Ирина Лобусова
Пять минут до любви

В кухне было большое окно, выходившее прямо на сплошную серую стену. Я поправляла волосы, смотрясь как в зеркало в мутную, застывшую воду равнодушного ко всем человечествам и цивилизациям стекла. Я отражалась полупрозрачным силуэтом в темноте, и мне самой казалось, что мое лицо словно выступает из гладкой холодной воды. В этом неухоженном доме все было ко мне равнодушно. И ко всему равнодушной была я.

Я стояла молча, оглядывая голые стены. Никакой кухонной мебели, только плита, стол, табуретка и холодильник. Голая лампочка на шнуре под потолком. Как можно так жить? В ванной, дверь которой была поломана, журчала воды. Конечно же, не было и не могло быть ничего оскорбительного в том, что он мылся, но… Но равнодушная гладкость стекла наталкивала на неприятную мысль о том, что он не просто принимал душ, а отмывался. Отмывался – от меня, стараясь уничтожить невольные следы моих прикосновений. Знаю, это может быть глупо. Но я ничего не могла сделать с собой. Многие мужчины весьма наивно полагают, что женщины оценивают их по тому, как они умеют заниматься любовью. Глупость. Женщины оценивают по – настоящему только одно: как мужчина ведет себя потом.

Я молчала. По – настоящему мне следовало выйти, громко хлопнув дверцей машины, и никогда больше не встречаться с этим человеком. Но я не могла. Я не сделала этого. Он догадывался, что я не сделаю.

– Юрков. Леонид Валерьевич Юрков.

Я ничего не ответила и своей фамилии ему не назвала. Он не спросил. Мы вышли из машины. В подъезде было темно. Я держалась за его спиной, вдыхая теплый, но уже почти выветрившийся запах его одеколона. Он был маленького роста (я была выше его почти на голову), но недостаток роста полностью искупался шириной его плеч. По сравнению с его размерами я казалась сама себе отощавшей щепкой. Но он совершенно не был толст. Напротив, его коренастая фигура была подтянутой и стройной. Несмотря на возраст, он не имел кругленького обвисшего живота. А мышцы икр, груди, рук были довольно сильно накачаны. Он был широк в плечах и очень силен. Вообщем, нормальный, здоровый мужик. Только маленького роста. Если бы он прилично одевался и следил за собой, с натяжкой его можно было бы назвать даже красивым. Но он не следил за собой.

В подъезде было грязно, темно, воняло мочой и мышами. Он жил на третьем этаже. В районе старого города я еще никогда не видела действующей электрической лампочки ни в одном из подъездов. Нужно было преодолеть три огромных лестничных пролета, чтобы добраться к нему. Это был старый четырехэтажный дом без лифта. Наконец мы дошли. Щелкнул замок. Он толкнул дверь, и мы вошли в его квартиру. Дверь захлопнулась за мной. Так свершилась моя судьба.

Было два часа ночи. Время пролетело очень быстро. Он собирался отвезти меня домой. Я стояла в кухне и ждала его. Голая лампочка на проводе тускло освещала унылые стены, побеленные зеленой известкой.

Я ненавижу голые лампочки. Не могу это перенести. Не знаю, почему, но так вышло. Я могу перенести и вытерпеть все, что угодно. Но только не голую лампочку без абажура, на шнуре. Это кажется мне символом бездомности и апофеозом падения, которое просто нельзя пережить. Голая, бесприютная серость, как растраченный напрасно, не пробившийся хрупкий талант, как поруганная человеческая гордость – все это настолько больно, что царапает мое сердце и горло до слез. Я ненавижу бездомность потому, что у меня никогда не было дома. Я скиталась по сотням разных, иногда беспробудных дорог. И куда бы я не попадала, я всегда одевала на голую лампочку что-то – хотя бы абажур из салфетки. И очень помогало. Сразу становилось легче жить. По стенкам тогда плясали пусть фальшивые, но все – таки чуточку домашние тени.

Я обратила внимание на лампочку потому, что меня охватила странная грусть. Эта грусть поселилась в моей душе нагло, неосознанно, в тот самый момент, когда он ушел в ванную и что-то до неприличия горькое подступило к глазам. В горле – не проглоченный ком, и мне просто так стало горько, очень горько. Я расшифровала и опознала состояние грусти только в темном стекле. Это окно словно подсказало мне, что именно расплавленной горькой тоской упало на мои плечи.

Чувство, что меня использовали. Взяли и использовали, как неодушевленный предмет. Может быть, это было не правильно, глупо, может, с чьей-то точки зрения я всегда могла гордиться собой, но дело в том, что это было естественное женское чувство. Оно приходит, если часто ночуешь в разных постелях. А это была даже не постель. Так, жесткий диван без всяких признаков удобства. Когда он вышел из ванной, я по – прежнему гипнотизировала собственную тень в стекле. Он не нашел ничего лучше, чем спросить:

– Что ты здесь делаешь?

– Хотела воды… но здесь ее нет…

Он подошел к холодильнику, достал какую-то импортную бутылку. Вода была минеральной, безвкусной и очень холодной. Несколько капель пролились мне на шею, и я вздрогнула. Однако он отнес мою дрожь на свой счет. Он осклабился нахально и самодовольно, точно думая, что я задрожала, увидев его в одном полотенце выходящим из ванной. Тогда я в первый раз разглядела, что он самодоволен и без меня нахален. И мне стало противно. Меня затошнило. Поэтому я слишком резко бросила:

– Одевайся!

– Почему? – удивился он.

– Отвезешь меня домой!

– Разве ты не останешься у меня до утра?

– Нет. Мне пора ехать. И обсуждать эту тему мы не будем.

– А у меня сломалась машина.

– Ничего, вызовешь такси.

– А телефон тоже не работает.

– Позвонишь с мобильного.

– А мобильный я отключил.

– Тогда позвонишь с уличного автомата.

– А у нас двери запирают на ночь, в смысле, ворота двора, ключ находится у дворника, а я не знаю, где живет дворник…

– Хватит строить из себя идиота!

– Как ты со мной разговариваешь? Я не потерплю такого отсутствия уважения!

– Мне нужно домой!

– Останешься до утра – я сказал.

– А я сказала – не останусь.

– Ты ведешь себя как полный ребенок. В конце концов, это просто глупо. Если тебе не хватает в моей квартире мебели, завтра я куплю. Конечно, очаровательно, когда женщина иногда похожа на маленькую девочку, но если она постоянно прикидывается маленькой девочкой, то это уже диагноз.

– Лучше детский сад, чем дом престарелых.

– Это ты намекаешь на меня, да?

– Ни на что я не намекаю!

– Значит, ты считаешь, что я слишком для тебя стар? Знаешь что – пошла ты к черту! Теперь я уже сам не хочу, чтобы ты оставалась здесь! Мне осточертело то, как ты со мной обращаешься! Теперь я уже из принципа не хочу быть с тобой до утра!

– Вот и хорошо – отвезешь меня домой.

– Убирайся к чертовой матери куда хочешь!

Он покраснел от гнева, нервно засуетился на кухне, стал очень злой. В этот момент громко зазвонил телефон. Хлопнув дверью, он быстро выскочил в другую комнату.

Когда вернулся, был полностью одет. Выражение лица – по – прежнему очень злое. В руке вертел ключи от машины – так, будто это кинжал, на который он хотел меня нанизать.

– Пошли, я тебя отвезу.

– Пожалуйста, дай мне номер своего домашнего телефона!

Остановился на полдороги:

– Зачем?

– НУ, мы же с тобой встречаемся – вроде. И мне хотелось бы знать твой телефон.

– Чтобы ты постоянно мне звонила и действовала на нервы?

– Почему ты так решил?

– Полгода назад я встречался с одной девушкой, Наташей. Кстати, она была очень красивой, только много курила и пила. Так вот, она постоянно просила у меня денег. А когда я ее бросил, то стала звонить по несколько раз в день, а потом – орала по ночам под окнами.

– Я тебе обещаю – я не буду орать по ночам у тебя под окнами.

– Все вы так говорите! Мои женщины всегда только думали о себе, а то, что происходило со мной, их не интересовало!

– Я обещаю, что не буду тебе часто звонить, только в случае крайней необходимости. Я могу вообще не звонить, если ты не хочешь.

– Тогда зачем тебе мой домашний телефон?

Это уже превращалось в натуральную болезнь! Причем болезнь обидную и жестокую – как глупость в чистом виде. Но я не привыкла отступать.

– Для того, чтобы знать!

Он вздохнул, и я поняла, что победила его своим упорством. Я достала записную книжку, и он быстро продиктовал мне номер. Очевидно, надеясь, что я не успею его записать. Наивный! Любая запись, которую я вела в своих журналистских работах для текстовок сюжетов, всегда была ускоренной. Выходя из подъезда, я почему-то оглянулась на дом. В самом верху, на четвертом этаже, светились окна. Двор был похож на дно темного колодца, заполненного воздухом, как водой…

А потом я вдыхала в себя аромат ночи, ворвавшийся в распахнутые окна машины. Пьянящая ночная езда на повышенной скорости, и прохладный воздух, и мало машин, и ощущение, что рядом со мной – он… Словно в жизни ничего больше не нужно искать потому, что ничего больше не существует! Эти минуты были моим маленьким, потаенным, спрятанным от всех и никому не известным счастьем. И, глядя на ускользающую из – под колес дорогу, я пообещала себе, что на следующий раз обязательно останусь у него до утра. Мне было так хорошо, что я сказала вслух:

– Извини меня. В следующий раз я обязательно у тебя останусь.

Даже не повернувшись в мою сторону, он ответил:

– А я не хочу, чтобы ты оставалась у меня всегда. Это только по моему настроению.

– Да?

– Да. Если я захочу – останешься. Если нет – значит, уберешься. Все это не так важно.

Я замолчала. Я не знала, что еще можно было сказалась. Через некоторое время он нарушил молчание:

– Кстати, не удивляйся, если, когда ты мне позвонишь, трубку возьмет женщина. Послезавтра приезжает моя мама.

– Твоя мама?

– Да. На месяц. Она будет у меня жить.

Не знаю, зачем я это спросила – словно осенило, и я ляпнула:

– А как имя – отчество твоей мамы? Если я попаду на нее, то хоть познакомимся, поговорим….

Он так резко крутанул руль, что я чуть не выпала через боковое стекло.

– Да какое тебе дело! Тебя это не касается! Какого черта ты лезешь в мою жизнь! Что ты себе позволяешь!

От его истерических криков звенело в ушах. Его лицо стало багровым, глаза вылезли из орбит. Голос был истерически – пронзительным, повышенным просто до ненормальных пределов. Сначала я обалдела, но потом поняла. Он распсиховался так потому, что я поймала его на лжи. Он мне лгал. Женщина, которая будет в его квартире – не мама. Тогда кто?

Я похолодела от посетившей меня догадки. Забегу немного вперед и скажу, что моя догадка тоже не была правильной. Женщина действительно была. Это была не жена и, конечно, не мама. А… хозяйка этой квартиры. Эта квартира принадлежала не ему. У него не было оформленной собственности в этой стране. Более того, он вообще не имел прописки в городе и гражданства страны. Он снимал эту квартиру. Зачем? Вариантов было всего два. Я не знала в точности всех его махинаций. Но предполагала, что так он живет из – за следующих причин. Либо он собирался провернуть здесь несколько дел и быстро смыться в другую страну. Либо искал невесту с хорошим приданным. Про квартиру я узнала намного позже – от любовника хозяйки, который в нее переехал потом.

Однажды кошмар исчез из моей жизни и я решила срочно его разыскать. Я позвонила ему домой, но в квартире его не было. Там проживал любовник хозяйки, который все мне рассказал. Мой кошмар не соизволил поставить меня в известность о том, что собирается сменить жилплощадь и, переселяясь на другую снятую квартиру, не оставил мне ни нового телефона, ни адреса. Единственным средством связи оставался номер его рабочего телефона, по которому в любое время я могла его разыскать. Отобрать у меня или сменить этот номер он не мог потому, что не мог поменять официальное место своей работы, свой офис. Так что женщина действительно была. И постоянно снимала трубку, когда я звонила. И с огромным увлечением рассказывала мне, с кем он еще встречается – кроме меня, кого приводил в дом или что он думает по моему поводу. Выглядело это примерно так:

– Он полчаса назад уехал к своей Свете. И, очевидно, останется у нее ночевать. А вчера он звонил от Вероники, спросил, не звонили ли ему и не передавали что-то важное по телефону. Я сказала ему, что вы звонили, а он ответил, что не знает никакой Лены, и очень долго не мог вас вспомнить. А когда вспомнил, то сказал, что Лена – очень распространенное имя, Лен у него очень много и он все время путается. Зато только одна Света. Кстати, он с этой Светой встречается уже третий год. Скоро, наверное, зайдет разговор о свадьбе.

Я плакала, злилась и спрашивала его. Он ругал матом женщину, орал и божился, что у него нет, не было и не будет никакой Светы, что эта сука, которая сидит на телефоне, все врет специально, чтобы испортить его личную жизнь. Клялся и божился, что заткнет ей рот и больше никогда в своей жизни она не посмеет так со мной разговаривать. Он вообще собирается выгнать ее вон. Но – время шло, и женщина (ей было за шестьдесят) по – прежнему находилась в квартире и разговаривала со мной в таком же тоне. Это была очень бойцовая, наглая и богатая бабка, в свои шестьдесят имевшая сорокалетних любовников. Она рассказывала мне об этом сама и она не лгала. Каждый раз, когда мы приезжали к нему домой, в ее комнате сидел мужчина, и каждый раз это был кто-то другой. Мужчины выскальзывали из ее комнаты с жутко смущенным видом (все они были еще молоды и хороши собой), а бабка дефилировала так, словно ничего не произошло и в квартире она одна – в бигудях, накрученных на редкие перетравленные волосы, распахнутом халате, грязном бюстгальтере и старых трусах, пожелтевших от частой стирки. И, глядя на нее в таком виде, я поражалась и думала о том, что должен представлять себе молодой мужчина, чтобы у него на нее встал…

Бабка очень щедро платила своим любовникам и не скрывала этого. Философия, которой она щедро делилась со мной, состояла из следующего. Когда ты молода и красива, мужчины должны тебе платить. А когда ты постареешь, перестанешь быть молодой, свежей и красивой, но тебе по – прежнему будет нужен мужчина, то ты будешь платить за свое удовольствие – из тех денег, которые раньше платили тебе. Это нормально и естественно, и нечего тут стыдится. В молодости любовники подарили ей несколько квартир. Теперь она сдавала их, жила припеваючи и могла позволить себе платить молодым любовникам. Эта бабка была достойная компания для моего кошмара. Думаю, что он с ней тоже спал. По крайней мере, этот факт он очень тщательно скрывал и всегда отрицал с такой дикой яростью, что выдавал себя с головой. Когда он лгал, то всегда приходил в ярость. А лгал он так часто, что очень скоро в его обращенных ко мне словах не осталось ни одного – единственного слова правды. Поэтому я перестала реагировать на все его слова.

Я твердо знала: все, что он мне скажет, будет неправдой. Но для того, чтобы мне открылось это страшное знание, мне понадобилось не меньше двух лет. Два года лжи, унижений и злобы провели меня через колоссальную жизненную школу. Вряд ли у многих есть такой опыт. Я хочу поделиться им. Он провел меня через это только одну – одну из всех, с кем спал. Открываясь каждый раз с другой стороны. Думаю, он спал с бабкой (когда я долго думаю об этом, меня тянет на рвоту). Наверное, спал, когда не хотел тратить деньги на девочку. Или просто чтобы сэкономить время.

Эту странную машину я обнаружила где-то после третьего – четвертого свидания, возле своего дома. Наши свидания проходили регулярно – раз в неделю. Постепенно это начало меня раздражать. Я пыталась звонить ему в другие дни недели, пыталась как-то его найти. Если я звонила до одиннадцати вечера, текст озвучивался голосом бабки, и я жалела несколько дней, что решилась ему позвонить. Если после одиннадцати – в квартире никто не брал трубку.

После очередного свидания прошло несколько дней. И поздно вечером (часов около десяти) я возвращалась домой. Я ненавижу возвращаться домой в одиночестве, в темноте. Мне страшно. Я боюсь углов, за которыми прячутся беглые тени. Боюсь освещенных подворотен – подъездов, где просматриваются, наряду с мусорниками и кошками, ноги бомжей. Боюсь темных свалок возле мусорных контейнеров, где копошатся оживающие с темнотой люди. Боюсь….. На самом деле я ничего не боюсь. И всегда стараюсь делать вид, что это – правда. Конечно же, я не боюсь темноты, но… Испугать меня могут другие вещи. Но я никогда не рассказываю о них. Никому.

В тот вечер (вернее, в ту ночь) я возвращалась с какой-то очередной презентации и так сложилось, что никто не смог меня проводить. А денег на такси не было. Ночной город был пуст, вдоль улицы замерла жизнь, и только громкий стук моих каблуков создавал чувство реальности в этом спящем мире. Чтобы выйти к моему дому, нужно было пройти несколько кварталов вперед. Это был оживленный, не страшный район. Я только начала идти по своей улице, как вдруг увидела, что на некотором расстоянии прямо за мной следуют темные жигули с потушенными фарами. Это могло быть простым совпадением – но могло и не быть. Вокруг не было ни людей, ни машин. И дороги, и улицы – все было пустынным. Я ускорила шаг. Машина прибавила ход.

Теперь машина ехала так, чтобы следовать за мной буквально рядом. Я еще держала себя в руках, но эта ночная прогулка уже начинала действовать мне на нервы. Я замедлила ход. Машина тоже притормозила. Я свернула в переулок. Машина как привязанная ехала вслед за мной. Я прошла переулок, сделала круг по другому кварталу и вновь вернулась на свою улицу. Машина не отставала. Медленно, неукоснительно и слишком явно она следовала за мной. Мне по – настоящему стало страшно. Больше всего меня пугала эта молчаливая недосказанность, полное отсутствие действий со стороны тех, кто сидел в машине и недосказанность намерений находящихся внутри. Мне было страшно. Я не могла понять, не могла объяснить этого странного следования. Если водитель хотел познакомиться со мной, почему не высунулся из машины что-то прокричать, например, предложить подвезти? Но в этом случае все было не так. Никто не открыл окно и никто ничего не кричал. Очевидно, за мной просто следили. Но зачем?! КТО?! Что это за бред? И если действительно следили, то почему так явно? В конце концов, я не выдержала, стала бежать. Машина поехала за мной – не отставая, совсем быстро. Я буквально влетела в ворота своего дома (куда еще могла я бежать?). Увидев, что я скрылась в подъезде, машина остановилась, потом поехала вниз по улице. Сквозь щелку в воротах я следила за ней.

Наконец, я вошла в парадную и перевела дыхание только перед своей дверью. В тот момент, когда я переодевалась в своей комнате (разумеется, в моем окне горел свет) раздался телефонный звонок.

Схватила трубку. Мужской голос спросил:

– Тебе понравилось?

– Кто это?

В трубке мерзко хихикнули. Потом раздались гудки отбоя. Я узнала голос. Мой кошмар. Набрала его номер. Как всегда, мне в ответ раздались длинные гудки.

С тех пор эта машина появлялась почти каждую ночь. Иногда стояла под моими окнами. А каждый день в самое различное время (но чаще всего по ночам) раздавался телефонный звонок. Никто со мной больше не говорил. Молчали, иногда вздыхали, слушали мой голос, потом вешали трубку. Бывали дни, когда телефонный звонок раздавался по… двадцать – двадцать пять раз. Через каждые десять минут или с большим промежутком времени. Автора моих загадочных телефонных звонков я окрестила «маньяком». Я знала, кто автор, но до сих пор не могу понять, зачем он всё это делал. Наши свидания, размеренные и одинаковые, как песочные часы, проходили всегда по одной и той же схеме, описанной мною в начале. Не было ни одного раза, когда он попытался бы что-то изменить.

Впрочем, ко второму месяцу наших отношений дни недели иногда стали смещаться. Иногда он позволял себе встретиться со мною в четверг, иногда – в пятницу или во вторник. Для меня это было очень лестно – потому, что означало, что у него действительно много работы, встречаться некогда и ради меня он пожертвовал несколькими из обычных своих девочек. Тогда я еще этого не понимала и смещение во времени принимала как должное.

Кроме машины, телефонных звонков, была еще полная недосказанность, которая порядком действовала мне на нервы. Я не знала места, где он работает. Я до сих пор не знала в точности о нем ничего.

Каждый вечер в определенное время он разъезжал по свои магазинам, кафе, ресторанам, снимая кассу, но где находились эти магазины, рестораны, кафе? Я очень хотела это узнать. Мне помог простой, самый обыкновенный случай.

Однажды я шла по городу и вдруг увидела его машину, которая заворачивала за угол на одну из центральных улиц. Недолго думая, я свернула и почти побежала следом за ней. Мне было плевать, что он может меня заметить. Я собиралась объяснить это простым совпадением. Но он не заметил, мне повезло. Машина проехала еще квартал и остановилась возле крупного продовольственного магазина с яркой вывеской и большим количеством окон (я знала этот магазин – раньше в нем был государственный гастроном).

Он вошел внутрь. Рядом находился подъезд жилого дома. Я быстро шмыгнула туда и стала ждать. Все это напоминало дурацкий сюжет какого-то тупого детектива, и было бы очень смешно, если бы все это не происходило в реальности со мной. Вскоре к магазину подъехал грузовик. Двое грузчиков стали заносить внутрь ящики с продуктами, пакеты, коробки. В магазин привезли товар. На улицу вышел объект моего наблюдения. Он расхаживал по тротуару с важным видом и говорил по мобильному телефону. Сомнений не оставалось – это его магазин. Я смотрела на этот важный, надменный вид, на это безразличие к окружающим и полное пренебрежение ко всему, на то, как перед ним заискивали, и словно видела перед собой совершенно другого человека. Мне было странным представить и вспомнить, что накануне ночью этот самый человек был со мной. Я смотрела – и почему-то мне было грустно. Надменность, презрение, самодовольство – а что скрывается внутри?

Товар разгрузили. Грузовик уехал. Через некоторое время уехал и он. Я провела в подворотне около двух часов. Когда он уехал, настало время действовать. Подождав для гарантии минут пятнадцать (когда машина надежно скрылась за горизонтом и стало ясно, что он уже не вернется), я подкрасила губы, причесала волосы и направилась в магазин.

Это был стандартный магазин, заваленный импортными продуктами. Гастроном, в котором было все, начиная от хлеба и заканчивая пузатыми бутылками дорогих ликеров. За стойками были три продавщицы. Две – сопливые, размалеванные девчонки моего возраста. Одна – женщина более старшая, круглая и симпатичная, как сдобный шарик. Я подошла прямо к ней.

– Извините, можно вас спросить?

– Да, конечно, – она улыбнулась, – вы что-нибудь выбрали?

– Нет. Я хотела поговорить с вашим хозяином. С Леонидом Валерьевичем.

Женщина действительно была доброй. Когда я задала свой дурацкий вопрос, она бросила на меня полный сочувствия взгляд. Настоящий сочувствующий взгляд! В тот момент я еще не могла расшифровать его полностью.

– Его сейчас нет. Но, может, вы поговорите с администратором?

– Нет, мне нужен лично Леонид Валерьевич. Вы не подскажете, где я могу его найти?

– Да, конечно, я могу подсказать, но… Деточка, извините мою нескромность – но зачем он вам?

В магазине не было покупателей. Две остальные продавщицы явно заинтересовались нашим разговором и подошли ближе. Очевидно, их очень интересовало все, связанное с именем их босса. Расслышав вопрос женщины, одна, самая наглая, вмешалась в разговор:

– Эта тоже спрашивает хозяина? Господи, сколько тут их за день ходит – просто обалдеть можно! Прямо какой-то кобель!

Ее молоденькая товарка шикнула, но та только отмахнулась:

– А мне плевать, пусть передает! Я все равно увольняюсь через неделю!

Повернулась ко мне.

– Впечатление, что он перетрахал всех девок этого района! Теперь – ходят и ходят, по несколько штук в день. У этой сволочи таких, как ты, сотни! И ко мне приставал! Что, не веришь? И чего за ним бабы бегают, не пойму! За таким дерьмом! Думаешь, у него бабок много? Так у него долгов выше этой крыши! Он же кусок дерьма, сволочь и хам! Хорошо, что я через неделю сваливаю! Надоело слушать, как он в подсобке продавщиц трахает! Так что можешь ему передать! И пошел он…

– Я, конечно, передать могу… Но только я обращаюсь по поводу работы. Он мне обещал место продавщицы. Наверное, ваше.

Девица фыркнула, развернулась и покинула поле боя. Ее товарка ушла следом. Мы с женщиной остались одни. я растерялась – потому, что не знала, что мне говорить дальше. Женщина улыбнулась.

– Не обращайте на нее внимания! Хотя наш хозяин действительно очень тяжелый человек.

– Я не обратила, – сказала затем, чтобы хоть что-то сказать.

Улыбка женщины стала еще лучезарней.

– Если вы действительно по поводу работы, то сейчас я напишу вам, где лучше его найти. Скорей всего, он находится на заводе. Или в ресторане. Адреса всех его ресторанов я не знаю. Знаю только один, но он самый плохой. Я вам напишу.

Она вырвала листочек из блокнота и написала адрес. Протянула мне.

– Завод близко. Два квартала вниз по улице, потом – за углом. Вы быстро дойдете. А к ресторану нужно ехать. Улица Мирная, новый район.

Я вежливо поблагодарила ее и покинула магазин.

Огромные серые корпуса технологического завода промышленно – химических полимеров были известны всему городу как место гиблое и абсолютно безнадежное в том смысле, что не работало оно никогда. Ни при советской власти, ни во время перестройки, ни после. Эти огромные, многоэтажные махины, построенные из мрачного камня, в самом центре города, напоминали военный полигон, на котором разгорались и сразу же гасли страсти общественных организаций, городских властей, Гринписса и всяких всевозможных экологов. Впрочем, их устойчивые усилия на предполагаемое очищение окружающей среды были нужны как ярко иллюстрированный предлог скачать больше денег. А бороться против завода полимеров было выгодно, ярко и легко.

Во – первых, завод производил бытовую и промышленную химию, и в курортном городе был единственным представителем (что-то вроде динозавра) крупной химической и тяжелой промышленности, которой славны и загажены другие крупные города. Следовательно, завод химических полимеров был единственным и неповторимым в своем роде. Другого такого на курорте не могло существовать.

Во – вторых, в последние годы этот самый пресловутый химический монстр (вернее, монстрик) стал частным заводом – акционерным обществом с единственным владельцем. Большинство акций сконцентрировалось в руках одного человека, который не только был хозяином завода, но и директором. Акции оказались в одних руках, завод стал частным. попросту говоря, нынешний владелец украл завод, что для всех стало как кость в горле. Все годы советского и перестроечного периода завод стоял камнем, не выпуская ничего. Впрочем, нет. В советские годы на нем выпускалась отрава для тараканов. Но от этой отравы тараканы не дохли, а наоборот, становились жизнеспособнее, крепче и толще.

В перестроечные годы огромные корпуса цехов (где разворовали все, что только было возможно) стояли словно закостенелые, застывшие призраки минувших эпох, а немую тишину опустошения нарушали разве что гнездившиеся под крышами вороны. Долгое время у всего города завод был как кость в горле. Когда он не работал, все разводили руками, указывали на него и орали:” Вот до чего страну довели – вся промышленность погибла!» Когда же, став частным, завод набрал обороты, рабочих и даже принялся регулярно выплачивать свои рабочим неплохую зарплату, все возвели персты к небу и заорали: «вот эти сволочи, воры зажрались! Сперли завод прямо у государства из – под носа!» Вообщем, иначе не скажешь – кость в горле. Пустые корпуса советского периода наводили уныние. Потом они ожили.

Мой кошмар поднял на ноги колоссальный промышленный агрегат, заставив работать все корпуса – а их было около пяти, в разных концах города. Завод заключил контракт с крупной зарубежной фирмой на изготовление сырьевой бытовой химии и лицензионной, марочной парфюмерии. Заграничное предприятие поставляло готовое сырье, а сам продукция по лицензии производилась на заводе. Бытовые чистящие химические средства (стиральные порошки, дезинфекторы для сантехники, отбеливатели, красители и т. д.) и парфюмерия (мыло, зубная паста, шампуни, краски для волос, духи, туалетная вода, гели для душа, пена для ванн, кремы и т. д.) пользовались огромным спросом потому, что стоили не дорого, а качество было хорошим. Я сама пользовалась большинством наименований этой продукции. Это была только одна из линий работы завода.

Другая заключалась в большом количестве удобрений для сельхозработ, химических добавок для крупного машиностроения и сталелитья. И были еще цеха, в которых изготовлялись транспортные детали (что-то связанное в автомобилями), со специальной химической обработкой деталей. Честно сказать, я сама толком не знала, чем занимается этот промышленный колосс. Знала только то, что писали в газетах. И во главе всего этого стоял только один человек. Мой кошмар. Один человек, за короткий период времени превративший заброшенный, опустевший, разломанный агрегат в процветающее промышленное производство.

Завод обеспечивал большое количество рабочих мест с зарплатой и полным социальным обеспечением. Зарплату выплачивали регулярно, причем деньгами, а не продукцией. Сотрудники развозились с работы и на работу автобусами в разные районы города. Конкурс на рабочие места был там колоссальный, люди мечтали туда попасть.

В – третьих завод находился в центре города, в самом центре, и этого никто так просто не собирался простить. Местонахождение и два вышеперечисленных фактора превратили завод полимеров в настоящую зону вечных боевых действий. Не проходило месяца, чтобы в зоне этого огня не разгоралось какой-то очередной войны. С заводом воевали все, кому не лень. Этому особенно способствовал плохой характер моего кошмара, словно специально провоцирующего огнь на себя. Воевали все – но никто не выигрывал. Кроме моего кошмара. Он сумел из всех обстоятельств извлечь выгоду для себя. Наверное, он был выдающимся человеком. Он видел то, чего реально достиг. И то, во что была вложена такая доля его нечеловеческого труда, просто невозможно было снова бросить на поругание и запустение.

В самой середине рабочего дня на заводе бурлила жизнь. Возле главного корпуса стояла куча роскошных иномарок, в широко распахнутые ворота въезжали и выезжали грузовые машины – одна за другой, суетились какие-то люди. Из цехов доносился гул. Над всей территорией стоял плотный, густой смог – устоявшийся запах промышленной химии. Вокруг бурлила крупная жизнь. Настолько бурная, что врезаться в самую гущу толпы я не решилась. Проще говоря, я не посмела никого спросить. Я растерялась посреди этой суеты, а огромные корпуса гиганта так возвышались надо мной, над небом – словно придавливая меня к земле. Поэтому, вздохнув посреди всего этого столпотворения, я прошла мимо. В тот же вечер раздался телефонный звонок.