Поверхность стола отливала чистотой. Тонкие пальцы с короткими ногтями рисовали на ней невидимые узоры. Тихо игравшая музыка помогала отрешиться от окружающего мира.
– Девушка, мы только открылись, так что могу предложить исключительно напитки, – в отсутствии официантки, хронически опаздывавшей каждую смену, бармен лично принимал заказы у рано проснувшихся посетителей.
– Мне кофе.
Она не подняла на него глаза, но он счел этот жест вовсе не игнорированием обслуживающего персонала, а признанием в катастрофически подавленном настроении. Вернулся он с маленьким подносом, на котором одиноко стояла крошечная чашка.
– Девушка, ваш заказ, – он смотрел на рыжеволосую посетительницу в ожидании реакции.
– Ой, спасибо, – она вскинула на него глаза и слегка подняла вверх уголки губ. Улыбка не получилась.
– У вас что-то случилось?
– Да. Нет, не беспокойтесь.
– Первый ваш ответ был правдивым. Вы, если что обращайтесь, я вон там обычно нахожусь, – он показал рукой в сторону барной стойки и направился за свое рабочее место, чтобы наблюдать за понравившейся ему девушкой и любым, кто войдет в зал, чтобы остаться за столиком наедине с личной проблемой.
Стабильные показания позволяли бездействовать. Ему казалось странным, что состояние погруженной не отражается на датчиках. В журнале наблюдений появилась сдержанная запись.
«Не противится».
Прочитав написанное, он задумался. За период времени, проведенный в Башне, ему приходилось отмечать самые разнообразные реакции на более незначительные ситуации. И только этой погруженной удавалось сохранять выдержку на краю. Она не паниковала. Не срывалась. Молчала. Принимала все, как данность. Он мог гордиться подопечной. Если она и дальше так будет себя вести, он пройдет свое испытание. При таком удачном развитии событий, ему становилось тяжело. Он знал, что должно произойти. Ничего особо страшного. Просто безрадостные дни приближались к ней. А значит и ему придется переживать. Он не понимал её. Заметив возле неё мужчину, способного внести перемены, Смотритель задумался над своими ощущениями. Он не мог ревновать. Не только не имел права, но и был лишен способности создавать такое чувство. Он опасался новых ощущений от наблюдений.
Подключившись к измерителю состояния, Смотритель нахмурился. Показатели указывали на отклонение от допустимых значений его вмешательства в управление земной судьбой погруженной. Если он достигнет критической отметки, будет отстранен, а, следовательно, отправлен в командировку. За непродолжительное пребывание в Башне он успел соскучиться по близким и по уровню, на который получил распределение. Спасти сложившуюся ситуацию с погруженной со своей стороны он не мог. Имел возможность только следить и вовремя сообщать специалистам по программным вмешательствам соответствующие коды. И этот момент он рисковал пропустить.
Сырость комфортно чувствовала себя на улицах серого города. Она придавала пространству нужный оттенок. Это было идеальное время для работы. Две недели пронеслись как несколько дней. Разве что очень долгих. Насыщенных смыслом, сумевшим найти воплощение в трех холстах. Оставалось написать ещё пару картин, чтобы подать заявку на проведение персональной выставки. Выстроив работы под стенкой, она отошла на приличное расстояние и принялась искать недочеты. Они должны были иметься. Иначе и быть не могло. Ада привыкла критиковать свое творчество. Но сейчас она не могла усладить стервозную требовательность – помарки отсутствовали.
«Фух, теряешь ты квалификацию. Не может быть все хорошо, если нет хоть малости плохого. Думай»: мысленно отчитав себя за появившуюся самоуверенность, она решила прогуляться и освежить взгляд.
Смущала только резко понизившаяся температура воздуха. Гардероб все ещё не был наполнен достаточным количеством вещей, особенно теплых. Зимовку художница проводила в студии, заказывая доставку продуктов и воды. Редкие выходы на улицу обозначились серым оттенком на лице. Под стать её душевному состоянию. Внешность не имела для неё значения никогда. Она не задавала себе вопрос: красива или нет. Такие размышления казались незначительными. Даже постыдными. На фоне жизни мысли о красоте принижали значимость личности.
Пробежавшись глазами по вешалке, позаимствованной из соседней студии, в которой погибла идея создания модного шоурума, она выхватила потертую дубленку. Неизменные ботинки, обладавшие уникальным свойством сохранять тепло зимой и не парить ноги весной, дополнили комфортный образ.
На улице заявляли свои права первые снежинки. Мелкие. Колючие. Дерзкие. Как те, кому приходилось проторить собственную тропинку. Она их отлично понимала.
Помещение ни в какую не хотело приобретать приятные черты. Тщетные попытки украсить пустоту дорогостоящим декором начинали раздражать владельца дома. Скандалов хотелось избежать и приходилось хитрить. Милана чувствовала, что рано или поздно претензии Артура она не сумеет воспринять с улыбкой, как он привык.
Его шаги создавали отчетливый шум.
– Я так понимаю, ничего не меняется и меняться не будет, – прогремел его недовольный голос.
– Я стараюсь.
– Тратить деньги? И что толку, – обладатель циничного выражения лица осматривал гостиную словно находился в гостях.
– Но что я могу сделать? – стоявшая рядом с ним невеста не пыталась скрыть растерянность.
– Как женщина создать уют.
– Давай пригласим дизайнера?
– По всей видимости, это будет экономически целесообразней. Я сам выберу фирму, в которую мне следует обратиться за помощью.
– Давай привлечем художницу, рисовавшую картины для гостиной? – Милана жалела, что не сделала этого раньше.
– А, она что имеет диплом дизайнера? – Артур предпочитал прибегать к услугам дипломированных специалистов, полагая, что те, кто не получили высшего образования в априори не имели полного представления о собственной профессии.
– Возможно. Я не интересовалась.
– Естественно. Ты не привыкла грамотно распоряжаться деньгами.
– Вообще-то я тоже не бедняжка с подворотни. Не забывай, что у меня достаточно крутая адвокатская фирма и я в силах оплачивать свои счета, – упреки будущего мужа все чаще касались темы денег и выросшая в богатой семье Милана чувствовала себя в такие моменты нищенкой.
– Ты меня ещё попрекни своими богатыми родителями. Я в курсе, что они богаче меня. Но это мой дом.
– Не совсем. Ты основной владелец, но и я имею права на дом. В долевом соотношении затрат на приобретение данной недвижимости здесь 1/3 и он также принадлежит и мне.
– Вот и оплачивай своего художника, – Артур поставил на журнальный столик бокал неизменного вечернего виски.
– Художницу.
– Это должно иметь для меня значение?
– А тебе все равно, если бы я оставалась в доме наедине с посторонним мужчиной?
– Ты не пренебрежешь перспективой выгодного брака.
Артур не стал дожидаться ответа и предпочел уйти, утратив интерес к беседе. Милана смотрела на его удаляющуюся фигуру, одетую в дорогостоящий костюм. Внезапно будущая жизнь с этим человеком показалась безумно скучной. Договоренность с отцом не подлежала расторжению. В противном бы случае она лишилась компании и денег. А это означало поводом сорваться. И снова понестись в пропасть.
Фон картины стал тупиком. Художница смотрела на его бледные тона и не видела невидимых очертаний, обычно появлявшихся до того, как она наведет их кистью. Это был тот самый творческий кризис. И она попалась в его сети весьма не вовремя. На последней картине коллекции. Перед ней не стояли сроки сдачи. Она имела возможность расслабиться. Не было смысла давать себе передышку. Появлялась прорва времени, которую она ничем не могла бы заполнить. Обозначилась мысль навестить родителей. Исход встречи был заведомо известен. Нервная встряска от общения с матерью и сестрой смогла бы оживить воображение. Пускай даже с отрицательным градусом. Лишь бы вырваться из стагнации и начать двигаться.
«Я стала мазохисткой. Мне нужна порция страданий. Нет. Не верно. Это всего лишь Стокгольмский синдром»: грустно обозначила Ада свое состояние.
Всматриваясь в гладь полотна, практически монохромную и приглашающую творить, она поняла, что обязана удовлетворить внутреннюю жертву. И погода была под стать – метель мела с ночи. Все складывалось для неё подходящим образом, уж если и мучиться, так на каждом сантиметре пути.
Пространство, отведенное под отдых, поглощало звуки и свет. Темнота. Не та, которой люди устрашают друг друга. Люди. Мысли унеслись в сторону созданий, вызывавших у него самые противоречивые ощущения. Он недолюбливал их. И об этом знало руководство. Порученное задание имело целью изменить его установки. Ему повезло: его погруженная позволила своему Смотрителю открыть новые грани, присущие человеческой сущности. Но он все ещё был уверен, что качества погруженной представлялись результатом индивидуального развития и не являлись правилом, распространявшимся на каждого индивидуума.
За что он питал антипатию к людям – он знал. И она была обоснованной. Разве что он сумел убедиться, что не все люди омерзительны. Доверенный ему человек отличался зрелостью души. Погруженная не стала жертвой человеческих заблуждений и стереотипов, от количества которых он, как существо высшего порядка приходил в неописуемый ужас. Представив себя на месте погруженного, он ощутил холодок, пронесшийся по коже. Такой участи себе он бы не пожелал. Как и не хотел оказаться в мире, где неразумные существа сеют страдания, считая, что те посланы свыше. Они имеют наглость творить зло и перекладывать за него ответственность на Высшие силы. Вот за это он продолжал их не любить. Не ненавидеть. Для этого чувства он был слишком развит. К сожалению. Ему многое дали, а значит и многое спросят. И вот она, ставшая его испытанием, оказалась удачей.
Всматриваясь в тьму и вслушиваясь в тишину, он увидел и услышал ответы на вопросы. Только на их часть. Остальные он знал, что придется добывать самостоятельно. Вместе с ней. Она была ему нужна. Он ничего не мог для неё сделать.
Дверь, успевшая стать малознакомой, открылась со скрипом, ещё остававшимся в памяти.
– Ты? – сильно постаревшая женщина явно удивилась визиту старшей дочери.
– Мама, здравствуй.
– Зачем явилась? – тон, каким мать задала вопрос, демонстрировал непрошедшую обиду.
– Хотела провести время в кругу семьи, – Ада почувствовала себя попрошайкой на пороге дома, не так давно считавшегося родным.
– Заходи, – процедила мать и, распахнув дверь, не стала дожидаться, когда дочь войдет, и отправилась в гостиную.
Потоптавшись на пороге, словно давая себе право убраться прочь, Ада шагнула вперед. Вслушиваясь в голоса, она силилась отыскать отцовский.
– Проходи давай в комнату, – крикнула мать.
Ада отправилась в гостиную, где ежедневно на протяжении долгих лет собиралась вся их семья, и каждый её член делился впечатлениями от пройденного дня. Комната ничуть не изменилась: ремонт не делался, мебель была расставлена также, как и раньше.
– Привет, Агата, – узнать сестру было сложно, настолько та изменилась, но Ада постаралась не выдавать свое ощущение через интонацию.
– Явилась, – сестра некоторыми чертами характера походила на мать.
Отвечать желания не было. Аде от неловкости хотелось бежать подальше.
– Скоро отец придет, – сообщила мать, – дождись его: он обрадуется.
– Я сделаю себе чай? – поинтересовалась Ада, опасаясь самовольничать в доме родственников.
– Конечно, и поспеши вернуться, мы обсуждаем важную проблему, – мать держалась напряженно.
– Что-то случилось? – желание чаевничать у Ады напрочь отпало.
– А ты как будто не знаешь? То, что твоя сестра страдает тебе неизвестно? Просто забыла. Живешь в свое удовольствие и не думаешь о близких.
О том, что она окажется облитой, как из ушата упреками она и в самом деле забыла. Мать быстро исправила упущение.
– Ты имеешь в виду прежнюю проблему? – Ада нашла в себе силы вступить в заведомо проигрышную дискуссию.
– Это не проблема, – вспыхнула мать, – а болезнь. Агата больна. Она страдает и нуждается в помощи. В том числе и финансовой. И ты должна понимать, что такое суть семьи, когда нет «я», и когда «мы» ставится на первое место. Ты вернулась, чтобы помогать?
– Помогать? – она почувствовала, что не желает выслушивать обвинения в том, в чем она ни на грамм не была замешана, – Агата больна? А может просто обнаглела и села на наркоту от трусости перед реальной жизнью? Ты всегда ей потакала: она же красавица. Лучше бы она была умной.
Сгорбленная от ломоты в теле и исхудавшая донельзя девушка не пыталась даже вклиниться в разговор матери и сестры.
– Не смей в моем доме оскорблять мою дочь!
Пожилая женщина, покачиваясь, поднялась с дивана и приблизилась к Аде.
– А от меня не твоей дочери, что деньги понадобились?
– А ты зачем пришла? – голос матери начинал приобретать хрипоту от крика.
Ада смотрела на мать и пыталась понять, на каком основании решила, что люди, от которых она стремилась уйти в никуда, изменились или хотя бы будут немного рады её визиту.
– Увидеть близких. Но их здесь нет. Передай отцу от меня привет.
Поникшая рыжеволосая голова была ему знакома. Странная девушка снова находилась в подавленном состоянии. Официанты сновали в зале, каким-то образом умудряясь не замечать её. Угадывать пожелание незнакомки он не стал и направился узнать, что именно поможет разогнать тоску.
– Я помню вас, – любезный бармен нависал над посетительницей, полный желания помочь.
Она посмотрела на него. Казалось, что она искала нужные слова. Секунды рисковали смениться минутами и последующим за ним неуместным ожиданием.
– Не помните меня. Вы не так давно сюда уже приходили. И также само были в расстроенных чувствах. Что я могу вам предложить выпить? – настойчивость бармена не ощущалась, скрываясь за выполнением обязанностей.
– Да, не помню. Не знаю даже, что мне стоит заказать. Принесите чего-нибудь на свое усмотрение. Но не крепкое.
Ада не задержала на бармене продолжительный взгляд. Желания общаться не возникало, что было вполне естественным для неё: знакомства не стояли в списке приоритетов. Они даже пугали. За новым именем следовали слова. Те, что могли оказаться в лучшем случае пустыми и ничего не значащими, а в худшем запросто бы ранили. Особенно слова, принадлежащие мужчине.
Бармен оказался настойчивым. Ада вскользь коснулась глазами человека, возраст которого слегка перевалил за сорок, и попыталась понять, чего ей следует от него ожидать. Мимика лица незнакомца не указывала на приближение потока стандартных, а от того набивших оскомину вопросов, среди которых был вызывавший у неё внутренний ажиотаж – свободна ли она и почему. Она не скучно провела юность, утолив наперед аппетит. Сейчас её ум целиком поглотило творчество. И мужчине было не под силу тягаться с оным.
– Вы меня пугаете печалью на лице, – ему явно хотелось беседовать.
– Тогда вам не стоит на меня смотреть. Спасибо, что лично принесли мне заказ, – она надеялась остаться одна за столиком и, выпив содержимое бокала, либо разбавить горечь от встречи с семьей, либо усилить децибелы моральной боли.
Не желая усложнять ситуацию, он улыбнулся девушке, на удивление не отведшей от него взгляд и отправился за стойку. Опасения больше никогда её не увидеть не чувствовалось: одинокие всегда возвращаются туда, где их выслушают просто так.
Покидать Башню, за исключением прогулок в периметре уровня, запрещалось до окончания срока земного пребывания погруженного, закрепленного за смотрителем. Нахождение в персональном помещении, именуемым сферой отчуждения, не обеспечивало расслабления, причем обещанного в начале службы. Знакомый Уровень, расположенный далеко за пределами Погружения, врывался фрагментами воспоминаний в сознание. Он почувствовал тоску за яркими красками и разнообразием созданий, населявших громадный мир. А ещё за теплом. В Башне никогда не было тепла. Криобалансатор окружающей среды, без которого было бы невозможно поддерживать жизненные функции тел погруженных, требовал отсутствия температурного контраста. Смотрители, вырванные из гармоничной среды, проходили испытание, отслеживая жизненный путь доверенного им человека. Он не тяготел к работе с погруженными и не грезил властью над душами. Если бы не резкость суждений и возможно, грубые заблуждения в оценке человеческой личности, его не откомандировали в прохладное место, размещенное на специализированном подуровне соответствующего уровня.
Усталости от нескольких десятков лет, проведенных в наблюдении за человеческой жизнью, он не ощущал. Казалось, что в Башне и вовсе нет места эмоциям, но аппаратура, отвечающая за поддержание связи с душами погруженных, свидетельствовала об обратном.
Отдых он всегда завершал по личному хотению и направлялся в комнату погруженной. Ему хотелось следить за ней дольше обязательного минимума. Он тревожился за неё. В том, что она не склонна к импульсивным, а, следовательно, необдуманным поступкам, он не сомневался. Имелось нечто иное, не позволявшее ему оставлять её без контроля. Жалость. Глядя на мониторы, он видел крошечную фигурку посреди огромного мира. Она была одна. Ненужная даже себе.
Приходить без предупреждения было не в её правилах. Такое поведение выставляло в неказистом свете, как простолюдинку, не имевшую представление о манерах. Но перед некоторыми людьми она могла позволить себе забыть о манерах. И этот случай был именно таким.
Закрытая дверь студии разозлила Милану. Пришлось ждать художницу, не имея уверенности в том, что та явится и насколько быстро. Время бездарно тратилось. По непонятной причине это обстоятельство меньше всего её тревожило. Сказывалась усталость. В такие периоды она отправлялась в какую-нибудь экзотическую страну, чтобы насладиться комфортом элитного отдыха. А вот пейзажи оставляли равнодушной. Расхаживать по экскурсиям и томиться от жары и пыли она считала признаком дикарства и дурного воспитания. Людям её круга полагалось находиться у бассейна в шезлонге, чтобы прикрыть глаза и помечтать о чем-то недостижимом.
Появление художницы вернуло Милану к реальности. Окинув взглядом потертую дубленку и грубоватые ботинки, молодая женщина поморщилась. Она представляла творческих людей неопрятными, но имевшими особенный шарм. В данном случае он отсутствовал.
– Я вас уже заждалась, – сообщила Милана художнице, подходившей к дверям студии.
– Во-первых, здравствуйте, во-вторых, вы не соизволили предупредить меня о своем визите.
– Я потеряла ваш номер телефона.
– Что нужно? – устало поинтересовалась хозяйка студии.
– Вы со всеми клиентами такая грубая? – Милана смотрела на художницу с нескрываемым удивлением. Она привыкла, что собственные клиенты стараются угодить ей тоном.
– Да.
– Я думала, что для меня сделаете исключение.
– Не вижу оснований. Так зачем ко мне пожаловали? – Ада ждала перехода к сути разговора, успевшего уже утомить.
– Мне нужен дизайнер.
– А я причем тут?
– Вы же художник.
– Верно. А вам нужен дизайнер.
– Но это одно и тоже, – Милане хотелось и самой перейти к более резкому тону, но она сделала над собой усилие, полагая, что несколько зависима от настроения творческой особы.
– Наверное, как музыкант и фотограф.
– Не поняла.
Ада смотрела на особу, швырявшуюся высокомерием, как грязью, безо всякого желания продолжать абсурдный диалог.
– Так вы возьметесь за работу? – пальцы с модным маникюром теребили ручку дорогостоящей сумочки, указывая на нервозность клиентки.
– Речь идет о работе?
– Конечно.
– Слово «работа» прозвучало только сейчас. Ладно, что требуется? – отказываться от заработка для Ады было непозволительной роскошью.
– Оформить дом декором и правильно расставить мебель.
– Вы можете скинуть мне фотографии вашего дома, точнее помещений и я набросаю вам в программе свое видение.
– А разве вам не нужно выезжать на дом?
– На объект.
– Что?
– В случае необходимости. Я вам сейчас запишу свой емейл.
– Сколько вам оставить в качестве аванса? – с каждой фразой, сказанной художницей, Милана все хуже её понимала.
– Нисколько. Оплату произведете, когда примите работу. Если она вам понравится.
– Спасибо за доверие.
– Не в этом дело. Я не дизайнер, потому не могу гарантировать, что справлюсь с поставленной задачей.
– Мне очень нужно, – чуть ли не впервые в жизни Милана просила об услуге другого человека.
– Постараюсь, – Ада не привыкла давать пустых обещаний.