Ирина Лобусова
Мыс Черных сов
Бывший староста решил организовать поиски и попросил помочь нескольких местных мужиков. Те охотно согласились. В селе Коляна любили. Мужики обыскали весь поселок, заехали в соседние села – его нигде не было… И прошло целых три дня, как бесследно пропал. Когда же Федор обратился к пигалице-начальнице, та лишь раскричалась и выставила его из своего кабинета.
И вот вечером перед штормом старику кто-то из местных принес известие, что в заброшенном доме за холмом перед лиманом видели свет. Староста рассказал это Федору, и вместе они решили проверить.
Сговорились идти после шторма. Но Федор всю ночь не находил себе места, и когда к рассвету шторм так и не начался, он бросился к старосте и уговорил его пойти в тот дом, тем более, что это было единственное место, куда мужики так и не заглянули.
Этот заброшенный дом пользовался дурной славой. Его старый владелец перебрался в Одессу, где вскоре умер. После этого в доме жили разные люди. Но когда там повесился один атаман, чья банда подбиралась к Аккерману, никто больше там жить не захотел. Дом стал разрушаться и со временем оказался совсем не пригодным для жилья. Ну а местных жителей, хорошо помнивших про атамана, и калачом нельзя было подманить к этому месту.
За холмом было поспокойней. Вблизи отчетливо виднелись темные воды лимана – густые и неподвижные, как чернила. Дорога к дому заросла камышом. Собственно, сложно было назвать домом почерневший остов строения без окон и с половиной крыши.
Несмотря на погоду, вокруг стояла какая-то пугающая тишина. Староста украдкой перекрестился. А Федор крепче сжал увесистую палку, которую на всякий случай взял с собой.
Но едва они подошли ближе к покосившейся двери, как стало понятно, что пришли напрасно. Что делал бы Колян в таком месте? Здесь нельзя было ни спрятаться, ни жить. Да и с чего бы он стал прятаться?
Мужики остановились, прислушиваясь. Вдруг тишину прорезал долгий, протяжный скрип, словно скрипнула дверь в петлице. Затем – снова. И снова.
– Пойдем, надо бы глянуть, коль уж пришли, – староста решительно шагнул вперед, в дверной проем.
Они оказались в большой комнате, заваленной мусором и заставленной обломками старой мебели. Над ней сохранились остатки крыши, поэтому здесь было не так сыро.
Осторожно пошли вперед… И вдруг оба застыли, подавив крик. Тело Коляна висело, раскачиваясь под потолком. Толстая пеньковая веревка была перекинута через прочную балку, а внизу валялась отброшенная в сторону табуретка. Эта балка и издавала тот пронзительный скрип, который отчетливо был слышен снаружи.
Первым очнулся от столбняка Федор. Издав нечто вроде рычания, он бросился вперед, попытался снять тело. Староста вынул нож. Кое-как они обрезали веревку.
Кожа Коляна была ледяной на ощупь, и было понятно, что мертв он уже довольно давно. В его широко раскрытых глазах застыло выражение какого-то детского удивления. Так смотрят дети на закрытую коробку, в которой может оказаться игрушка. Это выражение глаз никак не вязалось с трагичностью его смерти.
Обняв тело Коляна, Федор зарыдал. Староста, пытаясь его успокоить, наклонился и невольно поморщился: от трупа очень сильно несло «Тройным одеколоном».
– Но почему? – рыдал Федор. – Зачем ты так, Колян? Почему?
– А ну-ка положи его, – вдруг резко произнес староста, и Федор, подчиняясь властному тону, опустил тело друга на выщербленный пол, покрытый мусором.
Старик отогнул воротник рубашки Коляна. Голова его была неестественно согнута в сторону – веревка сломала шейные позвонки. А на шее, в том месте, где она была, виднелся багровый кровоподтек, в котором запеклись капельки крови.
Староста посмотрел, что находится в карманах покойного. Никакой предсмертной записки не было и вообще там не нашлось ничего особенного – мелочь, остатки махорки, моток какой-то бечевки… Да еще стеклянный пузырек с таблетками белого цвета, где оставалось три штуки.
– У него желудок больной был, доктор в городе прописал, – пояснил Федор, не сводя глаз с лица своего мертвого друга, на котором застыло удивительно спокойное выражение.
Глава 6
9 февраля 1938 года, Oдесса
Зина пришла в себя от головной боли и от удушающего отвратного запаха, просто разрывающего ее ноздри. «Тройной одеколон». Отвратительный одеколон с мерзким, тошнотворным запахом. Зина всегда любила изысканные, тонкие ароматы, и это издевательство над человеческим обонянием просто не понимала. Кто мог создать такую гадость? И главное, почему эта гадость преследует ее, да еще с такой силой, словно в ноздри ей вставили тампоны, смоченные в этом одеколоне?..
Зина поморщилась, попыталась сесть. К ее огромному удивлению, это ей удалось без труда. Она открыла глаза, пытаясь осознать, что происходит с ней – сон или все-таки пугающая реальность.
Она увидела, что находится в небольшой комнате с низким потолком, стены и потолок которой выбелены известкой. В комнате было одно окно. Сидела она на металлической кровати, прямо на матрасе, на котором не было постельного белья. Но матрас, заметила она мимоходом, казался чистым.
Посередине комнаты стоял небольшой стол без скатерти, перед ним – два простых деревянных стула. На столе стояла потушенная керосиновая лампа с закопченным стеклом.
Это место не было похоже на тюремную камеру. По своему опыту Зина знала, что тюремные камеры выглядят совершенно иначе.
А эта комната могла показаться даже миленькой, несмотря на убогую обстановку. Но больше всего Зину поразило то, как она была одета. Поверх ночной рубашки, в которой она легла спать, было надето… платье, в котором она вернулась с работы. А на полу возле кровати стояли… ее сапоги! В изголовье кровати Зина обнаружила вещи, которые аккуратно, как обычно, сложила на стуле возле кровати в своей комнате, когда переодевалась ко сну, – комбинацию, носки и шерстяные рейтузы…
Ноги Зины были голыми, и она вдруг почувствовала, что ей страшно холодно. Зубы моментально застучали, а тело пронзила противная дрожь. Печки в комнате не было. Несмотря на страх и недоумение, Зина быстро схватила свои вещи и принялась одеваться. Делала это она очень быстро. Избавившись от ночной рубашки и старательно расправив платье, Зина почувствовала себя намного лучше.
Что с ней произошло? Вдруг она вспомнила тот ужас, который испытала, поняв, что в комнате находится кто-то еще. Темная тень в круге лампы на стене, чужое присутствие, сверлящий взгляд… А затем – тот самый отвратительный запах, запах тройного одеколона…
Судя по головной боли и легкой тошноте, ее усыпили хлороформом. Ну конечно же, она не ошиблась насчет чужого присутствия – в комнате был тот, кто пришел за ней.
Но зачем ее перенесли сюда, почему не оставили дома? Что это – своеобразный арест или что-то другое? Зина не понимала. Надев сапоги, она попыталась встать на ноги.
И снова удивилась – ей беспрепятственно это удалось. Тогда она бросилась к низкой двери – естественно, но тут ее постигло разочарование: дверь была крепко заперта, а замочная скважина оказалась такой маленькой, что в нее, как Зина ни старалась, ничего нельзя было разглядеть.
Она подошла к окну. Занавесок и ставней не было. Окно выходило в небольшой палисадник, который заканчивался высоким каменным забором. Палисадник был довольно запущенный – какие-то оборванные кусты, трава… Было ясно, что в этом доме никто постоянно не живет.
Зина попыталась открыть окно, но как ни старалась – бесполезно. Рама была забита наглухо, не открывалась. Стекло, конечно, можно было разбить – но зачем? И так было понятно, что через забор не перелезть. Значит, наружу не выбраться.
Она снова вернулась к кровати и села, пытаясь собраться с мыслями. Что это – город или село? Зина стала внимательно прислушиваться – ничего. Никаких звуков не было. Здесь была абсолютная тишина. Однако она почему-то решила, что это все же город.
Каким-то непонятным ей самой чувством она понимала, что в селе должны быть хоть какие-то звуки: собачий лай, скрип колодезной дуги, кудахтанье кур, крик петуха, в конце концов… Всего этого здесь не было. Значит, похоже на город. В городе в частных домах не держат кур. Да и не в каждом доме есть собака.
Интересно, сколько времени ее сюда везли? Судя по свету, пробивавшемуся через окно, был день. Значит, ее везли на машине, расстояние могло быть и отдаленным. Ее могли вывезти и за пределы города. К сожалению, по тому скудному пейзажу, который открывался в окне, ни улицу, ни местность она не могла определить.
Из этих блуждающих мыслей Зину вырвал стук, отчетливо раздавшийся из-за двери. Она мгновенно насторожилась. Дверь распахнулась. И в комнату вошел тот, кого Зина, в общем-то, и ждала.
Это был «черный человек» – Григорий Бершадов. Он был в форме высокого чина НКВД. Не разбираясь в знаках отличия, Зина не могла понять, какое у него звание, видела только, что форма была офицерской. В одной руке Григорий держал кожаный планшет, из которого торчал наконечник импортной ручки, в другой у него была жестяная кружка, над которой поднимался пар.
– Вас я и ждала, – помимо воли выдохнула Зина.
– Рад, что вы не разочаровались, – Бершадов протянул ей кружку. – Вот, выпейте. Как вы себя чувствуете?
– Это что, яд? – спросила Зина, но кружку взяла, соблазнившись возможностью согреть окоченевшие пальцы.
– Пока нет. Просто чай. Самый обыкновенный, с лимоном и сахаром.
– К чему такая любезность? – нахмурилась Зина.
– Здесь холодно. Не хочу, чтобы вы простудились.
– Здесь – это где?
– Не бойтесь, вы все еще находитесь в Одессе.
– Хотя вы могли вывезти меня куда угодно!
– Хотя мы могли вывезти вас куда угодно, – согласился Бершадов, усаживаясь за стол и кладя планшет перед собой.
Зина глотнула из кружки – чай был горячим, крепким и сладким. По телу сразу разлилось тепло. Помедлив, она выпила чай почти залпом. Даже пальцы, согрелись, стали болеть меньше.
Поставила кружку на стол. Затем, подумав, пересела на другой стул, прямо напротив Бершадова. Теперь это стало похоже на допрос.
– Как вы себя чувствуете? – повторил Бершадов, рассматривая какие-то бумаги в планшете. Лицо его было сосредоточенным и серьезным.
– По сравнению с вашими арестантами – очень даже неплохо! – попыталась улыбнуться Зина.
– Пока вас никто еще не арестовывал, – Бершадов неожиданно тоже улыбнулся. – Хотя вы, похоже, так этого ждали… А как думаете, за что мы могли бы вас арестовать?
– Вам видней! – буркнула Зина, чувствуя, что ступает на очень зыбкую почву.
– А что бы вы предпочли? – Бершадов откровенно издевался над ней. – Подрывную диверсионную работу, когда вы организовали бегство румынского шпиона и помогли ему перейти границу, или мелкое хулиганство, когда в пьяном виде вы принялись швырять камни в окна родственников своего бывшего любовника?
– Я так и знала, что это были вы! – воскликнула Зина и, поймав взгляд Бершадова, продолжила: – Ну это же из-за вас меня выпустили из отделения милиции, как будто ничего не произошло?
– Ну, глупо было бы отрицать, – снова улыбнулся Бершадов, и Зина снова ощутила, что он играет с ней, как кошка с мышью.
– Ну это же вы организовали мой перевод на кафедру в институте? Хотя я и не понимаю зачем.
– Верно. Потом поймете. Но раз уж мы так с вами откровенны, давайте говорить все! – Бершадов помолчал. – Именно я помог вам организовать бегство того самого румынского диверсанта!
– Вы? – задохнулась от возмущения Зина. – А вы-то тут вообще при чем?
– Неужели вы серьезно считаете, что я был не в курсе вашей мышиной возни вокруг границы в Болграде? Кто, по-вашему, спас этого оборотня-недоучку? Неужели вы думаете, что это вы все смогли сделать? Я спас его, я позволил вам это провернуть! Просто он был больше не нужен. И я, я разрешил вам его спасти! Если он мне понадобится, я вырою его из-под земли. Но думаю, это будет не скоро. Так что можете не обольщаться – я знаю каждый ваш шаг, абсолютно все, что вы сделали или еще сделаете, – Бершадов насмешливо смотрел на Зину.
– И вы знаете, где сейчас находится Виктор, – задумчиво протянула она.
– Конечно, – усмехнулся он. – Но вам, разумеется, не скажу. А знаете почему? Виктор Барг вам не пара. Он трус.
– Не ваше дело! – вспыхнула Зина.
– Разумеется, не мое, – Бершадов пожал плечами. – Мужчина, который сбежал от женщины вот так, тайком, – трус и ничтожество. И факт есть факт: Виктор Барг оказался трусом. А вот вы – нет.
– Не понимаю, – Зина насторожилась.
– Собственно, для этого я здесь. Как вы уже догадались, все, что происходило с вами, не случайно. И вы находитесь здесь, в этом секретном месте, о котором никто не знает, потому, что я хочу сделать вам одно важное предложение.
– Какое еще предложение? – нахмурилась Зина.
– Сотрудничество. Я хочу предложить вам официальное сотрудничество с моим отделом. Секретную работу в органах НКВД. Сейчас мой отдел проходит реорганизацию. Теперь он будет базироваться в 1 отделе НКВД – официально это считается внешней разведкой. Но на самом деле мы будем заниматься совершенно другими, внутренними делами. Секретными расследованиями. Тем самым, чем вы с таким успехом занимаетесь без меня, – Бершадов улыбнулся. – Ведь это по своей личной инициативе вы влезли в секретный проект «Лугару», к которому вообще не должны были иметь никакого отношения. Да еще и пытались обвести вокруг пальца службу внешней разведки, организовав побег подозреваемого. Теперь я предлагаю вам делать все то же самое, но уже под моим руководством. Работать, так сказать, на благо страны. Официально вы будете числиться научным сотрудником на кафедре медицинского института. Преподавать время от времени с облегченной нагрузкой. Но кем вы будете на самом деле, буду знать только я. Мне нужны новые сотрудники, которые официально не будут связаны с карательными органами. Я выбрал вас.
Зина молчала, пытаясь осознать страшный смысл его слов. На самом деле в глубине души она уже ждала чего-то подобного, и это предложение не было для нее полной неожиданностью. Слишком уж странным было все, что происходило с ней. Бершадов напоминал ей паука, который цепко держит в паутине свою жертву, у которой нет ни малейшей надежды вырваться. И этой жертвой, застрявшей в паутине, стала она сама, Зина.
Готова ли она была к тому, что предложил ей Бершадов? Ей вдруг показалось, что она стоит на краю черной пропасти, пристально всматриваясь в разверстую у ее ног глухую бездну. На ум моментально пришла знаменитая фраза немецкого философа Ницше, которую когда-то давно она слышала от Андрея, несмотря на то что Ницше был запрещен: «Когда ты всматриваешься в бездну, бездна всматривается в тебя». И вот теперь бездна пристально всматривалась в нее и не отводила своего взгляда.
Все было просто: либо ты нападаешь, либо на тебя нападают. Все было четко разделено на две грани: нужно было быть либо с жертвой, либо с палачом. Если ты не палач, ты жертва. И наоборот. Третьего не существует. И как бы Зина ни пыталась, как бы ни рвалась из своей собственной кожи – третьего не дано.
– Я не хочу убивать людей! – вдруг воскликнула она с такой силой, что это испугало ее саму. – Не хочу доносить, не хочу отправлять людей в тюрьмы! Я не хочу убивать!
– Ну так и не убивайте! Кто вам это предлагает? – Бершадов насмешливо пожал плечами. – У вас даже оружия не будет. Оно вам вообще ни к чему. Я же сказал: меня не интересуют карательные органы! Никаких арестов и убийств. Меня интересуют результаты расследования и научные выводы. Вы снова будете производить вскрытия – чтобы узнать истину. Выводы, кстати, буду делать я сам.
– Так, чтобы отправлять невиновных людей на смерть? Подделывать выводы?
– Оборотень был невиновен? Я что-то подделал? – ехидно спросил Григорий.
– Это был психически больной человек.
– Психически больной убийца. Которого я арестовал. А вы, кстати, ему помогли! Но ведь надо было попытаться его остановить и спасти людей! Так кто больше виновен – я, стоящий на стороне закона, или вы?
– Это вопрос риторический… – запнулась Зина.
– А немецкий диверсант, вошедший к вам в доверие, чтобы найти архивы подземной секты, работающий на фашистов, это тоже вопрос риторический? По-вашему, плохо, что его остановили? Помешали шпионить, причинять зло, сеять вред…
– Нет, но…
– Вот видите! Здесь есть над чем задуматься. Так что все эти ваши сантименты – голословны. В реальности все происходит несколько иначе.
– НКВД – это машина смерти. Я не хочу быть связанной с ней, – упрямо повторила Зина.
– Как говорится, другой нет, – засмеялся Бершадов. – Но вам никто не предлагает участвовать в допросах, выбивать признательные показания, арестовывать. К вам это не будет иметь вообще никакого отношения!
– Чего вы от меня хотите? – В голосе Зины прозвучало отчаяние.
– Я уже сказал. Меня интересуют расследования. Выводы. Предотвращение диверсий. Мы будем заниматься такими делами, которые нельзя подвести к общей схеме. Тем, что очень отличается от всего известного и общепринятого. Как дело с оборотнем, к примеру. Где так тесно сплелись мистика, древние легенды и психическая болезнь. Наш отдел будет заниматься странными делами.
– Отдел? По принципу уничтоженного 9 отдела? – сразу сообразила Зина.
– Я рад, что в вас не ошибся! – усмехнулся Бершадов. – Так что5 вы мне ответите, после всех этих моих слов? Или вам нужно подумать?
– Не нужно подумать. Я уже готова ответить.
– И что же?
– Нет!
– Нет? – В голосе Бершадова зазвучала нескрываемая ирония.
– Нет, – твердо повторила Крестовская.
– Отлично! – вдруг рассмеялся Бершадов. – Я этого ждал. Честно говорю! Вы меня не разочаровали. Отлично!
– Что здесь отличного? – Зина вдруг почувствовала тревогу, которая очень ярко, изо всех сил запламенела в мозгу, даря ощущение такого первобытного страха, по сравнению с которым все остальные страдания могли показаться простым насморком.
Вместо ответа Бершадов снова принялся рыться в планшете, перебирая бумаги, и вскоре достал нужный документ.
– Вот, это вам, – он положил перед Зиной несколько листков со знакомой официальной печатью. – Читайте. Надеюсь, вы узнаете почерк Цапко? Написано им собственноручно! И, прошу заметить, безо всякого принуждения.
– Что это такое? – Все внутри Зины замерло.
– Вы еще спрашиваете? – усмехнулся Бершадов. – Протокол вскрытия!
– Чьего… вскрытия?
– Вашего.
– Вы смеетесь? – Голос ее дрогнул.
– Читайте.
Повинуясь металлу, зазвучавшему в его голосе, Зина взяла бумаги дрожащими пальцами и принялась читать. Страшные буквы плыли перед ее глазами.
«Пол женский… рост 170 см… вес 60 кг… объем грудной клетки… параметры… асфиксия… ярко выраженная клеточная недостаточность в области… печень увеличена в объеме… дисфункция шейных позвонков… смещение в сторону на расстоянии… ярко выраженная странгуляционная борозда… размер странгуляционной борозды…»
– Что это такое? – Листки, зашуршав, с шумом выпали из ее пальцев.
– Как – что? Вы повеситесь!
– Я… повешусь?
– Разумеется. Прямо в этой комнате. Правда, здесь ли вас найдут, или работе, или в собственной квартире, я пока не решил. Для этого тоже нужно вдохновение.
– Вы меня убьете? – хрипло спросила Зина. – За то, что я не буду работать на вас?
– А вы на что рассчитывали? – Бершадов не улыбался. – На путевку в Ялту и талоны с усиленным питанием? Вы действительно считали, что выйдете из этой комнаты после всего того, что я вам сказал? Не падайте в моих глазах! Вы этого не достойны!
– Значит, убьете… – мертво произнесла Зина.
– Ничего подобного! – воскликнул Бершадов. – Вы сами убьете себя. Вот же протокол вскрытия, все подробно написано. Вы же знаете, какие мастера у нас работают. Кстати, все окружающие будут твердо уверены, что вы покончили с собой. А сгубила вас любовь к коньяку. Вы – алкоголичка. В ящике стола на работе у вас найдут пустые бутылки из-под коньяка. Много. Вы покончили с собой в приступе белой горячки. Вот, видите, здесь написано, что печень у вас увеличена – от алкоголя. Так что в памяти всех вы останетесь алкоголичкой-самоубийцей. Порочить репутацию мы очень хорошо умеем, вы это тоже знаете. Цапко, кстати, подтвердит, что из морга вас выгнали за пьянство. Спились, вы, кстати, тоже в морге. Там все спиваются. Это как дважды два.
– Но это же неправда… – глаза Зины наполнились слезами.
– Ну конечно неправда, но ведь это ваш выбор, – Бершадов откровенно издевался. – Вы можете позорно умереть повесившейся алкоголичкой. А можете еще пожить – между прочим, в свое удовольствие. И я сам, лично, подарю вам бутылку отличного французского коньяка!
Выбора не было. Крестовская поняла это с самого начала. Все внутри нее противилось такой отвратительной смерти, такому позору. Она подняла голову, встретилась взглядом с Бершадовым.
– Я согласна.
– Отлично! – сухо ответил он. – Отлично. Я знал, что вы передумаете. Все-таки я в вас не сомневался. Теперь дело за малым. Вот бумага. Пишите своим почерком. Я, Зинаида Крестовская, такого-то года рождения… Вот ваши паспортные данные, специально для вас записал, пишите их тоже… Согласна на сотрудничество со следственными органами ОГПУ – НКВД. Неразглашение информации гарантирую. Предупреждена об ответственности за нарушение государственной тайны. Обязуюсь выполнять все условия сотрудничества. Так… Теперь фамилию – полную. Теперь подпись. И сегодняшнее число поставьте – 9 февраля 1938 года.
Сложив расписку, Бершадов сунул ее в планшет. Туда же отправился и протокол.
– Протокол вскрытия, я, кстати, сохраню, – пояснил он, – для гарантии. На всякий случай. Хотя я твердо уверен, что теперь вы не передумаете. Я уже хорошо вас знаю.
Он поднялся из-за стола.
– Сейчас вас отвезут домой. На работу завтра можете не ходить. Отдохните, поспите. Сегодня и завтра официально вы находитесь в больнице. Ваши частые отсутствия всегда будут убедительно объяснены. Скоро вы получите свое первое задание. У вас, кстати, будет напарник. Надеюсь, вы сработаетесь, хотя он немного смешной… Мечтатель, романтик. Вы приняли правильное решение. Вам даже понравится, – усмехнулся он.
– Где же все-таки я нахожусь? – не выдержала Зина.
– Дом на Слободке. Видите, все в черте города. Это одна из многих наших агентурных квартир.
