Георгий Ланской
На расстоянии звездопада
Она рассказала о редакторе местного телеканала Иване Отте, выгнавшего ее с работы с формулировкой «профнепригодна» после отказа спать с ним, о коллеге Леночке Папиной, обвинившей в присвоении рекламного бюджета, о бывшей подружке Светочке, бросившей в трудную минуту, о бывшем кавалере Мишке, и прочих, прочих, прочих, имя которым было легион… Под конец этой исповеди Ульяна, периодически вытиравшая слезы, начала нервно хохотать, припомнив веселую историю о глупом добром Винни Пухе, отправившемся вместе с друзьями искать Северный полюс.
– Чего ты ржешь? – недовольно спросила Ирина Борисовна.
Ульяна все смеялась, потом начала булькать и махать руками. Перепуганный Лешка притащил ей воды, а она пила, икала и все пыталась нарисовать им картинку, возникшую в ее воображении: цепочка разнокалиберных героев идет искать Северный полюс.
– Знаете, кто там был последним в этой процессии? – бубнила она. – Ни за что не догадаетесь. Какой-то родственник Кролика, и его звали Сашка-букашка. Представляете? Родственник Кролика – Сашка-букашка. Я всё детство пыталась понять: почему он букашка? А сейчас говорю, говорю, перечислила поименно уродов, нагадивших в душу, высказавшихся на камеру, и вдруг поняла: я уже всех назвала! Всех! Остались какие-то Сашки-букашки, хрень из под ногтей, сброд…
Она закрыла лицо руками и стала заваливаться набок, содрогаясь от истерики. Съемочная группа оторопело смотрела на Ульяну, не решаясь вмешаться.
– Стоп камера! – скомандовала Шацкая.
Ульяна хохотала, размазывала по нарисованным щекам слезы под вопли гримерш, а потом с воем унеслась в туалет, где провела почти сорок минут, прозаично сидя на унитазе. Отрывая кусочки туалетной бумаги, она вытирала ими щеки. От грима бумага становилась серо-бежевой, и было даже страшно думать, во что превратилось лицо.
«Ну и пусть!», – мрачно думала Ульяна.
Она просидела бы там еще дольше, но от неудобной позы и жесткого керамического трона заболело все, что могло, и даже в коленях отзывалась неприятная ломота. В туалет несколько раз робко заходили ассистенты и помрежи, завывали на разные голоса, умоляя выйти, и она, наконец, сжалилась, вышла, с ужасом посмотрев на руины макияжа.
Пока гримерши старательно реставрировали лицо, суровая Шацкая терпеливо ждала на своем стульчике и курила, хотя никому здесь курить не разрешалось, и пожарники гоняли проштрафившихся со спортивной злостью. Шацкой на пожарников было плевать, хотя страшнее их в телецентре никого не было, разве что вышестоящие начальники, но их режиссер тоже не боялась.
«Хорошо ей, – подумала Ульяна. – У нее талант и характер. А я – бездарная мокрая курица, которую надо гнать поганой метлой!» И от осознания этого губы снова затряслись. Неловко пристраиваясь на свой стул, она почувствовала, что сейчас снова разрыдается от жалости к самой себе. Ирина Борисовна посмотрела на нее с неудовольствием, раздраженно поправила очки на длинном носу и чуть заметно вздохнула.
– Ладно, деточка, – с неожиданной лаской в голосе сказала она, когда Ульяна вновь устроилась на своем стульчике, – давай заканчивать. Немного уже осталось.
– Хорошо, – угрюмо ответила Ульяна, чувствуя, как горят щеки, а сама она как пить дать наливается чахотошным румянцем. Ей было стыдно за истерику, за «неудержанное» лицо, и слезы, которые видела вся съемочная группа, а значит, имидж независимой сильной женщины разрушен раз и навсегда. Завтра поползут слухи, и с репутацией будет покончено…
Заканчивая съемку, Ульяна еще думала об имидже, и только дома, уткнувшись носом в спину похрапывающего Сашки, поняла, что все это глупость. Пусть говорят, в конце концов! Правильно сказала Шацкая: это событие одного дня. Подумаешь, телеведущая расчувствовалась и разревелась на съемках. Не такое бывало! И дрались, и в морду друг другу водой плескали, швыряли заготовленными бутылками с минералкой и микрофонами, а уж бабские ссоры с выдиранием волос в прямом эфире давно никого не удивляли: ни работников, ни зрителей.
Все обойдется.
Жизнь наладится, козни врагов рассосутся, сезон закончится, и она поедет в отпуск на Мальдивы. Дождется, когда Сашку выгонят с проекта – вряд ли ему дадут победить – и поедет вместе с ним месяца на полтора. А с Мальдив, загорелая и отдохнувшая, в Москву, вести музыкальную премию, в паре с Александром Галаховым или Егором Черским. А потом – новый сезон, новые проекты, суетливые дни в Останкино, которые так любила. Она настолько поверила в это, что в пятницу, перед самым эфиром, встретив в коридоре Пяткова, бросила ему небрежное:
– Зря старался, дорогой. Мы все пересняли и пустим передачу сразу после твоей. Так что вашими разоблачениями можно будет подтереться.
Ульяна так старательно произнесла эту фразу, буквально пропев ее медовым голосом, и даже прищурилась, ожидая, как исказится от гнева лицо Олега, но он почему-то лишь ядовито усмехнулся, вошел в лифт и укатил вниз, оставив ее в недоумении. В душе шевельнулось нехорошее предчувствие, что в этом спокойствии Пяткова крылось что-то паршивое, но она никогда не была сильна в аналитике. Задушив предчувствие в зародыше, она спокойно отработала весь день. А вечером, когда Ульяна уже собралась уходить, позвонила Анна, истерически визжа что-то невнятное.
– Спасибо тебе большое, дорогая, – яростно выплюнула она в трубку, когда Ульяне удалось ее немного урезонить.
– Пожалуйста, – недоуменно ответила Ульяна. – А за что?
– За что? За что? Ты меня еще будешь спрашивать, за что?
– Ань, ты или говори, или перезвони, когда успокоишься, – хладнокровно сказала Ульяна. – Завтра, например. Или через недельку.
– У тебя еще хватает наглости мне такое говорить? – взвыла Анна. – После всего, что я для тебя сделала?
Подобные фразочки были вполне в ее духе. Анна частенько напяливала на себя чужие достижения, приписывала чужие благодеяния собственной персоне, чтобы казаться более значительной. Но если раньше это выглядело безобидным трепом, то выслушивать это сейчас не было ни сил, ни желания.
– Что ты для меня сделала? – ошалело повторила Ульяна, а потом, взвившись от злости, воскликнула: – И что ты для меня сделала?
– Ой, вот не начинай сейчас! Ты мне ноги должна целовать! – заорала Анна. Ее гнусавый голос в мгновение ока поднялся вверх на две октавы, сравнявшись почти с ультразвуком, от которого заболели уши. Ульяна поморщилась и даже трубку от уха убрала подальше.
– Господи, да за что интересно? За твой поганый проект? За то, что ты поперлась к моим родителям и стала копаться в грязи? За это, Аня?
– Да! Да! За то, что я сделала бы тебя знаменитой! Именно я сделала тебя кем-то!
– Аня, я уже была кем-то и без тебя, – устало возразила Ульяна.
– Да кем ты была? Что бы ты делала? Ты забыла, сколько раз я оказывала тебе услуги? Пиарила, рекомендовала…
– И сколько? – ядовито поинтересовалась Ульяна. Анна предпочла не услышать.
– Так ты мне отплатила? Меня сегодня по твоей милости с работы поперли. Олег сказал: благодари свою подружку! Только ты рано радуешься! Поняла? Рано радуешься…
Дальше слушать было невыносимо. Ульяна отключила телефон, а после еще нескольких попыток Анны дозвониться, внесла ее номер в черный список. Настроение было испорчено на весь оставшийся день. Как она ни старалась, но предчувствие беды, сопровождаемое визгливым голосом Анны, ходило за ней до самого вечера, впитываясь ядом в кожу. Ульяна, решившая отказаться от ужина, на нервах съела сразу три сосиски, политые кетчупом и майонезом, больше всего желая, чтобы Сашка не увидел, как жадно она ест.
«Рано радуешься, рано радуешься…»
Она особо и не радовалась. Ночью спала плохо, ворочалась, сбив одеяло в ком, а утром встала разбитая и несчастная, с отеками под глазами. Физиономию удалось подправить с помощью контрастного душа. Памятуя о вчерашнем плотном ужине, Ульяна отказалась от завтрака, на обед съела сухой тост, перестирала на нервах скопившееся белье, а вечером, не в силах терпеть, опять наелась борща вприкуску с салом. Ненаглядного не было дома, и стесняться не пришлось.
В субботу вечером, предварительно подготовив Сашку, она уселась перед телевизором, решив посмотреть фильм Анны о себе. Сашка, правда, что-то бубнил, что накануне анонса не было, и он бы лучше посмотрел футбол, но его мнение Ульяну не интересовало. Дождавшись заставки передачи «Не может быть», она приготовилась бесстрастно взглянуть в лицо правде и полуправде, подготовленной журналистами телеканала, на котором работал Пятков.
С экрана на Ульяну посмотрели бессмысленно-прекрасные глаза балерины Клочковой, уже в который раз причитавшей о своей загубленной карьере, поруганной любви и кознях конкурентов. Балерина заламывала руки, вдыхала могучей грудью, раздобревшей на вольных, после театральной голодовки, хлебах, тискала дочурку, кусала губы, изображая страстные чувства к эстрадному певцу, и осуждала папарацци, якобы охотившихся за ней день и ночь, и в Лондоне и на Мальдивах. То, что у большей части редакций нет денег, чтобы охотиться на третьесортную плясунью на Мальдивах Клочкова предусмотрительно не сказала.
Ничего не понимая, Ульяна досмотрела передачу до конца. Может, будет два сюжета, две героини? Вполне вероятно… Но почему этого нет в анонсе?
Балерина Клочкова все страдала, и дострадалась до самых титров, а после рекламы начался сериал, отчего сразу стало понятно: программы про Ульяну сегодня точно не будет.
На следующий день на главном канале страны вышла история Золушки Ульяны Некрасовой, во всех красках расписавшей свою прежнюю жизнь. После этой исповеди ее телефон и страницы социальных сетей разрывались от проклятий знакомых и родственников с малой родины. Ульяна все ожидала, что Олег перенес эфир на другой день, но программа не вышла ни на следующей неделе, ни еще через одну, и почему он затеял этот странный демарш она так и не поняла.
Заканчивая работу перед концом сезона, Ульяна подсознательно ждала от Пяткова какой-то пакости, отчего не могла позволить себе расслабиться. Зная его слишком хорошо, она все крутила в голове произошедшее, понимая, что не может он просто так оставить ее в покое. Однако до самого последнего рабочего дня ничего так и не произошло. Телеканалы со спокойной душой переключились на повторы прошлых передач и занялись новыми проектами, готовыми стартовать с сентября.
Устав ждать гадостей, Ульяна уехала на Мальдивы. Она никогда не была сильна в аналитике, оттого и понадеялась на русское «авось». Наказав Вадику, любителю светских сплетен, отслеживать программы на КТВ, она с наслаждением выбросила московские дрязги из головы. Целый месяц на юге, что может быть лучше?
Месяц, конечно, был чисто теоретическим. На самом деле это было двадцать два дня и ни днем больше, и то пришлось долго все утрясать и согласовывать, переносить, договариваться с льстивыми улыбками. Но улыбаться Ульяна умела. Тем более, предвкушая море, солнце и абсолютное безделье подальше от коллег. Даже отель она выбирала, чтобы русских туристов было поменьше. Сашка хотел полететь вместе с ней, но он все еще участвовал в своем спортивном шоу и даже делал успехи, несмотря на травмы.
– Если меня выгонят, то я первым самолетом к тебе, – пообещал он сонно. – Но я надеюсь дойти до финала. Может быть, мне даже медаль дадут…
– Угу, – рассеяно ответила она. – Посмертно. Сань, на на фига тебе это все? За две недели растяжение, нос чуть не сломал, палец выбил… Ну, не быть тебе олимпийцем, чего пыжиться-то? Это же не проект, а какое-то гестапо. Может, ну его? Поедем со мной сейчас? Там так хорошо…
Дремавший Сашка даже подпрыгнул от возмущения, и Ульяна тут же пожалела, что разбудила это лихо.
– Ты соображаешь, что говоришь? – пробурчал он. – У меня впервые за последние три года поперла масть, а ты предлагаешь все бросить и полететь на твои сраные Мальдивы?
– Они не мои, к сожалению. Были бы мои, я бы оттуда не вылезала…
– Да мне по хрену! – взвизгнул он. – Меня снова стали приглашать. Уже два корпоратива за неделю. Два! А месяц назад я лапу сосал.
От ярости он покраснел и даже стал задыхаться, и Ульяна поспешно «приняла меры». Пока он надувался злобой, она скинула халатик и улеглась рядом с двусмысленной улыбочкой на губах. Распалялся он быстро, а перед таким мощным оружием, как ее грудь, полная, внушительная, терял волю, зарываясь в нее, как неразумный телок. Сейчас, когда Ульяна была перед ним виновата, Сашка мог делать все, что заблагорассудится, чем он и воспользовался. Он мял, тискал грудь, впивался губами в пунцовые соски, кусал и вообще сознательно делал ей больно, вынуждая вскрикивать.
Иногда Ульяне казалось, что он специально делает ее виноватой, чтобы потом творить все, что ей не нравилось, и тем самым компенсирует собственные неудачи. Отдаваясь Сашке, она с определенным недовольством осознала, что Вадик, по всей вероятности, прав, и привычка быть рядом с таким внешне роскошным самцом, как певец Икар, еще не повод терпеть его бесконечное нытье и истерики.
«Ведь есть же где-то настоящие мужики, – думала она, восторженно охая, постанывая и прикусывая губу, как это делают актрисы специфического кино. – Нормальные, непуганые шоубизом, не отличающие Версаче от Картье, плюющие на рейтинги и эфиры, ласковые, нежные, заботливые. Ведь есть же! Только где их взять?»
Сашка в этот вечер не был ни ласковым, ни нежным. Он в принципе был довольно эгоистичным в постели, но если раньше хотя бы изображал страсть, то после ссоры в его резких движениях не осталось ничего, кроме вымещения собственной обиды. Ульяна терпела. В такие минуты ей вспоминалось начало собственной карьеры, а еще внезапно накатывала странная жалость к проституткам, вынужденным терпеть все прихоти клиентов, молодых и старых, без шансов отказаться.
Как же она ненавидела такие моменты…
– Между прочим, – небрежно сказал Сашка, когда страсть улеглась и прикрылась простыней, – сегодня мне сказали, что мы как пара выглядим смешно.
Наверное, он специально хотел ее добить. Даже взгляд, насмешливый, из-под прикрытых век, был настороженным: попал – не попал. Показывать, насколько болезненным был этот удар, врезавшийся под дых, она не могла, еще чего не хватало!
– Кто сказал? – с деланным равнодушием спросила Ульяна, подавив желание треснуть чем-нибудь по этой лоснящейся от самодовольства физиономии.
– Да какая разница? Девчонки с проекта. Прямо вот так подошли и сказали: Саня, как бледно выглядит рядом с тобой Уля. Так растолстела, постарела.
Самое обидное, что это было правдой. Мало того, что Сашка был моложе, так еще и участвуя в проекте, он заметно подтянулся, похорошел и помолодел, а вот она…
«Расплылась, раздобрела, матушка, – послышался ей ехидный голос Пяткова, никогда не упускавшего возможность сказать гадость. – Как в телевизор-то помещаешься, толстожопая?». Ульяна сглотнула и спросила:
– А ты?
– А я, конечно, их заткнул, – фыркнул Сашка. – Но, знаешь, в чем-то они правы. Это твое обжорство по вечерам… И вообще, ты действительно перестала за собой следить. У тебя даже кожа на груди сморщилась…
Ульяна промолчала. Как же, сморщилась у нее кожа…
К собственной внешности она относилась трепетно, как и все теледивы. Масочки, массаж, прическа, макияж – все это требовало невероятных усилий и времени. Впрочем, процедуры были приятны. Если бы, действительно, избавиться от этой ужасной привычки наедаться на ночь! Но домой она частенько возвращалась поздно вечером, усталая, голодная, как волк, и мысль, что сейчас надо будет лечь в постель с пустым животом, наводила на нее обморочный ужас. На голодный желудок Ульяне снились кошмары и, проворочавшись в кровати час или два, она шла на кухню, малодушно обещая, что это в последний раз.
Тем не менее, его замечание было обидным. Ульяна не питала особых иллюзий в отношении собственных талантов и прекрасно знала: ее зыбкая карьера держится разве что на пышном бюсте и аппетитной попке, предметах вожделения тысяч мужчин, которым не нравятся тощие дылды-модели. Но если она сама хоть на сантиметр вылезет из категории «пышных форм», ее переведут в толстухи, а толстухи на экране никому не нужны. Злые камеры и так добавляют лишние десять кило.
«Приеду на Мальдивы, буду неделю есть одни фрукты, – мрачно пообещала она себе. – Ну, может еще какие-нибудь йогурты. Вернусь стройной, как кипарис, запишусь на танцы, стану ходить на каток и всем утру нос».
Ничего из вышеперечисленного она, разумеется, делать не собиралась, но думать так было приятно.
Из-за размолвки прямо перед отъездом, прощание получилось скомканным. Сашка уехал на съемки, торопливо чмокнув ее в щеку, когда Ульяна еще валялась в постели, а она безразлично подумала, что вчерашний секс так и не стал пластырем, стянувшим рану ссоры, и, вероятно, скоро им надо будет серьезно поговорить, а, может, даже расстаться. А потом, она выбросила неприятные мысли из головы и стала весело скидывать в чемодан приготовленные накануне вещи. Собираясь, Ульяна подумала, что в этом есть даже какой-то налет романтики. Героиня бежит из осажденного замка, а принц на белом коне должен будет найти мятежную Златовласку и вернуть в родной дом, осыпать лепестками роз и победить дракона.
…Встреча была коротка. В ночь ее поезд увез…
Приободренная мечтами Ульяна доехала до Шереметьева, и, недолго просидев в вип-зале, прошла в самолет.
Пару дней она не делала ничего. Валялась на пляже, ела, пила, потом снова валялась, старательно мазалась кремом, чтобы не обгореть сразу. Ее нежная кожа в россыпи коричневых веснушек сгорала быстро. Ульяна почти не выходила из тени большого зонта над шезлонгом и все равно почувствовала, как покалывает кожу на плечах. К вечеру второго дня она покраснела, словно у варенного рака, но уйти с пляжа было лень, да и некуда особенно. Разве что отправиться на морскую экскурсию, но там тоже предстояло пробыть под открытым палящим солнцем. Да и не хотелось, если честно. И без того перелет был утомительным. Сперва международный рейс с назойливыми соплеменниками, сующими в нос свои фотоаппараты, потом внутренние авиалинии, с болтанкой и тряской. В аэропорту отбирали все спиртное, даже купленное в дьюти-фри, невзирая на вип-степень, бесцеремонно, не расшаркиваясь и почти грубо. Открывали бутылочки с холодным чаем и подозрительно принюхивались, а потом часть бутылок летела в урну.
– Трезвость – норма жизни, – тяжело вздыхал оставшийся безымянным пассажир, который всю дорогу настойчиво строил Ульяне глазки.
Она промолчала и, дождавшись своей очереди, торопливо прошла на паспортный контроль, получила шлепок печатью и почти бегом бросилась прочь. Скорее, скорее, подальше, к солнцу, морю, только бы багаж не задержали! Не хватало еще любопытных взглядов и расспросов: где она будет отдыхать и нельзя ли присоединиться.
Ульяна почувствовала, что отупляющее безделье благотворно действует на ее истерзанные нервы. Крохотный атолл Мииму, на котором располагался ее отель, можно было обойти за полчаса вокруг. Отдыхающих было мало, и, к счастью для Ульяны, рядом не было ни одного соотечественника, готового изводить ее повышенным вниманием. Отель вообще был наполовину пустым, без назойливой и никому не нужной анимации. Заселившиеся парочки вели себя тихо и на уединенность Ульяны особо не посягали. А она и не стремилась ни с кем познакомиться: отдыхала, купалась, бродила по мелководью, разгоняя мелкую рыбешку.
Ей было хорошо. Единственной неприятностью, обнаруженной сразу после прилета, оказалось то, что купальник, на покупку которого в Москве она потратила целый час, а потом примеряла дома, почему-то оказался мал и неприятно сжимал грудь. Пришлось наспех покупать новый: аляповатый и дешевый тут, в лавчонке у отеля. А заполошные покупки никогда не доставляли Ульяне удовольствия. Она бы, возможно, походила еще, но невыносимо хотелось искупаться, да и дешевая синтетическая тряпка облепила тело, как вторая кожа.
«Потом куплю новый», – подумала Ульяна.
Из Москвы летели звонки и смс. Обычная текучка. Ничего интересного. Помреж сообщил, что на канале очередные перестановки, но их программы это не касается. Вадик, оставленный бдить, отписался, что за последние три дня неожиданных разоблачений не было. А примерно на пятый день позвонил недовольный Сашка и сообщил, что его выгнали с проекта, и завтра он вылетает к ней. Заскучавшая Ульяна даже обрадовалась, прокрутила в голове план романтического воссоединения и легла спать пораньше, нарисовав в воображении волшебную сказку, совершенно не подходящую прагматичному Сашке. Скорее всего, ее усилия пошли бы прахом. Сашка был не в духе и ей, по всей вероятности, придется вновь служить громоотводом. Но она так соскучилась, что решила ничего не отменять.
«Потерплю, – решительно подумала Ульяна. – Или он потерпит. Всего-то один день!»
За окном волны лизали песок, а ветер шелестел пальмовыми листьями. Звезды, далекие и совсем другие, были так близко, что, казалось, их можно достать рукой. Она заснула совершенно счастливой, думая о завтрашнем дне, как о грядущем празднике, разметавшись на громадной кровати.
Завтра. Спокойное, наполненное сытым благополучием и осознанием, что так будет всегда. День, когда можно не беспокоиться ни о чем.
Назавтра все и случилось.
– Ты представляешь, они меня слили, – бушевал Сашка, стаскивая с себя пропотевшую рубашку и штаны. Штаны, белые, зауженные, слезать не хотели, отчего ему приходилось скакать по бунгало бодрым козлиным галопом.
Еще вчера она посоветовала бы ему присесть на кровать и стащить облепившие брюки спокойно, но сегодня было не до того. Она почти не слушала рассказов об его злоключениях, зябко ежилась и обнимала плечи руками, словно находилась на полюсе льда, а не в тропиках.
Ей было холодно от страха, а еще от смутного осознания, что сейчас она поделится ужасом с Сашкой, а он не захочет взять ни кусочка ее страданий, и значит, мучиться придется в одиночку.
– Вообще, это было не шоу, а фарс, – заявил Сашка. – По-моему, все заранее было подстроено. Если бы судили по честному, а не по симпатиям, я точно бы в финал вышел, а то и победил. Но, ты же знаешь, как все устроено…
Стащив штаны, Сашка подозрительно их осмотрел, а потом сморщился и швырнул в угол.
– Господи, ну и жарища… Я мокрый весь. Тут душ хоть нормальный или, может, сразу пойти искупаться?..
Ульяна не ответила. Стащив с себя трусы, Сашка, в чем мать родила, направился в душ, предусмотрительно не закрыв за собой дверь. Судя по всему, ему хотелось поделиться новостями не меньше чем ей.
– Нет, поначалу все было хорошо, – крикнул он ей сквозь шум воды. – Действительно, отсеивались слабейшие. Ты бы видела, кто там участвует! Какие им там состязания! Они отжаться не могли больше двух раз. Представляешь, позвали Никиту Жихоря, так он срезался на первом же испытании, хотя вроде здоровый, как слон. Но, по-моему, он просто очканул и решил красиво уйти… А, я тебе это еще дома рассказывал, да?
Ульяна не помнила, рассказывал или нет, потому промычала нечто невразумительное. Слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, так и не успев обрести какую-либо форму. Сашка болтал и болтал, весело отфыркиваясь и, кажется, не понимая, что говорит в пустоту.
– …А потом нас поделили на две команды, – крикнул Сашка. Шум воды прекратился. Ульяна расслышала, как прошлепали мокрые босые ноги по кафелю. – И начались соревнования. Каждая выигравшая команда могла дать иммунитет одному бойцу проигравшей команды, а те, в свою очередь, выгоняли слабейшего, по их мнению. И ты представляешь, на третьем голосовании они выгнали меня! Ты слышишь?
– Угу, – пробурчала Ульяна. – Слышу.
– Там такая бойня началась. Это все Светка Цыпленкина, с КТВ, дурочка с переулочка, хренова интриганка! Коровища толстожопая! Сама команду назад тянула, всегда последней приходила, но ведь умудрилась, бл….ща, всех подговорить… Понятно, что конкуренты никому не нужны. Мне так тяжело было уходить, аж сердце заболело! Я даже расплакался.
– Не сомневаюсь, – вздохнула Ульяна.
– Чего?
– Ничего.
Она уже понимала, что никакого сочувствия не дождется, но втайне надеялась, что он проявит сколько-нибудь понимания, позволит уткнуться в его твердое плечо, в которое можно будет выплакаться, а потом, излив свой ужас, что-то решить. Ведь не может такого быть, что вылет с какого-то вшивого реалити-шоу для него важнее ее, Ульяны?
Сашка вышел из душа, голый, с мокрыми взъерошенными волосами, открыл сумку и стал в ней копаться.
– Я бы пообедал, наверное, – сказал он. – Хочется чего-нибудь остренького, но не индийского. Тут есть мексиканская кухня?
– У меня опухоль в груди, – произнесла Ульяна.
Она думала, что после произнесенных слов бунгало на хлипких подпорках тряхнет так, что оно развалится, крыша рухнет, погребая под собой непрошенных гостей, обломки посыплются в море, а стайки напуганных рыбешек брызнут в разные стороны, удирая от невиданной опасности. Возможно, что крыша рухнет не сама по себе, а придавленная тяжелыми небесами, которые не смогли удержаться на положенном месте. От руин бунгало пойдет цунами, и тяжелая грязно-зеленая волна сметет не только раскиданные по океану Мальдивские острова, но и материки, превращая планету в пустое мертвое море, от полюса до полюса. И не останется ничего, только тишина, нарушаемая плеском злых волн.
– Чего-чего? – спросил Сашка. Не понял, или просто не расслышал?
– У меня опухоль в груди, – тупо повторила Ульяна, удивляясь, что мир не только выстоял, но даже не дрогнул.
– Как это?
– Очень просто, как бывает у людей. Опухоль. Вот здесь.
Она опустила ладонь на правую грудь и даже слегка надавила пальцами на тревожащий участок, словно надеясь, что плотный шарик под кожей куда-нибудь исчезнет, пропадет и перестанет ее беспокоить.
Ульяна и сама не понимала, почему не обнаружила ее раньше. Может быть, потому что притаившийся под кожей враг был в неудобном месте, снизу, в таком, которое не бросалось в глаза, и почти не прощупывалось. Если бы утром она не проснулась, почувствовав странный дискомфорт, возможно, обнаружила это новообразование гораздо позже. Но утром, встав с постели, она увидела на простынях крохотное бурое пятнышко, расползшееся по материи неаккуратной кляксой. Ничего не понимая, Ульяна наморщила лоб, отбросила простынь и стала внимательно оглядывать свое тело: оцарапалась что ли?
Правый сосок мало того, что кровоточил, он и выглядел странно. Его прежняя аппетитно-выпуклая форма изменилась, став сдавленной и вроде даже сморщенной.
Подбежав к зеркалу, Ульяна с ужасом стала осматривать грудь. Она тискала ее, давила, наблюдая, как из соска сочатся темные капли, а потом, стоя в дурацкой позе, закинув правую руку за голову, приподняв правую грудь, она нащупала под кожей уплотнение, которого не было раньше.
Она простояла перед зеркалом долго, а потом, обреченно склонив голову, встала под душ, пустила воду похолоднее и, стиснув зубы, пыталась выкинуть из головы тяжелые подозрения. В конце концов, это еще ничего не значило. Это мог быть жировик, или что-нибудь еще, неприятное, но легко поддающееся лечению. Словом, что угодно, только не рак, не рак! А даже если и рак, то какой-нибудь безобидный, если можно назвать злокачественную опухоль безобидной. Может, стадия начальная, легко поддающаяся лечению. Пусть даже химиотерапия, ужасное дело, пусть волосы вылезут – не зубы, в конце концов, новые вырастут…
«Не надейся, – ядовито хихикал плотный комочек в груди. – Никакая я не киста. Тебе не удастся просто так чикнуть скальпелем и избавиться от меня. Я сожру изнутри, выжгу дотла, и ты сдохнешь в муках!»
Ульяна знала, что даже если опухоль окажется злокачественной, это не приговор. Ведь вылечилась и известная российская писательница, и даже малявочка-припевочка Кайли Миноуг, и еще куча знаменитостей. И ничего. Жили, работали, получали удовольствие.
«Не в твоем случае! – хохотнула опухоль. – Тебе не повезет. А даже если повезет, придется пройти семь кругов ада, и ты сама знаешь, что будет самым главным!»
Ульяна стиснула грудь. Она знала это слишком хорошо.
Ее выдающийся бюст давно стал визитной карточкой. Именно грудью в полном смысле этого слова она пробивала любые стены. Вполне возможно, что лечить рак (Господи, пусть это будет не рак!) придется разными тяжелыми методами. Возможно, что придется пережить кое-что еще.
Ампутацию.
Господи, боже мой.
С изуродованной фигурой она будет никем. Никому не нужной телеведущей, чей статус держался исключительно на внешних данных. Не самой талантливой и даже не самой любимой. Растеряв аудиторию из похотливых мужиков, она сразу станет лишней и на канале, и на всем телевидении. И куда потом идти? В диджеи на радио? Или вообще – вон? Обратно, в деревню Гадюкино, в газету, писать унылые статейки о свиноводстве? Ведь никто не поддержит, не подаст руку. Коллеги будут только рады сожрать ее с потрохами ради перспективы занять теплое место поближе к экрану.
Ульяна ждала от Сашки каких-то слов, а он все молчал и хлопал ресницами, недовольно кривил губы, будто был не рад, что она втягивала его в эту грязную историю с болезнью.
– Слушай, а ведь я говорил, что грудь у тебя сморщилась, – безжалостно сказал он, а потом, спохватившись, испуганно добавил: – Уль, но это ведь наверняка ерунда какая-нибудь. Тебе не шестнадцать лет. Может, это родинка?
– Внутри? – вежливо осведомилась она.
– Ну, или как там ее… киста. Ничего страшного. Подумаешь. Приедешь в Москву, а там чик-чик, и снова в девочках. Ерунда, Улька! Расслабься. Пойдем купаться, а? Или сперва пожрем? Я голодный, как волк. Где тут пляж получше? У гостиницы или ехать надо?
– Мне нельзя теперь на солнце, – с ненавистью сказала она. – Ты понимаешь?
– Ну что ты себя накручиваешь? – разозлился Сашка. – Ты же делаешь только хуже. Все болезни от нервов. Сейчас издергаешься из-за ерунды, наживешь помимо этой фигни еще и язву. А потом окажется, что зря переживала. Пойдем, поедим лучше?
Ульяна подняла глаза и уставилась на Сашку, в глазах которого за показной бодростью плескалось сомнение и страх.
– А если не зря? Саш, если не зря? Ты будешь со мной рядом все это время? Выдержишь химиотерапию, гормоны, мое плохое настроение? Я буду блевать постоянно, плакать. Я похудею, Саш, и может быть, у меня отрежут грудь. Ты готов все это вынести?
Сашка переступил с ноги на ногу, а потом сказал с нежностью:
– Ну, конечно готов. Ты же знаешь.
Глаза у него виляли, как лисий хвост, заметающий следы. И, несмотря на то, что ей до смерти хотелось принять его слова, Ульяна Сашке не поверила. Тем не менее, она позволила утащить себя на пляж и даже выпила пару бокалов шампанского за счастливое воссоединение. Сашка заливался соловьем, тормошил ее, но его бодрость выглядела фальшивой. Осознав, что попытки развеселить пропали зря, он надулся, а потом и вовсе ушел купаться один. Ульяна долго просидела в тени зонта, прихлебывая мерзкое теплое шампанское, а когда оно кончилось, выхватила из ведерка подтаявшую льдинку и стала жадно грызть, пока не заныли зубы.
