Ирина Лобусова
Копи Хаджибейского лимана
– А ну ша! Гембель мне тут не за надо, – остановил его Кагул. – Мы ему юшку по-другому пустим. Выгребайте, ребята.
Миг – и бандиты очистили сейф, переложив все деньги в два холщовых мешка. Кагул отобрал пять толстых пачек и всунул их в руки брата девицы.
– Вам, ребята. Заслужили.
На последней полке сейфа лежало несколько коробок с драгоценностями. Бандиты тоже их забрали.
– Это мои украшения, – жена Агояна внезапно выступила вперед. – Это подарки моей покойной матери. Оставьте.
– Мне жаль, мадам, – повернулся к ней Кагул, – но оставлять ничего не будем. Вы вышли замуж за мерзавца. Он вам новые купит. Отойдите, мадам. Не стойте на дороге. И не расстраивайтесь. Скоро ваш муж очухается от сегодняшнего вечера и снова станет воровать по полной.
Бандиты ушли. Брат с девушкой потоптались в дверях. Засунув деньги в карманы куртки, он с ухмылкой сказал:
– Вот оно как вышло… нет, значит, денег…
– Убирайтесь! – почувствовав себя в безопасности, жена Агояна сжала кулаки и буквально бросилась на парочку.
– Не на того собачитесь, дамочка, – оттолкнув ее, хмыкнул брат. – Шлялся бы ваш благоверный поменьше, и вы бы целее были, вместе с денежками. Так шо…
С этими словами они покинули квартиру. Дверь за ними грохнула, как выстрел. Маленький мальчик, сын Агояна, испуганно выглянул в коридор. Все это время он прятался в комнате и боялся войти, слыша злые и раздраженные взрослые голоса. Плюшевый потертый медведь, слишком большой, волочащийся по полу, зацепился лапой за косяк двери. Мальчик тянул его за собой одной рукой. Почувствовав, что медведь застрял, он обернулся, схватил его двумя маленькими ручками и с силой потянул на себя. Медведь отцепился от косяка, и мальчик упал. Он тихонько заскулил, пытаясь привлечь внимание взрослых. Но мать, застыв, все не двигалась с места и не обращала на него никакого внимания.
Ее лицо было совершенно бледным, от него отхлынула вся кровь. Глаза с расширенными до предела зрачками неподвижно уставились в одну точку и напоминали огромные ямы, глубокие и опасные впадины в земной коре, проникающие до центра земли. Это были глаза человека, вдруг увидевшего перед собой что-то настолько страшное, что он не может отойти – так смотрят люди, с глаз которых спала пелена, вдруг, без всякого предупреждения, обнажив настолько пугающую истину, что человеческий рассудок просто не способен ее переварить, преодолеть и вернуться в нормальное состояние, в ту жизнь, которая больше никогда не будет прежней…
Вздыхая, охая и хватаясь за голову, при этом не отрывая трусливого взгляда от раскрытой дверцы сейфа, Агоян не видел этих глаз жены. Он, войдя во вкус, все сильнее принялся стонать и причитать. Но, пораженный наступившей тишиной, обернулся. Мысленно он уже приготовился к скандалу – слезам, истерике, крикам, упрекам, и лихорадочно соображал, как себя ему вести, что говорить.
Но его жена, застыв, смотрела прямо перед собой в одну точку неподвижными, немигающими, не меняющими выражения глазами.
– Не смотри на меня так! – взвизгнул Агоян, не выдержав. От страшного зрелища у него по спине потекла неприятно липкая струйка ледяного пота.
Это было неправдой – женщина смотрела не на него. По ее лицу, разом потерявшим все свои краски, все больше и больше растекалась смертельная бледность. Мало того, оно вдруг начало становиться синюшным – прямо на глазах.
– Ой, голова болит… – вновь попытался пожаловаться Агоян, – я тебе все потом объясню… Брехня все это…
Ответа не последовало. Подхватив дрожащей рукой полу халата, он стал тихонько пятиться к выходу из комнаты, вдруг ставшей такой страшной, и нечаянно натолкнулся на сына. Наступив на медведя, отшвырнул его в сторону. Мальчик заплакал.
– Убери его отсюда! Уведи в детскую! – истерично крикнул Агоян, в голосе которого появились неприятные, визгливые нотки, как у базарной бабы.
Но жена даже не повернула головы. Процедив сквозь зубы проклятие, Давид отодвинул плачущего ребенка в сторону и быстро выскользнул в гостиную. Ноги у него почему-то заплетались. Только тогда женщина медленно повернулась к стене, к раскрытому бандитами сейфу, и потом снова застыла…
Черный автомобиль, урча двигателем, медленно тронулся с места. За рулем сидел бандит, только что изображавший брата девушки. Рядом с ним – еще один. Кагул, все еще не снявший рясу священника, вместе с девушкой разместился на заднем сиденье.
Отвернувшись к окну автомобиля, девушка сохраняла напряженное молчание. Кагул вытащил из мешка небольшую коробочку, обитую черным бархатом. Раскрыл. Даже в темноте алмазы и рубины засверкали на колье.
– Посмотри! – осторожно, даже с некоторым страхом, он тронул девушку за плечо. – Посмотри, какая красота! Это тебе. Специально для тебя оставлю.
– Убери это, – она отмахнулась от него, как от надоедливого насекомого. Выражение лица при этом стало у нее злым.
– Таня!.. – опешил Кагул.
Таня, а это была именно она, обернулась к нему, сохраняя на лице выражение странной, пугающей и сосредоточенной злобы.
– Убери это, – резко повторила она, – я не люблю драгоценности. Ненавижу золото и камни. Ты же знаешь, что я никогда не оставляю себе награбленное.
– Да, я знаю, но я думал… – как-то виновато отозвался Кагул, – просто очень красивая вещь. Ты хоть взгляни…
– Хватит! – резко вырвав из его рук коробочку, Таня захлопнула ее. – Убери это! Ненавижу! Не хочу!
– Хо-хо! Ненавидеть золото и стекляшки… Да на такой шухер способна только наша Алмазная! – хохотнул бандит, сидевший на переднем сиденьи, вполоборота повернувшись к ним. Но, испуганный выражением лица Тани, тут же сел прямо и больше не встревал с замечаниями.
– Ты же сама на этого Агояна навела, сама все спланировала! – нахмурился Кагул.
– Да, навела, – ответила Таня, – да, спланировала. Мало ли чего я с тобой здесь не планировала. Тебе – вернее.
– А ведь здорово все прошло! – засмеялся Кагул, к которому вернулось хорошее расположение духа.
Машина въехала в круг света от уличного фонаря. Разглядев в этом тусклом свете лицо Тани, он резко оборвал смех.
– Что с тобой? Таня, что происходит?
– Это было мерзко! Отвратительно. Гнусная комедия…
– Да брось! Это было здорово! Мы же хорошо повеселились. А сколько взяли всего!
– Нет. В этот раз мы перешли черту. У меня на душе тяжело. Плохое предчувствие.
– Да что будет? – насторожился Кагул, который не раз мог убедиться в интуиции своей отчаянной подруги. – На хвост нам сели? Кто выследил? За нами придут? Заметут кого-то из наших? Да что ты чувствуешь, что будет? Что? – зачастил он.
– А я откуда знаю? Я не Господь Бог… – зло огрызнулась Таня. – Знаю, что будет плохое. На душе так паскудно… Провались оно все к чертям!
И сказала она это с таким выражением, что в машине повисло пугающее молчание, которое никто не решался нарушить.
Таню действительно мучило плохое предчувствие. Тяжело и безрадостно было у нее на душе. Она смеялась и с легкостью играла в жизнь, проворачивая с Кагулом самые дерзкие и отчаянные налеты! Жизнь, полная охотничьего азарта, кипела в ней раскаленной, отчаянной кровью былого могущества, которое снова вернулось к ней и которое когда-то давно так пьянило ее.
Так было – до этого дня. И Таня не могла объяснить, что измучило ее больше всего – белое, страшное, застывшее лицо жены Агояна или детские игрушки, разбросанные по полу в гостиной. Среди них были и такие, которые совсем недавно она покупала своей дочери.
Таня и сама не могла понять, что изменилось и в какой именно момент. Просто – изменилось. И она знала, что принесла в этот дом беду. И эта беда – непонятная, необъяснимая – станет ее виной и обязательно отразится на ее жизни.
Впервые ей стало страшно. Никому на свете Таня не призналась бы, что испытывает страх. В этом признаться было невозможно. А потому лучше было хранить молчание, надеясь, что эта черная бездна, поглощающая сейчас ее душу, никогда больше не вырвется наружу, она сумеет спрятать, задавить ее в себе, если просто будет молчать.
И, забившись в угол, Таня молча смотрела в окно машины на город, который мелькал перед ней, оставаясь позади темным силуэтом.
За прошедший год ее жизнь изменилась самым невероятным образом, и Таня сама не понимала, как это произошло. После убийства Котовского, после окончательного, в который раз, разрыва с Володей, так и не сумевшего простить Таню за то, что она выгораживала Мишку Нягу, в Одессу вернулся Туча. И разом занял все позиции в криминальном мире, которые ему не удавалось занять до того момента, буквально все. Все прошло как по маслу.
Больше не было столь значительной силы, как Котовский, способной чинить препоны на пути Тучи. И он быстро возглавил весь криминальный мир города, подмяв под себя даже все, что контролировалось Пауком. Не всем, конечно, это пришлось по нраву. В Одессе время от времени вспыхивали криминальные войны, но они не носили такого разрушительного характера, как раньше, когда на улицах кровь текла рекой, а под бандитские пули попадали невинные жители.
Туча был справедлив. Он умел четко выстраивать границы – не только в районах, но и в отношениях бандитов друг с другом, ну и по отношению к себе. По натуре Туча не был завоевателем, как, например, Михаил Японец. Тот видел цель и шел к ней любым путем, но при этом с помощью разума и опыта всегда находя самую легкую и верную дорогу. Туча же был больше стратегом, чем воином. Конечно его нельзя было назвать мягким человеком, но он был достаточно осторожен для того, чтобы, не поддавшись ненужному азарту, замутить в городе кровавые районные войны, которые в итоге не привели бы ни к чему.
Кроме того, Туча прекрасно понимал, что изменились времена и законы. Криминальный мир больше никогда не будет таким, как раньше. А у бандитов появился самый страшный и опасный враг со времен существования Одессы – большевики.
Методы их не были похоже на все, с чем раньше приходилось сталкиваться одесским бандитам. Большевики были жестоки до фанатизма, до тошноты – похуже любой царской охранки, кроме того, они сумели выстроить в бандитской среде целую систему слежки и доносительства, от подлости которой плевались даже способные на самый низкий поступок криминальные шестерки. У большевиков не было «законов чести» старых полицейских офицеров. В своей борьбе с бандитами они считали, что хороши все методы. А потому не брезговали пользоваться любой подлостью и гнусностью, способной привести к цели. Туча прекрасно понимал это, и горечь этого знания не давала ему спать по ночам. А потому ему удалось убедить одесских бандитов, что лучше не воевать между собой, а сплотиться против общего врага.
Сделать это ему удалось достаточно быстро – особых убеждений и не требовалось, потому как бандиты уже и сами понимали, с кем имеют дело. Особенно те, кто уже попадал в застенки к большевикам.
Любимым методом красных следователей было обманывать на допросах и тем стравливать задержанных друг с другом, выбивать фальшивые показания на бывших товарищей, заставлять наушничать и доносить. Широкое распространение получил метод «подсадной утки», когда в камеру к бандиту подселяли вроде своего, а на самом деле – шпиона, который в процессе совместного проживания выуживал всю информацию, а затем сливал ее следователю.
Мирный по своей натуре Туча не раз давал добро на показательную казнь таких «уток», которые стучали в бандитской среде. Все знали, что если такого удалось выследить – расправа будет жестокой и скорой.
Но, несмотря на то что подлых предателей находили и наказывали, они появлялись снова и снова. Это причиняло страшные страдания чувствительной душе Тучи, который все еще помнил старые законы бандитского мира, где стукачество, выдача своего жандармам, считалось преступлением против всех, низшим падением, и многие бандиты соглашались принять смерть, но не выдать никого.
В отличие от всех остальных властей, которые боролись с бандитским миром Одессы, большевики обладали одной очень опасной особенностью: они пытались изучать криминальный мир, как бы маскироваться под него, на основе бандитских законов придумывая свои методы борьбы. Но это носило довольно жестокий характер, подкрепленный идейным фанатизмом новых работников уголовного розыска, которые безоговорочно и бездумно подчинялись партийным приказам сверху, что часто делало невозможным с ними договориться так, как бывало раньше.
Конечно, среди большевиков были те, кто любил деньги. Но попадались и такие, кто их не брал. И это делало процесс привычного решения проблем еще опаснее. Всё, всё изменилось, и не в лучшую сторону.
Эти изменения не давали Туче спать по ночам…
Глава 6
Правая рука Тучи. Дебют в ломбарде. Роман… из-за куклы. Трагедия
Правой рукой Тучи во всей этой борьбе был Кагул. Он стал бессменным его заместителем и единственным человеком, которому Туча мог доверять.
Несмотря на то что Кагул был из новых воров и не знал прежних законов, у него был какой-то внутренний «костяк порядочности», который очень сильно выделял его из всех остальных бандитов. И Туча сумел это разглядеть.
Туча вообще неплохо разбирался в людях. В этом ему помогал большой жизненный опыт и знания, полученные в работе с Японцем. А потому он сразу разглядел, что как главарь Кагул имеет очень большой потенциал.
Кроме того, Туча не забыл роль Кагула в организации его побега из Александровского участка, когда тот помог Тане вызволить его, Тучу, из такой страшной беды, что свое заключение Туча до сих пор вспоминал с содроганием.
А потому он приблизил Кагула к себе и помог ему быстро собрать банду. Проблем с набором людей не было. Как главарь Кагул был азартен и справедлив, к тому же очень удачлив. Первые же его дела принесли ему успех. Все шло хорошо, банда разрасталась.
А потом на вилле у Тучи Кагул встретился с Таней. Она часто бывала в гостях у своего друга. После отъезда Мишки Няги и разрыва с Володей, над которым Туча посмеивался в очередной раз, Таня затосковала. Заниматься тем, что она делала раньше – быть новой «усыпальницей», – Таня больше не хотела. Ее стало тошнить от одной мысли о ресторанах. Кроме того, она возненавидела мужчин, обвиняя в своих бедах, и ей хотелось затравить их всех до смерти.
Всех – кроме Тучи. Он остался ее единственным другом, и, прекрасно понимая ее состояние, он сам сказал, что путь в рестораны лучше закрыть. Обдумав его слова, Таня согласилась с ним.
Но ей нужно было чем-то себя занять. Она маялась от тоски и безделья. Ее опасная, даже в чем-то зловещая натура требовала выхода. И в поисках этого выхода Таня проводила целые дни. Желая себя хоть чем-то занять, она ездила на виллу к Туче.
Тот жил по-прежнему роскошно, и никакие большевики не могли ему в этом помешать. Он пребывал на той же самой вилле в районе Фонтанских дач. Огромные панорамные окна дома выходили на море. И Тане очень нравилось смотреть, как в штормовые дни за ними бьется и неистово пытается все разрушить страшное море – точно такое же мятежное, как и ее душа.
Еще с детства она, как ни странно, очень любила штормовые дни. Шторм на море нравился ей больше, чем спокойная и тихая гладь. В отличие от очень многих людей, Таня никогда не боялась этой стихии, она просто наслаждалась ее мощью и неудержимой силой, бросающей могущественный вызов этому нелепому и жалкому миру, прогнившему насквозь…
Развалившись в мягком кресле, покрытом красным плюшем, Кагул излагал план налета на ломбард на углу Гаванной и Дерибасовской. Вот уже несколько дней подряд Таня встречала его у Тучи. Он нравился ей. Этот лихой бандит держался при ней подчеркнуто уважительно и даже немного робел в ее присутствии. А в первую их встречу, после большого промежутка времени, что они не виделись, даже поцеловал ей руку.
– По-старорежимному! Грандиозный шухер! – тут же съехидничал Туча, мимо которого просто не мог пройти такой момент.
А Тане было приятно. Вот уже давным-давно никто не целовал ее рук. Да и целовали их так редко, что память почти не сохранила воспоминаний об этом. Таня тут же потеплела к Кагулу, просто поражаясь тому, как такая мелочь может тронуть сердце женщины, пусть она даже бандитка и воровка.
С тех пор Кагул стал неотъемлемой частью обстановки виллы Тучи, чем-то вроде меблировки гостиной. И каждый раз приходя туда, Таня заставала его.
Кагул рассказывал о своих планах, обсуждая их с Тучей. А Таня тихонько раскладывала пасьянс.
В тот день был шторм. Таня сидела на своем обычном месте, за столиком возле панорамного окна, и не отрывала взгляда от бушующего моря, наслаждаясь его свирепостью. Нетронутая колода карт застыла в ее руке.
Кагул собирался грабить ломбард субботним вечером, когда он будет закрыт. Пройти со стороны Дерибасовской и Гаванной, оттуда зайти через служебный вход и тем же способом выбраться обратно. Нападение планировалось в восемь вечера.
Тут Таня не выдержала. Услышав такую чушь, она даже оторвалась от своего любимого моря и повернулась к мужчинам.
– Туча! Ну ты хоть слово скажи! – воскликнула вдруг она, бестактно вмешавшись в разговор. – Суббота, Дерибасовская, восемь вечера! Да в это время там демонстрация, настоящая толпа! Разве можно так глупо рисковать на глазах у всех? Давно прошли времена Японца. К тому же в этом доме не только ломбард расположен, но и другие серьезные конторы. А потому рядом со входом в Горсад, со стороны решетки, особенно в это время, будет торчать вооруженный милиционер!
– А ведь за дело! – хмыкнул Туча. – Суббота, у вечер-то такой гембель, шо увидят, где ходют четверо с пушками! Тю! Всем вам будет за вырви ноги!
– Ну, а когда ломбард брать, раз не вечером? – насторожился Кагул.
– И с Гаванной заходить нельзя, надо со стороны Горсада, – так же решительно продолжила Таня. – Там вход в парадные, в жилые квартиры, есть. Можно на чердак – а оттуда, через слуховое окно, добраться уже до ломбарда.
– Ты до Алмазной ушами заслушай, – серьезно сказал Туча. – Она дело говорит! Опыт. Та ще шкура, таких швицеров бомбила та обувала, шо и в твоих подметках не покажутся! Так шо за уши заслухай!
– И четверо мужчин – тоже нельзя, – Таня вдруг поняла, что страшно нравится себе самой. Она продолжала: – Четверо мужчин сразу привлекут внимание. Люди насторожатся. Особенно если те войдут все вместе. По-другому надо! Например, семейная пара и двое носильщиков, которые вносят и выносят вещи. И утро! Обязательно утро, лучше восемь утра. Тогда на Дерибасовской и в Горсаду совсем не много гуляющих. Можно пройти незамеченными.
– Хорошо, допустим… – задумался Кагул. – Восемь утра – согласен. А где семейную пару взять? Женщина – она ж тот еще гембель! И простую торговку с Привоза не возьмешь. Где ж сыскать?
– А я на что? – улыбнулась Таня, наконец высказав то, ради чего и затеяла весь этот разговор. – Скучно мне жить стало. Я за милую душу пойду!
– Тю! Ну наше вам здрасьте! – всплеснул руками Туча. – Напялила до пятки шкарпетки, да в пламя! Алмазная, ты такой гембель, шо хуже геморроя! Шо ты до шухера все лезешь и лезешь, бо черт пятки щекочет! У тебя дочь растет. Живи да не болей! Так нет, она мине делает вырванные годы за куриные гланды! Угомонися, ангина!
– Скучно мне жить стало, Туча, – с тоской снова произнесла Таня и вдруг вспомнила, что уже говорила ему эту фразу, и не один раз, все повторялось. – Жить, как все, я не могу. Так уж карта выпала, Туча. Моя всегда крапленая. Что уж тут поделаешь. Да и не могу я иначе, ты знаешь. Просто не могу никак.
Туча нахмурился, и Таня поняла, что он понял все правильно. Он всегда понимал все правильно – по душе ее и по глазам.
– Ох стервозная ты баба, Алмазная… Шо тот швицер в заднице! – тяжело вздохнул Туча и повернулся к Кагулу. – А до риску шо?
– А риску не будет, если одного человека с подводой – фургоном на шухере оставить, – снова вмешалась Таня, не дав Кагулу и рта раскрыть. – Двое носильщиков и мы – за семейную пару. Ну кто милицию звать станет, когда люди в квартиру грузят или выносят какие-то свои вещи? Кто б позвал? Ты б позвал?
– Мы пару стволов возьмем – на всякий случай, – сказал Кагул, не сводя с Тани восторженного взгляда, – да перья за голенищем… Выдержим и шухер, коли шо.
– Не понадобится, – решительно сказала Таня, – ломбард в десять утра открывается. Я знаю.
И тут же покраснела, поняв, что выдала себя с головой. В самые тяжелые моменты жизни она не раз ходила в этот ломбард и закладывала какие-то мелочи – драгоценные колечки, серебряную посуду. И не всегда выкупала их назад… Жить с ломбарда было унизительно. Таня никому не признавалась в том, что таким способом пыталась выжить. Вся душа ее просто переворачивалась от соприкосновения с нищетой. А ломбард и был символом этой страшной, пугающей, подстерегающей ее нищеты, от которой столько лет она пыталась уйти.
Но мужчины не поняли ее смущения. Они не понимали таких жестоких, рвущих женскую душу мелочей. И у Тани немного отлегло от сердца.
Туча с Кагулом внесли еще некоторые коррективы в ее план, но в целом он был принят на ура. В ломбард было решено идти в восемь утра в субботу.
Случилось так, что в четверг жена одного крупного и известного комиссара проигралась в карты в одном подпольном игорном доме в дебрях Косвенной. Это был дважды скандал. Во-первых, потому что проигрыш был очень крупный. В отчаянии от такой жуткой суммы жена комиссара напилась и устроила в заведении дебош, причем такой, что ее еле выставили. А во-вторых, она ни за что не могла признаться мужу в таком крупном проигрыше. В последний раз он прямо заявил, что ему легче прострелить ей голову, чем выплачивать эти бесконечные карточные долги. Причем его никто не посадит. А потому жена страшно боялась признаться супругу и тем более озвучить сумму.
Поэтому, протрезвев утром, она придумала следующую комбинацию. В домашнем сейфе мужа лежала тиара с гранатами и бериллами, отобранная при обыске какой-то еврейской семьи. Муж собирался продать эту ценность за границу и тайно искал покупателя. Учитывая его служебное положение, это было не так просто сделать, поэтому дело продвигалось медленно, а тиара спокойно лежала себе в сейфе, куда комиссар и не заглядывал.
План был до комичности прост: женщина решила заложить тиару в ломбард, расплатиться с долгом, а потом, распродав кое-какие свои драгоценности и одолжив денег по родственникам и друзьям, выкупить ее обратно. В общем, думала она, если все устроить как надо, муж ничего и не заметит.
Процесс одалживания и распродажи для выплаты долга не подходил, потому что он требовал времени, хотя бы двух недель. А долг требовали оплатить сразу, в течение одного-двух дней. За такое короткое время необходимую сумму можно было получить только в ломбарде. И, нисколько больше не сомневаясь, жена комиссара отнесла в ломбард тиару.
Сданное сокровище не оформили: в ломбардах всегда проводились левые сделки – за определенный процент. А поскольку эту женщину там знали как постоянную клиентку – она обращалась туда не раз, – деньги ей одолжили без проблем. И без документов.
Все это произошло в четверг. А в субботу в восемь утра тиара уже оказалась в руках Кагула и Тани, которые и сами обомлели, заглянув в сейф. Никто даже не предполагал, что в ломбарде может находиться подобная драгоценность! Тиара была помещена в чистую холщовую тряпицу, спешно найденную Кагулом для такого случая, и унесена из ломбарда на Дерибасовской в дебри Молдаванки, где Туча, Кагул и еще несколько серьезных людей в авторитете в полном изумлении склонились над ней.
Что произошло с женой комиссара и как она выкрутилась из жуткой ситуации, история умалчивает. А вот авторитет Кагула вознесся до таких невиданных небес, что затмил репутацию всех существующих главарей банд.
Но эта высота не вскружила Кагулу голову. Его большим достоинством было то, что он всегда умел мыслить рационально. Кагул прекрасно понимал, что успех этот – чистая случайность, и его необходимо закрепить. Кроме того, большая доля в этом успехе принадлежит именно Тане, которая помогла провернуть все без сучка и задоринки. Поняв, что она приносит ему удачу, Кагул решил все время работать с ней. Так для Тани началась старая новая жизнь, всколыхнувшая застоявшееся болото ее дней, полных тоски об ушедшем. А Кагул постепенно занял очень значительное и серьезное место в ее жизни.
Поначалу Таня даже не думала о нем как о мужчине. Она воспринимала его нейтрально, как еще одного представителя из криминального мира, а их она уже перевидала на своем бурном веку. Тане больше не хотелось никаких любовных увлечений, никаких новых романов. И она сама поражалась спокойствию своего тела. Ей даже стало казаться, что она больше никогда уже не будет испытывать страсть.
Исчезновение из ее жизни Володи и Мишки Няги, можно сказать, оставило в ее душе сквозную рану – навылет. И Таня к ней привыкла – ей казалось, что эта рана никогда не заживет, хотя безусловно, она перестала кровоточить. Рана себе и рана. Жить можно.
Но общаться с Кагулом Тане было легко и приятно. Он понимал ее с полуслова и всегда, когда было надо, оказывался рядом, очень мягко, ненавязчиво ухаживал за ней, проявляя небольшие, но приятные знаки внимания.
Кагул приглашал ее в дорогие рестораны, и ей было невероятно приятно посещать рестораны не по работе, не в поисках очередного клиента, а просто так. Дела у них шли блестяще, и он мог позволить себе угостить Таню лучшими напитками и блюдами. Она всегда любила разнообразие, узнавать что-то новое, и у нее был прекрасный вкус. Кагул дарил ей какие-то мелочи – духи, конфеты – и делал это так ненавязчиво, что просто нельзя было отказаться. Таня поражалась тому, откуда столько такта и воспитания у простого вора, и с какой легкостью он чувствует ее израненную душу.
Однажды она возвращалась домой, в Каретный переулок, где по-прежнему жила с Оксаной и Наташей, и увидела Кагула, который стоял на лестничной клетке у слухового окна. Он держал в руках огромную куклу – творение советской промышленности. Неказистое лицо игрушки было раскрашено бесхитростно – так, как раньше раскрашивали игрушки на сельских ярмарках. Смущаясь, Кагул протянул ей куклу:
– Это дочке твоей!
Никогда и никто из ее мужчин, даже Володя, ничего не дарил и не приносил Наташе. Таня была покорена! Она пригласила Кагула в квартиру. Оксана с Наташей как раз были на прогулке. И он стал ее любовником.
Оставшись один раз на ночь, Кагул остался совсем. Таня чувствовала, что он ее действительно любит. И была признательна ему за то, что он не требует от нее ярких проявлений любви. Их отношения стали прочными и вдруг начали напоминать настоящую супружескую жизнь, а налеты придавали тот самый дикий азарт, которого всегда не хватает в обыкновенной семейной жизни. Словом, Тане не на что было жаловаться.
Кагул относился к ней хорошо, любил ее, проявлял заботу и никогда не изменял. Она даже начала считать, что ей наконец немного повезло в жизни. Так было до того дня, как, уставившись в стекло автомобиля после налета на финдиректора Агояна, Таня вдруг стала понимать, что падает в страшную, безграничную пропасть, и никогда больше не сможет подняться, вернуться назад…
Жена Агояна медленно повернулась к раскрытой дверце сейфа.
– Мама, – снова заплакал мальчик, – мама, не смотри так!
На мертвом, умершем при жизни лице женщины больше не было никаких эмоций – только застывший белый гипс.
Она подошла к сейфу, не обращая никакого внимания на ребенка. Мальчик продолжал плакать, прижимая к лицу грязные кулачки. Медведь со стуком вывалился из его рук на пол. Обернувшись, женщина машинально подняла его с пола, сунула, не глядя, в руки мальчика, а затем снова повернулась к сейфу. Протянула руку внутрь.
В сейфе была небольшая впадина – двойное дно. Бандиты его не заметили. Оно было настолько искусно сделано, что только посвященный в тонкости человек мог его там разглядеть. Женщина нажала скрытую кнопку, и крышка поднялась. Она достала небольшую коробку черного цвета, открыла.
В коробке лежал пистолет. Это был небольшой, почти дамский револьвер, ничем не напоминающий серьезные армейские наганы, но, между тем, мощное и главное – смертоносное оружие. Было видно, что женщина умеет им пользоваться – щелкнув затвором, она проверила патроны. Коробку бросила на пол.
Револьвер застыл в ее руке. Она была абсолютно твердой, не дрожала. Пальцы сжимали оружие уверенно.
Держа револьвер перед собой, женщина решительно направилась в гостиную. Плача и прижимая к себе медведя, мальчик посеменил за ней.
Агоян был там. Он развалился на диване. И, пока его жена застыла возле сейфа, успел перевязать голову мокрым полотенцем, чтобы подчеркнуть свой страдальческий вид. Лицо его выражало полное удовлетворение этими страданиями. Так он пытался прийти в себя от крупной финансовой потери, которая ударила по нему достаточно жестоко. Расстроенные чувства жены Агоян вообще не принимал в расчет. На нее он всегда обращал так мало внимания, что воспринимал ее чем-то вроде мебели. Постепенно это стало удобной привычкой, и уж теперь он точно не собирался ее менять.
При появлении жены Давид застонал, картинно обхватив голову руками, и скомандовал:
– Принеси пирамидону! Голову болит.
Женщина медленно подошла к столу, стоящему посередине комнаты, и застыла. Что находится в ее руке, от Агояна скрывал стол.
– Что ты стоишь? – прикрикнул он. – Не видишь, я умираю! Хочешь, чтобы у меня разорвалась голова?
– Ты… лгал… – Голос жены прозвучал абсолютно безжизненно, так могла бы звучать заводная механическая игрушка, но Агоян этого не заметил. – Ты… лгал, – повторила она.
– Что лгал? Что ты там бормочешь? – Давид вдруг подумал, что это отличный повод сорвать всю свою злость на жене и устроить скандал. И он поспешил этим воспользоваться: – Ты видишь, в каком я состоянии, и пытаешься сцены устраивать? Иди и принеси лекарство! И не смей приставать ко мне со всякой чушью! Что за ерунда!
Женщина медленно подняла руку. Лицо Агояна застыло. Потом он завизжал:
– Немедленно это убери! Как ты посмела рыться в моем сейфе? А ну быстро положи это на место! Что за черт!
– Сережки, которые подарила моя мама… – так же тихо и безжизненно произнесла женщина, – там были сережки… И кольца… Все, что подарила моя мама…
– Да иди ты к черту со своими сережками! – перепугавшись до смерти, завизжал Агоян.
Женщина спокойно нажала на курок – один выстрел, второй, третий… Одна пуля попала ему в лицо, вторая – в голову, третья – в грудь… Захрипев, Давид стал заваливаться на спину. Из ран хлынул поток крови, а лицо его вдруг превратилось в страшную кровавую маску, где каким-то чудом блестели одни глаза.
Двигаясь так же замедленно, словно в полусне, женщина поднесла пистолет к своему виску. Нажала на курок. Грохнул выстрел. Брызги крови попали на стенку напротив. Как подкошенная она рухнула на пол.
