Ирина Николаевна Мальцева
Билет в одну сторону

Но разум говорил другое: к прежней жизни она уже не возвратится. Теперь ей жить здесь, среди чужих людей, чужой обстановки. И она была не готова встретиться лицом к лицу с новой жизнью. Что ждет ее? По-видимому, её придется быть Анной Афанасьевной, занять ее место в семье, взять на себя ее обязанности и ответственность за прошедшую и будущую жизнь. Не может она сказать, кто она на самом деле. Попробуй скажи, и тебя тут же упекут в сумасшедший дом. Перспектива похуже смерти. Остается одно: согласиться, что она Анна, которая в результате падения с лестницы и удара головой потеряла память.

– Катя, ты спишь?

– Нет, барышня, как можно…Подать вам что?

– Не надо. Ты поближе сядь. Давай поговорим.

Полог разъехался в стороны. Катя с готовностью вновь уселась на край широкой кровати, чинно сложила руки под грудью и серьезно глянула на хозяйку.

– Расскажи, Катя, что было перед тем, как я упала с лестницы.

Горничная на минуту задумалась, глянула на потолок, потом вздохнула и принялась рассказывать. Рассказывала она умело, все по порядку, подробно, не повторяясь и не забегая вперед, не перескакивая с одного на другое. Похоже, что свой рассказ Катя повторяла уже не раз. В голосе ее появилась особая мелодичность, с которой рассказывают сказку или преданье старины глубокой. При этом в некоторых местах она останавливалась, вопросительно глядела на Наталью. Эти остановки касались не фактической стороны рассказа, а того, какие, предположительно, чувства испытывала барышня в тот или иной момент.

Наталья узнала об утреннем происшествии за столом.

– Скажи, из-за чего весь сыр-бор разгорелся?

– Ну, как же, барышня! Матушка ваша опять упрекали вас в том, что наследство после бабушки вам одной досталось.

– А что были еще претенденты? – спросила Наталья.

– Пре-тен-ден-ты? А-а-а, вы про то, что есть ли другие наследники? – Катя серьезно кивнула. – Есть! Во-первых, по закону наследовать должен был ваш батюшка, все-таки сын. Потом братец, Павел Афанасьевич. Мужчина, да и летами постарше вас. А Елизавета Федоровна все вам оставила. Да это бы ничего, но она хитро придумала: вы своим наследством распорядиться не сможете, пока замуж не выйдите или как вам двадцать пять годочков исполнится. А имение родителей ваших, сами знаете, заложено перезаложено. Денег нет, долги большие, а из наследства вашего их покрыть нет возможности. Вот матушка ваша и взбесилась. Каждый день вас доводила до слез попреками. А вы разве виновны – все бабушка ваша.

И про приезд князя Ногина, которого прочат неведомой ей Анне в женихи, узнала Наталья. Узнала, что он не только стар и отвратителен внешне, но и негодяй, каких поискать. Зато у него с Анастасией Куприяновной какие-то дела, договоры.

– Чем за такого идти, лучше в омут… – Катя виновато посмотрела на Наталью: вдруг обиделась за жениха?

Наталья молчала, переваривая услышанное. Читала она про неравные браки в книжках, но чтобы самой попасть в такую ситуацию! И ладно бы бедную выдавали за богача, а то богатую наследницу да за урода сосватали. Что-то здесь не вяжется.

Еще девушка рассказала про письмо молодому соседу. Из её слов стало ясно, что Владимир Щуров подставил Анну, переслав ее письмо матери да еще с собственной припиской.

– А в записке что было? – спросила Наталья.

Катя заерзала на месте, заюлила глазами. Ясное дело, подслушивала, но признаться не хочет. Наталью же моральная сторона не волновала. Ей нужны достоверные факты, а горничная – просто источник сведений.

– Говори, что слышала, – усмехнулась Наталья.

– Там было что-то про девичью гордость, да уважение к родителям. Про побег и про церковь, где венчаться. Я не больно разобрала: Анастасия Куприяновна кричала и все с придыханием.. Где тут хорошо расслышишь.

Вот ведь гаденыш! Девушка к нему всем сердцем, честь свою и жизнь доверила, а он ее сдал. Представляю, что в душе у бедной Анны было!

– Что же это он так поступил? Некрасиво.

– Да уж что хорошего. Верно струсил да и, Бог свидетель, только вы и почитали его смелым да решительным, а на самом деле… Не стоит он ваших слез и унижений, вот что я вам скажу!

Глазки горничной сверкнули, руки в кулачки, губы презрительно скривились.

– Вы, барышня, тогда из гостиной вышли, ну, чисто покойница: лицо не просто бледное, а в синеву даже, губы закушены, а глаза…глаза… я страшнее не видывала. Я ведь тогда за нюхательной солью побежала, боялась, вы в обморок упадете. Когда вернулась со склянкой, вас уже и след простыл. Я тогда весь дом обежала, все службы, спрашивала о вас. Как в воду канули. Часа три прошло не меньше. Стали уже беспокоиться, не сотворила ли вы чего нехорошего с собой.

Катя остановилась, прижала руки к сердцу, словно опять переживала страх за барышню.

– Мы как раз с нянькой голову ломали, куда вы могли подеваться. Уж, не к тетке ли в монастырь, думали…

– К тетке?

– Ну да, к Варваре Петровне, сестре вашего батюшки, что в монашки подалась. Не помните?

– А дальше? – проигнорировала вопрос Наталья.

– Вот сидим с нянькой, думаем о том, что надо в монастыре справиться, а тут… – Катя начала всхлипывать, – тут Влас и прибежал.

– Какой Влас?

– Тот, что нашел вас внизу у лестницы. Прибежал, трясется весь, клянется, что не видел, как вы падали, только слышал, будто что-то свалилось сверху. Поднялся, чтобы посмотреть, а тут вы…

– Как же я могла упасть? Споткнулась?

– Не знаю, барышня, Анна Афанасьевна, – покачала головой горничная. – Но только все показывает, что вы спиной вниз падали. Словно толкнули вас, – Катя испуганно взглянула на Наталью.

– И кто же это мог сделать? – с интересом спросила та.

– Да Бог с вами, барышня, кто на такое злодейство способен? Да и никого не было наверху из слуг или посторонних.

– Тогда скажи, кто был.

– Родители ваши были наверху. Оттуда и спустились, как все произошло. Афанасий Петрович из своего крыла прибег, сама видала. Глафира, горничная вашей маменьки, позже всех прибежала, значит, где-то была, может, и не в доме вовсе.

– Но ведь кто-то же толкнул меня, а, Катя?

– А может, никто и не толкал, – неуверенно начала горничная, – может, сами оступились да и …

– Может быть, может быть, – выдохнула Наталья.

Хорошенький детективчик в семейном интерьере! Все дело, конечно в наследстве. Кто-то решился на преступление, чтобы после смерти Анны все получить. Разумеется, чужому ничего не достанется. Значит, преступник среди членов семьи. Это могут быть родители, ближайшие родственники, например та же тетка Варвара, или брат Павел. Не надо быть гением сыска, чтобы понять, что на такие преступления идут из-за острейшей нужды в деньгах.

В Наталье просыпался азарт журналиста. Ей и раньше приходилось из разрозненных фактов и досужих разговоров выяснять действительные причины и механизмы происшествий. Ну, вот хоть взять случай с домом Кокоткиных в центре города. Она тогда первая догадалась, что в действительности происходит! Какую статью написала! Редактора после этого чуть не уволили, но обошлось.

Но в том случае она была незаинтересованная сторона. А сейчас расклад другой. Сейчас на карту поставлены её жизнь и здоровье. Поэтому «журналистское расследование» нужно провести качественно и в сжатые сроки.

Что же мы имеем? Во-первых, круг подозреваемых. Он не велик. Правда, надо учитывать, что преступление можно совершить и чужими руками. Но в данном случае вряд ли, потому что наверху в момент падения, как сказала Катя, чужих и слуг не было.

Во-вторых, мотив. Если семейство разорено, а наследством воспользоваться нельзя до 25 лет, то остается сговориться с богатым старичком, чтобы тот вернул часть наследства в обмен на красоту и молодость невесты. Возможно, Анастасия Куприяновна так и сделала, но Анна отказалась выходить замуж за старого урода. Ждать несколько лет, когда Анна начнет распоряжаться капиталом и поможет семье, невозможно. Вариант с замужеством не прошел, осталось одно – получить наследство во что бы то ни стало. Даже ценой жизни бедной девушки. Вот вам и мотив преступления.

Остается дознаться, кто совершил преступление и примерно наказать. А как? Допустим, это кто-то из родственников. Подать в суд? Или самой палачом выступить? Вот то-то и оно! Как пел Высоцкий: «Пусть жизнь рассудит, пусть жизнь накажет»!

За окном ночь. Легкий ветерок шевелит занавеску на окне. Если приглядеться, можно сквозь кроны деревьев увидеть звезды. И светло. Наверное, полнолунье. Помню, раньше в такие ночи не спалось. Подойти бы к окну.

– Катя, – тихо позвала Наталья, – помоги встать.

– Что вы, барышня! Лежите смирно, не дай Бог чего…

– Ничего не будет, мы потихоньку.

Укоризненно качая головой, Катя все-таки помогла Наталье подняться: вначале приподняла ей плечи, потом осторожно спустила ноги с кровати, напрягшись, оторвала ее от ложа. При этом Наталья даже не охнула, хотя боль, которую она испытывала при малейшем движении, была адской. С бешеной скоростью завертелись перед глазами стены и мебель. Пришлось ухватиться за горничную и почти повиснуть на ней, борясь с подступившей дурнотой. Наталья почувствовала, как горячий пот побежал между лопатками и от грудей по животу.

Она передохнула с минуту и медленно двинулась к окну. До него было шагов шесть-семь, но на их преодоление ушли все силы. В изнеможении Наталья упала на широкий подоконник, подставила лицо и плечи прохладному воздуху из сада. Она дышала, как загнанная лошадь, но не жалела, что решилась на это. На свежем воздухе мысли ее прояснились, душа взбодрилась, и новое ее положение теперь не казалось таким уж страшным и безнадежным.

Будем жить, разберемся с семейными проблемами. Образование дай Бог всякому, опыт житейский имеется, только не отчаиваться.

Наталья упивалась прохладой сада и не могла насытиться. После недельного вынужденного пребывания в постели, тело просило движений. Хотелось выгнуться, как кошке, расправить косточки, нагрузить мышцы упражнениями, пробежаться…

Только далеко ли с такой спиной убежишь? Судя по тому, какую боль она испытывает, ушиблены не только мягкие ткани, но и рёбра, и позвонки. Хорошо, что обошлось без переломов и сдвигов, а то бы калека на всю оставшуюся жизнь. Наталья поежилась, представив себя сидящей в инвалидном кресле или лежащей пластом.

Ничего, все заживет, спину постепенно разработаю. Главное сейчас – разобраться в сложившейся ситуации. Надо бы подольше «поболеть», чтобы успеть собраться с мыслями, выработать тактику и стратегию дальнейшей жизни. Эта Анна, видимо, зашла в тупик. Или ее туда загнали. Нужно так себя повести, чтобы вновь не оказаться на краю лестницы. Переломить ситуацию, взять ее под контроль и зажить по своему разумению, а не по чьей-либо воле.

Прикинуться, что потеряла память при падении: ничего, мол, не помню, даже своего имени. Наверное, тот, кто столкнул Анну, сейчас сидит и трясется от страха, что я выдам его. А от страха может придумать еще чего-нибудь, да похуже. Во второй раз может и не повезти: тело – в могилу, душа – в рай. Решено, будем играть амнезию. А дальше разберемся.

Наталья стояла, одной рукой опираясь на плечо Кати, а другой на подоконник. Перед ней в призрачном свете луны таинственно колыхали свои кроны огромные деревья, было слышно, как переговариваются между собой ночные птицы, беспокойно перелетают с места на место. Издали доносился угрожающий голос филина. Близко тявкали собаки, подавала голос домашняя скотина. В такую ночь покоя не жди. Мало кому удается преодолеть непостижимое притяжение луны.

А над всем этим небо, звездное, глубокое. Наталья видела, как с небольшим перерывом падали одна за другой яркие крупные звезды.

Надо загадать желание, и оно исполнится. Самое главное – пусть с Маришкой ничего не случиться. Чтобы ни ушиба, ни царапинки. Пусть Женька будет счастлив. Пусть мама не сильно переживает. А если Анна сейчас на моем месте, пусть ей будет хорошо. Пусть у них все будет хорошо. А что же для себя? Пусть здравый смысл не покинет меня, и не дай Бог, повторить мне мои прошлые ошибки.

– Пойдем, Катя, отдыхать. Утро вечера мудренее.

– Верно, барышня. Набирайтесь сил, а там, глядишь, все уладится, – они двинулись в обратный путь.

– Само ничего не уладится, его надо улаживать, – проговорила Наталья, осторожно опускаясь на постель. – Ты, Катя, иди, поспи. Мне ничего не понадобится. А вот с утра хотелось бы мне помыться. В баньку бы.

– Да чего проще? – заулыбалась горничная. – Я вас и попарю, и помою на славу. Глядишь, спина в тепле поправиться.

Катя продолжала еще говорить о пользе бани, березового пара, а Наталья мыслями была уже далеко.

Главное – не проговориться, вести себя адекватно новой жизни. А еще собрать информацию о том, что здесь происходило и происходит.

Помни, что ты теперь Анна. Не хочешь с ума сойти, будь мудрее. Не допусти второго падения с лестницы или яда в чашке с чаем. Запомни, ты – Анна Афанасьевна Лыкова, богатая наследница, невеста князя. Впереди у тебя длинная жизнь, и от тебя зависит, какой ей быть.

А ведь мне повезло: могла бы поменяться местами с какой-нибудь огородницей или телятницей, а то и вышивальщицей где-нибудь в монастыре. Садилась в машину вольным журналистом, а очнулась бы крепостной крестьянкой. Так что мне крупно повезло в данной ситуации. А дальше все от ума и воли зависит. Вот и покажи, на что способна. Хотя кому тут показывать?

Итак, кто ты? «Анна». «Анна». «Анна».

Наступило утро, и «Анна» с бьющимся от волнения сердцем стала ждать, что будет. Она знала от Кати, что ту скоро сменит нянька, которая растила Анну с пеленок. Это был шанс узнать многое из того, о чем «Анна» не знает, например, почему она воспитывалась у бабушки, а не у родителей.

Еще её беспокоила мысль, что родителям, наверняка, уже известно, что она пришла в себя, но они не спешат повидаться. Хотя если они придут, то о чем она с ними будет говорить? Вдруг они сразу догадаются, что перед ними не их дочь?

Анна беспокойно ворочала головой. Она не могла найти удобное положение. Сильно болела спина, заставляя напрягаться все тело. Вдруг начало гореть лицо, а руки и ноги, напротив, заледенели. Стараясь успокоиться, «Анна» считала про себя до тысячи, прикусывала зубами костяшки пальцев, но тревога не унималась – она боялась первой встречи с «родственниками». Боялась, что выражение лица выдаст её.

– Катя, – позвала она, – прикрой окно и опусти занавеску. – Свет глаза режет.

Горничная принялась выполнять приказание, а сама все оглядывалась, недоумевала, почему так беспокойна больная.

Бедная, догадалась Катя, она боится, что и родителей не признает, и братца Павла Афанасьевича. Свое имя не вспомнила, где ж ей другие имена припомнить. Как же ей помочь?

– Барышня, Анна Афанасьевна, – пришло ей в голову, – давайте я про то, что вы память потеряли, сама расскажу барыне и Афанасию Петровичу. Они, конечно, удивятся, но чего на свете не бывает. Память потерять, это не руки или ноги лишиться. Не навек это у вас. Времечко пройдет, голова заживет. Может, доктор лекарств вам пропишет, вот и образуется все. А нет, так и не страшно. Чего уж в нашей жизни запоминать было. День прошел, и слава Богу.

Катя прибиралась в комнате, оправляла постель и без остановки говорила. Было видно, что она изо всех сил старалась отвлечь молодую девушку от грустных мыслей, искренне сочувствовала.

– А я вам подсказывать буду, если что понадобится. Я про ваши дела мно-о-ого чего знаю.

«Анна» решилась:

– Катя, мне бы про свою жизнь с начала до сегодняшнего дня узнать.

– Это вы, Анна Афанасьевна, у няньки спросите. Она вас вынянчила. Считай, сразу после крестин взяла вас бабушка к себе, так нянька ни на шаг не отходила от вас, пока вы в возраст не вошли. Да и здесь в доме вашего отца вы у нее под надзором были, как ваша покойная бабушка велела перед смертью.

Тут она замолчала, но так посмотрела на «Анну», что та поняла спросить, а не решается.

– Вижу, спросить меня хочешь? Так спрашивай.

– Я, барышня, про ваш сон хотела спросить. Вот вам все бабушка снилась, а теперь?

– Бабушка, говоришь? – задумалась «Анна». – И часто?

– Вы сказывали, чуть ни каждую ночь. Все она вас звала куда-то, рукой подманивала.

«Анна» задумалась. Бывают вещие сны. Не зря, видать, к Анне во сне приходила ее бабушка-покойница да звала. Вот и свершилось. Анны нет, а вместо нее я. Мне же перед аварией никакого сна не приснилось. Всю ночь, помню, не спала, злилась на Женьку. Теперь не на кого злиться.

Правду говорят, что имеем, не храним, потерявши – плачем. Раньше из неё слезинку было трудно выжать: не женщина – кремень. А сейчас выть хочется, рыдать, головой биться о стену! Потеряла, все потеряла: жизнь свою, любовь, мужа, дочь. Впереди неизвестность, чужая жизнь, непривычная реальность, опасные повороты судьбы, злые родственники.

«Анна» с силой потерла воспаленные глаза, судорожно сглотнула: больной, одинокой, растерянной входила она в новую жизнь. Ни одного близкого человека, никого, с кем можно было бы поделиться тайной своего превращения. За что ты, Господи, меня так?

– Я почему спросила, – продолжала Катя. – Когда в первую ночь сидела возле вас, ваша покойная бабушка мне привиделась. Уж не знаю, во сне или наяву. Я тогда жуть как испугалась.

– А что она сделала?

– Да ничего, только погрозила мне, что я задремала. Я подпрыгнула от страха и к вам. А вы…у вас… – голос горничной задрожал. – У вас на лице подушка лежит. Вот так, – Катя взяла подушку и приложила к себе. Я тогда до смерти испугалась, что вы задохнулись. Но Бог пронес – бабушка вовремя меня разбудила.

– А откуда же подушка взялась?

– Я сама ее в угол забросила, а потом забыла. Для вас доктор потребовал другую, плоскую.

– Но ведь как-то оказалась подушка на моем лице. Может, кто-то заходил в комнату?

– Никого не было, – уверенно начала Катя, но осеклась. – Хотя… Кажется, Анастасия Куприяновна заходила. Но я точно не помню – меня тогда в сон клонило.

– Анастасия Куприяновна, говоришь, – задумчиво произнесла «Анна», – родная мать…

– Ой, барышня, уж не думаете ли вы…

– Конечно, нет. Разве я могу подумать, что родная мать своей больной дочери подушку на лицо положит, чтобы та задохнулась, – усмехнулась «Анна».

Катя глядела на «Анну», и в её голове, видно было, шла напряженная работа. Приход Анастасии Куприяновны, видение бабушки, подушка…Если все связать вместе, то получится…Господи!

Катя еще хотела что-то сказать, но тут на лестнице послышались тяжелые, шаркающие шаги. «Анна» вопросительно глянула на горничную.

– Это нянька, – понимающе подбодрила Катя. – Вот обрадуется, что вы на поправку пошли.

Дверь открылась, и на пороге показалась высокая, грузная старуха. Хотя старухой ее назвать трудно: на впалых щеках румянец, губы полные, морщинки покрыли лицо, но в волосах ни одного седого волоса. Наталья повидала за свою жизнь женщин, рано состарившихся под грузом забот, волнений, нездоровья. Нянька выглядела иначе. Если ее приодеть, причесать, снять это дурацкий чепчик да заставить улыбнуться, то хоть замуж отдавай.

Еще с порога нянька заметила, что глаза «Анны» открыты. По-утиному переваливаясь, она быстро пересекла разделяющее их пространство и упала рядом с кроватью.

– Анечка, касатушка, вот обрадовала меня, – зашамкала беззубым ртом нянька. – Открыла свои ясные очи, не покинула нас безвременно. Все сердце я себе изорвала, что не уберегла тебя, мою ласточку, от злого лихоимства…

Тут она как поперхнулась. Испуганно взглянула на «Анну», припечатав кулак ко рту.

– Что это я, старая, придумываю, наговариваю, – глаза ее беспокойно перебегали с лица «Анны» на Катю и обратно. – Не слушай меня, это я заговариваться от горя начала.

Нянька тяжело поднялась с колен и уселась в пододвинутое горничной кресло. Степенно расправила складки шуршащей синей юбки, поддернула кацавейку, уголком светлого платка утерла губы.

– Как же тебя, Анечка, угораздило упасть с лестницы? Как не смотрела под ноги?

– Да я смотрела, – тихо ответила ей «Анна», – да видно, чего-то не углядела. Вот и поплатилась.

На лице няньки появилось обескураженное выражение. Она внимательнее взглянула на лежащую девушку. Вроде все в ней, как было, а что-то изменилось. Не разобрать что именно, но будто возрасту прибавилось, будто не неделя прошла, а годы. Вот и голос похож, а слышится в нем не девичья зрелость. Ишь, как ее перевернуло!

Нянька схватила руку «Анны, прижалась к ней губами и затихла, не зная, что и сказать. Камень с души свалился, как увидела живой Анечку ненаглядную. Петь бы о радости, а в горле немота: заробела отчего-то под взглядом своей Анечки. Чувствует старая, будто потеряла что, а где и как – не понимает.

Господи, спаси, сохрани и помилуй нас, грешных. Что это со мной, ай, не признала я свою девочку, вынянченную, выхоленную вот этими руками. Слава Богу, жива, а остальное тьфу…

– Нянька, беда какая приключилась, – начала Катя.

Старая резко вскинула голову и пристально поглядела вначале на «Анну», потом на горничную.

– Говори, не тяни, – прикрикнула она, видя, что Катя не решается сказать. – Спину сломала?

– Что ты, Господь с тобой, – истово стала креститься девушка. – Страсти какие говоришь. Память она потеряла.

– Как память? Да разве ее можно потерять? – от удивления нянька и рот раскрыла.

– Имени своего не помнит, ничего не помнит, что с ней случилось.

Нянька недоверчиво поглядела на «Анну», на Катю: уж не смеются ли они над старухой?

«Анна» чуть кивнула: правда.

– Да как же это? Я про такое не слыхала во всю жизнь Я тоже, бывает, забуду куда вязанье положила, так это по старости…Неужели даже имени не помнишь? И меня не помнишь?

– Нет.

Вот что меня в ней напугало, подумала нянька. Она глядит на меня, как на чужую. Что же теперь будет?

– Надо Афанасия Петровича да Анастасию Куприяновну предупредить, – начала Катя.

– А как же, как же, – суетливо согласилась нянька, – обязательно. Пусть в город пошлют за лекарством. Там доктора ученые. Глядишь, и выздоровеет наша Анечка.

«Анна» про себя усмехнулась. Ей никакой доктор не поможет. Наоборот, если она расскажет, кто она на самом деле да откуда взялась, так точно в дурдом определят или в дальней комнате запрут и приставят охрану, чтобы не сбежала. Вот тогда у них руки будут развязаны – можно и о пересмотре наследования подумать.

Тут «Анне» впервые пришла в голову мысль, что разыгрываемая ею амнезия может сослужить ей плохую службу. Вдруг воспользуются её болезнью и объявят недееспособной?

Больной человек – он и есть больной. Скажут, потеряла память, управлять капиталом не сможет. И законом отнимут все. Кто я тогда буду? Невеста-бесприданица, к тому же не любимая в семье. Одна дорога – в монастырь. Да-а-а, придется с «маменькой» поладить и согласиться на брак с князем Ногиным. А уж там, выйдя из-под власти родителей, сумею выкрутиться.

– Катька, беги к барыне, скажи, что Анна в себя пришла, – приказала нянька. Она приподнялась с кресла, что у кровати больной и пересела на стул возле окна. – Скажи им про память, да не усердствуй. Они сами разберутся, что к чему. Твое дело – сказать, а антимонии не разводи.

Глаза Кати сверкнули обидой.

– Что я не понимаю?

– Ну, поговори мне еще, – прикрикнула старая. – Сказано иди, так исполняй.

Сердито дернув плечиком, Катя выскочила из комнаты.

– А окно-то! – понеслось ей вслед. – Вот егоза, забыла окно открыть. Темно… – Кряхтя, стала она подниматься со стула.

– Не надо, – остановил ее голос «Анны». – Не надо. Мне от света хуже.

Нянька так и застыла. Вроде ничего особенного, а как сказала…

– Не буду, не буду… – опять заробела женщина. – Как скажешь, Анечка.

В комнате повисло молчание. Нянька беспокойно перебирала концы шелковой шали, покрывавшей ее плечи, «Анна» без всякого выражения смотрела на дверь, откуда должны появиться ее «отец» и «мать».

Будем считать, что встреча с нянькой прошла нормально. Может, я ее не слишком ласково встретила, но откуда мне знать, как они общались? Пусть думает, что моя холодность от болезни.

Напряжение внутри «Анны» нарастало, и она уже хотела, чтобы поскорее произошла встреча с остальными членами семейства Лыковых.

Не забывай, внушала она себе, что один из них столкнул Анну с лестницы. Но свою догадку при себе держи, ни словом, ни взглядом не дай понять, что тебе что-то известно. Иначе запсихует преступник и натворит дел.

Так, кажется, идет кто-то.

Действительно, послышались торопливые шаги. Дверь отлетела, как от удара ногой, и на пороге возник молодой мужчина в расстегнутой чуть не до пояса рубахе с оборками. Талию охватывал широкий пояс, а старинного покроя штаны были заправлены в хромовые сапоги.

– Анечка, – кинулся мужчина к постели. – Ну, наконец-то! Как мы беспокоились, сколько бессонных ночей провели. Очнулась, вот и умница.

Не спросив разрешения, посетитель уселся на кровать:

– Как же так случилось, что ты упала? – и, не ожидая ответа, продолжал. – Я так рад, так рад, что страшное позади.

Павел, брат. А ничего, симпатичный и видать действительно рад, что с «сестрой» все благополучно. С другой стороны, вдруг играет? Улыбается, а сам ругает себя, что не довел дело до конца. Ладно, подождем, тоже поиграем, а там поглядим.

Павел в радостном волнении теребил руки «Анны», покрывал их поцелуями, прижимал к своим щекам. У него были мягкие, как шелк, усы и налитые, упругие губы. От него пахло хорошим табаком и кожей. Глаза светились неподдельной любовью, и «Анна» сама заулыбалась в ответ на его искреннюю широкую улыбку.

– Подожди, вот тебе, – проговорил Павел и полез за пазуху

Оттуда показалась чудная кремовая роза на длинном стебле с колючками. Одна колючка царапнула, и на груди Павла заалели крохотные капельки крови.

– Смотри, – протянула руку к царапине «Анна». Павел губами перехватил ее руку.

– Чепуха. Главное, ты жива и скоро поправишься. И мы с тобой совершим длинную прогулку верхом. Я тебе давно обещал, да все недосуг было. Но теперь обязательно. Слово офицера!

«Анне» было приятно находиться в объятиях Павла, и она чуть не забыла, что он ей брат.

Хороший брат, ласковый, на убийцу вовсе не похожий. Его легко полюбить. За ним, верно, все девки бегают, да замужние вздыхают, проходу не дают. Завидный жених, жаль семейство разорено. Ну да ничего, с его-то красотой можно богатую невесту найти.

Тем временем Павел легко поднялся, подошел к окну и решительно взялся за занавеску, намереваясь отодвинуть ее в сторону.

– Не надо! – разом остановили его «Анна» и нянька.

Павел в недоумении обернулся.

– Здесь душно…

– Павел Афанасьевич, – заговорила нянька, – свет беспокоит Анечку. Вы уж потерпите до ее полного выздоровления.

– Безусловно, – сокрушенно пожал плечами Павел и виновато посмотрел на «Анну». – Прости великодушно.

Она улыбнулась. Тут только Павел заметил, что в сестре произошла разительная перемена. Лицо приобрело новое выражение. Если бы он не знал, то подумал, что не неделя прошла, а лет пять, семь. Не осталось и следа от наивности, детской беспомощности и неуверенности в лице лежащей перед ним девушки. Она смотрела так, словно знала обо всех и обо всем такое, чего им и вовек узнать не придется.

В комнате повисло молчание. Брат достал из-за пояса трубку, но не решился закурить и сунул ее обратно. Потом его пальцы прошлись сверху вниз по рубашке, застегивая мелкие пуговицы. Большими пальцами обеих рук он расправил пояс, потом всей пятерней провел по белокурым волосам, пригладил усы и, не зная, чем еще себя занять в данной ситуации, опустился у кровати на пол. Боком прислонился к ложу, взял руку «Анечки» своею теплой рукой и, нежно перебирая ее пальчики, стал разглядывать изменившееся лицо сестры.

За дверью послышались шаги, и Павел почувствовал, как напряглась рука «Анны». Он удивленно поглядел на нее, потом что-то прикинул в уме и понимающе подмигнул. Через секунду он уже был на ногах и вальяжной походкой пересекал комнату в направлении к окну.

Дверь открылась. На пороге стояли «родители». Кряхтя, покинула свое место у окна нянька, пошла им навстречу, низко склонилась. Обойдя ее, как неживой предмет, первой двинулась к постели Анастасия Куприяновна. За ней, по-медвежьи переступая, двинулся Афанасий Петрович. Губы его под пшеничными, с легкой кучерявинкой усами подрагивали. Он то и дело вытирал глаза большим батистовым платком и приглушенно кашлял в кулак. Вся его высокая, некогда стройная фигура с годами стала рыхлой и грузной. Удлиненные поседевшие волосы были зачесаны назад и открывали широкий с глубокими залысинами лоб, прорезанный тремя глубокими морщинами.

Рядом с ним статная белокурая красавица Анастасия Куприяновна в темно-голубом свободном платье, с высокой прической выглядела просто королевой. Длинная белая шея изящной линией переходила в плечи и грудь, красивой формы руки придерживали прозрачную шелковую шаль с длинными кистями, сквозь которые посверкивали драгоценными камнями перстни. И прическа, и голубые немного навыкате глаза, и слегка курносый нос, и томность во всем облике – все было словно с картины Рокотова. Анастасия Лыкова была красива и, можно даже сказать, совершенна, если бы не рот – чувственный и лживый. Люди с таким ртом легко лгут, лжесвидетельствуют, льстят и подличают. Человеку с таким ртом трудно доверять и опасно доверяться.

«Мать» заметно моложе «отца», но сразу было видно, кто хозяин в доме. Афанасий, ясное дело, подкаблучник, из воли жены никуда. А она помыкает им по своему усмотрению. На убийцу собственной дочери Афанасий, явно, не тянет. Но вот к «маменьке» стоит присмотреться. Эта королева привыкла добиваться своего во что бы то ни стало.

– Анечка, голубушка, – всхлипнул Афанасий Петрович и, обойдя жену, первым подошел к кровати. – Как ты нас напугала. Мы уж отчаялись… Вот и доктор гарантий никаких не дал. Все, говорит, в руках божьих. Видно, Господь услышал наши молитвы, отвел беду.

Отец наклонился на «Анной», нежно провел по щеке пахнущей табаком ладонью и поцеловал сначала в лоб, потом в щеку. «Анна» улыбнулась ему:

– Здравствуйте, – с трудом проговорила она.

Ох, как трудно принимать ласку, предназначенную другой. Потом более уверенно:

– Простите меня, что заставила вас страдать. Мне очень жаль.

– Да что ты, Анечка! Кто ж тебя винит? Да я не знаю, как бы жил без тебя, – Афанасий Петрович вытащил платок, закрыл им лицо и, вздрагивая всем телом, побрел к окну.

«Анне» искренне было жаль его. Она вообще не могла видеть плачущих мужчин. Стала искать слова утешения, но не успела. Стоящая вначале без движения Анастасия Куприяновна, сделала шажок к кровати и присела на край. Она взяла руки «Анны» в свои, покрыла их поцелуями. Ее лицо выражало материнскую любовь и ласку, в глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться. Вся она была само материнство в чистом виде. И только очень проницательный человек мог заметить напряженно приподнятые плечи барыни, нервно подрагивающие крылья носа и чуть брезгливо скривившуюся нижнюю губу. Но заметить этого было некому: находящиеся в комнате видели лишь спину и склоненную голову растроганной матери.