Ирина Мартова
Ничья
© И. В. Мартова, 2022
© ИД «ИМ МЕДИА», 2022
* * *
К чистому грязное не пристанет.
Русская пословица
Вместо предисловия
Восход еще не окрасил спящие небеса.
Редкие розовые всполохи изредка мелькали то там, то тут, нежно целуя темную кромку горизонта. Едва проснувшееся солнце кинуло горсть первых зарниц, торопясь оповестить мир о близости утренней зари. Алое зарево опасливо растекалось по серому небу, раздвигало похожие на дымку прозрачные облака и настороженно касалось темнеющего края…
Восход медленно, но верно, приближался. Небо, наконец, посветлело, заалело и мгновенно стало цвета чистейшей лазури.
Девушка осторожно вышла из монастырских ворот. Глядя под ноги, торопливо добралась до опушки леса. Едва сдерживая колотящееся сердце, присела на поваленное дерево. Оглянулась.
Позади высился древний монастырь. Его выбеленные стены казались суровыми и неприступными. Впереди виднелось большое село. А где-то там, за лесом, раскручивая серпантин дорог, прятался огромный город.
Вздохнув, она несмело стянула с головы платок, крепко повязанный по многолетней привычке, распустила косу и, тряхнув длинными, рассыпавшимися по спине, волосами цвета спелой пшеницы, неспешно побрела по вьющейся среди полей дороге.
Пошла вперед, к людям, к самой себе.
К той себе, забытой и заброшенной. Ничьей.
Глава 1
Школьный звонок прозвенел радостно и задорно. И тотчас по школьным коридорам понеслись сотни детских ног, спешащих вырваться на волю.
Елизавета Алексеевна, учитель домоводства, устало повела плечами. Шесть уроков подряд, несмотря на двадцатилетний стаж работы, даются нелегко. Она собрала со стола образцы кружевных воротничков, аккуратно смотала брошенные на столах клубки ириса и других ходовых ниток, на которых школьницы осваивали технику плетения кружева. Разложила крючки по соответствующим номерам в специальные шкатулки и огляделась.
Ее кабинет домоводства считался в районе образцовым. На семинарах и выездных педсоветах гости обязательно приходили сюда, чтобы полюбоваться плодами ее умелых рук.
Чего тут только не было… На демонстрационных планшетах она объясняла методику плетения кружев, вязания носков и кофт, вышивания гладью, крестиком, лентами и бисером. Отдельный стенд показывал виды кружев, плетению которых она обучала девочек. Здесь были представлены и вологодские, и елецкие, и вятские, и михайловские кружева. Но больше всего Елизавета любила кружево, выполненное коротким крючком: ирландское, венецианское и немецкое. Она могла столько о них рассказывать, что порою даже сама себя останавливала, боясь наскучить своим ученицам.
Чуть поодаль, на самодельных сундуках, лежали лоскутные одеяла. Техника лоскутного шитья была обязательной в ее собственной программе обучения. Модный ныне пэчворк, издавна применяемый нашими бабушками, преображал и украшал любую домашнюю вещь и утварь: и салфетку, и одеяло, и покрывало, и полочку.
Елизавета Алексеевна гордилась своими ученицами. Она никогда не задумывалась о том, что их успехи – результат ее неустанного труда, терпения и мастерства Зато постоянно и повсеместно говорила о своих воспитанницах, как о больших мастерицах, труженицах и хозяюшках.
В школе Елизавету любили. Школьницы, понятное дело, ходили за ней табуном. На уроках считали каждую минуту, надеясь, что очередной звонок задержится или баба Лена, которая уже лет двадцать нажимает на кнопку звонка в школе, опоздает или задремлет.
Елизавета Алексеевна, разложив все по местам, наконец, собралась, занесла журнал в учительскую и, кивнув на прощание коллегам, вышла из школы.
Апрель, веселый обманщик, непоседа и насмешник, заканчивался. Он, как всегда переменчивый и легкомысленный, принес немало сюрпризов в нынешнем, и без того неспокойном году. Не зря в народе апрель как только ни величали: и водолей, и березень, и снеголом, и моросей… Это все о нем, легкокрылом, неосмотрительном и неразборчивом весеннем месяце.
Но, как бы то ни было, все громче звучала мелодия весны. Апрель – ее вестник и добрый посыльный. Без устали поющий о торопящихся домой птицах, просыпающихся деревьях и о реках, яростно срывающих ледяной покров.
Елизавета неторопливо шла по селу. Ей, больше двадцати лет живущей в Александровке, все казалось не просто до боли знакомым, а родным-роднехоньким. Все она знала, все любила, все помнила. И куст черемухи за сельмагом, который школьники посадили ко Дню победы, и желтый одноэтажный дом, ставший крошечным филиалом районного краеведческого музея после того, как студенты во время практики раскопали здесь древнее жилище с кучей битых глиняных горшков и других артефактов.
Чуть поодаль высился сельский совет. В одноэтажной Александровке это большое здание казалось чужеземным монстром, но делать было нечего. Начальства вдруг оказалось так много, что старого здания уже не хватало.
За сельсоветом расположилась родная школа. Дальше по улице – рынок, куда на выходных съезжается вся округа. За большим перекрестком – кузница, слесарные мастерские. А за селом – бывшие колхозные фермы, ныне взятые в аренду местным фермером, и еще река. Широкая, полноводная, обильная. Глубокая, с отлогими берегами, поросшими камышом и осокой. Место паломничества сельских мужиков с удочками, тайных встреч, долгих бесед, горестных воздыханий и отчаянных признаний.
Неширокие сельские улицы разбегались от центральной площади, как лучи солнца, в разные стороны. Их в селе было немало: двенадцать, не считая отростков-переулков, больших перекрестков и круглой центральной площади.
Но главным украшением Александровки до сих пор считался, как и двести лет назад, высокий храм с колокольней. Ему повезло больше, чем другим старым храмам округи: его не разграбили в революцию, не разрушили в годы войны и не отдали на поругание неугомонным активистам в лихие девяностые.
Елизавета медленно прошла по переулку и свернула в сторону леса. Там, прямо у околицы, стоял небольшой домик в три комнатки. Дом Елизаветы не отличался модными ныне большими площадями и размерами. Но она его любила так, что даже имея возможность переселиться в другое место, все равно осталась бы в своем маленьком, чистеньком и удобном домике.
Дом Елизаветы казался сошедшим с обложки журнала. Мастерица на все руки, она сама его выбелила, выкрасила, заказала районным мастерам резные ставеньки, на крышу дома поставила флюгер в виде золотого петушка. Забор, обновленный в прошлом году приезжим плотником, сама перекрасила, как и ставни, в лазоревый цвет.
Елизавета открыла калитку.
Двор ее дома, конечно, уступал другим сельским дворам. Да это и не удивительно. Все одна и одна. Без мужских рук много не сделаешь: тяжесть не поднимешь, крышу сарая не заменишь, замок не починишь. Тяжело каждый раз чужих мужиков нанимать. Платить, уговаривать, настаивать, ругаться…
Но и это не главное. Мужики, они ведь создания увлекающиеся, как пчелы на мед летят, завидев красивую да одинокую женщину. Кажется им, если баба одна живет, значит, есть чем полакомиться. То один пристает с намеками, то другой норовит за руку схватить, то третий облизывается, словно кот на сметану.
Издавна повелось, что в селах да деревнях недолюбливают незамужних и самостоятельных женщин, не привечают, не дружат, не приветствуют, но к Елизавете за столько лет никакая грязь не прилипла. Сельские бабы видели ее честность, порядочность да старание, ценили трудолюбие да мастерство. Забегали к ней часто, спрашивали совета, делились новостями, просили помощи, жаловались на мужей и детей.
Елизавета умела ненавязчиво пожурить, ласково укорить, неназойливо поучить и тактично посоветовать. Местные кумушки, довольно улыбаясь, уходили из ее маленького ухоженного домика успокоенными и ободренными.
Елизавета прошла к дому, но тут баба Марфа, стоящая за плетнем, окликнула ее:
– Лизок, ты нынче рано. Что, ушли твои ученицы на каникулы?
– Нет, бабуль, – Лиза усмехнулась, подошла ближе, – рано на каникулы. Вот май отучимся, тогда и на каникулы пойдем с чистой совестью.
Бабе Марфе в этом году исполнилось восемьдесят восемь, но возрасту она не поддавалась. Каждый день выходила во двор, кормила кур, разговаривала с собакой, сидела на лавочке возле двора, разглядывая проезжающие машины.
– Эх, не там мы поселились, – сетовала в разговоре с невесткой. – Жаль, на краю села живем. Народу тут мало ходит, не с кем посудачить, побалагурить.
– Мама, вы бы пошли полежали, – озабоченно морщила лоб веселая и озорная Ольга.
– Успею належаться, – отмахивалась неугомонная баба Марфа. – Вот помру, тогда буду себе в гробу лежать. А пока ноги ходят, мне с людьми говорить охота. А охота, милая, пуще неволи, так и толкает, так и берет за душу!
– Нет на вас угомону, – изумленно качала головой Ольга. – Ну, идите на базар. Там народу видимо-невидимо, наговоритесь на месяц вперед!
Ольга с Лизой крепко дружили. Двадцать лет прожив бок о бок, трудно не общаться, а вот подружиться не каждый способен. Соседи ведь тоже разные бывают: то землю делят, то урожай, то мужиков. То дети яблоки воруют, то собака слишком громко лает, то соседские куры забрели в огород.
Елизавета с Ольгой вместе прошли огонь, воду и медные трубы. Они и детей Ольги сообща выхаживали после ковида, и бабу Марфу в больницу на «скорой» возили, и картошку вместе сажали по очереди: сначала Ольге, потом Лизе. И дом вместе белили, и урожай делили поровну.
Ольга жила трудно. Большая семья держалась на муже, но тот утонул в реке лет пять назад, оставив на Ольгу престарелую мать и троих маленьких детей. Вот тут Елизавета и показала характер: день и ночь сидела то у постели рыдающей Ольги, то возле ее свекрови, лежащей с сердечным приступом. Все заботы взяла на себя: стол поминальный накрывала, детей кормила-поила, пока женщины приходили в себя. Родней-родного стала она своим соседям, и те, оценив ее бескорыстную помощь и отзывчивое сердце, стали еще больше любить Елизавету, в шутку называя ее между собой палочкой-выручалочкой.
Жизнь в селе легкой не бывает. В любое время года работы хватает. Встают хозяйки затемно, ложатся поздно, но не жалуются. Живут себе, радуются. Да и зачем жаловаться-то? Каждому свое. А свое любить надо.
Глава 2
Поздний вечер давно наступил.
Тихие сумерки подкрались незаметно, осторожно затемнили небо, добавили серости сгустившемуся воздуху, погрузили мир в полумрак, а затем и в полный сумрак.
Елизавета спешила довязать обещанную Ольге кофту. Она искренне жалела соседку, давно ставшую близкой подругой: денег у них сроду не водилось, а одеваться ей, еще не старой и симпатичной женщине, хотелось.
Как бы судьба ни била, ни трепала, а страсть к жизни дает свои ростки, пробивается сквозь горе и мрак, оживляет стремления и желания. Хочется и кофточку, и платье, и туфли, а когда денег нет, изощряешься, как можешь. Женщина всегда остается женщиной.
Ольга, несмотря ни на что, держала хвост трубой. Ни в чем не хотела отставать от коллег, и время от времени просила Лизу то связать новую кофту, то вышить воротничок к платью, то украсить аппликацией подол юбки.
Лиза устало повела плечами и глянула на часы. Без двадцати двенадцать. Поздно. Дремота голову крутит, но и рукоделие бросать не хочется, осталось-то всего ничего: рядков шесть, и кофта готова.
Вздохнув, Лиза решительно принялась за дело. Закончив, наконец, работу, с трудом выпрямила спину. Усмехнулась. Довязать-то довязала, а собрать изделие хватит ли сил? Прошла по комнате, постояла у окна, озорно подмигнула своему отражению в оконной раме.
Достала шкатулку с нитками, сшила все детали, разгладила, обдав паром, чтобы швы не топорщились, и с удовлетворением посмотрела на результат.
«Ну, что ж. Не зря сидела!»
Умываясь, Елизавета мимоходом бросила взгляд на свое отражение, мелькнувшее в зеркале. Остановилась, подошла ближе, с интересом рассматривая себя нынешнюю. Недовольно сморщившись, прикусила губы.
– Ну и ну. – вздохнула она.
Годы берут свое. Берут, проклятые. Давно исчез юношеский блеск больших глаз. Откуда ни возьмись, появились крошечные, пока малозаметные, морщинки, именуемые в народе «гусиными лапками», пропала округлость щек, как рукой сняло вечный легкий румянец. Лицо стало бледнее, скулы заметнее, и только глаза не выгорели, не полиняли, сохранив редкий и очень насыщенный синий цвет, какой обычно бывает у полевых васильков, барвинков или клематисов.
Елизавета усмехнулась, вспомнив, как в детстве стеснялась этой небывалой синевы глаз, пыталась смыть ее, намыливая глаза мылом несколько дней подряд.
Сорок лет, которые исполнились нынешней зимой, женщину не пугали. Да и чего бояться? Уж она-то знала, что бояться надо другого. А годы. Они ведь только то, что мы сами хотим в них видеть.
Для кого-то годы – богатство, для кого-то – наказание, для кого-то – обуза. Лизе возраст не мешал. Конечно, будь она помоложе, может, по-иному распорядилась бы своей жизнью, но ведь былого не изменишь. Не вернешь.
– Да. Стареешь, Лизок, – грустно подмигнула она своему отражению. – Ну, ничего. И это пройдет.
Очень хотелось спать. Но стоило коснуться щекой прохладной подушки, как в окно стукнули. Только Ольга умела так остро и звучно два раза ударить по стеклу, что звук этот, в точности похожий на барабанную дробь, давно стал их условным знаком.
За много лет Лиза привыкла, что соседка может в любую минуту примчаться к ней, но такие поздние посещения случались довольно редко и, как правило, по невеселым поводам.
Испуганно вскочив, она в темноте с трудом попала босыми ногами в тапочки и опрометью кинулась на веранду. Оттянув задвижку, поспешно отворила дверь.
– Что такое?
Ольга, невысокая худая женщина со смоляными волосами, проворно шагнула в дом, скинула туфли и прошлепала босиком по крашеным половицам в горницу.
– А ты спишь, что ли?
Лиза, шагая за ней следом, недоуменно перевела взгляд на настенные ходики.
– Вообще-то, десять минут второго.
– Не десять, а пять, – хмуро поправила Ольга.
– Ну, пять, – безропотно согласилась Елизавета. – Чего не спишь?
Ольга отодвинула стул, села и, погладив рукой вышитую гладью скатерть, подняла на подругу усталые глаза.
– У тебя есть выпить?
Удивленная Елизавета достала из буфета графинчик с домашней наливкой из синей сливы и молча поставила перед соседкой.
– И рюмки давай, – одобрительно кивнула Ольга.
Елизавета озадаченно глянула на подругу, но, ничего не спрашивая, спокойно достала с полки две рюмки, сходила на кухню за куском холодного мяса, порезала его, положила на большую тарелку хлеб, соленый огурец и поставила все это перед Ольгой.
– Ну?
– Садись, Лизка. Давай выпьем, – вздохнула Ольга.
Елизавета, глазом не моргнув, открыла графинчик, налила в рюмки отливающей желтым наливки и невозмутимо спросила:
– А повод-то можно узнать? Что ты отмечаем во втором часу ночи?
– Вот нет второй такой! За это и люблю тебя, – обняла ее за плечи Ольга.
Лиза привыкла ко всякому, поэтому лишь повела плечом.
– А все-таки… За что пьем?
– Не помнишь, значит? Забыла. – Ольга вдруг сжалась, сгорбилась, всхлипнула. – Пять лет нынче, как Вовка мой сгинул.
Елизавета похолодела: «И впрямь! Как же я могла забыть?»
Пять лет назад муж Ольги, отправившийся на подледную рыбалку, утонул, попав в полынью. Лед, ставший уже хрупким и пористым, не выдержал, треснул и раскололся, увлекая в образовавшийся омут взрослого большого мужчину. Его долго искали, а нашли только когда ледоход вскрывшейся реки выбросил его истерзанное крупными льдинами тело в пяти километрах от села.
– Ну, все, все, – Лиза обняла плачущую подругу. – Будет тебе сердце-то рвать! Забыла я, прости. Что ж. Давай помянем Владимира, хороший был человек. Добрый и щедрый.
– Правду говорят, первыми уходят самые лучшие. Слышала такое? – Ольга взмахнула мокрыми ресницами.
– Слышала, – опустила голову Елизавета. – Правда ли, нет – не знаю. Но примеры этому есть. И немало.
Они долго сидели молча.
– А ты специально до ночи ждала или сама тоже позабыла? – Лиза, наконец, решилась нарушить тишину.
– Не поверишь, я как разведчик, – отозвалась Ольга. – В собственном доме как в тылу врага. Не забыла, но не хотела свекрови напоминать. Она и так уже слаба становится, годы-то вон какие! Вот и ждала, когда Марфа уснет и дети угомонятся. А потом опять сразу не могла уйти, боялась, что тесто убежит. Завтра хочу пирогов напечь, придешь?
– Приду, – Лиза лукаво прищурилась. – Только уже не завтра, а сегодня. Скоро светать начнет. Еще будешь наливку или спать пойдем?
– Лучше спать, – усмехнулась Ольга. – Не люблю я это дело, голова потом болит.
– Это точно, – кивнула Лиза. – Но ведь настроение получше стало?
– Да не то что получше. Просто так положено – вспоминать с рюмкой. Не нами придумано, не нам отменять. Ладно, пойду. И ты ложись, – Ольга пошла к двери и обернулась. – У нас, похоже, новые сельчане объявились.
– Да? – удивилась Елизавета. – Какие сельчане?
– В сельсовете сегодня оформляли дом для беженцев. Вон тот. Который прямо возле перекрестка стоит. Его летом сельсовет купил для своих нужд, а теперь видишь, что творится, вот беженцам и отдают. Надо ж людям помочь.
– Да, мир перевернулся, – Елизавета задумчиво поглядела в сумрачное небо. – Бедные люди. Много их?
– Пока одна семья, но большая. Мужчина и четверо детей. Мал мала меньше.
– Один и четверо детей? – Лиза изумленно округлила глаза. – Ого! А жена?
– Нету. Почему, точно не знаю. Вроде погибла. Спрашивать неудобно было, сама понимаешь, у людей и так горе горькое.
– Конечно, зачем спрашивать. Зато теперь наши бабы оживут. Мужчина свободный – редкость в нынешнее время.
– Ты спятила, Лиз? – хмуро глянула на нее Ольга. – Не такой уж он и свободный, четверо детей – не шутка. Попробуй подними их всех.
– Перестань, – отмахнулась Лиза. – Наши бабы все могут. Если любовь случится – горы свернут!
Они еще постояли, поболтали. Наконец, Ольга, махнув рукой на прощание, пошла к калитке. Елизавета, проводив ее взглядом, еще долго стояла у открытой двери, глядя в бесконечное темное небо, где сверкали тысячи далеких звезд. И почему-то она, любуясь этой ночной красотой, вдруг подумала о мужчине, которому, наверное, и на небо-то смотреть некогда.
Вздохнув, Лиза захлопнула дверь и отправилась спать.
И правильно. Утро вечера мудренее.
Глава 3
Май, наконец, дождался своей очереди. И, едва часы пробили его черед, сразу пустился наводить свои порядки.
Смешливый проказник, предвестник лета, забияка и волшебник, громовержец и шутник. Это все о нем. А еще он искусный художник и щедрый сеятель, капризуля и привереда, причудник и садовник.
В селе май любили все, от мала до велика, но по разным причинам.
Крестьяне готовились к посевной, по полям забродили трактора. Целыми семьями жители выходили в огороды, обихаживали сады, обрабатывали деревья. В народе не зря говорили, мол, пришел май – только успевай да не зевай.
Дети любили этот месяц совсем за другое: с нетерпением ждали каникул, летнего безделья, купания в реке, походов в лес, веселых вечеров у костра.
А для учителей май – пора, пожалуй, самая сложная и ответственная, ведь впереди конец учебного года, проверочные и контрольные работы, переводные испытания и, самое главное, выпускные экзамены.
Школа гудела, как разбуженный пчелиный улей. Еще шли уроки, еще объяснялись новые темы, но уже готовился экзаменационный материал, составлялись графики контрольных работ. А в школьном саду уже вовсю работали ученики младших классов: готовили грядки к посеву, очищали клумбы и белили стволы деревьев.
Елизавета, у которой не было в этом учебном году классного руководства, все свободное внеурочное время проводила с малышней в школьном саду. Вместе с учителями начальной школы они старались занять детей: учили их правильно работать с граблями, лопатами, обрезать деревья, показывали разные семена.
В общем, работа кипела, и ее хватало всем.
Сегодня Елизавета с девчонками из второго «А» выбирала место для клумбы, где хотела посадить кусты георгинов. Предложения сыпались одно за другим: кому-то хотелось соорудить клумбу возле школьной калитки, кому-то – под окнами своего класса или посреди большого сада.
Лиза добросовестно выслушала всех, но предложила посоветоваться с завхозом, которая стояла неподалеку. Девчонки дружной гурьбой кинулись за советом к завхозу, а Елизавета, поправляя выбившуюся прядь волос, обернулась в сторону школьной ограды и заметила там девочку, которая робко и внимательно наблюдала за ними.
Лиза удивленно отметила, что девочка ей не знакома. В селе только одна школа, поэтому все дети, достигшие школьного возраста, учились только здесь, и учителя, волей-неволей, конечно, знали всех детей хотя бы в лицо.
Вернувшиеся второклассницы на некоторое время отвлекли Елизавету, но через несколько минут она снова обернулась туда, где стояла маленькая незнакомка. Что-то ее зацепило: то ли робкий взгляд малышки, то ли ее отрешенность, то ли что-то трудно объяснимое, но мгновенно уловленное опытным женским взглядом.
Девочка все стояла за школьным забором, вцепившись в железные прутья. Встретившись взглядом с Елизаветой, она не убежала, но потупилась, сжалась.
Не в силах справиться с любопытством, учительница решительно подошла к забору и внимательно присмотрелась. Сердце дрогнуло: девочка была одета не очень опрятно, теплая кофта не застегивалась, а платьице, видневшееся из-под кофты, оказалось измятым и чуть надорванным по подолу. На босых ногах ребенка Лиза заметила резиновые сапоги слишком большого размера.
– Ты кто, милая? Как зовут тебя? – ласково улыбнулась она.
Девочка несмело глянула на нее и прошептала:
– Лиза.
Елизавета от неожиданности чуть не поперхнулась глотком воздуха, вдохнув его слишком много.
– Да ты что? Какой сюрприз. И меня зовут Лиза.
– Правда? – девочка робко переступила с ноги на ногу.
– Правда, – Елизавета наклонилась к ней. – А что ты там стоишь? Иди к нам.
– Нельзя, – девочка испуганно отступила на шаг назад.
– Почему, Лизонька?
– Дядя запретил заходить на школьный двор.
– Дядя? – Елизавета озадаченно нахмурилась и обеспокоенно оглянулась на учениц. – Девочки, не разбегайтесь. Подождите минуточку, я сейчас вернусь. – Она прислонила грабли к дереву, вышла за калитку. – Почему дядя? Ты с кем живешь?
– Чужим нельзя ничего рассказывать. Это опасно, – девочка настороженно сдвинула светлые бровки.
– Правильно. Ну, а сколько тебе лет, скажешь?
– Восемь.
Елизавета пристально посмотрела на ребенка. Лицо бледное, худенькое. Белые, словно лен, волосы заплетены в две косички. Руки плохо вымыты, ногти не подстрижены.
– Лизонька, а ты где живешь? Почему в школу не ходишь? И одета не по сезону, прохладно еще все-таки.
– Живу там, за перекрестком, – девочка застенчиво пожала плечами. – В сером доме с большой трубой. А в школу меня еще не записали.
И тут до Елизаветы дошло. Она вспомнила рассказ Ольги про семью беженцев.
– Мне кажется, я знаю, откуда ты, – она ласково погладила девочку по голове. – Что ж. А ты не бойся меня, я – учительница. А вон те девчонки – мои ученицы. И мне кажется, мы уже не совсем чужие с тобой, правда? Ты знаешь, как меня зовут и где я работаю. А живу я тоже за тем большим перекрестком, только еще ближе к лесу. Самый последний дом с голубыми ставнями – мой. Запомнишь?
– Запомню, – смущенно отозвалась девочка.
– Ну, и отлично. Если захочешь, приходи ко мне в гости. Придешь?
– Не знаю, – малышка боязливо опустила глаза. – Без разрешения нельзя. А когда приходить?
– Ты спроси, конечно, разрешения, – радостно засмеялась Елизавета. – Обязательно спроси! А если можно, приходи вечером. Я сейчас на работе, а как начнет вечереть, приходи. Только ты дома взрослым скажи, куда идешь, чтобы они не волновались.
Она еще раз погладила малышку по льняным волосам и торопливо пошла назад. Когда же через пару минут оглянулась, девочки уже не было поблизости.
Майский день долог и светел. Он движется неторопливо, дарит возможность всему живому полюбоваться на его яркость. Воздух, будто позолоченный лучами солнца, искрится. Молодая сочная листва, только что набравшая силу, радуется состоявшемуся обновлению. Повсюду царят легкость и ясность.
Майский вечер ото дня не отстает, он подступает незаметно, крадется осторожно, чтобы не разрушить воздушность и грациозность дневного очарования.
Елизавета сидеть без дела не умела. Беспокойная, подвижная и хлопотливая, она то мастерила, то вышивала, то вязала, то украшала. Вот и сегодня, вернувшись из школы, занялась уборкой. В это время она думала, анализировала, вспоминала. Эта привычка, воспитанная в ней с детства, помогала, успокаивала и давала силы для принятия решений.
Нынче ей отчего-то хотелось перемен. Она поменяла скатерть, вымыла подоконники. Торопливо повязала фартук и засучила рукава, решив еще и полы вымыть. Но даже тряпку намочить не успела, услышала, как возле дома остановилась машина.
– Хозяйка! Ты дома? – раздался мужской голос.
– Господи, надо же, – досадливо буркнула Елизавета. – Только его здесь не хватало! – Она сняла фартук, оправила домашний халат, вышла на крыльцо. – Дома. День добрый.
За забором стоял большой серый джип, а возле него, прямо у калитки, – мужчина. Высокий, статный, коротко стриженый, в модных потертых джинсах и белой футболке.
– Да уж не день, а вечер, – он приветливо развел руками. – Но, надеюсь, добрый.
Елизавета молча смотрела на этого красивого мужчину. Кроме досады и раздражения этот человек ничего в ней не вызывал. Но привычка сдерживать себя и свои эмоции не позволяла Елизавете сказать то, что крутилось на языке.
– Что-то случилось? – Она сошла с крыльца. – Зачем вы здесь?
– В дом не пригласите? – мужчина внимательно посмотрел на нее.
– Нет. У меня другие планы. Извините.
Он недовольно вздохнул, потоптался на месте.
– Ну, ладно. Тогда не буду вас задерживать.
Она облегченно выдохнула и, уже отвернувшись, спохватилась:
– А зачем приезжали?
– Дел, честно говоря, особо не было. Хотел вас увидеть.
– Спасибо за честность, но не тратьте попусту время. Не нужно этого, Арсений.
– Чего этого? – прищурился он.
– Ничего. Ни поездок, ни звонков, ни подарков. Как бы помягче сказать. Мы же просто случайные знакомые. Ну, правда. Не придумывайте ничего лишнего, и вам будет легче жить.
– Откуда вы знаете, как легче? – досадливо нахмурился мужчина. – Чушь какая-то. Даже преступнику оставляют надежду.
– Вы – не преступник, а я – не судья, – Лиза равнодушно усмехнулась и пошла к крыльцу.
Арсений Минаев появился в ее жизни после нового года.
Во время зимних школьных каникул Елизавета с группой учителей отправилась в областной центр на конференцию, организованную департаментом образования. Настроение бурлило, они понимали, что конференция особенных хлопот не доставит, времени отнимет всего полдня и позволит им вторую половину дня погулять по городским магазинам.
Учителя есть учителя. Они добросовестно отсидели на конференции положенное время и, весело щебеча, кинулись дружной толпой в торговый центр. Оживленно болтая, женщины ходили по отделам, высматривали, выбирали, примеряли. Елизавета не очень любила такие коллективные вылазки. Ей отчего-то было неловко примерять на людях вещи, казалось неприличным задерживать коллег и неуместным всеобщее обсуждение достоинств какого-нибудь платья.
Но в тот день она отступила от своих правил, да и то не ради себя. У одной из дочерей Ольги ожидалось важное событие: девочка заканчивала девятый класс. Елизавета хотела купить ей туфли. Правда, без примерки брать обувь опасалась, но уж больно туфли были хороши: как раз о таких Ольгина дочь мечтала.
И Елизавета решилась. Осмотрев туфли со всех сторон раз десять, покрутив их и так, и эдак, она нерешительно улыбнулась продавцу.
– Я возьму.
Скучающая у прилавка полногрудая продавщица облегченно вздохнула:
– Ну, слава богу! А то вы их так рассматривали, будто решили обязательно найти брак.
– Так ведь недешевая вещь. И не для себя беру, неловко подарить некачественный товар.
– Ну, так нет брака? Пробиваю? – продавщица ехидно сморщилась.
– Да, да, да.
Елизавета обернулась к сумке, стоящей на лавочке возле кассы, распахнула ее. Нахмурилась. Схватилась за сердце. Кошелька не было. Растерявшись, Елизавета сунула руку в один карман, в другой. Пусто. Она приказала себе не нервничать и опять открыла сумку. Высыпала содержимое на лавку. Но кошелек не нашла.
– Что за напасть такая.
Жуткая паника охватила Елизавету. Она опустилась на лавочку и расстегнула пальто.
Полногрудая продавщица вышла из-за прилавка.
– Что у вас там случилось? Потеряли что-то?
– Кошелек, – Елизавета побледнела. – Там все. И деньги, и карта, и ключи от дома и кабинета в школе.
– Понятно, – недовольно буркнула продавщица. – Так не пробивать туфли-то?
– Да какие туфли? – нервно всхлипнула Елизавета. – Кошелька-то нет!
Полногрудая продавщица поджала губы и хмуро глянула на растерянную покупательницу.
– Что ж ты расселась? Некогда рыдать.
– Ума не приложу, куда он подевался, – продолжала всхлипывать Елизавета.
– Так иди ищи. Вот деревня-то, – продавщица раздраженно колыхнула полной грудью.
– Да я вроде бы везде посмотрела, – Лиза, не обращая внимания на ее нервный тон, развела руками. – У меня сумка вот только. А в ней нет кошелька.
– Вытащили, – хлопнула себя по круглым бокам продавщица. – Как пить дать, вытащили! Вот гады! А ты чего рот раскрыла? Надо следить за своими вещами! Эх, ты, разиня!
Раньше Лиза никогда бы не позволила так разговаривать с собой, но сейчас ей было не до того. Она сложила вещи обратно в сумку, застегнула пальто и пошла к выходу.
– Эй! Ты куда направилась-то? – вдруг окликнула ее полногрудая дама.
– Домой поеду, – Лиза огорченно вздохнула.
– Вот растяпа, – продавщица подскочила к ней, на ходу теряя показное безразличие. – Не домой, а в полицию иди, хоть заявление напиши. Пусть ищут, это их работа!
– В полицию? Зачем? И так понятно, что никто искать не будет, – нерешительно остановилась Елизавета.
– А ты все равно напиши заявление, – продавщице явно понравилась роль наставницы. – Имеешь право. Вот тут, за нашим торговым центром, есть отделение полиции, как выйдешь – сразу направо. – Ну? Пойдешь?
– Пойду, – безропотно кивнула поникшая Лиза.
Елизавета понуро побрела на улицу и, повернув направо, буквально наткнулась на большое серое здание. Оглянувшись по сторонам, она толкнула тяжелую дверь и оказалась в небольшом коридорчике.
Перед ней за стеклянной стенкой сидел дежурный. Он недовольно поглядел на растерянную женщину и, наклонившись в крошечное окошко, спросил:
– Вам чего, гражданочка?
– Мне заявление написать, – несмело улыбнулась Елизавета.
