Ирина Лобусова
Диббук с Градоначальницкой

© И. И. Лобусова, 2019

© Е. А. Гугалова-Мешкова, художественное оформление, 2019

© Издательство «Фолио», марка серии, 2015

Глава 1
Убийство в трущобах Молдаванки. Головная боль следователя Петренко. Лунный камень

Стекла были грязны настолько, что в них не проникал солнечный свет. Разводы от дождя, пыль, копоть – все слилось в такие причудливые узоры, что казалось – на стеклах расцветают невиданные, фантастические цветы, темные, как и все в этом унылом месте.

Несмотря на то что комната находилась довольно высоко над землей, всех собравшихся в ней не покидало устойчивое ощущение, что они находятся в подземелье. Этот дом был настолько причудлив по своей конструкции, так архитектурно изломан, что на одном уровне находились комнаты, расположенные, по существу, на первом и втором этаже, а кроме того, и высокий бельэтаж – причудливо сооруженный между этажами и считавшейся жилым помещением.

Такой особенностью обладали почти все трущобы Молдаванки, построенные, расширенные и переоборудованные под жилье в таком хаосе, что в этом не разобрался бы никакой архитектор, даже с самой больной фантазией, обнаруженный в каком-нибудь Богом забытом уголке мира и возжелавший обессмертить свое имя.

Если проще, то это был дом в самом сердце трущоб, где два флигеля были соединены коридором, а потом с помощью фанеры, картона и кирпичей там были сделаны перегородки, позволяющие нарезать пространство под своеобразные жилые соты, по сравнению с которыми более комфортабельной и уютной выглядела самая ветхая собачья конура.

Следователь Петренко отдернул с окна рваную клетчатую штору, посмотрел рассеянно на две чахлых герани, почти засохших на покосившемся щербатом подоконнике, и тяжело вздохнул. Все здесь было сто раз видено и знакомо, в этих изломанных, с детства привычных лабиринтах Молдаванки, знакомо до тошноты.

В коридоре, который терялся в глубинах дома, по обеим сторонам находились двери нор, которые сдавались под жилье. Впрочем, жильем это было назвать сложно. Это была именно нора. Какие мысли могли одолевать человека, вынужденного с утра до ночи существовать в этих унылых трущобах, куда не проникал солнечный свет? По своему опыту следователь Петренко уже знал: мысли самые низменные и жестокие. Только криминал, причем без края и конца, к чему неизменно приводила попытка вырваться из этой убогой бедноты. Способ и цена такого побега никогда не играли никакой роли – обитатели здешних трущоб были готовы на все.

Трудно представить, но нора, в которой сейчас оказалась следственная группа, была даже чуть лучше остальных. Она состояла из двух смежных клетушек. Первая, без окна, была кухней, то есть являла собой деревянные ящики с нищенской утварью и закопченную керосинку. В углу над сливной трубой, общей на весь дом, было пристроено нечто вроде раковины, на которой лежал сухой серый обмылок.

Это мыло не мылилось, от него не было пены, и в трущобах его использовали исключительно для мытья посуды. От осклизлой раковины и отверстия сливной трубы шел мерзкий запах – обычное дело в таких жилищах.

Однако здесь, в этой конуре, запах был не совсем обычным. Кровь пытались наскоро смыть в сливное отверстие, что не удалось, потому как стоки работали плохо, а убийца очень спешил, поэтому просто размазал ее по стенкам, где она успела загустеть и застыть.

Входная дверь в конуру шла как раз в эту пристройку – кухню, по размеру такую, что поместиться в ней мог только один человек.

Дальше виднелась покосившаяся дверь в так называемую спальню – клетушку чуть побольше, даже с двумя окнами, выходящими в соседний двор. Окна, как уже упоминалось, были страшно грязными. На втором не хватало стекла, вместо него вставили фанеру, что еще больше подчеркивало убогость окружающей обстановки.

В простенке между окнами возле стены тем не менее стоял кожаный диван с полкой. Такие диваны только-только стали входить в обиход и представляли собой верх роскоши даже для зажиточного мещанского быта. Он совсем не вязался с окружающей обстановкой, не подходил к ней, нарушал ее. Но он все-таки находился здесь, черным блестящим монстром нелепо застыв посреди комнатушки, заполняя ее собой, словно нарушая все существующие условности.

На полочке над диваном стояли слоники – розоватые фарфоровые слоники, ровно семь штук. И стояли они не просто так, а на кружевной белоснежной салфетке, резко контрастирующей с грязно-серыми стенами, где в некоторых местах покрытая пятнами штукатурка успела облезть.

А на самом диване, прямо на блестящем покрытии из черной прессованной кожи лежал труп. Это была совсем молодая женщина – лет двадцати, не больше. Она лежала на спине. Ноги сползли на пол, руки были раскинуты по сторонам. Ухоженные пальцы левой руки упирались в кожаную стенку дивана.

Девушка была почти без одежды, на ней была надета лишь бежевого цвета комбинация. Под коленями свернулись спущенные фильдеперсовые чулки. Небрежность и странность этой одежды поневоле наталкивала на мысль, что тело одели уже после смерти, поэтому убийца не счел нужным ни поправлять комбинацию, ни крепить чулки к поясу, ни вообще его добавлять.

Убитая лежала так, как будто ее сильно толкнули на диван и, не сумев удержать равновесие, она упала. Может, даже не успев удивиться.

Впрочем, успела ли девушка удивиться, никто из следственной группы не знал – головы у трупа не было. Она была отделена от тела, по заключению судмедэксперта, острым мясницким ножом. В квартире голова найдена не была.

Только по нескольким личным фотоснимкам плохого качества, найденным в тумбочке возле дивана, можно было определить, как выглядела хозяйка квартиры.

Петренко внимательно наблюдал за работой эксперта и за обыском, который методично проводился в комнате, прислушиваясь к унылому голосу следователя прокуратуры, диктующему протокол осмотра места происшествия. Сам Петренко очень любил именовать себя тоже следователем, хотя был на самом деле начальником уголовного розыска и второй год возглавлял особый отдел местного уголовного розыска – отдел по борьбе с бандитизмом.

Назначили Петренко на столь серьезную должность после того, как он весьма успешно сумел разгромить одну из банд, втеревшись в доверие к главарю и лихо устроив засаду, в которую угодили почти все бандиты.

Члены банды получили высшую меру – расстрел, а Петренко – новое назначение, на котором сразу стал проявлять свое лихое рвение. Годы были смутными, и только благодаря этому он занял столь высокий пост, который при других обстоятельствах был бы совершенно недоступен для него в силу его молодого возраста и незаконченного высшего образования.

– …точно не старше 23-х лет, – продолжил медэксперт начатую ранее фразу, обращаясь к Петренко.

– А вдруг 25? – прищурился тот, привыкнув сомневаться в каждом слове.

– Нет, – эксперт покачал головой, – после 25 лет ткани начинают терять эластичность, кости подвергаются некому закостенению… Конечно, точно я скажу после вскрытия, но пока уверен.

– У нее был мужчина? – спросил Петренко, бросив неодобрительный взгляд на фривольный наряд мертвой девушки, которая никак не соответствовала облику советской сознательной гражданки.

– Она не девственница, если вы это имеете в виду, – сразу отозвался эксперт, – а насчет любовника, был ли он в квартире… По результатам первичного осмотра – полового акта перед смертью у нее не было.

– Как это можно определить? – хмыкнул кто-то из оперативников.

– Ну уж поверьте, можно, – эксперт бросил из-под очков на говорившего неодобрительный взгляд. – Это вам медицина, а не пошлые картинки!

– Выходит, дамочка вырядилась так не для любовника… – вздохнул Петренко.

– Уж точно не для любовника! – тут же отозвался эксперт. – Гляньте-ка, что ваш орел в тумбочке нашел! Кружевные подвязки для чулок. Французские, между прочим. Контрабанда. Стоят целое состояние. И смотрятся очень красиво. Нет, если б она любовника в гости ждала, мужчину, то вырядилась бы по всей форме.

– Ну, какой-то мужчина все-таки ей отрезал башку, – хмыкнул следователь прокуратуры, привыкший всегда и везде строить из себя начальство, – которую вы не нашли, между прочим… Вот доложить бы, куда следует, как работаете.

В комнате застыло тревожное молчание, но Петренко не испугался. Он прекрасно понимал, что прокурорский сотрясает воздух просто так, ведь обвинить их – означало обвинить самого себя.

– Нашел! – вдруг раздался голос кого-то из оперативников. – Вот оно, удостоверение личности. В сумке в шкафу прятала.

Петренко взял в руки документ. Иванько Светлана Николаевна, уроженка села Крыницино Николаевской губернии (области), 9 августа 1906 года рождения. В сумке также оказалась справка с места работы. Гражданка Иванько работала посудомойкой в столовой завода «Продмаш».

– 23 года, в точку, – сказал он, внимательно изучая найденные бумаги, – справка про работу, похоже, фальшивая. Я уже с такими сталкивался. Их специально штампуют, чтобы не обвинили в тунеядстве, продают за хорошие деньги.

– Посудомойка, как же! – хмыкнул эксперт. – Вы на пальчики ее поглядите! Маникюр. Похоже, дамочка легкого поведения.

– Это точно, – снова отозвался кто-то из оперативников, – вы посмотрите только!

Отодвинув в сторону засохшую герань, оперативник вывалил то, что нашел в одном из ящиков шкафа. Там была достаточно большая сумма червонцев, американские доллары, золотые и серебряные монеты, а также несколько старинных золотых монет еще царской чеканки.

– Да уж, – произнес прокурорский, вместе с Петренко рассматривая найденную коллекцию. – Валютчица?

– Нет, вряд ли, – Петренко покачал головой, – купюры мелкие. И вот, видите – здесь доллар потерт, валютчики такие в работу не возьмут. Да и сумма небольшая для валютчицы. Судя по всему, проститутка.

– Асоциальный элемент, – нахмурился прокурорский, – и как участковый пропустил?

– Да бросьте! – резко отозвался Петренко, который терпеть не мог лицемерия. – Можно подумать, вы не знаете, что в портовом городе полно проституток! И кому они деньги платят, тоже не знаете!

Следователь прокуратуры нахмурился, но предпочел не отвечать. Зачем ссориться? Петренко был сейчас у начальства в чести. К тому же не стоило заводить весь этот сыр-бор из-за какой-то проститутки.

О профессии погибшей свидетельствовали и другие вещи, найденные в жилище. Странно выглядевшее здесь тонкое кружевное белье, вечерние платья, контрабандная косметика… Все это, вываленное прямо на пол, стоило когда-то немалых денег. Теперь же смотрелось жалко и убого, как и полураздетый труп, лежавший в нелепой позе, раскинувшийся на символе мещанской роскоши, под слониками для удачи. Этих слоников и диваны осуждали со всех сторон, но никто не хотел обходиться без них – в точности, как эта убогая уроженка села, с горечью подумал Петренко.

Он все не мог оторвать глаз от ужасающе грязных окон, словно определенного символа такой вот полукриминальной жизни, которая с любыми деньгами все равно заставляет пребывать на дне. Трущобы Молдаванки были таким дном. А закопченные стекла были особенностью этих трущоб – их здесь не мыл никогда и никто.

Петренко вспомнил свою бабушку. Как она говорила? Ангелы не залетают в такие окна. Они даже не заглядывают в них. Но это было неправдой – ангелы не залетали и в чистые и сияющие стекла роскошных хором. Петренко давно не верил в ангелов. Трудно было верить после такого вот трупа с отрезанной головой.

Он восстанавливал в памяти момент, когда поступил этот вызов. В милицию позвонил сосед из комнаты напротив, который сказал, что слышит жуткие вопли и грохот передвигаемой мебели. Приехавший наряд милиции обнаружил этого соседа в сильнейшем алкогольном опьянении. Он нехотя признался, что позвонил в милицию специально, чтобы насолить молодой и привлекательной соседке, которая всегда смеялась над ним и не желала разговаривать.

Стало понятно, что сосед начудил на пьяную голову. Однако приехавшие милиционеры решили позвонить к соседке и удостовериться, что все в порядке. Каково же было их удивление, когда они обнаружили открытую дверь. А войдя внутрь – кровь в раковине и на диване – труп с отрезанной головой. Соседа сразу же арестовали и вызвали следственную группу.

Петренко допросил звонившего по горячим следам. Тот клялся и божился, что все выдумал, просто хотел насолить соседке. Выпил и решил сделать ей пакость. А в квартире была тишина, туда никто не входил.

Когда видел соседку живой, входящей в квартиру, вспомнить не мог. Однако он был сильно пьян, поэтому его отвезли и заперли в отделении до утра. Петренко собирался утром снова его допрашивать, когда протрезвеет и вернется к связной человеческой речи.

Обыск квартиры соседа ничего не дал. Следов крови не было. Не было найдено также орудия убийства – предположительно это был длинный и острый нож мясника, не нашли и головы. Это последнее обстоятельство и свидетельствовало о том, что дело выглядит очень плохо. По всей видимости, голову убийца забрал с собой.

Зачем? Ответ на этот вопрос означал, что дело уже выбилось из ряда обычных, бытовых преступлений, что произошло нечто из ряда вон… А это означает, что у Петренко, которому поручено дело, будет куча проблем и не проходящая головная боль.

– Гляньте-ка до сюда! – Один из милиционеров, производящих обыск, подошел к Петренко. Он держал в руках небольшую картонную коробочку белого цвета. – Чудное какое-то… Гляньте!

– Ну-ка, что здесь? – оживился следователь прокуратуры, тут же прекратив диктовать нудным голосом скучные описания, уже и без того повторенные по нескольку раз.

Петренко раскрыл коробочку. Внутри было что-то маленькое, завернутое в красную фланельку. Он развернул.

– Стекляшка! – хмыкнул прокурорский, отлично разбирающийся в драгоценных камнях и с первого же взгляда определивший, что камень, лежащий в коробочке, не представляет особой ценности.

Петренко вытряхнул камень на ладонь. Был он молочно-белого цвета, и в электрическом свете ламп отливал неприятным белым оттенком. Небольшой по размеру, камень был огранен очень странно. С одной стороны поверхность его была выпуклой, напоминающей сферу, а с другой – срезанной остро, до сплошной плоскости. С той, плоской, стороны на камне виднелись засохшие остатки какого-то белого вещества – похоже, клея.

– Нет, это не стекляшка, – сказал Петренко, словно взвешивая камень на ладони, – это лунный камень. Он, конечно, не очень ценный, но и простой стекляшкой его назвать нельзя.

– Полудрагоценный, значит, – фыркнул следователь прокуратуры, моментально потеряв к камню всяческий интерес. – Для чего он используется? Женские цацки?

– И это тоже, – Петренко тоже захотелось фыркнуть, но он сдержался. – В женских украшениях его используют редко. Считается, что лунный камень приносит несчастье, так же, как жемчуг и опал.

– С чего ты это взял? – удивился прокурорский.

– Когда-то разбирался в камнях. Увлекался даже. У моих родителей была коллекция – мой дедушка был горным инженером, – терпеливо пояснил Петренко. – Лунный камень часто используют в ритуальных предметах, в разных культах. К примеру, в церкви…

– Ну, это нам не интересно, – перебил его следователь прокуратуры и пожал плечами. – Твое дело – ты и расхлебывай!

Он отошел к своему протоколу и снова принялся диктовать.

– Где ты его нашел? – обернулся Петренко к милиционеру.

– Да вот здесь, под плинтусом! Видите, одна доска отходит от стены, я и приподнял. А там эта коробочка. Что-то ценное?

– Пока не знаю, – Петренко задумался.

Судя по предосторожностям, по тому, что камень хранился в импровизированном тайнике, девица считала его очень ценным. Может, даже бриллиантом. Такие мысли вполне могли появиться в наивной крестьянской душе. Или же… Этот камень представлял какую-то другую ценность. Девица словно посмертно подчеркивала это. Да и хранился он красиво – в коробочке, в красной фланельке. Наверняка она думала, что это бриллиант. В любом случае камень был важен, Петренко чувствовал это. А потому опустил коробочку к себе в карман.

– Труп можно забирать? – Судмедэксперт закончил осмотр.

Петренко подошел к дивану, на котором все еще лежало тело убитой девушки – труп без головы.

– Можете назвать причину смерти, – повернулся он к судмедэксперту. – Хотя бы ориентировочно… Приблизительно…

– Это сложно, но… – эксперт пожал плечами, а затем словно решился: – Рана в горло, ножевая. Судя по первичному осмотру, голову ей отрубили, когда она была жива. Так что причина смерти – то, что ей отрезали голову.

Петренко вздрогнул. Да, предчувствие его не подвело. Все хуже и хуже. Правильно он почувствовал сразу же, что с этим делом не оберется хлопот.

– Может, это могли сделать в ритуальных целях? Ну, какой-то особый надрез?… – спросил Петренко наугад.

– Нет, никакого особого разреза нет. Есть один, сильный. А вот насчет ритуального… Это ты нам скажи! – хмыкнул судмедэксперт. Но, видя, как помрачнел Петренко, добавил: – Единственное, что я могу сказать: голову ей отрезали не на диване, не здесь. Сюда тело просто перенесли, когда кровотечение прекратилось. Похоже, это сделали на кухне, над раковиной. Вот там как раз и есть вся кровь. Убийца держал ее голову над раковиной. Тело упало на пол. Там, на полу, следы крови тоже есть.

– Держал над раковиной? За волосы? И она не сопротивлялась? – поразился Петренко.

– Судя по разрезу, нет. Вот ты и подумай – может, одурманили ее чем или напоили? Вскрытие проведу – яснее будет.

Петренко разрешил забирать тело. Бедную девушку уложили на носилки, накрыли и аккуратно вынесли из квартиры в ее страшный последний путь. Вместе с экспертом уехали и следователь прокуратуры, и еще часть милиционеров.

Эксперт был прав: на диване, на поверхности из прессованной кожи, никаких пятен не было. Петренко задумчиво стоял, невидящими глазами глядя на слоников…

Глава 2
Блеф Володи Сосновского. «Профурсетка». Жених, которому не повезло. Приговор старика

Вдруг на пороге возник один из милиционеров, стоящих в коридоре. Петренко специально оставил двоих возле двери квартиры, в коридоре, – разгонять любопытных соседей. По своему опыту он знал: чем меньше зевак останется на месте преступления, тем лучше. Особенно важно было гнать их, когда выносят труп. Несмотря на то что тело выносили всегда в закрытом виде, это все равно порождало страшные сплетни и слухи.

Поэтому появление милиционера стало неожиданным – особенно после выноса трупа.

– Там это… этот, – милиционер кашлянул, – журналист. Репортер то есть. Гнать?

Петренко вздохнул. Он уже прекрасно знал, кто это может быть – только один человек. И сомнений никаких не было. Время от времени Петренко и сам поражался его ушлости. Но, конечно, этот репортер не всегда был таким. Иногда он преображался, и перед глазами Петренко возникала совершенно другая, достаточно глубокая личность. Петренко знал это очень хорошо, ведь в последний год они были закадычными друзьями. Как говорится, не разлей вода.

– Ох, принесло его на мою голову, – следователь картинно вздохнул и уронил на стол ручку, которую перед тем машинально взял. – И как пронюхали? Ну прямо как мухи! Пусть войдет.

Почти сразу в комнату в сопровождении милиционера вошел репортер криминальной хроники новой, но уже достаточно популярной и набирающей серьезные обороты газеты «Знамя коммунизма» Владимир Сосновский.

– Ну ты же знаешь… – сразу же напустился на него Петренко, – ну нельзя же так приходить! Прямо на место преступления! Тем более, что я пока не могу дать тебе никакой информации для газеты…

– Это я могу тебе дать информацию, – улыбнулся Сосновский. – И ты удивишься.

Затем, вынув из кармана пиджака белый камень, он протянул его Петренко.

– Ну как, ничего не напоминает?

Петренко потерял дар речи, когда Сосновский положил белый камень на его вдруг задрожавшую ладонь. Этот камень как две капли воды напоминал тот, что лежал у него в кармане, – в картонной коробочке, завернутый в красную фланельку! Даже по форме эти два камня были абсолютно идентичны! Одна грань выпуклая, другая – срезанная ровно. На плоской стороне – засохшие остатки прозрачного клея, точно в таком же количестве, как и на камне Петренко.

– Ну как, ничего не напоминает? – слово в слово нетерпеливо повторил Сосновский.

Вместо ответа Петренко достал коробочку, вынул камень и положил на ладонь рядом с первым. Даже невооруженным взглядом было понятно, что два этих камня были абсолютно идентичны.

– Так я и думал, – нахмурился Владимир. – Плохо. Ох и не повезло тебе… Честно скажу, это была логическая загадка. Но она сработала.

– Не хочешь объяснить? – нахмурился Петренко.

– Объясню, конечно, – пожал плечами Сосновский. – Для этого я и пришел. Но объяснение тебе очень не понравится!

– Да не тяни ты кота за хвост! – рявкнул Петренко, расстроенный этим новым обстоятельством в и без того паршивом деле.

– Коту это нравится, – ехидно улыбнулся Владимир. – А где труп Светулика?

– Кого?… – опешил Петренко.

– Светулика. Так эту девицу звали в публичном доме мадам Зои, в котором она работала, – ответил Сосновский.

– Ты ходишь по публичным домам? – хмыкнул Петренко.

– Ты меня за кого принимаешь? Я тебе шо, дешевый трехкопеечный фраер, или как? – хохотнул друг в ответ и вдруг стал совершенно серьезным. – Никогда в жизни не ходил и ходить не буду. Но ты забываешь мои связи в криминальном мире! Я много кого знаю среди одесских бандитов. Был лично знаком с самим…

– …Михаилом Японцем, – быстро перебил его Петренко, – да ладно, знаю! Ты мне все уши прожужжал. Только вот Япончик твой давно мертв. А в криминале сейчас правят другие.

– Ну, не такие уж другие, если портовая марвихерша Рыжая Зайка, любовница одного из крутых бандитов Гришки Клюва, покойного давно, царствие ему небесное, переквалифицировалась в хозяйку борделя для большевиков под именем мадам Зоя. То есть товарищ Зоя, миль пардон… – ехидно ответил Володя.

– Ох, Сосновский, договоришься, мать твою!.. – в сердцах вспылил Петренко. – И меня за собой потянешь.

– До цугундера? – прищурился Сосновский. – Не потяну. Но если вдруг что – и там люди выживают. Да и меня этим не испугаешь. Я там уже был.

– А я не хочу! Откуда ты только взялся на мою голову? – всплеснул руками Петренко, вдруг спохватившись, что этот странный и даже страшный разговор может слышать какой-то из все еще находящихся в комнате милиционеров.

– Из ада! – продолжал ерничать Володя, явно наслаждаясь произведенным эффектом и ничуть не опасаясь чужих ушей.

Как ни странно, но это немного успокоило Петренко, вдруг сообразившего, что появление ушлого репортера Сосновского для него очень хороший шанс сдвинуть явно глухое дело с мертвой точки, а если уж совсем повезет, и закрыть его скорей, да еще и отличившись перед начальством.

– Ладно, – вздохнул Петренко, – мы потом с тобой обо всем поговорим, как выберемся отсюда. Потом. А пока…

– А пока мы с тобой в этом деле вместе, – серьезно добавил Владимир Сосновский.

На это Петренко нечего было возразить. Да и некогда, потому что снова выдвинулся из коридора милиционер и произнес:

– Доставили! Хозяйку доставили!

– Где нашли? – нахмурился Петренко.

– Вот ее домашний адрес, – милиционер протянул листок бумаги, – дворничиха написала.

– Южная улица… Здесь поблизости. Так, вдова… 56 лет… Живет на пенсию по супругу, убитому на фронтах гражданской войны… – Петренко бросил листок бумаги на стол, – все понятно. И одновременно сдает эти трущобы всяким проституткам. Прохиндейка, – обернувшись к Сосновскому, пояснил: – Тетка эта с Южной – хозяйка берлоги. Сдавала внаем эту конуру и по коридору еще несколько.

– Я знаю, – пожал плечами Володя. – Откуда у Светуликов и им подобным комнаты в Одессе? Снимали, конечно. Сельские мотыльки, слетевшиеся на жаркий городской огонь.

Милиционер ввел в комнату толстую говорливую бабку в цветастом платке, от которой очень сильно несло кислой капустой.

– Ой шо коется, люди добрые… Ой беда, лишенько… – заголосила она.

– Молчать, – глухо и страшно скомандовал Петренко, и Володя Сосновский, достаточно мягкий человек, вскинул на своего друга удивленные глаза.

– Комнаты сдаешь? Незаконно? А разрешение есть? – нахмурился Петренко.

– Так от покойного супруга комната получена… Сама проживаю по месту жительства дочери… – перепугалась тетка.

– С тобой еще компетентные органы разберутся обязательно, вот увидишь, – пригрозил Петренко, не меняя тона, – а пока ты нам расскажешь, как давно эту комнату сдаешь.

– Две комнаты, с перегородкой, – поправила хозяйка квартиры, испуг которой уже прошел.

– Это мне без разницы, – хмыкнул следователь, – рассказывай.

– Дык год уже… Жиличке сдаю.

– Жиличку хорошо знаешь?

– Ну шо знаю… Платила исправно. Тихая. Соседи на нее не жаловались, ни боже мой.

– Мужиков водила?

– Ну откуда мне знать-то? Я здесь не живу. Молодая. Дык как же ж без этого?

– Документы ее видела? Кем работала, знаешь?

– Видела документы. Как бы я без документов сдала? А работала… Ну дык посудомойкой в заводской столовой работала, где-то на Пересыпи. Сама говорила…

– Ты мне тут ушами не финти! А то щас арестую за пособничество антисоциальным элементам! – прикрикнул на нее Петренко. – Где и кем работала? Точно! Говори! И смотри мне… Махинаторша хренова! Развела здесь бардак!

– Та я вдова героя… – попыталась встрять тетка.

– Вот и пойдешь на нары, как вдова героя! Ты мне дело говори, а не финты ушами выкидывай! У нас и герои на нарах сидят, если положено!

Тетка, похоже, знала об этом, потому как снова растеряла весь свой боевой задор.

– Профурсетка она была! – выпалила она, бросив жадный от любопытства взгляд на диван, словно чувствуя, чтó совсем недавно лежало на нем. – Профурсетка! Хвостом крутила! Вот и докрутилась…

– Клиентов на дом, сюда, водила?

– Только солидных. Было… Так очень серьезные, женатые. Двое, кажется. Она мне за них отдельно доплачивала.

– Имена, фамилии, как выглядят!

– Дык откуда ж мне знать! – всплеснула руками хозяйка. – Имена и фамилии она мне не называла. А как выглядят… Я ж их и в глаза не видела! Она сама мне сказала, бо знала, что соседи донесут. Я порядок во всем люблю…

– И деньги тоже, – в тон ей добавил Петренко. – Двоих на дому принимала, говоришь?

– Двое, – кивнула хозяйка квартиры. – Они в первой половине дня приходили. Один с утра, второй – в обеденный перерыв.

– Кем работали?

– Я шо, знаю? Я не спрашивала.

– Ясно. Где она по вечерам работала?

– Так у Рыжей Зайки. То есть у Зои на Екатерининской. Там квартира на углу с Греческой есть. Туда ходила.

– То есть в том борделе она не жила постоянно? – уточнил Петренко.

– Нет, – замотала головой тетка. – Там есть девушки, которые постоянно живут. А эта приходящая была.

– Почему не жила?

– Так она зарабатывала хорошо, ну да и стеснялась, что узнает кто. Семья у нее в селе, ну, в деревне осталась, – вздохнула наигранно хозяйка. – Мать да отец, да малолетние сестренки и братишки… Вот она их кормила всех. Для них и справку достала, что посудомойкой работает… Хорошая она была баба, простая. Не нравилось ей такое ремесло. У нее в селе и жених был. Говорила: вот денег соберу, чтоб на хороший дом построить, вернусь домой и за Андрюху замуж пойду, он все меня зовет.

– Так, – встрепенулся Петренко. – Вот с этого момента поподробней. Про Андрюху.

– Да не знаю я ничего! – снова всплеснула руками хозяйка. – Не знаю! Только имя. А еще говорила она, что он из села тоже на заработки уехал, как и она. Под Одессой в селе где-то работает. Сарата село называется, так, что ли… Там стройка в колхозе… В строительной бригаде он.

– Андрей знал, чем она в Одессе занимается?

– Нет, конечно! Он бы ее убил, – и вдруг, сообразив, что только что ляпнула, тетка ойкнула: – Так я это, я не то хотела сказать…

– Ясно, – кивнул головой Петренко. – Вызову тебя повесткой на допрос, подпишешь все показания. А пока можешь идти. И языком не телепай.

Тетка ушла. Петренко обернулся к Сосновскому, который, было видно, не пропустил ни единого слова.

– Видишь, как все просто? – сказал он. – Жених Андрей узнал, чем девка в Одессе занимается, и прибил из ревности. Осталось только этого Андрюху в Сарате разыскать, что вопрос одного дня, – и дело закрыто! Начальство будет в восторге.

– Андрюха признается во всем, – в тон ему продолжил Володя, – и даже показания подпишет, если вы постараетесь… Ты серьезно думаешь так? Что ее какой-то тупой деревенский Андрюха убил?

– Нет, – Петренко отвел глаза в сторону, – я так не думаю. Но дело для начальства надо закрывать. Вот я его и закрою таким образом. Андрюху этого, конечно, задержать нужно. Жалко парня. Не повезло ему…

– Раз жалко – не задерживай! – сказал Сосновский.

– Не могу. Ты наши методы знаешь. С меня шкуру спустят, если что не так.

Володя знал. На одной чаще весов была жизнь его друга, на другой – жизнь какого-то простого, никому не нужного деревенского парня. Это раньше Сосновский был поборником справедливости. Жизнь изменила его. Теперь выбор был ясен, и он не колебался.

Две недели назад

Из темноты донесся истошный собачий лай. Затем скрипнула колодезная дуга, словно кто-то поднимал на цепи ведро. Металлический скрежет, слившись с плеском воды и собачьим лаем, создавал некую иллюзию жизни. Затем все смолкло. Впереди отчетливей, ярче стали видны два огонька.

Телега замедлила ход и наконец остановилась, тяжко вздохнув своими разбитыми колесами. Она была старой, почти разваливалась на ходу, но это был единственный транспорт, который согласился ехать в темноте в эту глушь, не рискуя застрять на разбитой дороге. Здешний возница прекрасно знал эти места, мог ехать даже в темноте, а потому не опасался, что заблудится. За это можно было простить и неудобство с телегой, тем более, по сравнению с отчаянным страхом, который буквально пронизывал эту темноту.

Заскрипев, телега остановилась. Возница обернулся к старику:

– Вот он – тот дом. Два шага пройти. Нет дальше дороги. Приехали, дедуля.

– Вон тот? – Сидящий в телеге старик, прищурившись, всматривался в темень, не выпуская ни на секунду из рук небольшой холщовый сверток, который он постоянно прижимал к груди. – Где светятся окна?

– Он самый. Бывший дом казака Чуба. А теперь – хутор. Постоялый двор. Как остался со времен империи, так и стоит до сих пор. А что ему сделается?

Возница с интересом поглядывал на своего пассажира. Старик, нанявший телегу на ночь глядя для того, чтобы доехать до хутора Чубаевки и до самого известного, собственно, единственного на хуторе постоялого двора, очень отличался от всех тех, кто прятался в гостинице с наступлением ночи, стремясь подобраться поближе к морю.

Он ничем не напоминал ни контрабандиста, ни бандита, ни фальшивомонетчика, то есть всех тех темных, авантюрных и азартных людей, для которых отдаленность хутора была еще одним дополнительным риском в их и без того пестрой жизни.