ему не потянуть. Хоть в юности он и закончил воскресную школу, половина знаний в его голове не осела. Тем не менее, когда старенький дьякон по здоровью ушел на пенсию, именно о Рустике ходатайствовал настоятель перед Владыкой, чтобы рукоположить его в дьякона.
Спустя месяц после экстренной скромной свадьбы, Владыка надел на плечо Рустэма блистательный белый орарь. И хор от всего сердца пропел новоиспеченному дьякону «аксиос!» («достоин»). Но больше всех за него радовалась молодая жена – матушка Анна, едва успевшая закончить свое образование в Петербургской семинарии. В виду сложившихся обстоятельств, заключительные экзамены ей пришлось сдавать экстерном.
Как она была благодарна священнику, когда-то отговорившему ее становиться крестной для Рустэма. Иначе, по каноническим соображениям, не смоги бы они теперь пожениться. Вот он тот самый «всякий случай»!
Хотя с тех пор прошло не так уж много времени, отцу Рустику казалось, что это было совсем в другой жизни. И единственное, чего сейчас он хотел – это выспаться. Попытался он осмыслить слова настоятеля и прикинуть, каким бы социальным служением можно было ему – неучу заняться, но перед глазами рисовалась только мягкая подушка.
Чтобы жена смогла немного прикорнуть, Рустэм вышел погулять с ребенком на улицу. С детской площадки слышался писк и визг. Двух погодок их мама катала на карусели. Другая мама, как и Рустэм, выгуливала своих двойняшек в коляске. Какой-то дошкольник на детском велосипеде «нарезал» по двору бесчисленные круги. Рустэм и раньше замечал того мальчишку. То он выламывал доску из ограждения и потом играл ею в войнушку, то с кем-то дрался, то загонял на горку кота и не давал тому спуститься вниз. Этот мальчишка пытался всеми верховодить, даже если другие оказывались в два раза старше его. Можно было предположить, что в семье у него не все благополучно. Рустэм опасался, что когда-нибудь у их сына могут возникнуть проблемы с этим шалопаем.
Что-то зеленое и узкое, размером с воробья прыгнуло на коляску. Рустик решил, что это саранча и собрался ее скинуть. Но при ближайшем рассмотрении понял, что это богомол – достаточно редкая тварь в их краях. Впервые богомола показала ему мама в детстве. В свою очередь и ему захотелось поделиться впечатлением от посещения столь редкостного гостя. Мимо на велосипедах проезжали трое мальчишек не старше третьего класса.
– Пацаны, смотрите, кого нам Бог послал. Вы когда-нибудь видели богомола?
Ребята затормозили, удивленно уставились на диковинку…, подошли еще две девочки… Неожиданно вокруг дяди Рустэма организовалась группа дворовой ребятни. Пришлось ему срочно вспоминать правила разных игр, известных еще с детства. Коляску девчонки качали по очереди… В этот раз вместо одного часа Рустик гулял с сыном три с половиной. Уставший от детского гомона и насытившийся свежим воздухом, Сашка поспал даже ночью. С того времени дядя Рустэм стал во дворе всеобщим любимцем и заводилой во всех детских играх. Ночи в семье дьякона стали более спокойными. По крайней мере, теперь родители считали, сколько раз они просыпались, а не дежурили у кроватки до утра напролет.
Скоро Рустэм знал всех детей во дворе. Как оказалось, вредного мальчишку звали Айдар. Чтобы контролировать его неуемную энергию, Рустэм сделал Айдара своим главным помощником и доверял ему все, кроме качания детской коляски, потому что мальчик слишком увлекался процессом и качал чрезвычайно резко, отчего сын вместо убаюкивания просыпался и начинал надрывно голосить.
Айдар был старшим ребенком. Кроме него в семье были еще девочки-двойняшки. Отец их бросил год назад. Семья едва выживала на скромное послеродовое пособие. Посоветовавшись с женой, Рустэм как-то принес им самые необходимые продукты. Аннушка сама их закупала. Но, когда выяснилось какой огромный долг у семьи по квартплате, с благословения настоятеля, объявил в своем храме сбор пожертвований. Вскоре с подобной же просьбой к нему обратилась еще одна семья, а спустя небольшое время – еще трое. Поэтому матушка помогла организовать в соц. сети группу помощи нуждающимся. А сам дьякон принялся осваивать компьютер и всякие там документы, социальные постановления, чтобы знать, как и чем можно помочь людям в сложных жизненных ситуациях. А, с другой стороны, не оказаться жертвой ушлых мошенников, не брезговавших обогатиться за счет милосердия других.
Не успел дьякон и глазом моргнуть, как оказался не просто в эпицентре социального служения своего двора и прихода, а был назначен Владыкой ответственным за него по всей епархии.
Прошло несколько лет. У отца Рустика с Аннушкой появилось еще трое ребятишек. Архиерейские богослужения в новом соборе, епархиальные собрания, годовые отчеты, работа с волонтерами, вдохновение на социальное служение только что рукоположенных дьяконов…
Занявшись социальным служением, отец Рустик наконец-то научился пересиливать свою лень и саможаление. До этого он привык, что благодаря его инвалидности, ему прощали многое из того, что здоровому никогда не спустили бы с рук. Конечно, упорство в хоре и работа дворником его многому научили. Но там он имел финансовую заинтересованность. А вот вкладываться в дело, когда никто не стоит над душой, не контролирует качество и степень выполнения работы, когда чувствуешь ответственность только перед Богом – это было для дьякона новым.
Рустэм полюбил свое дело и уже не мыслил жизни без постоянной помощи ближним. Он даже придумал себе правило, которому и других учил: «Сперва – для Церкви, а обо всем остальном Бог позаботится». Только матушка возмущалась его жизненным установкам и ворчала, что в доме от него нет никакой помощи.
Поначалу она его жалела. Рустэм приходил поздно и весь вымотанный. Разве можно в таком состоянии за картошкой посылать или просить поиграть с ребенком? Она думала, что он скоро поймет, как ей трудно приходится и вскоре подключится к домашним делам. Но ее усталости Рустэм не замечал. Помощь в соц. проектах со стороны Аннушки он с охотой принимал, а вот насчет вынести мусор и т.д….
И в то время как Рустик все больше углублялся в социальную деятельность, пропасть между ним и женой постепенно росла. Аннушке даже казалось порой, что служение мужа отчасти это просто дань тщеславию, не имеющая ничего общего с духовными мотивами. Пытаясь напомнить ему о нуждах семьи, она ссылалась на слова апостола Павла, что настоящий диакон – это человек, «хорошо управляющий детьми и домом своим». Но Аня не могла сдержать эмоции и срывалась на крик, припоминая мужу все случаи, когда он не заботился о домочадцах.
Рустик расценивал подобное поведение жены как обычную зависть и нежелание войти в его положение. И тогда он ее стыдил
– Ты же верующая, православная и знала за кого шла. Клирики как военные – они себе не принадлежат. А моя забота в том и состоит, что я пекусь о других.
– Видно у тебя белая горячка началась, раз несешь такой бред!
От такой обстановки Рустэму действительно хотелось напиться, но все что он делал – это еще больше погружался в служение.
Увлекшись чьей-то проблемой, он мог придти домой поздно, заранее об этом не предупредив. Однажды отец Рустик до полуночи составлял план мероприятий на следующий год в духовном центре при храме. А когда, наконец, вернулся домой – там никого не оказалось. Пока он догадался, что телефон у него разряжен и он не был доступен для звонков в течение нескольких часов, пока догадался позвонить теще, потому что матушка телефон почему-то не брала… Оказалось, что Аннушку с младшей дочкой на скорой отвезли в больницу, а остальных детей на какое-то время забрала к себе ее мама.
В такой кутерьме совсем некстати утром был звонок его крестного – настоятеля храма, в котором Рустик когда-то начинал свое служение. Какие могут быть посиделки за чаем, если жена с ребенком в больнице? Тем не менее, Рустик рассудил, что старшие дети под присмотром тещи, младшая – с Аней, а ему в первую очередь нужно выполнять церковное послушание.
Они сидели в трапезной вдвоем как когда-то, несколько лет назад. Только теперь это были маститый, всеми уважаемый протоиерей и известный всей епархии своей социальной активностью и прекрасным голосом протодиакон.
– А я ведь именно вам обязан своим теперешним положением, – после приветствий начал отец Рустик, – если бы не бессонные ночи и наш тогдашний разговор в этой трапезной, наверное, до сих пор служил на каком-нибудь дальнем приходе и утешался тихой семейной жизнью.
– Вот об этой семейной жизни я и хотел бы поговорить. Дети-то часто болеют?
– Как у всех. Если кто притащит вирус в дом, так все по кругу заболевают. А от серьезных проблем со здоровьем Бог миловал.
– А вот скажи мне, отец, если у тебя дома больной ребенок и в это же самое время кому-то нужно организовать срочную помощь…, там не знаю… памперсы в дом малютки собрать. За что в первую очередь возьмешься?
– Разумеется, за сбор. А с детьми Аннушка разберется. Кстати, может, хоть вы повлияете на мою матушку? Ведет себя не как жена клирика, а даже не знаю с кем сравнить. Скандалит, какие-то требования несуразные. Я ей говорю: «Церкви служу. Ей нужно посвящать всю жизнь без остатка, а не какую-то ее часть. Ты это должна понимать и поддерживать. На это меня отец Савва благословил…»
– Я благословил?! – протоиерей как ужаленный вскочил и стал туда-сюда нервно отмерять трапезную своими огромными шажищами. Это он делал так громко, что на шум из кухни прибежала повариха выяснить, не ее ли стряпня вызвала столь яростное негодование настоятеля.
– Если я на что-то и благословлял, – продолжил протоиерей, – так это сделать шаг веры в поисках своего предназначения, а не бросать семью на произвол судьбы. Думаешь, у настоятеля мало срочных дел? Но на ночь именно я, а не матушка младшим читал сказку. Именно я, а не матушка закупаю на неделю продукты. И в больницу детей вожу тоже я, и выписку жены из роддома ни разу не пропустил. Ты в каком возрасте первый раз в цирке был?
– Года в три-четыре, – промямлил ошарашенный протодьякон, не готовый к такому неожиданному «наезду».
– А своих детей хоть раз водил?
– Н-нет…
– Вот, смотри, твоему старшему уже… сколько?
– Скоро восемь.
– И он до сих пор не знает, как выглядит клоун? Похоже, твоя неверующая мать о тебе больше заботилась, чем ты о своих детях. Или, может, думаешь, что за них Бог только с матушки станет спрашивать, а ты прикроешься служением? Нет, милый мой! Ты – глава семьи. Именно с тебя весь спрос. А матушка…ей ты только можешь делегировать часть своих полномочий. И то, постольку поскольку она будет в состоянии их понести. А если не справляется – сам поднапрягись и сделай.
Протодьякон сидел подавленный. Но вдруг одна догадка промелькнула на его лице.
– Скажите, отец Савва, это Аня попросила вас со мной поговорить?
– Нет. Она не просила. Это я просил повременить ее с разводом, пока с тобой обо всем не потолкую…
Может, ты думаешь, что семья при тебе и это навсегда? А я тебе скажу, если не приложишь силы, чтобы ее сохранить, то семью потеряешь, и все служение скоро у тебя рассыплется. С чем на Страшный суд явишься? Это очень соблазнительно благотворить, а семья пусть под тебя подстраивается.
Я уже не первый раз примечаю у современных христиан…э-э-э…«дальнозоркость». Боль и нужду в посторонних людях они видят, а что творится прямо у них под носом – не замечают. Ездят трудниками по монастырям, волонтерами по детским домам, а у самих дома жена и дети недолюбленные.
– Может, мне оставить все служения? – саркастически заметил протодьякон. Его чрезвычайно рассердило, что сравнительно недавно настоятель учил прямо противоположному.
– Еще чего! Потом опять на всех перекрестках станешь трезвонить, будто я тебя так благословил.
Отец Савва замолчал и посмотрел на протодьякона. Его «гуляющие» желваки свидетельствовали о едва сдерживаемом гневе. Настоятель откашлялся и добавил
– Знаешь, отец Рустик, наверно я погорячился немного. На самом деле, ты – молодец! Нет, правда, без всякой там иронии. Я тебя с детства знаю. И прямо скажу, как служитель Божий за последние годы ты очень вырос. Но твоим детям от этого, ни жарко, ни холодно, так как они тебя почти не знают.
– И что вы предлагаете? Я и так со всеми навалившимися нуждами не справляюсь. Разве не знаете, сколько вокруг человеческого горя?
– Конечно, знаю. Я же исповедь принимаю. С требами в таких трущобах приходится бывать, какие другим и не снились. А на твой вопрос ты сам же и ответил. Сколько бы ты ни старался, все равно не получится локализовать все беды на земле. Везде успеть невозможно. Да от тебя этого никто и не требует. Учись нормировать свою деятельность и, когда нужно, говорить «нет» не только своей семье, но и делам служения. К счастью, твоя ситуация довольно просто исправляется. Хотя бы один-два раза в неделю приходи к себе домой как на работу. И делай для домашних всё то, что до этого делал другим. Прямо включи это в свой рабочий график. Через месяц мне «спасибо» скажешь…
Обида и злость душили протодьякона.
– Как она посмела! Жаловаться отцу Савве. На него! На мужа!!! И что еще придумала за глупости с разводом? Чем он заслужил такое отношение? Ни помощи, ни благодарности, одни попрёки…
Отец Рустик шел в больницу пешком. Он хотел проветриться, чтобы сгоряча не устроить скандал в присутствии больной малышки и чужих людей. Проходя по аллее, он вспоминал, как когда-то здесь гулял с Аннушкой и маленьким Санькой. Припомнилось, как рос без отца, в обществе дворовой шпаны. Драки на выживание. Попытки доказать всему миру, что ты пацан, а не сопля, лишь бы только получить признание в банде – хоть какое-то подобие семейных уз. Ему стало жалко и себя и своих детей, которых они с Аней, в случае развода, обрекут на подобную же участь. Что там говорил отец Савва, прощаясь? «Хороших и плохих дьяконов на свете много, а вот муж и отец в своей семье ты единственный. Никто тебя в этом не заменит». Наверное, так оно и есть.
Вместе с осознанием вины пришел и мир. Буря в сердце утихала, наступало прозрение. К больнице Рустэм подходил в уже совершенно ином настроении. В палату он вошёл стремительно, желая как можно быстрее поделиться с Аней, своими откровениями. Матушка, сидя на кровати, кормила малышку грудью. При виде мужа, испуг отразился на лице женщины. Его порыв она истолковала превратно, инстинктивно закрыв собой дочь. Аннушкин жест словно подкосил протодьякона. До чего они дошли, если мать спасает от отца их же ребенка? Рустик упал на колени у Аннушкиных ног, обхватил их и зарылся в полы ее халата. Вся заготовленная речь с примерами и пояснениями, про то, как он теперь собирается посвящать время семье, моментально куда-то улетучилась. Из себя он смог выдавить только одно слово
– Прости!
