Георгий Ланской
На расстоянии звездопада
Часть первая
Поезд, наконец, дернулся и медленно поплыл вперед. За стеклом, довольно грязным, еще виднелись знакомые и смутно знакомые лица, которым следовало помахать, удерживая на лице специально припасенную для таких случаев улыбку: лучезарную и не очень искреннюю, старательно отрепетированную перед зеркалом, когда надо было поразить целую толпу. В поле зрения попали операторы: свой и приблудный, с местного телевидения: настырный, лысоватый, в бейсболке, на которой красовался логотип CNN, неуместный в этой дыре. Увидев операторов, Ульяна улыбнулась еще шире и помахала рукой.
Провожающие повторили ее жест. И чего так радуются? То ли ее успеху, то ли отъезду?
Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали…
Оператор, свой, родной Васенька, отсняв момент прощания, торопливо бросился к вагону, чтобы успеть запрыгнуть на ходу. Кто-то, скорее всего помреж, дернул стопкран, и поезд споткнулся, визгливо заскрежетав колесами. Из окна не было видно, успел оператор запрыгнуть внутрь, но в любом случае, красоваться больше не было смысла. Приблудный оператор семенил за вагоном со своей камерой, но напрягаться из-за какого-то местного телеканала с аудиторией в пару тысяч человек не было смысла. Чего они там покажут? Двухминутный сюжет?
Ульяна убрала с лица улыбку и торопливо шмыгнула в купе. Ну, все, прощай родина!
Поезд вновь начал набирать ход, оставляя позади маленький вокзал с кучкой провожающих, без которых было никак не обойтись, и которых согнали к перрону, словно скот, хотя они не очень сопротивлялись. Развлечений тут по-прежнему не хватало, а уж таких, как визит заезжей знаменитости и подавно. За стеклом мелькнул элеватор, потом наполовину разрушенная водонапорная башня из красного кирпича, цепочка неаккуратных гаражей, выкрашенных серебрянкой, а потом разномастные, убогие домишки барачного типа на четыре квартиры. Когда-то давно (она еще помнила это время) обещали, что эти дома – нечто временное, полустанок на пути к счастливому будущему. Мать стояла в очереди на квартиру, и все детство Ульяны прошло в таком же бараке, с крохотным огородом, сарайчиком, раскидистыми ивами в дворике. За детством пришла юность, а за юностью – осознание, что нет ничего более постоянного, чем нечто временное. Дома в родном городе строили вяло, очередников было много, а мать, боязливая и робкая, стеснялась ходить к начальнику и стучать кулаком по столу, доказывая, что она давно почетный работник и вполне заслужила отдельную квартиру, где зимой не надо бежать в уличный сортир, продуваемый всеми ветрами, с разрезанными пополам почтовыми уведомлениями вместо туалетной бумаги, и одинокой лампочкой под потолком, о которую входящие непременно ударялись головой.
Все здесь было убогим, и за много лет ничего не изменилось, разве что смутно знакомые лица скукожились, покрылись сеткой ранних морщин. Но говорили они так же, заканчивая фразы полувопросительным «ага», так же лузгали семечки, да и мыслили так же.
Страна рухнула, а бараки – совершенно однотипные, разбросанные вдоль паутины железнодорожных путей, оказались незыблемыми, словно мавзолей. Вокруг них, понатыканных по всей стране, кипела жизнь. Люди ковырялись в огородиках, поливали грядки, копались в моторах столь же древних, как эти покосившиеся жилища, машин, и, наверное, уже ни на что не надеялись. Колосс СССР, обещавший к двухтысячному году отдельную квартиру каждому гражданину, подломил глиняные ноги и рухнул, погребая под обломками надежды кормивших его лилипутов. Но лилипуты выжили, хотя тогда, в страшных девяностых, это казалось почти невозможным, и стали лепить из глины нового колосса, приспосабливаясь, кто как мог.
Страна рухнула, а деревянные сортиры с лампочкой под потолком остались. Уж в этом Ульяна убедилась, и в который раз пожалела, что согласилась участвовать в этом бедламе.
Под конец сезона телевидение решило запустить новый проект. Идея, мягко говоря, свежестью не отличалась, однако должна была иметь определенный успех.
Креативный директор канала вдруг вбил себе в голову, что народу страсть как необходимо показать звездную лимиту, покорителей столицы, подав это под романтическим соусом. Золушки обоего пола должны были отправиться на историческую родину, показав в каких условиях жили прежде. Звезд, родившихся в Петербурге и Москве отмели сразу, выбирая среди «понаехавших». Лимитчиков, урвавших свой кусок славы, оказалось предостаточно, гораздо больше, чем жителей обеих столиц. Они оказались нахрапистее, вцепляясь в добычу бульдожьей хваткой, и при определенных талантах, плюс чуточку трудолюбия и отсутствии принципов, довольно успешно бултыхались в жирной пенке успеха.
Ульяна тоже бултыхалась, и весьма успешно. Подумать только, целых двадцать лет назад она бросила занюханный уральский городишко, поспешив в суматошную столицу искать лучшей доли, без всяких на то оснований, надо сказать. В бесформенной сумке была смена белья, две юбки, кофточка и джинсы, потому как предполагалось, что уедет Ульяна ненадолго, на разведку. Во всяком случае, мать планировала, что дочь, помыкавшись в столице, вернется назад. И только сама Ульяна знала, что не вернется никогда.
Она и не вернулась. Хотя, конечно, хлебнула по самое горлышко, и бывало всякое, отчего хотелось бросить новую, затягивающую жизнь, и забиться к маме под крыло. Однако, Ульяна терпела, затягивала пояс потуже, и убеждала себя: все наладится, все будет хорошо…
Она сделала карьеру, стала успешной, знаменитой и даже относительно богатой. Подумать только! Из провинциальной девчонки, с пятнадцатью килограммами лишнего веса, отчаянно-рыжей, пышногрудой, совершенно не вписывающейся в формат тощих телевизионных див, она вдруг стала звездой экрана! Хотя до этого пришлось подвизаться и в третьесортной газетенке, брать интервью у чиновников всех мастей и даже немного петь в пошлой поп-группе, просуществовавшей всего месяц, влачить полуголодное существование и давить желание сдаться.
– Цыпа, – сказал ей как-то лучший друг Вадик, стилист, насквозь голубой, когда она пришла перекрашиваться в блондинку – на фига тебе это надо? Твоя фишка знаешь в чем?
– В чем? – мрачно спросила Ульяна.
– В естественности! Есть у тебя рыжина – не борись с ней. Рыжие очень даже актуальны в этом сезоне, да и вообще… Вон, глянь на Милен Фармер, та вообще как морковка.
– Фармер тощая, как велосипед.
Вадик закатил глаза.
– О, господи… Ну, на нашу приму посмотри. Ведь рыжая же! Сколько себя помню, она масть не меняла, а тебе зачем? Давай мы тебе лучше какой-нибудь веселенький оттенок подберем…
Пример главной певицы всея Руси Ульяну не очень убедил. У той голос был, а у Ульяны что? Мяукала еле-еле, сознавая собственную бездарность. Да и имечко было дикое по тем временам: Ульяна Некрасова. Жуть. Раскрутись их группа, наверняка пришлось бы брать звучный псевдоним, что-нибудь вроде Бо Дерек. Скромненько и со вкусом.
Вадик, правда, когда она озвучила ему эту идею, долго хохотал и предлагал другие варианты: Белокурая Жози, Эсмеральда Глютц или Инна Шницкер. Его почему-то тянуло к более экзотическим именам. Но к тому времени, когда псевдоним был утвержден на их крохотной кухоньке, группа сдохла, и Ульяна вновь отправилась в свободное плавание, успев завязать кое-какие полезные контакты.
Полезные контакты аукнулись через пару лет, когда Ульяну внезапно пригласили пройти кастинг на роль телеведущей. Новый продвинутый телеканал искал раскрепощенную девушку, готовую учить страну премудростям Камасутры, проверять влюбленных на верность и возвращать уверенность в себе потерявшим надежду женщинам. Послушавшись Вадика, Ульяна явилась на кастинг, выкрасив волосы в пламенно-рыжий, надела платье с глубоким вырезом и туфли на десятисантиметровой шпильке, невероятно натиравших ноги, и почти не удивилась, когда ее утвердили. Должно же было милосердное провидение хоть как-то вознаградить ее за мучения?
Все действительно стало хорошо.
Она проработала на телеканале несколько лет, явившись перед зрителями в образе раскованной и томной женщины-вамп. Когда программа стала терять рейтинги, Ульяна сменила канал, программу. Она участвовала в разных проектах, снялась в малобюджетном фильме, который даже имел небольшой успех в прокате, вела концерты и корпоративы. За двадцать лет Ульяна ни разу не приехала в родной уральский городок, с которым были связаны далеко не самые теплые чувства. И будь ее воля, не вернулась бы сюда никогда.
Когда Ульяна ввалилась в квартиру, Сашка еще спал, что было неудивительно. Он никогда не вставал раньше полудня, а если дать волю, мог проваляться часов до четырех, если не было никаких срочных дел, вроде концертов или съемок. Судя по тому, что он не пошевелился, даже когда она грохнула чемоданом о пол, накануне он где-то неплохо погулял.
Ульяна вздохнула.
Вообще, она надеялась, что он ее встретит, и даже позвонила ему перед отлетом. Из родного Юдино на поезде пришлось тащиться аж двенадцать часов до самого Челябинска, так как поблизости не было ни одного крупного города с аэропортом. По пути она несколько раз звонила, мурлыкала в трубку, пока Уральские горы не отсекли спутник, и все намекала, что была бы рада, так рада, если бы в Шереметьево ее встречали с букетиком роз. Можно, конечно, и без букетика, достаточно поцелуя в шейку при всем честном народе. Вася, конечно, не упустил бы возможности заснять момент трогательной встречи влюбленных, а потом этот момент можно будет вставить в передачу. А еще она могла бы сесть в Сашкину машину, положить ему голову на плечо и пожаловаться на ужасную поездку.
Сашка намеков не понял, или сделал вид. Была у него такая очаровательная привычка, делать вид. Он вообще этим частенько занимался: делал вид, что востребован, делал вид, что богат, делал вид, что талантлив. Ульяна его не разубеждала – зачем? Критики он никакой не выносил, надувался, становился в позу и начинал орать, как истеричная баба. Потом, правда, ластился, как кот, шикарно вставал на колени, целовал руки, или смешил ее до колик.
– На черта тебе такое счастье? – недоумевал Вадик, пропуская между длинных пальцев ее волосы, прежде чем отрезать лишнее. – Он же маменькин сынок, истеричка. И потом, он же моложе тебя на шесть лет!
– На три года, – возмущенно поправила Ульяна.
– На шесть! – безжалостно парировал Вадик. – И вот это тощезадое чмо ты пригрела на своей роскошной груди? Уля, он давно сбитый летчик, какого хрена ты таскаешь его на поводке?
– А если это любовь? – прищурилась Ульяна, произнося эту фразу голосом легендарной актрисы. С Вадиком они частенько цитировали любимые фильмы, вот и сейчас он по первому сигналу бросил нужную реплику:
– Кака любов? – сварливо произнес он писклявым дискантом.
– Така – любов! – веско ответила Ульяна, а потом добавила уже менее уверенно: – Ну, может, не любовь, но я, честное слово, к нему так привыкла. Мне с ним хорошо, спокойно и главное – я ничего ему не должна.
– М-м-м, – промычал Вадик, щелкая ножницами. – Элементарная привычка! Только, цыпа, я все равно тебя не понимаю. Вокруг тебя такие мужики ходят, слюну пускают, а ты вцепилась в этот… не знаю, как назвать… Орден женской доблести. А он тобой пользуется.
– По-моему, ты просто завидуешь, что такая ягодка не тебе досталась, – возразила она. Вместо ответа Вадик сдернул ее с кресла, усадил к мойке, в сердцах выдавив больше шампуня, чем требуется. Блаженно вытянув ноги, Ульяна расслаблялась, чувствуя его пальцы в своих волосах, но в душе шевелилось смутное беспокойство.
Вадик, вообще-то был прав. Вне обычной жизни Сашку называли Икаром, и был он певцом «из перспективных и восходящих». Точнее, таковым он считался лет десять назад, когда прогремел на всю страну с хитами «Неспящая Москва» и «Мой сын». Раскручивать смазливого певца Икара начинал один из самых крутых продюсеров России, ныне покойный Люксенштейн, но потом что-то не заладилось. Рассказывать об этом Сашка не любил. В итоге все закончилось плохо. Икара подстрелили на подлете, когда он уже заработал несколько музыкальных премий, вычеркнули из всех медийных ротаций и перестали приглашать на концерты. Теперь певец Икар порхал на остатках былой славы, выступал в ночных клубах со старыми хитами и злился на весь белый свет. Сейчас был именно такой период. Об Ульяне делали фильм, где он должен был мелькнуть лишь в эпизоде, и это его раздражало. Скорее всего, именно потому встречать любимую в аэропорт он и не поехал.
Пристроив чемодан в прихожей, Ульяна сбросила туфли, прошла в гостиную, на ходу стаскивая с себя кофточку, споткнувшись по пути о Сашкины джинсы. Тот, видимо, так устал накануне, что сил повесить брюки в гардероб не хватило. Ульяна подняла джинсы, пристроила их в кресло и, заглянув в спальню, убедилась: спит, голубчик.
Казалось, что все тело пропахло тяжелым запахом вагона. Она даже в самолете принюхивалась, без конца прыскала на шею духами, но избавиться от ощущения грязной кожи так и не смогла. В душ скорее… А потом кофе. Или поесть заодно? В самолете кормили какой-то отравой, не учитывая даже, что она летит в бизнес-классе. Что это еще за сервис, если летишь в бизнес-классе, а кормят так же, как простых смертных? Да еще стюардесса попалась хамоватая. Ульяна еще подумала: надо запомнить имя и наябедничать, но сейчас голова гудела как трансформатор.
Избавившись от одежды, она забралась в душевую кабинку и подставила лицо под горячую воду. Как там звали эту стюардессу? Александра, кажется?.. Точно, Александра, прямо как посапывающего в спальне певца Икара, сбившего одеяло в кучу.
Выйдя из кабинки, Ульяна привычным движением закрутила полотенце на голове, и, как была, голая, уставилась в зеркало, смутно надеясь увидеть там роскошную красотку, похудевшую и подтянутую.
Да уж.
Красотки не было и в помине. Зеркало безжалостно отразило поплывшую фигуру с крупным коровьим бюстом, совершенно неизящным, раздавшуюся талию, которую и талией-то стыдно было назвать, и попу: большую, круглую, как Луна.
– Задница, хоть телевизор ставь, – со вздохом, говаривала мать еще двадцать лет назад, когда Ульяна заканчивала школу. Сестрица Танька злорадно гоготала, хотя у самой задница была не лучше.
При мыслях о родственниках в животе стало как-то мерзко. С расстройства, Ульяна направилась на кухню и вместо того, чтобы удовольствоваться чашечкой черного кофе, бухнула в него две ложки сахара, да еще и сливок налила для вкусноты, а потом, воровато обернувшись на дверь, вытащила из холодильника кусок жирной буженины, отрезала изрядный ломоть, бухнула на хлеб и даже майонезом сверху помазала. Зажмурившись от удовольствия, она стала рвать зубами мясо, а съев, облизала вымазанные майонезом пальцы, словно сытая кошка. Запив бутерброд кофе, Ульяна клятвенно пообещала себе сесть на диету, и пошла в спальню, шлепая босыми ногами по паркету. Забравшись в постель, она торопливо чмокнула Сашку в висок.
– Ты уже приехала? – сонно спросил он.
– Уже. А чего ты мне не отвечал?
Сашка отчаянно зевнул, покрутился на месте и повернулся к ней.
– Ой, я, по-моему, телефон на вибрацию поставил и куда-то засунул… Ты не видела?
– Нет, – буркнула Ульяна и слегка попинала одеяло, чтобы оно распрямилось. Сашка снова зевнул, а потом, уткнувшись носом ей в щеку, спросил:
– Как прошло?
– Феерично, – фыркнула Ульяна. – Я даже пожалела, что ты не поехал.
– Правда?
– Правда. Это какой-то День Сурка, честное слово. Представляешь, там ничего не изменилось. Ну, люди стали старше, кого-то не узнала вообще, но я поймала себя на том, что по привычке обхожу рытвины и ухабы, которые были еще двадцать лет назад, представляешь? Я даже вспомнила, что на вокзале есть сломанная ступенька, и я всегда попадала в дыру каблуком. И сейчас попала.
– Жуть какая.
– Вот именно. Ты давно в последний раз был в городе, где на центральной улице можно вляпаться в коровью лепешку?
Сашка почмокал губами, а потом лениво спросил:
– Это метафора?
– Какая еще метафора? Я тебе реальные вещи говорю. Мы подъехали к моей школе, и там, прямо перед входом была навалена куча. Там же частный сектор с двух сторон. И запах, Саш… Я почти испытала ностальгию, особенно когда меня угостили парным молоком. Представляешь? Какая-то бабулька древняя выползла из старого дома и вынесла трехлитровую банку с молоком.
Сашка что-то промычал, а его руки чересчур активно зашурудили под одеялом, тиская груди. Ульяна подвинулась, чтобы ему было удобнее тискать и блаженно расслабилась.
– Родню-то всю увидела? – не к месту спросил он, и Ульяна мгновенно напряглась.
Увидела она многих, хотя собиралась сократить количество приглашенных родственников и знакомых, делящихся откровениями с камерой. Хотелось подать себя в лучшем виде, как все и было запланировано, этакой Золушкой, готовой самоотверженно трудиться ради благой цели. Потому родню и знакомых пришлось фильтровать, что, к сожалению, не очень получилось. Сестрица Танюша была готова из себя выпрыгнуть, лишь бы покрасоваться на экране, братец – та еще ехидна, тоже не затыкался. Кульминацией вечера был визит троюродной тетки Сони, бойкой двухметровой старухи лет семидесяти. Помреж, правда, пытался воспрепятствовать ее появлению на площадке, но Соне было море по колено, а учуяв спиртное, она могла разнести в клочья любую преграду. Выпив рюмочку, Соня начала откровенничать, и заткнуть ее было невозможно.
– Больше, чем хотела, – ответила Ульяна. – И поняла, что совершенно не скучала.
Короткий визит на родину ненадолго испортил настроение. Буквально на следующий день Ульяна вновь окунулась с головой в привычную суету съемок. Сашку пригласили на кастинг нового шоу, которые плодились на телевидении, словно кролики. Медийные личности были там желанными гостями, но довольствоваться приходилось звездами второй, а то и третьей величины, которых еще узнавали в лицо, но не помнили ни имен, ни заслуг. А для тех это была единственная возможность напомнить о себе. Новый проект, да еще и на главном канале страны вполне мог расшатать стену отчужденности и невнимания, преследовавших певца Икара в последнее время. Авось и на концерты будут приглашать. Благо песен за это время было записано немало: дрянных, в два притопа, три прихлопа, но небалованная публика должна была схавать.
Ульяна надеялась проваляться на диване целый день. Погода все равно не радовала, дождь хлестал стеной, сбивая с цветущих яблонь лепестки. Дома было холодно и сыро. Уходя, Сашка открыл окна, и теперь пятки к полу буквально примерзали.
Забившись под одеяло, она лениво размышляла, что проваляется часов до двенадцати, потом выпьет кофе, может быть, даже позавтракает чем-нибудь легким, вроде кашки на воде, без масла, и вообще будет есть кашу без масла пару недель, отчего сдуется сразу на два размера. Еще было неплохо постирать. Приходящую домработницу к своему белью Ульяна не допускала, а Сашка точно в отсутствии хозяйки дома не дал себе труда даже тостер включить. Вон, носки по всей квартире до сих пор валяются, скомканные в кособокие кучки неаппетитного вида.
Телефонный звонок настиг ее в тот момент, когда она уже запихивала вещи в стиральную машину, фальшиво подпевая знаменитому Диме Белову, порвавшему Европу на последнем вокальном конкурсе. Злые языки, правда, говорили, что результаты были сфабрикованы, но доказать ничего не смогли, а может, не очень и хотели. За старательными мелизмами Белова Ульяна не сразу услышала звонок, а увидев, что звонят с работы, скривилась, заранее приготовившись врать.
– Уля, – торопливо сказал креативный директор, – ноги в руки и на работу. У нас тут скоро будет сам Алмазов.
– Я не могу, я не в Москве, – сказала Ульяна.
– Не звезди. Мы твоего Сашку только что видели, он сказал, ты дома. Давай-давай, мы и так Тео еле уговорили…
Ульяна отключила телефон и выругалась сквозь зубы. Накрылся выходной.
Легендарный певец Теодор Алмазов, разменяв пятый десяток лет, вдруг всерьез озаботился собственным отцовством и внезапно родил двух близнецов. Родил, естественно, не сам, а при помощи суррогатной матери, чье имя держалось в строжайшем секрете. Чад Алмазов прессе не показывал, надежно укрыв где-то в Майями, и вообще на тему отцовства говорил неохотно. Заполучить его на передачу было неслыханной удачей. Не понимать это Ульяна не могла, но тащиться на работу в середине дня ей до смерти не хотелось, оттого она злилась, металась по квартире, разыскивая сумку, ключи от машины и даже телефон, который все время был в руке. Наскоро подкрасившись, она втиснулась в джинсы и блузку и, с сомнением посмотрев на стиральную машину, решила оставить все как есть. Вечером можно постирать, или вообще завтра. В прошлый раз она вот так умчалась на съемки, а с машинки соскочил шланг. Пришлось оплачивать соседям снизу ремонт. Кажется, они были рады такой оказии, поскольку их квартира давно нуждалась в ремонте. Судом, во всяком случае, грозили с невероятным энтузиазмом.
Оттого, что поток машин схлынул, до работы Ульяна добралась довольно быстро, ловко лавируя между нервными внедорожниками на своем мини-купере. На улице нисколько не потеплело, и дождик еще моросил, но настроение уже пришло в норму. По пути Ульяна подпевала мурлыкающей из динамика певице, старательно что-то выводившую про любовь, яды и убийства, смешанных со слезами и розами. Сашка такую музыку не любил, презрительно называл попсятиной, хотя именно в таком стиле пел сам.
Подумав об этих противоречиях, Ульяна фыркнула и неожиданно для себя рассмеялась. Розы-слезы он, значит, презирает, а сам по первому свистку поехал прыгать с тумбы на тумбу.
Кра-со-та!
Парковочных мест у стен Останкино было немного, но, к счастью, Ульяна издали заприметила щербину в стройном ряде иномарок, и поспешила припарковаться, едва не столкнувшись с сердито сигналящим «мерседесом». Прищурившись, она разглядела знакомую физиономию телеведущего Егора Черского.
Егор тоже принял участие в проекте о звездных Золушках, хотя она не понимала, зачем его туда запихнули. В отличие от большинства участников, он происходил из богатой семьи. Папашка его владел едва ли не половиной Москвы. Сам Егор сделал головокружительную карьеру за пару лет, став настоящим идолом современной молодежи. На Черского равнялись, перенимали его стиль одежды, растаскивали на цитаты брошенные вскользь фразочки, а весть, что он женился, стала настоящим ударом для женской аудитории, в мечтах представлявших его своим. Верный Васятка говорил, что передача с ним получилась скучноватой, без острых углов и драм. Ну, приехал, ну покорил при помощи влиятельного папаши, хоть и утверждал, что сам. Но кто ж ему поверит?
Черский махнул рукой, мол, проезжай, и Ульяна проехала, лихо припарковав свой мини-купер. Егор остановился рядом, вылез из машины, роскошный, плечистый, в дикой майке с рваной улыбкой Джокера, выудил с заднего сидения плотно набитый пакет и улыбнулся.
– Все хорошеешь?
– Стараюсь, – ответила Ульяна, покосилась на пакет и насмешливо произнесла: – Опять тормозки? Балует тебя супруга.
Она прекрасно знала, что на работе Черский никогда в буфет не ходит, и вообще есть старается украдкой, чтобы никто не видел. Даже в ресторанах он садился так, чтобы никто его не видел. Об этой особенности знала вся его команда, беззастенчиво выжирая принесенную Черским еду.
– Вот еще, это я сам готовил, – отмахнулся Егор. – Домработница в отпусках. Алинка в Лондоне.
– А сыночка с ней?
– Сыночка с дедом. Mon papa решил компенсировать загубленное детство сына, загубив воспитание внука. Говорит, справляется неплохо, и я даже охотно верю. У его обоже такие буфера, что ребенок потом на мамины смотрит с недоумением.
Ульяна рассмеялась.
– Сколько ему уже? Год?
– Обижаешь, – надулся Егор. – Два с половиной. Сейчас фотку покажу.
Поставив пакет на крышу машины, он выудил из кармана телефон и сунул Ульяне под нос.
Она вежливо посмотрела.
На заставке улыбался мальчонка в смешной вязаной шапочке с оленьими рогами. Улыбка, а точнее, ухмылка была абсолютно глумливая, как иногда бывает у детей, кривая на один бок и абсолютно папина. И глазищи, громадные, чернющие, с девчоночьими ресницами, тоже были папины. На животе карапуза лежала широкая мужская ладонь, поддерживающая его на отцовских коленях.
– Надо же, как быстро растут чужие дети, – сказала Ульяна. Егор взял пакет и затолкал телефон в задний карман джинсов. Подхватив под руку, он повел ее к телецентру, не реагируя на приветствия незнакомцев, чертов сноб!
– Сама-то не собираешься рожать?
Ульяна пожала плечами. Она всегда старательно обходила разговоры о детях, то отшучиваясь, то отмалчиваясь. Видимо, почуяв перемену в ее настроении, Егор сказал:
– Между прочим, сегодня твой на кастинг приезжал. Был румян и весел.
«Наверное, отбор прошел», – подумала Ульяна и поинтересовалась:
– Вести проект ты, что ли, будешь?
– Ну, а кто еще? – пожал плечами Егор, и она согласилась: действительно, а кто еще?
Новое шоу посвятили грядущей Олимпиаде, и условия отбора там были ужасающими. Звезды должны были соревноваться в нескольких видах спорта: гимнастике, прыжкам в воду, стрельбе из лука и пистолета, прыжках в высоту и длину. Ульяна, которую под страхом смерти не загнали бы на вышку, с содроганием думала о тех, кому предстоял этот ужас.
Эфиры, эфиры… Полцарства за эфиры… Она покосилась на улыбающегося Черского и пожала плечами.
– Логично. Но вообще где справедливость? Они, значит, будут в горящий обруч прыгать, да с вышки сигать, а ты останешься в чистеньком костюме? Или боишься пробовать?
– Я, на минуточку, вообще-то мастер спорта по гимнастике, – обиделся Егор и потащил ее внутрь телецентра. Они торопливо пролетели через вестибюль. Ульяна, запинаясь на высоких каблуках, кивала направо и налево, отвечая на приветствия, не прекращая говорить.
– Да? Не знала. Очередная веха в твоей биографии. Кстати, мастер, когда ко мне придешь на передачу? – быстро спросила она и даже за рукав схватила, чтобы не сбежал, как всегда. Егор надавил на кнопку лифта и привычно заюлил.
– Уль, ну какая передача? Чему я могу научить людей? Я нудный, скучный, женатый человек, и сексом занимаюсь в миссионерской позе, без всяких там извращений. Не поверишь, у меня дома ни одной секс-игрушки. Я абсолютно нормален, просто до ломоты в зубах. Тебе нужен унылый бубнеж про супружеские обязанности?
– Какой бубнеж? – рассмеялась она, но локоть все равно не выпустила. – Ты же столько болтаешь, что летом даже язык загорает. Нет, Черский, я серьезно. Придешь, побалаболишь чуток, и гуляй, Вася!
Лифт остановился. Егор вывалился наружу. Ульяна, не желая выпускать его из рук, вышла следом.
– Я тебе тоже вполне серьезно говорю, что не хочу, – сказал он. – Есть какие-то пределы. Пойми, мне неинтересно вываливать на всю страну подробности того, как я трахаюсь. Желающих что ли мало? Да я тебе сейчас сотню найду одним свистком.
Егор огляделся по сторонам и мотнул подбородком.
– Глянь, вон наш импозантыш идет. Хочешь его на шоу? Могу попросить.
– Лучше не надо, – быстро сказала Ульяна.
– А чего?
– Ничего. Совершенно не хочу знать, как он трахается. Нет у меня к нему интереса.
– Да? А у него к тебе, похоже, есть…
Егор замахал рукой, а Ульяна стиснула зубы, мысленно пообещав припомнить Черскому его выходку.
Импозантышем с легкой руки Егора прозвали ведущего телеканала КТВ Пяткова. Когда на главном канале страны появился глянцевый зубоскал Черский с его добродушным стёбом, в пику ему на КТВ взяли нового шоумэна-антипода Олега Пяткова: некрасивого, сорокалетнего, худого, как жердь, с хищным ястребиным профилем, глумливой кривой улыбкой и гнусавым голосом. Шоу Пяткова «Такая грязь, такая власть» и «Не может быть» моментально взлетели до небес в прошлом сезоне. Не стеснявшиеся в средствах журналисты выискивали пикантные подробности жизни знаменитостей: от политиков до эстрадных артистов, и, с удовольствием, валяли их в дерьме. Когда пикантных подробностей не хватало, их выдумывали на ходу, подтасовывали факты, устраивали провокации.
Публика с восторгом комментировала передачи в сети, известные люди открыто говорили, что «данную помойку надо закрыть» и демонстративно хлопали дверями, угрожая больше никогда не возвращаться. Правда, буквально через неделю, все обиды забывались, и разобиженные звезды являлись к Пяткову, целовались на камеру и клялись в вечной дружбе. Эфиры были нужны всем, а реклама, пусть даже чернушная, свое дело делала.
Работала реклама и на Пяткова. Из ядовитого комментатора чужих жизней он вдруг превратился в одного из самых желанных мужчин современного телевидения. То, что этот рейтинг был составлен самими работниками телевидения, в частности, того же канала КТВ, никто из зрителей не знал. Согласно якобы проведенному опросу «импозантный ведущий Олег Пятков» занял третье место, уступив в рейтинге лишь двум другим шоумэнам этого же канала, актерам по совместительству.
Женщины хотели или думали, что хотели Пяткова, и только Ульяна Некрасова его не хотела, а вот он – совсем наоборот, хотел ее, или думал, что хотел. А когда она отказывала, мягко или грубо, Пятков говорил гадости, не стесняясь в выражениях.
О конфликте Пяткова и Некрасовой знали многие, и Ульяна думала, что Черский знает тоже, но он видимо не был в курсе, насколько глубока темная пропасть между ними, иначе не стал сводить двух потенциально опасных друг для друга людей на нежелательную близость.
Хотя, шут его знает? Может, и знал и специально стравливал. За десять с лишним лет работы на телевидении, Ульяна уяснила, что друзей здесь нет.
Пятков подошел, равнодушно пожал Егору руку, а она, бросив взгляд на его руки, подумала, что они у него такие же хищные и опасные, словно у злодея Волан де Морта, а в рукаве наверняка спрятана самая могущественная волшебная палочка.
– Олежа, Ульяна ищет героя для своего шоу. Думаю, тебе есть что рассказать. А я полетел. Дела, и все такое! – быстро сказал Егор и, кивнув обоим, побежал по коридору прочь, размахивая пакетом с едой. Ульяна проводила его тоскливым взглядом.
Паршивец!
Пятков стоял рядом и насмешливо смотрел сверху вниз, с высоты двух метров. Под пронзительным взглядом Ульяне стало неуютно, и она сделала попытку уйти, но он загородил дорогу.
– Куда ж ты так спешишь? – спросил Олег. – Неужели даже не поговоришь, не поздороваешься?
– Здравствуй, – хмуро ответила она.
– Здравствуй. Как дела? Как здоровье? Как рейтинги?
Ульяна задрала нос на недосягаемую высоту и, придав лицу независимое выражение, попробовала пройти мимо, но он схватил ее за руку и грубо прижал к стене. Она слабо пискнула, вытаращила глаза и беспомощно поглядела вокруг.
