Ирина Николаевна Мальцева
Билет в одну сторону

Вначале она заметила, что зеркало все было в капельках мутной жидкости, в грязных разводах, а по левой верхней части зеркала проходила черная трещина. Но даже в этом замызганном зеркале «Наталья» до мельчайших подробностей разглядела ту, которой она стала. Темно-синий халат с белой оторочкой по вороту обрисовывал фигуру женщины до бедер. Дальше зеркало заканчивалось. «Наталья» подняла глаза выше: крепкая грудь, не длинная, но ровная, гладкая шея, четко очерченный подбородок.

Еще выше, приказала себе. Немного скуластое лицо с легким загаром, светло-карие глаза, бледные, слегка запекшиеся губы, заметная родинка на правой щеке под внешним уголком глаза, едва заметные ямочки на щеках, маленькие уши, наполовину прикрытые светло-каштановыми волосами. В ушах поблескивали серьги, маленькие, но, по-видимому, золотые, и камень бриллиант, только крошечный совсем.

«Наталья» тут вспомнила, что ей подарила незадолго до смерти бабушка: крупные бриллианты на цепочках из гранатов.

В носу защипало от непрошеных слез. «Наталья» сердито потерла глаза кулачками и вновь принялась за исследование отражения в зеркале.

Высокий лоб наполовину скрыт челкой, виски блестят от седины, от глаз лучиками расходятся морщинки, почти белые на общем фоне загорелого лица. Справа и слева ото рта двумя подковами расположились чуть заметные бороздки, которые в момент, когда хозяйка улыбалась, («Наталья» улыбнулась) делались явственнее, делая значительнее саму улыбку. Нос, если смотреть прямо, казался совершенным, но стоило чуть повернуть голову, была видна легкая горбинка. На носу и верхней части щек были заметны веснушки.

А еще прямые плечи, на груди золотая цепочка с крестиком, темная ложбинка между грудями. Что еще? Ах да, ноги. «Наталья» заглянула внутрь зеркала, пытаясь увидеть себя ниже, но из этого ничего не вышло. Тогда она стыдливо отвернулась от окна, как будто ее кто увидит на третьем этаже, медленно подняла халат вместе с нижней сорочкой. Нормальные, ровные ноги, и коленки не мосластые. Только много светлых волосков на голени. Да еще ступни широкие как у холопки, пальцы кривоваты. Видно, что ноги сильные, привычные к ходьбе.

Женщина разглядывала ноги и так, и сяк, поворачивала их и влево, и вправо, но особых недостатков, кроме синяка, залившего левую ногу сверху донизу, не видела.

Ну и слава Богу, не кривоногая какая. Кривые ноги – беда. Здесь все ходят в коротких юбках, ноги наружу до самого… Когда ноги ровненькие, еще ничего, а коли колесом – просто срам.

В коридоре послышался стук каблуков и затих перед дверью ванной комнаты. «Наталья» замерла. Дверь открылась, на пороге стояла невысокая, миловидная женщина в накинутом на плечи белом халате. Под халатом темно-бордовый костюм. Юбка чуть ниже колен, жакет открывает наполовину руки, глубокий вырез.

– Доченька, Наташа, – проговорила женщина с улыбкой, – я в палату к тебе зашла, а там никого. Пошла тебя искать, а ты вот где. Решила ванну принять. Ну не буду тебе мешать, подожду.

– Нет, – громче, чем хотелось бы, откликнулась «Наталья». – Я просто так сюда, посмотреть.

Женщина поглядела на открытое окно, потом на «Наталью», улыбнулась и, взяв ее под локоть, увлекла за собой к палате.

Пока преодолевали путь по коридору, женщина («Наталья» уже несколько дней знала, что это ее мать, Елена Сергеевна) здоровалась с врачами, сестрами, те отвечали ей понимающими улыбками.

Приветливая, думала «Наталья», приноравливаясь к энергичному шагу матери. Хоть Елена Сергеевна и была пониже дочери, но держалась прямо, высоко держала голову. Она излучала уверенность и деловитость прирожденного лидера. От нее шло тепло и приятно пахло духами.

На минуту приостановились напротив двери с табличкой «Ординаторская». Елена Сергеевна бережно опустила руку дочери, открыла дверь и, проговорив: «Можно?», непринужденно зашла в кабинет.

Два доктора, сидящих один против другого за составленными вместе столами, одновременно повернулись к ней с выражением неудовольствия на лице. Увидев, кто их побеспокоил, заулыбались. Один даже приподнялся со своего места, хотя тут же шлепнулся назад.

– Мои дорогие, здравствуйте, – светским и в то же время доверительным тоном заговорила Елена Сергеевна. – Как дела, как настроение?

– Проходите, уважаемая Елена Сергеевна, присаживайтесь, – кивнул один из хозяев кабинета на диванчик, покрытый голубым выцветшим и истертым покрывалом.

– Я только на минутку. Вижу, моя Наталья уже в полном порядке. Когда на выписку?

– Да вот только швы снимем, анализы еще, да может, областному невропатологу показать следует…

– Областные специалисты – это моя забота. А с выпиской надо бы поторопиться. Сами понимаете, что семья без жены пропадает.

– Ну, вообще-то в понедельник… – начал другой врач.

– Вот и прекрасно, – перебила женщина. – Значит, до понедельника.

Подойдя к диванчику, она опустила на него внушительного вида пакет.

– С днем знаний вас! Это, – жест на пакет, – чтобы было чем отпраздновать. Счастливо оставаться!

Елена Сергеевна внушительным шагом двинулась к выходу, а вслед ей звучали слова привета и благодарности. Она довольно улыбалась своим мыслям, забыв о врачах. Увидев столбом стоящую напротив дверей «Наталью», радостно воскликнула:

– Все, в понедельник домой! Ты рада?

Схватила за руку, потянула за собой к притворенной двери палаты, где «Наталья» провела уже около двух недель, вошла и со вздохом облегчения опустилась на единственный стул. Потом скинула туфли на высоком каблуке, с удовольствием пошевелила пальцами, со вздохом прогнулась в пояснице:

– Как я устала. Все бегом, все на ногах. У тебя есть что попить?

На колченогом столике стоял пузатый графин и два стакана, но «Наталья» не видела, чтобы за все дни, что она здесь, кто-то менял воду. Она нерешительно двинулась к графину, но тут Елена Сергеевна наклонилась к прикроватной тумбочке и вытащила оттуда коробку, изрисованную заморскими фруктами. Отогнув уголок коробки, она сильными пальцами оторвала его. Махнула рукой «Наталье», чтобы та приготовила стаканы. «Наталья» поставила стаканы тут же на тумбочку, и оранжевая жидкость заполнила их почти до краев.

– Давай за твое выздоровление, дочка, за выписку! – радостно проговорила она. Протянула один стакан «Наталье», а своим легко стукнула, как бы чокаясь. Залпом осушив стакан, она взяла со спинки кровати легкое полотенце и стала обмахивать им лицо и шею.

– Я, пожалуй, разденусь.

Расстегнула жакет, под которым оказалась шелковая кофта на тонких лямках и без рукавов.

– Ты чего стоишь? Пей сок и садись. Я сегодня освободилась пораньше. Посижу с тобой. Соскучилась. Я эти недели и не спала, считай. Только глаза закрою, кошмары снятся: то ты в яму попала, то в поезде уезжаешь от нас, не попрощавшись, то зверь за тобой гонится. Утром встану, голова как чугунная, а в глазах песок. А тут еще печень прихватило, беда просто. Хорошо хоть Евгений сам справляется по дому, а то разве набегалась бы я из конца в конец. Единственно помогла ему Маринку в школу собрать. Сегодня он пошел ее провожать в первый класс, букет шикарный купил. Вот подожди, придут скоро, покажется наша принцесса во всей красе.

«Наталья» слушала женщину, пытаясь представить, что она действительно ее мать. Не могла.

– Что с тобой, что ты как чужая? Чего молчишь? – в голосе женщины слышалась тревога и близкие слезы. – Скажи, что для тебя сделать, чтобы ты ожила?

– Я ничего не помню, – решилась заговорить «Наталья». – Ничего и никого. Я только знаю, что вы моя мать, но не помню этого. Может, вы мне расскажите про мою жизнь раньше, до этого…

– Конечно, дочка. Как же я сразу не догадалась. Вот и врач говорит, что тебе надо как можно больше рассказывать, вдруг, что и всплывет в памяти, а там и сама память постепенно вернется.

Никогда не вернется. Потому что ничего со мной не происходило здесь с вами. Я другая, не ваша дочь. Я Анна и все про себя помню. Но говорить об этом мне нельзя.

Елена Сергеевна начала рассказывать об учебе в школе, потом в институте, потом о работе в школе учителем. «Наталья» подумала, что они, очевидно, бедные, раз ей пришлось работать у чужих людей.

Рассказала про покойного отца, сокрушалась, что она у них одна, нет ни братьев, ни сестер.

В коридоре послышались шаги, шум сразу нескольких голосов. Время обязательного сна закончилось.

– Ну, я пойду, у тебя процедуры сейчас… Мы еще поговорим, потом. Обо всем поговорим.

Елена Сергеевна одернула юбку, застегнула жакет, провела рукой по волосам. «Наталья» жадно следила за ней, привыкая к ее резковатой манере двигаться, решительным жестам и сосредоточенному выражению лица. Перед тем, как покинуть палату, «мать» обернулась, окинула любящим взглядом замершую на кровати фигуру «дочери», такую похожую и такую непохожую на прежнюю Наталью. Вроде все как всегда, но откуда эта робость в глазах, почему так безвольно опущены плечи, а голова по-птичьи склонена к правому плечу.

Неужели авария так подействовала на нее? Просто сломала. Смотришь на нее, и самой хочется разрыдаться, прижать бедненькую к груди как в детстве, покачать на ручках, успокаивая и вселяя уверенность в собственных силах.

Впервые Елена Сергеевна видела свою дочь такой слабой, беззащитной, испуганной. А ведь чего только в жизни не было, и всегда Наталья показывала себя бойцом.

Подождем, время лечит. Врачи предупредили, что понадобится помощь психиатра. Я думала, только для того, чтобы помочь память восстановить, а тут вот какое дело… Значит, и врач почувствовал неладное. А вдруг вся слабость как раз оттого, что она ничего не помнит? Наверное, сейчас чувствует себя как на чужой планете, среди неведомых ей людей. Бедная.

Недалеко от истины была Елена Сергеевна. «Наталья» казалась себе листком, оторвавшимся от родимого дерева и гонимого теперь неизвестно куда. Что ждет тебя, листочек, впереди?

Завтра снимут повязку, подумалось «Наталье», сестра говорила, что там шрам небольшой, при желании его можно спрятать под волосами. И хоть тело было чужое, но боль она чувствовала и в душе побаивалась того момента, когда будут снимать швы.

«Наталья» сидела недвижимо на постели. Уставясь в окно, пыталась определить для себя самой, какое чувство она испытывает к своей «матери», Елене Сергеевне. Где-то в глубине ее существа смертельной колючкой сидел страх перед словом «мать», даже ужас. Как будто слово таило в себе опасность для нее.

Чем она меня так напугала и когда успела это сделать? Я впервые увидела ее две недели назад. Кроме заботы и ласки от нее ничего не видела. Почему же, когда она входит, внутри меня все леденеет в ожидании страшного, неизбежного?

А может, этот страх связан не с Еленой Сергеевной, а с матушкой, Анастасией Куприяновной? Но что?

«Наталья» впервые с того дня как очнулась, обратилась к воспоминаниям прежней жизни. До этого ее переживания касались лишь этой жизни, в которой она оказалась не по своей воле. Все ее силы уходили на то, чтобы не умереть от страха перед новым, открывшимся перед нею миром. Теперь страх отступил, и пришло время вспомнить последние события прежней жизни.

Начну сначала, с того, как приехал князь Ногин. Это было неприятно, но страха особого не испытывала. Потом этот ужасный скандал, когда маменька стыдила меня за письмо Владимиру. Было очень обидно, стыдно, но страха не было. Я бы помнила. Дальше помню пруд. Здесь я действительно испугалась собственного отражения. Но ведь оправилась? Надо вспомнить дальше. Что было дальше…дальше.. Не могу. Будто дверь захлопывается передо мной. Не вспомню никак. Может именно за этой дверью и разгадка?

«Наталья» так задумалась, что вздрогнула, когда совсем рядом раздался радостный крик: «Мама!»

Она ничего не успела сообразить, а две ручонки уже обвили ее шею, губы приятно защекотали ухо, что-то ласково бормоча. Потом девочка отстранилась, не разжимая кольца рук, пытливо заглянула ей в глаза, прильнула губами к щеке, к носу, подбородку. Под конец полуоткрытый ротик приник к губам женщины и несколько минут не отрывался, чувствительно придавливая зубами.

– Мамочка! Я в школу пошла. Я теперь первоклассница!

– Потише, потише, – послышался от двери приятный мужской голос, – ты маму задушила и оглушила. Здравствуй, Наташа, – Евгений наклонился и поцеловал ее в макушку.

– Здравствуйте, – чуть слышно произнесла «Наталья», уставившись на галстук «мужа» и не смея поднять глаз выше.

– Как себя чувствуешь? Скоро на выписку? – выкладывал на стол различные пакеты и коробки Евгений.

– В понедельник, врачи сказали.

– Теща была у тебя сегодня?

«Наталья» недоуменно вскинула глаза:

– Кто?

– Ну, Елена Сергеевна, спрашиваю, была? Чего удивилась?

«Наталья» промолчала. Потом сообразила, что все еще сжимает девочку в объятиях, и ей это приятно делать. Голова «дочери» пахла незнакомо: наверное, так пахнет улица. Женщина не улавливала присущего ребенку запаха земляники, памятный ей с момента, когда она очнулась после глубокого обморока.

Евгений выкладывал на стол апельсины, разноцветные пакеты. Потом из внутреннего кармана пиджака достал газету и положил на тумбочку.

– Последний номер, проговорил он. – Статья получилась замечательная.

– Статья?

– Ну, да. Твоя статья о матерях пьяницах. Забыла… Прости, – спохватился Евгений.

– Ничего. Я все забыла, – с ударением на «все» ответила она.

– Все? – недоверчиво и в то же время с облегчением спросил «муж».

– Все.

Ей показалось или вправду по лицу Евгения прошла тень. Будто он обрадовался, что она забыла. Интересно, что бы это значило? Есть что-то, о чем мне лучше не вспоминать?

Что ж, будь по-твоему, я не вспомню. Мне это легко сделать.

«Наталья» спокойно глядела на двух близких ей теперь людей – «мужа» и «дочку».

Теперь это моя семья, мне нужно научиться жить с ними, любить их. С Мариночкой проще. Как не полюбить этого ангела? Она своей лаской камень заставит отвечать любовью на любовь. А с «мужем» сложнее, хотя чего уж себе врать. Спасибо неведомой мне Наталье Николаевне, что она вышла замуж за этого красивого и, видать, сильного, доброго мужчину.

Тут «Наталье» пришло в голову, что если она заняла место настоящей Натальи, то, возможно, та заняла ее место. Боже! Теперь ей придется или замуж за старика князя выходить или в монастырь идти. Маменька не отступится. Значит, мне повезло больше, чем ей.

Глаза женщины наполнились слезами. Она заморгала жалостливо, крепче прижала к груди дочку и уже по-другому, как на близкого, поглядела на Евгения. Тот под ее взглядом засмущался, щеки заполыхали румянцем.

– Знаешь, а ты сейчас посмотрела на меня так, как раньше смотрела, ну лет пять-семь назад.

– Как? – тоже смущенно спросила «Наталья».

– Как родная.

«Наталью» охватило чувство, что впервые она сделала что-то правильно, именно то, чего от нее ждали все эти недели.

– Все у нас будет хорошо, – неожиданно для себя самой произнесла женщина.

Маринка без слов вновь повисла у нее на шее, а Евгений, осторожно присев на край кровати, обнял жену одной рукой, а другую положил на затылок дочери. Так сидели они в молчании и были похожи на потерпевших кораблекрушение путников, которым вновь удалось найти друг друга на чужом берегу. Первой нарушила тишину Маринка.

– Мам, ты погляди на меня. Мне это папа с бабулей купили. Еще портфель с книжками, тетрадками, фломастерами… В машине оставила.

Маринка, встала на цыпочки и прошлась по палате, приподняв пальчиками края темно-голубого платья с бело-серебристым воротничком и таким же пояском. На ногах были белые туфельки с застежками. Волосы девочка были заплетены в две тонкие косички с белоснежными розанами на концах.

– Бабуля говорит, что я просто принцесса, – задрав носик, горделиво проговорила первоклассница. – Тебе нравится?

– Очень, – улыбнулась от души «Наталья», оглядывая с головы до ног это милое создание, которое отныне будет ее дочерью.

Дочь. Марина. Как странно, думала «Наталья». И я уже готова ее полюбить. Раньше обо мне заботились, а теперь мне надо заботиться об этой крошке. И главное, она не должна почувствовать разницы между той матерью и мною. Иначе ребенку будет плохо.

Бедная Наталья Николаевна, чувствуя себя чуть ли не виноватой, подумала «Наталья». Она, наверное, сейчас так убивается, что потеряла всех своих родных, а главное – дочь. Представляю, нет, не представляю, что она сейчас чувствует. Надо думать, горючими слезами заливается, а я здесь сейчас обнимаю и целую ее дочь.

– Ну, о чем ты все время задумываешься, – стараясь не испугать, тихо произнес Евгений. – У тебя взгляд будто внутрь смотрит. Ты вспоминаешь?

– Да, – что еще она могла сказать. – Только все как в тумане: лица, звуки, мысли… Ты не торопи меня.

Евгений еще крепче прижал ее к груди, и поцеловал куда-то поверх бинта.

– Тебе очень больно? – дотрагиваясь губами до виска, выдохнул Евгений.

– Нет, только стягивает висок. Завтра, обещали швы снять. Там посмотрим. Шрам останется.

– Ну и плевать, – ласково проговорил муж. – Подумаешь шрам…Главное ты жива осталась, да не калека..

– А если бы калека, – вдруг проснулось самолюбие в женщине.

– Для меня это не имело бы значения. Но, зная твой характер, я уверен, что ты бы придавала этому особое внимание и наделала бы глупостей

– Каких? – с любопытством спросила «Наталья»

– Боюсь, ты бы проявила никому не нужное благородство и решила бы, что стала ненужной мне. Чего доброго надумала бы расстаться…

– Расстаться? – в недоумении посмотрела на мужа она. – Как расстаться?

Евгений смутился, отошел к окну. Ее реакция была непонятной. Что особенного он сказал? Разве мало примеров, когда семьи рушились из-за того, что один из супругов становился калекой или получал увечье. Вон в прошлом году на заводе авария произошла, мужику лицо сожгло кислотой. Жена вначале спокойно восприняла случившееся, а потом, как узнала, сколько будет стоить лечение да несколько пластических операций, так ни в какую. Развод! А уж если с женой что случается, ну там парализует ее, ампутация или еще что, так мужики долго не думают: всегда находятся соседки или сослуживицы, готовые обласкать несчастного, внушить, что житье с убогой это не житье для мужика.

А она так посмотрела на меня, вроде я ребенка обидел. Чудная она стала взгляд наивный, смущается, когда я прихожу. Мы уж десять лет вместе, а впечатление такое, что недавно познакомились. Что-то случилось с ней, и дело даже не в том, что память потеряла. С нее будто слетела оболочка сильной, решительной женщины. Осталась беззащитная девочка, потерянная, робкая. Неизвестно, к добру ли? Поживем – увидим. Сейчас главное – здоровье. А память вернется. Нет, так проживем.

Евгений смотрел на двух своих девочек и впервые, может, в жизни чувствовал себя хозяином жизни, семьи, защитником. Чувствовал, что именно от него зависит благополучие и счастье его самых близких людей. И он готов сделать все, чтобы им было хорошо и надежно с ним.

Переполненный новыми чувствами, Евгений шагнул к сидящим на кровати и сгреб их в охапку. Они взвизгнули, потом захохотали, забарабанили кулачками по его широкой спине. Он их целовал куда придется: в волосы, ухо, шею, носы. Они отворачивались, но было видно, что это им приятно, и они не прочь продолжить.

– Быстрей бы ты вернулась домой, – почти шепотом проговорил Евгений.

– Мы устроим праздник! – закричала радостно Маринка.

– Ты не беспокойся, я все сам приготовлю, и шампанское куплю! И все у нас будет хорошо!

«Наталья» глядела на него во все глаза. Он был такой красивый, мужественный, и он – ее муж! Можно выбросить из головы противного князя Ногина и этого предателя Щурова. У нее есть муж, о котором девица может только мечтать! И за что мне это счастье?

Тут она опять подумала о Наталье Николаевне, чье место она заняла по прихоти судьбы. Похоже на воровство. Все украла: и мужа, и дочь, и уважение окружающих, их любовь. А надо бы заслужить! Стать такой же, как она была. Сумеет ли она? Хватит ли сил, ума, достоинства? А вдруг не сумеет, они отвернутся от нее, разлюбят. Что делать тогда?

– Наташ, ты о чем задумалась, – прервал ее мысли Евгений. – Нам пора. Мы пошли, а ты тут смотри, будь молодцом. Дай я тебя поцелую.

После ухода Евгения и Маринки «Наталья» долго сидела неподвижно, перебирая в памяти слова, голос, жесты, выражение лица мужчины. В её голове не укладывалось, что она нежданно-негаданно стала женой такого милого человека.

Вот он уже ушел, а я все еще не в себе. Сердце, того гляди, из груди выпрыгнет. А когда он обнял нас с Мариночкой… Я думала, умру…от счастья и стыда. А когда целовал на прощание, в животе у меня что-то ухнуло вниз и как кипятком обварило. Боже, если мы с ним муж с женой по закону, то должны будем…

Нет-нет, не думать об этом, а то с ума сойдешь. Надо думать о чем-то не таком волнующем. Ну, например…Да вот хоть о Владимире! Ох, и подлец он оказался, истинно, подлец!

«Наталья» стала вспоминать свидания с миловидным соседом. Вот они встречаются у садовой калитки, вот сидят на берегу пруда, вот у качелей. В голове даже какие-то стихотворные строчки мелькнули.

Какая же она была глупая! Видела в нем героя, а на деле оказался он… Бог с ним! Не о нем сейчас нужно думать и даже не о том, что он предал её. Ей теперь думать надо, как жить в новой жизни, как стать родной новым своим родственникам, как лечь в одну постель со «своим мужем».

Снова стыд и какое-то неведомое ей чувство охватили её. Она закрыла ладонями заполыхавшие щеки, потом поднялась, подошла к столу и взяла запотевшую бутылку с водой. Но даже ледяная и влажная поверхность бутылки не охладила жара щеки. Тогда она решительно открутила крышку, и пенящаяся жидкость потекла в стакан. Со стороны ей казалось, что она наливает бесцветное шампанское. На вкус вода оказалась кисло-соленой и чересчур щипала язык и нёбо. Но она унимала жар и проясняла мысли.

Что это я себя так извожу? Подумаешь, муж! Все равно меня отдали бы замуж за этого урода князя Ногина. Но судьба смилостивилась надо мной и дала хорошего человека, о каком я и мечтать не смела. Мечтала о Владимире! Боже, да их и сравнить нельзя! Смешно думать, что я сейчас стала бы страдать от разлуки с Владимиром.

Евгений, Женя, Женечка! Имя нечаянного «мужа» переливалось ручьем, звучало, как полет шмеля в знойный полдень, пахло резедой и свежескошенным сеном.

Я полюблю тебя, муж мой, я почти люблю тебя, нет, я точно уже люблю тебя!

«Наталья» тихо засмеялась своим мыслям.

– Какая я все-таки счастливая! – вслух произнесла «Наталья» и закружилась вокруг себя, раскинув в стороны руки и крепко зажмурив глаза.

– Ну вот, а мне сказали, что ты на грани жизни и смерти, – раздался вдруг голос от двери.

«Наталья» от неожиданности вскрикнула, сжалась вся в комок, испуганно глянула на вошедшего. Вернее сказать, на вошедшую, потому что в палату вошла женщина. Она стояла в дверях, одной рукой небрежно придерживая дверь, а другой – прижимая к груди огромный пакет.

– И долго ты меня будешь рассматривать, подруга? – проговорила гостья и, не дождавшись приглашения, шагнула в палату. Со стуком поставила пакет на стол, придержала готовое вырваться из бумажного плена краснобокое яблоко и тяжело опустилась, вернее, рухнула на единственный стул, который под ней жалобно пискнул.

– Уф-ф-ф, – женщина откинула голову и блаженно прикрыла глаза. – Сентябрь, а жарит, как в июле. Окно открой.

– Что? – «Наталья» не отошла еще от неожиданного вторжения.

– Окно открой, говорю, – гостья замахала на себя обеими ладошками. – Черт меня дернул сегодня эту юбку надеть.

Тут она открыла глаза и уставилась на «Наталью». Видно, что-то насторожило её в облике больной, и она медленно поднялась со стула, подошла к «Наталье», взяла её за плечи и пристально посмотрела ей в лицо.

– Значит, это не туфта, что мне сказали. Значит, и правда, амнезия. Бедная моя Наташка! – гостья вдруг крепко обняла «Наталью», прижала к себе.

Она вздыхала, постанывала как от зубной боли, гладила рукой по голове, плечам. Потом отстранилась, еще раз поглядела в лицо.

– Я – Нина, Нинель Шахова, твоя подруга. Мы с тобой со школы дружим. А ты забыла, – Нина горестно махнула рукой и снова села на стул.

Они рассматривали друг друга. «Наталья» видела перед собой высокую, худощавую женщину с орлиным профилем и крупным, красивым ртом. Рот был в оранжевой помаде в тон костюму из блестящей кожи. Юбка едва закрывала бедра, широкий металлический ремень украшал короткий пиджак с множеством блестящих металлических застежек. Под пиджаком – короткая маечка, открывающая пупок. Длинные стройные ноги оканчивались длинноносыми туфлями на тонких каблуках и со стразами на подъеме. Волосы женщины были коротко пострижены и представляли модное сочетание: снизу черные, сверху белые. Металлические кольца в ушах и на запястьях завершали портрет Нинель Шаховой.

Гостья в это же время никак не могла взять в толк, что её так смутило? Вроде ничего и не изменилось в Наталье, может, взгляд какой-то потерянный. Но это не мудрено после такого удара в висок. Взгляд незнакомого человека. Точно! Но нет, что-то еще. Что? Что? Не только взгляд, но и все лицо стало таким…таким…беззащитным, можно сказать, детски беззащитным. Как будто молодую артистку загримировали под пожилую. Да-а-а, дела-а-а!

Нинель дотянулась до руки «Натальи», крепко сжала ей пальцы.

– Ничего, всё наладится. Вот увидишь! – она широко улыбнулась. – А знаешь, меня не хотели пускать к тебе. Пришлось очаровывать дежурного врача.

– Как? – тоже заулыбалась «Наталья».

– А вот так! – Нина томно завела очи, распустила рот в сладкой улыбке, выгнулась в пояснице так, что груди чуть не выпали из тонкой майки. – До-о-окта-а-ар, не-э-э аткажи-и-и-ите даме в лубезнасцы…

«Наталья» взмахнула руками и засмеялась. А гостья смотрела на смеющуюся женщину и не могла поверить, что два месяца назад той исполнилось тридцать пять. Молодая девушка все явственнее проглядывала в знакомых чертах Наташки Бегуновой.

– Я тебе поесть принесла, – сказала Нинель. – Знаю я, как здесь кормят. Тут сервелат финский, хлеб, помидорки, пиво баночное…Хотя тебя, наверное, Елена Сергеевна закормила, признайся?!

«Наталья» качнула головой.

– Кстати, подруга, а ты похудела. И халатик на тебе новый…Женька что ли купил? У вас с ним как сейчас, ничего?

«Наталья» неуверенно кивнула.

– Вот и хорошо! – Нина полезла в маленькую сумочку, висевшую на плече, достала зеркало, помаду. – М-м-м-м, Женька – мужик классный! М-м-м-м, не проворонь, м-м-м, – закончила она красить и размазывать помаду на губах.

Она придирчиво исследовала каждый миллиметр своего лица, осталась довольной и удовлетворенно выдохнула.

– И даст же Бог такую красоту!

Потом она подошла к столу, взяла бутылку с водой и, проигнорировав стакан, стала пить из горлышка.

– Как хорошо! – поставила пустую бутылку на стол. – Слушай, Наташ, ты не обижайся на меня, если я глупость скажу, но все-таки, неужели ничего и никого не помнишь, а? Вот ни капельки? – она увидела, как напряглась «Наталья», и устыдилась своей нескромности. – Ну, блин, дела!

Больше о потере памяти они не заводили разговора. Нина рассказывала о делах в редакции, о том, кто и что думает об аварии, передала слова главного «ждем, не дождемся» и под конец выдала нерешительно:

– Сергей несколько раз звонил, я сказала, что ты в больнице. Объяснять ничего не стала, подумала, сама сделаешь, если желание будет.

– Сергей? – никто в семье не упоминал этого имени. – Кто это?

Нинель прикусила нижнюю губу.

– Да так, знакомый общий, раньше в редакции у нас работал. Коллега, короче. – А потом без всякого перехода, – Знаешь, я решила машину не покупать. Уж если ты, такая осторожная и внимательная, в аварию влетела, то что про меня говорить. Да я на третий день раздолбаю всю машину, и сама останусь без рук и ног. Не-е-ет, решено! Никакой машины, лучше евроремонт в квартире сделаю на эти деньги. Одобряешь?

«Наталья» не знала, что ответить, поэтому просто улыбнулась.

– Меня в понедельник домой отпускают.

– Здорово! А когда больничный закроют?

Простой вопрос вызвал странную реакцию у «Натальи». Она поглядела вначале на дверь, потом на окно, потом робко взглянула на Нинку.

– Что закроют?

– Так ничего, проехали. Когда на работу планируешь?

– Не знаю, – совсем смешалась «Наталья». – Угощайся, – она протянула руку к тумбочке, где в широкой белой тарелке с выщербленными краями лежали яблоки, бананы, гроздь винограда и пара персиков.

Нинель отщипнула виноградину, кинула в рот и сморщилась.

– Кислятина.

– А мне нравится. И Мариночке тоже. Только она не хочет брать, говорит, что фрукты больным приносят. А какая я больная? Вот только, – «Наталья» подняла волосы на виске и показала ярко-розовую подкову шрама. – Еще память, правда. Но врачи надеются, что память восстановится.

– А ты сама? – тихо спросила Нина.

– А я не надеюсь, – также тихо ответила «Наталья».

При этом она посмотрела на гостью так, что у той мурашки по спине побежали. Будто дверь открыли в подземелье. Шестое чувство подсказывало подруге, что здесь не такой простой случай, как амнезия. Здесь, если это возможно, конечно, подмена одной личности другою.

Здесь что-то непонятное, размышляла Нинка Шахова, автоматически отщипывая ягоду за ягодой и глотая, не чувствуя их кислого вкуса. Наталью она знает с пятого класса, пять лет за одной партой просидели, да окно в окно всю жизнь, считай, прожили. Не то что пуд соли, а три съели за эти годы. Видела она Наташку и знает её во всех проявлениях, во всех лицах. Не было у нее такой тайны, которую бы подруга на другой день не знала. Но человек, что сидит сейчас перед нею не Наташка.

Голову на отсечение даю! Хорошо, а кто же это?

«Наталья» видела, что её «подруга» в большом затруднении, но ничем помочь не могла. Разве только рассказать всю правду?! Но кто поверит в то, что произошло с нею, Анной Лыковой и неведомой Натальей Бегуновой? Скорее поверят в то, что она сошла с ума, и упекут в сумасшедший дом. Тут и жизни конец!

Нет, не будет этого! Я стану настоящей Натальей Бегуновой, и никто не усомнится в том, что я – это она!

Последние два дня перед выпиской для «Натальи» пролетели незаметно. С утра одна из нянечек принесла ей роскошный букет и короткую записку: «Желаем скорейшего выздоровления и возвращения. Коллеги».

– С работы? – поинтересовалась нянечка. – Красивый. И дорогой, наверное.

Она шаркнула влажной тряпкой по столу, тумбочке, потерла дверь у ручки и, тяжело осаживаясь на пятки, вышла из палаты.

Букет резко контрастировал с убогой обстановкой палаты, благоухал и рождал в душе «Натальи» странное чувство: будто в четыре каменные стены ворвался кусочек природы и пообещал радость и счастье впереди.