Ирина Мартова
Однажды, когда-нибудь…
Глава б
Юля умыла дочь и, взяв ее за теплую ладошку повела в спальню.
Оленька спать не хотела и все скакала и скакала на одной ножке вокруг матери:
– Мам, я спать не буду! Не буду, не буду! Слышишь, мам, я не хочу еще спать!
Юля терпеливо ее выслушала, погладила по головке и, улыбнувшись, ласково сказала:
– Слышу! Но спать нужно, солнышко мое! Пора! Время позднее, посмотри в окошко – уже темно.
Но Оленьке очень не хотелось ложиться в кровать и закрывать глазки, поэтому она опять стала придумывать всяческие причины, лишь бы ее не укладывали в постель.
– Мам, а к нам сегодня почему Ася и Сенька не приходили? А? Они что, заболели? Мам, а вдруг солнышко завтра не проснется? Что тогда? А вдруг завтра зима наступит? Представляешь? Мы проснемся, а там снег?! А, мам?
Юля устало улыбнулась бесконечным фантазиям своей дочери, а потом все так же терпеливо и спокойно ответила:
– Нет, малышка, все будет в порядке, не волнуйся. Зима не начнется раньше осени, а солнышко обязательно встанет раньше нас, и никто-никто не заболеет, не беспокойся!
– Да? А Ася с Сенькой где? – неугомонная дочь не сдавалась.
Юля серьезно посмотрела на свою малышку:
– Просто Асенька и Сеня сегодня будут ночевать дома.
– Да? А почему? Ну почему мам?
– Потому что их мама по ним сильно соскучилась.
– Да? А вчера почему они у нас спали?
Юля медленно начинала выходить из себя, но все же, прекрасно понимая, что нельзя показать дочке свои эмоции, присела на кровать, обняла девочку за спинку и тихо объяснила:
– Вчера у тети Вари был тяжелый день…
– Тяжелый?! – Оленька захихикала: – Она что, его в сумку кладет или взвешивает? Как она узнала, что он тяжелый?!
Юля, закипая, все же не сдавалась:
– Это так говорят, когда день складывается трудно.
Раздумывая над только что услышанным, дочь, наконец, затихла.
Скорее всего, детское любопытство оказалось на какое-то время удовлетворено, и Юля поспешила этим поскорее воспользоваться:
– Все-все, давай прекратим на сегодня все эти «как» и «почему» и быстренько укладываемся в кровать.
Девочка послушно переоделась в пижаму, чмокнула маму и положила было кудрявую головку на подушку. Увидев это смирение, обрадованная Юля только-только хотела вздохнуть с облегчением, но не тут-то было, дочка, будто вспомнив что-то, опять села, откинув одеяльце:
– Ой, мамочка…
Юля, не выдержав, сердито обернулась:
– Ну что еще? – терпение приближалось к точке кипения, – разрешаю задать только один вопрос, так что подумай хорошенько сначала, что ты хочешь спросить. Ну?
Однако Оленьку строгий тон матери ничуть не смутил, как и всякая умная женщина, она просто сделала вид, что ничего не заметила и, обаятельно улыбнувшись, выдала:
– Мам, а где же папа? Почему он не приходит? Ведь обещал каждую неделю забирать меня к себе, а вчера не пришел и сегодня тоже…
Юлька поняла, что дочка просто скучает по отцу и, вернувшись, присела опять на краешек кровати, погладила дочку по головке и поцеловала теплую ручку:
– Малышка, поверь мне, папа тебя очень-очень любит, но вчера и сегодня у всех нас был сложный день…
– Тяжелый? – хитро улыбнувшись, перебила Оля.
– Да. Тяжелый. Очень тяжелый. Мы все: и я, и папа, и тетя Лиля, и еще много-много людей ходили к тете Варе домой. Именно поэтому Ася с Сенькой гостили у нас. Понимаешь?
– Ага. Понимаю.
Девочка серьезно поглядела на мать и вдруг кинулась к ней на шею:
– Ой, я так тебя люблю, мамочка!
Юля, внезапно расчувствовавшись, еле сдержалась, чтобы не заплакать. Поцеловав свою девочку, она, наконец, уложила ее и вышла из комнаты.
Юля с дочкой жили у Юлиных родителей.
И совсем не потому, что Коля их выгнал или не захотел отдать свою квартиру. Вовсе нет. Просто, когда они вдруг, не сговариваясь, заговорили о раздельном житье-бытье, Юля сразу и довольно твердо объявила Николаю, что переедет жить к своим родителям. Во-первых, это самые родные люди и им ничего объяснять не нужно; во-вторых, Олечкин садик находился от родительского дома в двух шагах; в-третьих, родительская квартира (профессорская) по своим размерам превосходила во много раз их общую жилплощадь. На том и порешили, поэтому Коля сейчас жил в их «двушке» на Вернадского, а Юля с Оленькой в родительских апартаментах на Ленинском проспекте.
Юля всегда казалась всем окружающим очень самостоятельной, сильной, иногда даже жесткой. Но именно казалась, так как на самом деле она в глубине души до сих пор оставалась тонкой, чувствительной и очень романтичной. Папа-профессор с детства воспитывал в ней умение отстаивать свое мнение, быть решительной и упорной, вот, вероятно, поэтому она такой и казалась окружающим, но знающие ее близко всегда поражались этому странному несовпадению. Ее внутренний мир отличался особой эмоциональностью, искренностью и лиричностью. Влюбившись когда-то в студента третьего курса, умного и энергичного, Юля сразу решила, что именно такой муж ей и нужен, она увидела в нем как раз такого человека, о котором всегда мечтала. Странно, что их с Колей расставание нисколько не сказалось на ее любви, она не стала любить его меньше, просто в какую-то минуту поняла, что если они не разъедутся, то вот тогда и могут возненавидеть друг друга. Расставаясь, как это ни парадоксально, они спасали и себя, и свою любовь, и свое, возможно, будущее.
С Николаем они виделись очень часто, поначалу – так вообще каждый день. Юля не запрещала ему встречаться с Оленькой, помогать материально, привозить подарки и продукты. Она чувствовала, что для него это было необходимо, а раз так – значит так и будет, решила она, издали наблюдая за развивающимися отношениями дочки и мужа.
Юлька давно очень подружилась с Колиной старшей сестрой Варварой и, потрясенная тем, что с ней случилось, тоже долго не могла прийти в себя. Она по очереди с Лилей дежурила у Варькиной постели в больнице, варила ей какие-то специальные бульоны, делала массажи и помогала разрабатывать переломанные руки и ногу. Ей порой казалось, что Варька не Колина сестра, а ее – так близки они стали теперь.
Юля усмехнулась, присев на диван перед телевизором. Она вдруг вспомнила сегодняшний звонок Лили, Вариной близкой подруги. Та, так и не угомонившаяся с возрастом, не обуздавшая свою дикую энергию и сумасшедший темперамент, громогласная и азартная, вдруг решила, что хватит Варваре себя хоронить, и взялась устраивать ее новую «нормальную» жизнь. Подумать только… Ведь так и сказала – нормальную! Юля поначалу лишь усмехнулась в ответ, а когда сообразила, что Лилька не шутит, удивленно спросила:
– Боже мой… Лилечка, ты что, спятила?
– Почему это? – громко оскорбилась подруга.
– Как это – почему? Ты сама подумай! Ну? Напряги мозги, врач все-таки… Как ты себе это представляешь? И почему нормальную? Варька что, сейчас ненормально живет?
– Ты еще спрашиваешь! – возмутилась неугомонная Лилька.
– Да ты сама подумай-то, – хотела вразумить ее Юля, – она сейчас лишь немножко успокоилась, работает, восстанавливается после перенесенных травм. Сама знаешь, только теперь хоть иногда стала улыбаться… Ведь есть прогресс?
– Прогресс-то есть, – согласилась Лиля, – но я голову даю на отсечение, если мы ей не поможем – она так и состарится одна, без радости и счастья!
– Ну что ты несешь? – тут уж и спокойная Юля стала выходить из себя. – А дети? Разве это не самое большое счастье для женщины?!
– Да счастье, конечно, спору нет, но ведь дети взрослеют, растут, становятся самостоятельными, поэтому женщине обязательно нужен рядом человек, с которым не страшно состариться. И человек этот, прошу заметить – мужчина!
Очень довольная своими умозаключениями Лилька громко захохотала, а Юля, помолчав, тихонько проговорила:
– Знаешь, Лилечка, я тебе так скажу… Конечно, в общем-то, ты права. Другое дело, что я сомневаюсь в результате твоих хлопот и стараний. Но если у тебя получится что-нибудь, если ты сможешь изменить жизнь Вари – я буду счастлива за нашу подругу.
Лиля радостно хмыкнула и спросила прямо в лоб:
– Да? Значит, и помогать будешь?
Юля пожала плечами, забыв, что Лиля ее не видит:
– Ну а что ж мне еще остается делать? Ты мне выбора не оставляешь. Как говорится, чем смогу – помогу!
– Отлично! – Лиля, добившись своего, быстренько закруглилась: – Ну, все, прощай, подруга. Побегу, жизнь бьет ключом…
Положив трубку, Юля в тот вечер еще долго сидела, размышляя о превратностях судьбы. Ну что ж… Дай бог, чтобы Лиля помогла Варьке выкарабкаться из этой страшной пучины горя, слез и отчаяния.
Дай бог… Хотя верится с трудом.
Глава 7
Паша Ковалевский родился в глухой Воронежской деревушке.
Деревня – крохотная, в одну улицу, запомнилась ему только тем, что там куры ходили прямо по дороге, телят пасли сразу за домами, а единственным транспортом, ежедневно раздирающим слух деревенских поселенцев, был отцовский мотоцикл, на котором тот, колхозный парторг, каждое утро уезжал на центральную усадьбу колхоза, а вечером возвращался домой. Отец – сначала комсомольский вожак, потом партийный чиновник – был человеком хоть и несговорчивым, прямолинейным и довольно резким, но прекрасно знающим, где и что можно сказать, а где лучше вообще промолчать. Он умел вовремя отвернуться, чтобы не подвести вышестоящего, и вовремя подать руку, чтобы поддержать партийного вожака. Это умение чувствовать конъюнктуру, в общем-то, и помогло сделать отцу карьеру в те застойные годы, когда добросовестные и ретивые партийцы ценились на вес золота. Мама же, не в пример отцу, образования совсем не имела. Поначалу, закончив школу, работала в телятнике, а позже, выйдя замуж за знаменитого комсомольского вожака, всю жизнь оставалась домохозяйкой. Мама всегда старалась быть незаметной, и главное, чего она больше всего хотела, так это угодить своему руководящему мужу. Мягкая, добрая и тихая, сына Павла, рожденного сразу после замужества, она обожала, жила его успехами и победами. А побед у Паши набиралось немало.
Родиться-то он родился в глухой деревне, но позже, когда подоспела пора идти в школу, его отец уже дослужился до «чинов известных», и они радостно перебрались в большой и цветущий Воронеж. Здесь отец, дабы не отстать от местных, уже глубоко укоренившихся на этой плодородной земле чиновников, и «не ударить в грязь лицом», устроил шумное новоселье в предоставленной ему казенной квартире; со временем накупил импортных гарнитуров и, посоветовавшись с нужными людьми, отдал подросшего сына в лучшую городскую школу. Отец так ретиво взялся исполнять партийный долг, что первое время приезжал домой только переодеться да вздремнуть часа три. Думать о жене и сыне ему было недосуг, нужно было оправдывать оказанное партией и правительством доверие. Иногда, конечно, он все же вспоминал, что у него порастает сын, но по-настоящему все-таки отца волновала только школьная успеваемость, а уж чем Пашка занимается во внеурочное время, как и с кем проводит свободное время, он и думать не хотел. Не до того ему было… Но об этом позаботилась мама, старавшаяся дать единственному любимому ребенку все самое-самое. Видя, что мужу сейчас не до них, она, преодолев природную робость, сама отвела сына в Центральный дворец пионеров, где Павел сразу с радостью записался в несколько кружков и секций. Смелый и не по годам развитый мальчишка с удовольствием занимался карате, очень модным в те времена, шахматами, показывая в них отличные результаты, и даже пел в городском хоре, где один из ведущих педагогов громко восторгался его не по-мальчишески крепким и правильным голосом. Мама, Людмила Александровна, бесконечно гордилась своим одаренным сыном, а Павел, нисколько не обращая внимания на ее восторги, азартно и увлеченно отдавался любимым занятиям. Для него существовал только один критерий: нравится или не нравится. Если ему нравилось то, чем он занимался, мальчишка готов был горы свернуть, но обязательно стать лучшим, а вот если не нравилось, то никакие уговоры и доводы не могли его заставить прийти на занятия.
Подрастая, Паша все чаще стал задумываться о том, что такое счастье.
Поводом к таким неожиданным для подростка размышлениям стали его наблюдения за жизнью мамы. Он видел и чувствовал, что, несмотря на то что у нее было все, что только может быть у жены партийного работника, мама не производила впечатление счастливого человека. Она редко смеялась, не любила наряжаться, часто сидела задумавшись, глядя в одну точку. Интуитивно мальчик стал рано понимать, что счастье не в работе, не в большой квартире и уж точно не в деньгах и достатке. Он прекрасно видел, что маме не просто скучно или неинтересно сидеть дома, он чувствовал, что именно отсутствие отцовского внимания делает ее несчастной. Однажды, придя со школы, он, взглянув на мать, сразу понял, что она недавно плакала.
– Мам?! Ты чего? Случилось что?
Женщина, не ожидавшая такого прямого вопроса, подразумевающего такой же прямой ответ, смутилась и покраснела:
– Да что ты, сыночек, ничего такого не произошло… Не обращай внимания.
Но Павел, вдруг рассердившись то ли на себя, то ли на нее, то ли еще на кого-то, насупился и довольно резко ее остановил:
– Перестань, мама! Я не ребенок уже! Мне скоро пятнадцать лет. Я вижу, что ты расстроена, и знаю, что ты часто плачешь и что сегодня тоже плакала… И не говори мне, пожалуйста, что все в порядке.
Людмила Александровна опустила глаза:
– Ой, да ты все неправильно понял.
Павел поджал губы, чтобы не сорваться:
– Мама!
Мать всхлипнула и прошептала:
– Ладно, ладно… Не сердись, дорогой мой… Я вижу, что ты совсем взрослый уже, но сказать мне правда нечего. Сыночек, ничего серьезного, просто плохо себя чувствую.
Павел понимал, что это конечно же ложь во спасение спокойствия в семье, но решил не давить на мать и сказал только:
– Если тебе плохо, что-то болит, почему к доктору не идешь? Вызови, наконец, врача домой, лечись или отцу скажи, он сам тебе врача самого лучшего пришлет.
– Конечно, конечно, не волнуйся, – засуетилась мама, обрадованная тем, что сын не стал разбираться дальше, – схожу в поликлинику обязательно. Завтра и схожу.
Чуть позже, когда сын уже сидел за обеденным столом, Людмила Александровна, поставив перед ним тарелку ароматного борща, ласково поцеловала своего мальчика в макушку:
– Ах, сынок, сынок… Вырос ты быстро! Как быстро! Вот уж годы бегут… Заботливый ты стал, внимательный! Дорогой мой…
И тут, сам не понимая почему, Пашка вдруг почувствовал, как в горле встал ком, а на глаза предательски навернулись слезы. Он резко обернулся и совсем как в далеком детстве обнял мать за худенькие плечи:
– Мам, ты только не плачь больше! Ладно? Не плачь! Я тебя в обиду никому не дам! Слышишь?
Людмила Александровна, не скрывая покатившиеся по лицу слезы, прошептала, кивая:
– Слышу, милый мой! Спасибо тебе. Мне жить станет легче только от мысли о том, что есть защитник у меня, опора в старости.
С того времени отношения матери и сына стали гораздо теплее и ближе. Они могли, сидя по вечерам на кухне, о чем-то поговорить, обсудить фильм или просто посудачить о родственниках и знакомых. Странно, но чем ближе становились мать и сын, тем все больше и больше отдалялся от них отец. Он, все время пропадающий в обкоме партии, дома появлялся редко, даже по праздникам чаще всего отсутствовал, а когда и приезжал домой, то молча ужинал, уткнувшись в какую-нибудь газету, смотрел телевизор, чаще всего новости, или работал в кабинете. С сыном отец обращался как с равным, поучать его не брался, но и откровений никаких, конечно, не допускал. Хотя отец был суров и скуп на ласку, он все же не скрывал, что ему приятны Пашкины победы и достижения. Глядя на кубки, выставленные на полках, и наградные медали, любовно развешенные матерью на стенах, отец удовлетворенно покряхтывал и, жмурясь, словно кот на масленицу, довольно говорил:
– Молодец, сын! Молодец! Фамилию нашу не позоришь! Мне за тебя не стыдно, и матери приятно! Так держать!
Павел и вправду имел в спорте поразительные успехи, в шестнадцать лет он уже имел первый взрослый разряд, выступал за город, область. Правда, справедливости ради надо сказать, что карате не стало его единственной любовью. Он с такой же страстью и увлечением занимался шахматами, показывая неплохие результаты. Обожал музыку, очень прилично играл на гитаре. Вот в школе, конечно, звезд с неба не хватал, но все же учился стабильно, без троек. Как-то на родительском собрании классный руководитель сказал, что основной чертой его характера является порядочность, и это было совершенно точно подмечено. Пашка вырос честным, добрым и справедливым – порядочным человеком!
Годы шли. Время неумолимо бежало…
Пашка взрослел и становился красивым, высоким, совсем взрослым. Поступив в Воронежский университет на физмат, он так очаровал своими талантами всех факультетских девчонок, что они ходили за ним гурьбой. А он, увлеченный учебой, новыми друзьями, спортом, казалось, их и не замечал. Однако жизнь берет свое…
Однажды зайдя в старый корпус, где давно и прочно обосновался филологический факультет, Павел был просто сражен таким средоточением в одном месте красоты, грации и элегантности. Как известно, у нас на филфаках учатся преимущественно одни девушки, недаром повсеместно этот факультет называют факультетом невест. Даже забыв поначалу, зачем он сюда зашел, Пашка, словно зачарованный, стоял посреди широкой центральной лестницы, вертя по сторонам головой и замирая от восторга. Девушки, спускаясь по лестнице, обходили его, удивленно поглядывая на растерянного красивого молодого человека. Некоторые из них, случайно наткнувшись на него, громко выражали свое неудовольствие, другие, старательно обходя, с интересом разглядывали, третьи – хитро подмаргивали и озорно хохотали. Пашка, раскрасневшись, наконец, пришел в себя и, резко обернувшись, буквально налетел на девчушку, стоявшую у колонны в обнимку с огромной книгой. Та, не ожидавшая этого, покачнулась, но, к счастью, удержалась на ногах, зато книга, выпавшая из рук, покатилась по лестнице вниз, жалобно шелестя пожелтевшими от времени страницами. Девушка, всплеснув руками, кинулась за книгой вниз, стараясь подхватить ее как можно скорее, Павел же, судорожно вздохнув, так и остался стоять на верхней ступеньке, с ужасом наблюдая, как книга катится все дальше и дальше, теряя страницы и громко хлопая по ступеням твердой кожаной обложкой. Ему казалось, что этот кошмар, превративший его в посмешище, никогда не закончится. Но, как говорится, всему есть начало, и всему есть конец…
Девчушка, наконец подхватившая книгу у самого основания лестничного пролета, медленно выпрямилась и, свирепо глядя на него снизу вверх, грозно двинулась прямо на Павла. Тот, вовремя сообразивший, что находится не на своей территории, сразу поднял руки, показывая тем самым, что виноват и готов к наказанию. Но на девушку эта его шутка никакого действия не произвела. Поднявшись по ступенькам, она, зло взглянув на молодого человека, громко сказала:
– Эй, ты… Чего встал на дороге?! Что ты улыбаешься как болван?! Тебя что, извиняться не учили? Пошел вон отсюда!
Пашка, совершенно оторопев от такого напора, лишь пожал плечами и, пытаясь обратить все случившееся в шутку, робко и примирительно улыбнулся:
– Да ты что? Я ж не специально. Ну чего ты кипишь? С каждым бывает… Извини.
Но девушка явно не хотела принимать извинения, и, сверкнув глазами, лишь прошептала:
– Фу! Шут гороховый!
Повернувшись, она быстро шагнула вперед и вскоре скрылась за поворотом коридора, убегающего в глубь старого университетского корпуса.
Вот так бывает…
Вроде бы и не сделал ничего ужасного, а на душе так противно и гадко, что выть хочется! Поникнув головой, молодой человек постоял еще какое-то время, собираясь с мыслями. Так и не придумав ничего такого, что могло бы в корне изменить сложившуюся ситуацию, расстроенный Павел вышел на улицу.
Город жил своей будничной жизнью.
Кто-то спешил на работу, кто-то на свидание, кто-то на вокзал… Кто-то смеялся, кто-то плакал… И никому во всем мире не было в ту секунду дела до молодого человека, стоящего у центрального входа в корпус филологического факультета.
Отчего-то Пашке стало очень грустно и муторно, на душе скребли кошки. Он хмуро оглянулся вокруг. Через дорогу шумел своими знаменитыми музыкальными фонтанами большой сквер, совсем рядом жила привычными заботами главная городская площадь во главе с монументальным зданием воронежского обкома, того самого, в котором много лет заседал его отец.
Жизнь шла своим чередом.
И ничего: ни Пашкины огорчения, ни чьи-то беды и проблемы – ничего не могло остановить ее бег. Вздохнув и расправив плечи, Павел медленно двинулся в сторону главного корпуса, туда, где обитал его родной физфак.
