Ирина Мельникова
Ключи Пандоры
Глава 6
В отличие от Каменного Брода, на деревне Миролюбово лежала печать уныния и разрухи. Несколько домов зияли провалами окон и крыш, а от некоторых остались лишь полусгнившие заборы и огороды, заросшие крапивой и чертополохом. В тех избах, все еще крепких, из толстых бревен, с высокими шатровыми крышами, где еще теплилась жизнь, палисадники заросли малиной и черемухой, а улицы – травой по колено. Дом Глафиры Агафоновой они нашли сразу. На завалинке добротной, но посеревшей от времени избы сидела старушка и рассматривала из-под руки подъехавший автомобиль. На ней были старая синяя юбка и серая шерстяная кофта. Голову покрывал черный платок с розочками, выцветшими от времени.
Никита вышел из машины и крикнул:
– Здравствуйте, бабушка! Нам нужна Глафира Агафонова!
– Чего орешь? – недовольно спросила старуха. – Не глухая поди.
Она поднялась с завалинки, уставившись на него подозрительным взглядом, но подошла к забору и выглянула наружу.
– Ну, я – Агафонова. Чего тебе?
– Мы от Ирины Петровны. Сумку привезли. Макс дома?
Губы старухи плаксиво скривились.
– Так вы от Ирочки? Господи, как хорошо! А то не знала, что делать, куда идти? Раньше хоть почта была, могла телеграмму отправить, а сейчас совсем мы от мира отрезаны. Даже радио нет, правда, оно всегда плохо работало, даже при советской власти. Телевизор вон четыре дня не кажет, да и не до него мне сейчас… У Максика телефон был, мы с него всем миром звонили, то в «Скорую», то в райцентр…
И горестно покачала головой:
– Ой, беда, совсем беда!
Юля вышла из машины. Старуха явно была напугана. И руки, которыми она держалась за доски забора, тряслись не от старости. И многословие это не от болтливости. Старуха будто боялась произнести нечто более страшное…
– У вас что-то случилось? – спросила Юля участливо.
Старуха мигом переключилась на нее:
– Ой, милая! Говорю же, беда! Максюша пропал! Почитай четвертый день пошел как ни слуху ни духу! – и заплакала, вытирая слезы кончиком платка.
В этом бесхитростном жесте было столько отчаяния и неподдельной горечи, что сердце у Юли сжалось, хотя она считала себя жесткой, не склонной к сантиментам особой.
Никита нахмурился и быстро взглянул на Юлю. Она ответила ему встревоженным взглядом, достала мобильник, взглянула, недовольно хмыкнула:
– Нет сети и, похоже, не будет! – затем посмотрела на притихшую Глафиру, улыбнулась ей и спросила: – Чаем не напоите? Мы ведь четыре часа до вас добирались. Заодно и про внука расскажете.
Бабка перестала всхлипывать и споро двинулась к воротам. Чай попить – святое дело, особенно если гости пожаловали!
– Вы машинку во двор загоните, – посоветовала она. – Вон она у вас какая… расписная. Мало ли кто мимо пройдет. Сынок, помоги ворота открыть.
Покосившиеся створки сердито скрипнули. Никита пыхтел, тянул их на себя, но напрасно. Наконец одна открылась полностью, другая, перекошенная, не поддавалась. Пришлось отступить, и, утирая пот со лба, он недовольно спросил:
– Протиснешься?
– Попытаюсь, – ответила Юля, с сомнением посмотрела на узкий пролет и призналась: – Не нравится мне тут! Может, в полицию позвоним?
– Не забывай, Макс от армии прячется. Надо сперва мать в известность поставить, – Никита махнул рукой. – Заезжай, выехать всегда успеем. Не стоит перед деревенскими светиться.
– Все, кто хотел, нас уже увидел, – Юля усмехнулась и движением головы показала на колодец.
Там торчала бабка в старых тренировочных штанах, галошах на босу ногу и в спортивной куртке химической расцветки. Прикрывая глаза от солнца козырьком ладони, она даже не пыталась скрыть интереса к приезжим.
Юля села за руль и удачно заехала во двор. Возле деревянной будки истошно лаяла и металась на короткой цепи черная дворняжка размером чуть больше кошки.
Никита с натугой вернул створку ворот на место и задвинул засов. Дворняжка совсем обезумела, но цепь не позволяла цапнуть нежданных гостей за ноги.
– Сумку захвати! – велела Юля.
Она вышла из машины и с любопытством разглядывала деревенский двор, крытый по старинке широкими деревянными плахами.
Вроде бы не сарай – вон сколько места, не курятник, не амбар, а все под рукой, спрятано от дождя и снега, аккуратно прибрано, с деревенской тщательностью расставлено по местам. Высокая поленница, длинные лавки вдоль стен. На них и на полу громоздились рассохшиеся кадки, алюминиевые фляги, старые ведра, облупленные кастрюли. На полочках – пыльные стеклянные банки и глиняные кринки. Для машины, конечно, места мало, но мотоцикл при случае приткнуть можно. Под потолком, рядом с двумя ржавыми серпами и лезвием косы-литовки, висели прошлогодние березовые веники со сморщенными, посеревшими листьями, а рядом – свежие, слегка привядшие, но еще зеленые. Юле нестерпимо захотелось в баню – парную, с одуряющими запахами дерева и березовых листьев, чтобы смыть липкий пот и пыль, казалось, пропитавшие ее насквозь. Но баня была из области фантазий, и, вздохнув, она направилась вслед за Никитой к дому.
Они поднялись на выкрашенное желтой краской крыльцо. Вытерли ноги о домотканый коврик возле порога и вошли в сени – чистенькие, со старым резным буфетом в углу. Сломанную ножку ему заменял кирпич. Рядом – два венских стула, столь же старых и облезлых, как буфет. В углу – деревянный мучной ларь, над ним на стене – выцветший плакат с пышной девицей в платочке, которая прижимала к себе сноп пшеницы и радостно улыбалась. Надпись на плакате гласила: «Убрать урожай до последнего зерна!» Пол пересекала ковровая дорожка, давно потерявшая цвет.
Дверь в избу была открыта, проем закрывала тюлевая занавеска, видно, от мух и комаров. Сквозь нее было видно: Глафира возится возле большой русской печи, которая занимала добрую часть кухни. Молодые люди переступили порог и огляделись. В доме было прохладно, полутемно и по-деревенски уютно. Пахло гречневой кашей и топленым молоком. Полы закрывали домотканые половики в разноцветную полоску. На окнах полыхали герани. Возле стола, застеленного яркой клеенкой, сидела на табуретке рыжая кошка и намывала гостей. В углу гудел старенький холодильник.
– Чего возле порога мнетесь? – Глафира неожиданно улыбнулась. – В ногах правды нет. В зал проходите, там будем чаи гонять!
Они оставили у порога сумку для Макса и послушно прошли в большую комнату в три окна. На подоконниках цвели бальзамины и гортензии. В центре – круглый стол с красной бархатной скатертью и хрустальной вазой с бумажными цветами. В переднем углу – божница с небольшим киотом и горевшей перед ним лампадой. Из-за киота торчал сухой пучок вербы и выцветший бумажный веер.
В правом углу стояла кровать под пикейным покрывалом с кружевным подзором и пирамидой из пяти подушек. На огромном, во всю стену ковре – чуть ли не фотогалерея: в большинстве своем черно-белые снимки в причудливых деревянных рамках. На Юлю и Никиту строго смотрели несколько поколений Агафоновых. Мужчины в картузах, буденовках, армейских пилотках были серьезны и невозмутимы. Женщины, в платочках, простоволосые и с короткой завивкой «перманент», удивлены и слегка испуганы. Среди них – несколько ярких, словно астры на пожухлой осенней клумбе, цветных фотографий. Ирина улыбалась в объектив, обнимая за плечи высокого, нескладного парня лет двадцати. Это и был Максим.
Глафира тем временем расставила на столе чайные чашки, вазочки с вареньем и карамельками, принесла блюдо с теплыми еще пирожками. Затем вышла в сени и чем-то там загремела. Никита метнулся в кухню, быстро ополоснул руки под умывальником, выдвинул два стула из-под стола и развалился на одном из них. Юля присела рядом:
– Умаялся?
– Есть немного, – признался Никита. – И проголодался!
Оглянувшись на кухню, схватил пирожок и мигом его проглотил. Облизнулся:
– Вкусные! С капустой! – и потянулся за вторым.
Юля шлепнула его по руке и съехидничала:
– Дома завтраком не накормили? – и следом весело поинтересовалась: – Давно что-нибудь тяжелее диктофона поднимал?
– Я в спортзал хожу, – обиделся Никита. – Смотри, плечи какие, и пресс…
Юля скептически хмыкнула, вытерла руки влажной салфеткой и, недолго думая, затолкала ее в карман Никитиной куртки. Он хотел возмутиться, но тут на пороге появилась Глафира с фаянсовым горшочком в руках.
– Вот, медок попробуйте, гречишный, – сказала она. – С пасеки соседа моего, Михалыча. Правда, прошлогодний, сейчас еще рано для меда.
И снова поспешила на кухню. Такая уж у деревенских привычка, если угощать, то обильно и самым лучшим, что есть в закромах. Юля многозначительно вытаращила глаза, но ничего сказать не успела. Хозяйка вернулась с электрическим самоваром, расписанным под хохлому, с заварным чайником поверх, и водрузила его в центре стола.
Никита взял ее за руку.
– Баба Глаша, хватит вам суетиться! Лучше про Максима расскажите. Что с ним случилось?
Уголки губ Глафиры снова поползли вниз, рот плаксиво искривился. Она грузно опустилась на соседний стул и сцепила морщинистые руки. Юле захотелось погладить старушку по плечу, успокоить. Возможно, она так и поступила бы, однако в сенях раздались торопливые шаги, тюлевая занавеска отлетела в сторону, но то был не Максим, как они предположили за секунду до этого, а бодрая старушка в больших роговых очках с треснутой линзой. Рыжие лохмы торчали из-под платка, как антенны, дужки очков были обмотаны изолентой, а за толстыми стеклами светились глаза, полные неуемного, алчного любопытства. Ну, точь-в-точь сумасшедший старикашка-профессор из какого-то голливудского фильма.
– Глаша, ты дома? – спросила гостья, словно не заметив хозяйку, но взгляд ее с точностью лазерного прицела мгновенно выхватил в глубине комнаты двух молодых людей, судя по всему городских и небедных.
– Это Настасья, соседка моя, – вздохнула Глафира и сердито поинтересовалась: – Чего пришла? Звали тебя?
– А я думаю, кто это к Глаше пожаловал? – ничуть не смутилась Настасья и бесцеремонно прошла в комнату. Турнув кошку, прихватила по пути табуретку и плюхнулась на нее рядом с Юлей. По-хозяйски нацедила себе кипятка в свободную чашку, подлила заварки и молниеносно отправила в рот сразу две конфеты. При этом болтала без остановки:
– Это небось от Ирки твоей люди? То-то смотрю, машина дорогая, не нашенская, сразу видно, из богатых мест люди приехали. А я все думаю, нашлась ли пропажа твоя? Такое горе, такое горе!
Она притворно всхлипнула и отхлебнула чаю.
– Чего тут думать, коли я с тобой с утра разговаривала? – зло сказала Глафира и даже чашкой по столу пристукнула. – Прилетела ворона! А мне не до шуток, будто не знаешь?
– Ты чего как с цепи сорвалась? – обиделась Настасья и развернула еще одну карамельку. – Я ж от чистого сердца, вдруг помочь чем-то надо?
– Вот и сидела бы дома, помощница! – буркнула Глафира. – Без тебя разберутся!
– Бабули, не ссорьтесь! – попросила Юля. – Нам важно знать, когда исчез Максим.
– В понедельник, – быстро ответила за хозяйку Настасья, затолкав конфету в рот.
– Слушай, ты чай пьешь? Вот и пей себе! – рассердилась Глафира и перевела взгляд на гостей. – Верно говорит, в понедельник! Поздно вечером вышла на улицу, позвать в дом. Максим на стогу лежал. Сказал, чтоб не беспокоилась! Я ужин оставила на столе, а сама спать пошла. Утром проснулась, глянула, ужин не тронул, постель не смята. Я сначала подумала, он в сене уснул. Ночь теплая была. Кинулась – нет его. Весь день прождала, а он так и не объявился. И по улице ходила, и к озеру. И звала, и кричала, не отозвался!
У Глафиры снова затряслись губы. Настасья пила чай, жадно поблескивая глазами, словно боялась пропустить хоть одно слово.
– Может, в клуб пошел? На дискотеку? – спросил Никита.
– Что ты, мила-ай! Некуда у нас в деревне пойти, – встряла Настасья. – Клуб лет двадцать как закрыли, а потом и вовсе разобрали на дрова. Не с кем тут дружбу водить, старики одни.
– Он что-то взял с собой? – прервала Юля этот словесный поток.
– Телефон, – всхлипнула Глафира. – Он всегда при нем. А так в чем был, в том и исчез. В штанах старых да в майке.
– А в Каменный Брод он не мог уйти? – спросил Никита и потер лоб.
Старухи переглянулись и одновременно поджали губы.
– К этим буржуям? – презрительно спросила Глафира. – Нет, туда бы он не пошел.
– Почему? – удивилась Юля. – Семь километров – небольшое расстояние. Там жизнь бьет ключом, народу больше, да и молодежь наверняка есть. Может, он там девушку присмотрел и отправился к ней на свидание?
– Я не велела туда ходить! – отрезала Глафира. – Дурные там люди! Испокон веку дурные и дрянные!
– Тогда совсем непонятно, куда он подался ночью? – вздохнул Никита.
– Я сначала подумала, что на озеро купаться пошел да утоп! – Глафира судорожно перевела дыхание и перекрестилась на образа. – Озеро у нас под боком, спустись с холма и плещись на здоровье. Только не нашла я на берегу одежды…
Никита задумчиво вертел в руках чашку с недопитым чаем. Юля смерила его хмурым взглядом и взяла инициативу в свои руки:
– С того момента как Максим пропал, вы ничего странного не заметили?
Глафира не успела ответить. Настасья встрепенулась и даже чашку поставила на стол так торопливо, что расплескала чай на клеенку.
– У Глаши телевизор четыре дня не кажет. Не знаем, что в сериале происходит. «Обнаженные сердца» называется. А вы случаем не знаете?
– Не пори чепухи! – оборвала соседку Глафира. – Не кажет, потому как сломался. Мастера надо вызывать. Да только где его взять?
– Ну, не знаю, – загадочно произнесла Настасья. – У Михалыча приемник тоже перестал работать, аккурат с утра во вторник. Включил, а там треск один. А еще он у озера этих видел… сектантов.
Никита поднял голову. В его глазах вспыхнул интерес.
– Какие сектанты?
– Они в прошлом году объявились, – охотно пояснила Настасья, явно радуясь, что обратила на себя внимание. – В пещере живут, за лесом. Иногда приходят бабы от них, хлеба просят. Тощие, страшные! И ребятенки у них как былиночки.
– У них и дети есть? – поразилась Юля.
– Есть, не то трое, не то четверо, – кивнула Глафира. – В прошлом году на огородах картошку воровали. Руками выкапывали. Мы хоть и сами не жируем, но детишек жалеем, подкармливаем иногда.
– С чего вдруг они в пещере живут? В деревне вон пустых домов полно!
– Конца света ждут. Сказали, летит к нам огненный шар, и только те спасутся, кто в Господа уверует и под землю уйдет. Нас сманивали, да только не пошел никто, – довольно усмехнулась Настасья.
– Побоялись? – улыбнулся Никита.
– Чего нам бояться? Пожили мы довольно, помирать пора, – снисходительно пояснила она. – Придет конец света, не придет – про то нам неведомо. Мы в такой глуши живем, что конец света не сразу заметим.
Никита, задумчиво терзавший конфетный фантик, поднял голову:
– А где, говорите, озеро ваше?
– Близенько совсем! – Глафира неожиданно резво поднялась со стула. – Через мой огород вниз по тропке. Она к мосткам выведет. Мы с них и белье полоскали, и воду для полива брали.
– Простите, а почему с озера воду носите? Колодец ведь рядом! – изумилась Юля, но тут же поняла по бабкиным лицам, что сморозила глупость.
– Да кто ж студеной водой станет огород поливать? – всплеснула руками Глафира. – И не напасешься колодезной воды на все огороды. Ты, видать, тяпки в руках не держала, раз простых вещей не знаешь? Эх, городские!
– Да, мы такие! Дети асфальта! – усмехнулся Никита и поднялся со стула. – Юля, пойдем!
Ей идти никуда не хотелось. После тряски в машине разморило, хотелось посидеть в прохладе, попить чайку, не торопясь, с наслаждением. Поговорить о житье-бытье, размеренно, без спешки, по-деревенски солидно. Но разве друг Шмелев позволит расслабиться? Понять его можно: вместо одной загадки появилось несколько. Главное, почему исчез Максим?
Никита теперь не успокоится, пока не найдет отгадку, чего бы то ему ни стоило. Будет рыть землю, лезть на рожон. А ей предстоит исполнять роль подушки безопасности, палочки-выручалочки, а если понадобится – бронежилета! Впрочем, Юлю это особо не пугало, поэтому она покорно встала и пошла за Никитой.
Глава 7
Никита открыл калитку. Они вышли в огород и зажмурились от яркого света. Солнце палило немилосердно. Лазурная бездна над головой посерела от нещадного жара. Озеро в рамке камышей играло тысячами бликов, манило прохладой, и Юле нестерпимо захотелось искупаться. Никита шел первым по тропке между грядок, затем – напрямик через картофельные посадки. Она поспешала следом. Ей хотелось обогнать Никиту и первой прийти к озеру, но он летел вниз по склону, как взявшая след гончая.
– Как тут воду таскают? Мазохисты! – шипела она, скользя и оступаясь на кочках, незаметных в траве. Чтобы не упасть, схватилась за ветку малины и ойкнула, уколовшись.
Никита уже стоял на берегу, сосредоточенно разглядывая обступившие воду камыши. Дальний край озера обрамляла черная полоса леса, а за ним поднимались сизые сопки, поросшие лиственницей и березняком. Красноватые скальные выходы, торчавшие на вершинах, издали смахивали на спинные гребни древних ящеров, застывших навечно среди необъятных лесов и болот.
– Тебе не кажется, что Макс снимал это отсюда? – негромко спросил Никита и достал телефон, сличая запись с оригиналом. – Смотри! Вон три сосны на том пригорке! А светлое пятно внизу – мостки…
Никита ступил на деревянный настил и поднял телефон над головой.
– Понял, объект отражался в воде! – обрадованно крикнул он. – Юля, он с этой точки снимал! Иди сюда!
Юля не ответила. Прикрыв глаза от солнца козырьком ладони, она что-то пристально рассматривала на той стороне озера, где начинался лес.
Никита нахмурился:
– Что еще?
– Видишь дерево? Справа! Крона, кажется, обгорела! – неуверенно сказала Юля.
Никита вгляделся, а затем одобрительно хлопнул ее по плечу.
– Глаз-алмаз! Точно сверху обгорела! Но отчего? Молния шарахнула или НЛО подпалил?
Никита потер руки, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, что выдает неукротимых авантюристов. Юля смотрела на него с легкой усмешкой. Все ясно. Сейчас он бросится рыть землю носом, как охотничий пес, выследивший добычу, и не успокоится, пока не принесет ее в зубах.
– Пошли посмотрим! – решительно сказал Никита, но Юля покачала головой.
– Нет, бегать по лесам я не подряжалась! Да еще по жаре! Я лучше к бабулькам вернусь! Чайку попью, поговорю, может, чего разузнаю!
Никита, как оказалось, не слишком огорчился.
– Прекрасно! Без тебя быстрее сбегаю. Там вон заросли да лужи! А что? Танки грязи не боятся!
И посоветовал:
– Ты в обход поднимись. Там тропинка пологая. Пройди по деревне, оглядись! Может, кто-то еще этот объект видел? В случае чего звони!
– В рельсу? – усмехнулась Юля.
– Черт, забыл! – Никита стукнул себя по лбу кулаком и бодро пообещал: – Я недолго. Если через пару часов не вернусь, вызывай МЧС и спецгруппу ФСБ.
Юля вцепилась ему в рукав.
– Не ходи, а? Один вон пошел и пропал!
– И на нем теперь ставят опыты!
Никита весело рассмеялся и хлопнул ладонью по сумке с фотоаппаратом.
– Не бойся! Если что-то найду, близко не подойду! Для таких дел оптика имеется!
– И все же будь аккуратнее, – предупредила Юля, хотя понимала, что Никита тут же забудет о ее советах.
Придерживая на боку фотоаппарат, он бодрой рысцой рванул к лесу. Юля провожала его взглядом и чувствовала, как сжималось от неприятных предчувствий сердце. Она замерла, стараясь понять, почему этот поход так ее растревожил, и даже открыла рот, чтобы остановить Никиту, но его голова мелькала уже далеко, то исчезая, то появляясь среди камышей. А пока она раздумывала, он и вовсе добежал до леса и скрылся среди деревьев.
Юля поднялась по тропинке до околицы. Схватилась за прясло и оглянулась. Ей показалось, что Никита окликнул ее. Неужто вернулся? Нет, это в озерных зарослях прокричала какая-то птица.
Горячий ветер разносил вокруг медовые запахи донника, затянувшего обочины. Полянки одуванчиков, кусты чистотела под заборами, синий мышиный горошек, мягкая мурава под ногами – Юля шла по деревенской улице, удивляясь тому, что здесь ей определенно нравилось. Несмотря на разрушенные дома, огромные лопухи и заросли крапивы на провалившихся фундаментах, на упавшие заборы и одиноко торчавшие ворота – все, что осталось от некогда крепких усадеб. В кустах сирени звонко ссорились воробьи, жужжали и вились над цветами пчелы. Большой коршун в поисках добычи выписывал круги над озером, которое сверху смотрелось как синее блюдце. Юля пожалела, что не искупалась, но вернуться не было сил. Более всего ей хотелось найти тенек, упасть на траву и не вставать до возвращения Никиты. Но ее беспокоила машина, оставленная без присмотра в чужом дворе. Взглянув в последний раз на озеро, она поспешила к дому Глафиры.
Никита ошибся, когда причислил ее к детям асфальта. Детство было окрашено вот такими поездками в деревню: на каникулы, на праздники. Родители объясняли это желанием отправить ребенка подальше от городской суеты, туда, где воздух чист и свеж, парное молоко с вкусной пенкой питательно, а в лесах полно грибов и ягод. И главное, деревня – это нечто незыблемое, безопасное и уютное. Но Юля знала, что кроме цветочков здесь растут еще злая крапива и колючий чертополох и над головой не только бабочки летают, а жужжат докучливые мухи и кровососы-комары. Горячая вода не бежит из крана, и, чтобы помыться, нужно ждать, когда растопят баню… Нет, сейчас деревенское житье-бытье из области архаики, если, конечно, это не коттедж, набитый под завязку чудесами современной цивилизации.
Впереди завиднелась крыша Глафириной избы. Юля прибавила шаг, но прежде нужно было миновать два мертвых дома. Они стояли вровень с дорогой друг против друга. Оба без крыш, с нелепо торчавшими кирпичными трубами. На чердаках уже выросли топольки метра два высотой, закрытые ставни были крест-накрест заколочены досками. Во дворах за поваленными заборами – густые заросли лебеды и жирных лопухов. Здесь было прохладно, сумрачно и зябко. Юля невольно поежилась. Ощущения не из приятных, словно она и вправду стала героиней фильма о постапокалипсисе. В мире произошла катастрофа, и человечество вымерло. Осталась она в полном одиночестве, потому что друг ее полез в пасть к тигру-мутанту по доброй воле и скудомыслию. А она вот-вот падет жертвой напавшего из-за угла кадавра, потому что это классика жанра и нечего переть против нее буром…
Она набрала полную грудь воздуха, представляя, как будет визжать и отбиваться, и даже поискала глазами, что подобрать для обороны – обломок доски с двумя ржавыми гвоздями или старое полено, валявшееся в траве. И тут от заросшего сиренью палисадника вдруг отделилась мрачная тень и перечеркнула дорогу. Юля взвизгнула и отскочила назад. Фигура, что шагнула ей навстречу, была донельзя абсурдной для реальности – о трех ногах, вернее, двух с половиной. Чудовище зарычало и потянулось к ней костлявой клешней.
– Здравствуй, дочка! – прохрипело оно.
Юля шарахнулась в сторону, с трудом сдержав отчаянный крик. Солнце осветило напавшего монстра, и она выругалась про себя: «Черт! Совсем крыша слетела!»
Кадавра, естественно, не было и в помине. У забора, опираясь на костыль, стоял одноногий старичок лет семидесяти, в полосатых брюках с подвернутой штаниной и в майке-алкоголичке в странных синюшных разводах. Такое случается, если постирать белое с чем-то сильно линяющим. На голове его торчала шляпа из синтетической соломки с прохудившимся верхом. Со стороны казалось, то и не шляпа вовсе, а консервная банка с загнутой крышкой. Съехавшая на затылок, она придавала владельцу комичный вид. На красном от жары лице топорщилась кудлатая бороденка. Глазки-буравчики из-под седых бровей светились живейшим интересом.
– Здравствуйте! – неуверенно произнесла Юля и замерла, не решаясь идти дальше.
Дед пришлепнул комара на щеке и, лихо прикурив от спички дешевую сигарету, с удовольствием оглядел ее с ног до головы.
– Давно к нам такие красавицы не заезжали! Настасья вон всю деревню обежала, рассказала про гостей Глашкиных. Стало быть, о Максимке ни слуху ни духу? – Дедок улыбнулся, словно сам факт пропажи его невероятно обрадовал, и добавил: – Так и не найдется уже!
– Почему не найдется? – осторожно поинтересовалась Юля. – Вы что-то знаете?
– А чего тут знать? Места у нас глухие! – пояснил дед и выпустил клуб вонючего дыма, отчего она поморщилась и отступила в сторону.
Непонятное стариково веселье ее раздражало, и Юля пошла в атаку:
– Ничего они у вас не глухие! Трасса недалеко. И большое село рядом. Вполне современное. Мы его проезжали.
– Каменный Брод, что ли? Ироды там! Упыри проклятые! – Дед вскинул костыль, и глаза его воинственно блеснули. – Помяни мое слово, они Максимку сгубили!
– У вас есть доказательства? – разозлилась она окончательно. – Тогда садимся в машину, отвезу вас в полицию!
– Как же, разбежался! – осклабился дедок, явив миру полный рот металлических зубов. – Башку там сразу открутят, как куренку! Мне хоть девятый десяток пошел, а пожить еще охота.
– Вам открутят? – опешила Юля. – Нужны вы больно полиции!
– Не скажи! – Старик в последний раз затянулся сигаретой, а окурок бросил на землю и раздавил костылем. – Небось не знаешь, что тута при Сталине творилось, а потом, значитца, при Хрущеве? Хотя откуда тебе знать? Молодая еще! Зона тут была. Люди срок мотали! Гранит добывали и кварц. Взорвут в карьере породу, а после на тачках вниз с горы каменья эти спускали…
Юля бросила взгляд на его руки. На пальцах одной – синие буквы «Гоша». На другой – «Север» и заходящее солнце. На предплечье виднелась еще одна татуировка – синее растекшееся пятно. Юля присмотрелась и не поверила глазам. В глухом подтаежном селе и такое? У дряхлого старика? Но ближе подойти не рискнула. Вдруг старикашка только и ждет, чтобы огреть ее костылем и затащить в свои подземелья. Бог с ней, с татуировкой. Юля решила списать все на расплавленные солнцем мозги. Заметив ее удивление, старик весело ощерился.
– Поняла, значитца? Это меня Гошей кличут! Егор Михайлович получается. Можно просто – Михалыч. Я тут и сидел. Восемь лет от звонка до звонка. Кайлом махал да тачки катал. Вместе с мужем Глашкиным.
– Вас по политическим убеждениям арестовали?
– Зачем по политическим? Нет, дочка, идейных у нас мало было, не те времена. Я бычков украл колхозных, цыганам продал, ну и загремел. Хорошо под амнистию попал. Тогда за расхищение колхозного добра можно было и поболе схлопотать. А вот мужа Глашкиного за то посадили, что колхозный керосин продавал налево-направо. Ленька, царствие небесное, покойный муж Настасьи, на Петра-то и донес.
– Ужас какой! – выдохнула Юля. – Как же Глафира после того с Настасьей разговаривает?
– Так дело прошлое, – пожал плечами Михалыч. – С кем ей еще говорить? Настасья – баба вздорная, да ведь живая душа! Хотя любит нос в чужие дела совать и слухи по деревне разносить.
– А с мужем Глафиры что случилось? – прервала его Юля.
– Вышел он в шестьдесят пятом полным инвалидом, а через год, как Иринка родилась, преставился.
– Но причем тут Каменный Брод?
Михалыч вновь выдернул сигарету из пачки и чиркнул спичкой. Затянулся и исподлобья посмотрел на девушку.
– Жили они там, – пояснил он, сплевывая. – Вертухаи! И начальник колонии там же обитал. Еще по тем временам домину держал богатую. К нему со всей страны люди ехали с подношениями, умасливали, чтобы к родным на свидание допустили. На зэках он и поднялся. Дурной человек был. И прихвостни его не лучше. Все там обосновались. Из Каменного Брода до колонии ближе. Им еще и государство дома давало, как же, полезным делом товарищи занимались!
Михалыч зло ощерился и, неуклюже развернувшись, поковылял к завалинке. Усевшись, поманил Юлю пальцем. Она неуверенно потопталась на месте, но подошла и присела рядом. Михалыч смолил цигарку и молчал, смотрел в пустоту. Лицо его нехорошо исказилось. Она тоже молчала, понимая, что старику неприятно вспоминать прошлое. Он заговорил снова, но уже без усмешки:
– Начальником был Сашка Коровин. Увидишь – испугаешься! Лоб бычий, глазищи кровью налиты, кулак два пуда. Бывало, построят на поверку, а он идет вдоль шеренги, и вдруг – раз! – кулачищем в грудь! Зэки после работы слабые, с ног валились не то что от удара, от щелчка, а он смеялся, падла!
– А этот… Коровин до сих пор живет в Каменном Броде?
– Не, помер он, – ощерился металлическими зубами старик. – По пьяни, кажись, в начале восьмидесятых! Но у него сын остался. Сущий бандюган! Он и верховодит сейчас в Каменном Броду. Видела небось, как они там живут? Но мы тута погибать будем, а крошки у них не возьмем! Да они и не предлагают!
– А где та колония была?
– За озером, почти у самых гор. Сейчас там одни развалины. Все, что могли, в девяностые растащили.
– Вы думаете, Максим туда пошел? – спросила Юля. – Но зачем? Что там интересного в развалинах?
Михалыч не ответил, однако, судя по быстрому взгляду, вопрос ему не понравился. Пошарив в кармане, он вытащил смятую пачку «Примы», спички, прикурил уже третью сигарету и устремил взгляд вдаль. Юля поняла, что больше ничего от него не добьется. Но сдаваться она не привыкла и перевела разговор в другое русло.
– Настасья о каких-то сектантах говорила. Вроде в пещере живут? Не знаете, кто такие?
Михалыч презрительно махнул рукой.
– Пропащие люди! От безделья маются. Ладно бы Христу молились или этому… Как его? Толстый такой?
– Будда, что ли? – улыбнулась Юля.
– Во-во! Будда! – оживился Михалыч, и глаза его вновь заблестели. – Оне Яриле кланяются, солнцу, значитца. А поп у них – чистый Кащей. Патлы до плеч, бороденка козлиная, а глазки голубенькие и невинные, точно он лялек не валял. Спасут нас древние боги! – Михалыч произнес это блеющим голоском, явно копируя кого-то из поклонников славянского божества. – Только хреново они их спасают. Прошлой зимой две бабы преставились, а три сбежали в мир. Мужики вовсе не держатся! Оно и понятно, кому охота в пещере сидеть да конца света ждать, если пузо с голодухи пухнет? В апреле ходили по деревне, песни гнусавили, чучело соломенное носили, а потом сожгли в поле, как на Масленицу. Бабы говорят, они голяком через костер прыгали, а после в скирдах кувыркались с попом своим. Тьфу, погань языческая!
Михалыч сплюнул и сморщился, точно отведал кислятины.
– А вдруг Максим к ним подался? – осторожно справилась Юля. – Надоело бегать от армии, новых ощущений захотелось?
– У Максимки голова на плечах, а не кочан капусты, – возразил старик. – Сектантов этих у нас давно ухватами встречают. Ходят по дворам, побирушки несчастные, рот до ушей и глазки масленые: «Мир вам, добрые люди!», а сами под шумок то яиц натырят, то огурцов с грядок надергают. Нет, дочка, мы их со дворов гоним.
