Ирина Лобусова
Копи Хаджибейского лимана
Глава 4
Специалист по криминальному миру. След Алмазной. Семейная сцена. Очередная барышня Агояна
Володя Сосновский остановился на пороге тесного и душного кабинета, пристально вглядываясь в лица собравшихся. Несмотря на важность дела, людей было не так много. Он узнал троих: начальника уголовного розыска Одессы, председателя городского совета Алексея Трилисского, который вступил на эту должность еще в 1925 году, важную партийную шишку из ЦК УССР, фамилию которого плохо запомнил, так как видел его всего второй раз в жизни, и уголовного следователя из Киева Фингера, которого выписали специально для расследования беспредельных бандитских нападений. Этого Володя узнал по фотографии и то, можно сказать, увидел ее случайно.
Сосновскому было велено тиснуть заметку про приезд Фингера в город. Сотрудник редакции ошибся и принес для материала его фотографию, добытую из архива Киевской ЧК. Однако Володя прекрасно знал, что подобные материалы печатаются без фотографий, поэтому снимок в макет не поставили. Но сам он хорошо запомнил это лицо.
В кабинете был еще какой-то человек, но он держался в отдалении – сидел в глухом углу на стуле, и Володя сразу понял, что это шпион, который будет докладывать чекистам про сегодняшний сбор.
– А вот и пресса! Проходите, товарищ Сосновский, – сказал Трилисский, с которым Володя хорошо был знаком. – Рекомендую: Владимир Сосновский, главный редактор «Одесских новостей».
– Это еще зачем? – буркнул начальник уголовки. – К чему на закрытом совещании журналист?
– Товарищ Сосновский приглашен сюда не как журналист, а как специалист по старому криминальному миру Одессы, – сухо ответил Трилисский. – У него огромные знания этого мира и опыт. Он был знаком даже с Михаилом Японцем. Так что он может нам помочь.
– Интересно, – Фингер бросил на Володю пристальный взгляд и подвинулся, давая ему сесть к столу.
– Итак, на чем мы остановились? – сказал Трилисский.
– Разбойные нападения, три за прошедший месяц, – вступил начальник уголовки. – Расследование поручено товарищу Фингеру, он достаточно компетентен.
– Докладывайте, – вступил шишка из ЦК. Это прозвучало как приказ.
– Мы проделали достаточно большую работу, – Фингер откашлялся, – и выяснили следующее. Во главе всех этих нападений стоит некий Кагул – вор в законе из Кишинева, получивший авторитет в кишиневской тюрьме. Он быстро пошел в гору, сколотил банду и принялся бомбить город.
– С чего вдруг такая честь заезжему вору – банда в Одессе? – хмыкнул шишка из ЦК.
– Кагул стал правой рукой Тучи, – объяснил Фингер. – Причина – он с подельниками организовал побег Тучи из Александровского участка. После этого Туча стал доверять ему, как самому себе. Кстати, тех, кто организовал побег, вы здесь так и не нашли, – не удержался он от шпильки, повернувшись к начальнику уголовного розыска. Володя заерзал на стуле, но быстро взял себя в руки.
Тот зло фыркнул, и Сосновский понял, что после этого Фингер приобрел в его лице врага.
– Докладывайте по существу, – подняв руку, вмешался Трилисский, которому тоже явно не понравился выпад Фингера.
– Кагул – наглый и дерзкий вор, – продолжил Фингер. – Сейчас он в большом авторитете, второй человек после Тучи в городе, но действует он не один – во всех этих разбойных нападениях у него есть сообщник. Точнее – сообщница. Это женщина, смелая, ловкая, искусная актриса, она вызывает огонь на себя и тем самым открывает Кагулу путь для нападения.
– А вот это интересно, – нахмурился Трилисский. – Кто такая, есть приметы?
– Есть, – кивнул Фингер, – хотя получить удалось их с трудом. Женщине лет 25–27, высокая, темноволосая, с короткой стрижкой, достаточно красивая, чтобы нравиться мужчинам и втираться в доверие. Обладает большими связями в криминальных кругах. Любовница или жена Кагула – есть и такие сведения. Имя ее пока неизвестно.
– Да что ж такое?! Почему до сих пор никто не задержан?! Чем вы тут занимаетесь? – рявкнул шишка из ЦК. – В городе беспредел творится, а вы тут приметы расписываете! Да хватать всех подходящих воровок, и на Люстдорфскую дорогу! Чего с ними церемониться! Мне цифры по статистике сдавать надо!
– Этак полгорода можно пересадить, – негромко хмыкнул Фингер, а начальник уголовки, которому тоже не понравился разнос, сухо ответил:
– Схватим.
– Есть мнение, – Фингер бросил на шишку убийственный взгляд, – что это воровка, так сказать, из старой гвардии, с давней криминальной, чисто одесской школой, оттого и в большом авторитете. Вычислить ее не так просто – город прикрывает своих на каждом углу.
– А вот для этого мы и позвали товарища Сосновского, который хорошо знает криминальный мир старой Одессы, – вмешался Трилисский. – Товарищ Фингер, назовите имя, которое вам дал информатор.
– Да, мы работаем с агентами, – не давал себя сбить с мысли Фингер. – И вот один из них рассказал, что давно, еще во времена Японца, в Одессе была женщина, которая работала под ним. Ее называли Алмазной. Ну, как обычно – воровала драгоценности, участвовала в налетах. Одно время у нее даже была своя банда, хотя начинала она как хипишница…
– Кто? – не понял шишка из ЦК.
– Хипишница – воровка старой гвардии – усыпляет клиента, а затем с подельниками устаивает ему хипиш – то есть скандал, и тот сам деньги отдает. В общем, хипишница в одиночку не работает – только с подельниками. Ну а банда… Да, потом у нее была банда…
Володя сидел ни жив ни мертв, изо всех сил стараясь не пошевелиться. И только побелевшие костяшки пальцев, которыми он впился в поверхность стола, выдавали охватившую его тревогу. Он старался дышать ровно, но и это было тяжело. Молнии дикого напряжения время от времени проскальзывали по его лицу. Но, к счастью, никто не смотрел на него.
– Товарищ Сосновский, вы что-то слышали об этой Алмазной? – Тут Трилисский таки повернулся к нему.
– Слышал, конечно, – невероятными усилиями Володе удалось взять себя в руки. – Но Алмазная не подходит под эти приметы. Это была полная, низкорослая женщина средних лет. Сейчас ей было бы не меньше 40-ка. У нее были длинные рыжие волосы и одутловатое лицо. Она любила выпить и жила с каким-то бандитом из банды Японца… Имени его я не помню. Ну и главное – Алмазная давно умерла!
– Что это значит? Поясните! – нахмурился Фингер, а начальник уголовки уже открыто смотрел на Володю во все глаза.
– Насколько мне известно, она была убита во время облавы на банду самозванца, лже-Японца, поимкой которого занимался покойный комиссар Патюк, – ответил Сосновский, очень надеясь, что со стороны его голос звучит естественно, без актерского налета. – Она была на сходе в катакомбах в Барятинском переулке, когда туда нагрянули чекисты с облавой. Началась перестрелка, и ее застрелили. А похоронена она как будто на Втором Христианском кладбище…
– С чего вы это взяли? – хмыкнул Фингер. – У меня есть сведения, что Алмазная жива и здорова, и живет с Кагулом!
– Ну, значит, либо это кто-то другой, либо ваш информатор ничего не смыслит в криминальном мире, – парировал Володя. – У меня сведения достоверные – мне рассказывали свидетели, которые видели ее труп. Знаете, слава Алмазной была велика, так что ее именем мог назваться кто угодно.
– Да, это вариант, – вскинулся начальник уголовки.
– Но если бы Алмазная была жива, она могла бы участвовать в подобных налетах? – не отставал Фингер.
– Нет, не думаю, – резко отозвался Володя, – она была не так умна, как вам представляется. Просто обычная одесская бандитка.
– Вам, товарищ Сосновский, придется пересмотреть картотеку и отобрать тех женщин, кто подходит под приметы Алмазной, – снова вмешался Трилисский.
– Я не видел ее в лицо и лично не знал, – пожал плечами Володя, – помочь в этом вопросе не смогу. А если укажу на кого-то и пущу вас по ложному следу? Так что лучше вы сами. Уверен, справитесь.
– Вот это правильно, – кивнул начальник уголовки.
После этого Володю отпустили, но, выходя из кабинета, он отметил, что только его – Фингер и шишка из ЦК остались, не говоря уже про шпиона.
Сосновский шел к Каретному переулку, нет, не шел – почти бежал, при этом стараясь не привлекать к себе внимания. Несколько раз до этого он уже бывал здесь. В старой квартире Таня больше не жила. Соседи сказали, что выехала она в конце января. И тем не менее Володя все равно приходил сюда и смотрел с тоской на темные окна.
Сам Сосновский тоже больше не жил в Каретном. Он снял неплохую двухкомнатную квартиру на Нежинской улице, угол Дворянской, и ему ужасно нравился этот тихий и спокойный район. Окно второй комнаты выходило на Дворянскую, и Володе приятно было вглядываться в знакомые очертания улицы – первой, что увидел он после переезда в Одессу и где было проведено столько незабываемых и важных часов.
То, что он услышан на совещании, его страшно взволновало, сердце билось в груди тяжелым молотом, Володя буквально не мог дышать. Он видел безжалостные глаза Фингера, в которых уже появился охотничий азарт: тот учуял след Тани. Против своей воли Володя испытывал парализующий его страх.
Дом в Каретном переулке выглядел заброшенным. Сосновский поднялся на второй этаж, потрогал на двери огромный замок. Затем спустился вниз, на улицу, и остановился напротив безжизненных окон. Мысли роились в его голове. Неужели Таня связалась с Кагулом? Да, она вполне могла это сделать. Почему, почему не пожалела свою дочь?.. Или наоборот – пожалела?..
Стоя напротив мертвых окон, Володя вспоминал картину, которую увидел, – Таня идет по переулку на руках с маленькой девочкой… У него мучительно заныло сердце…
Алена стояла в коридоре редакции и болтала с кем-то из сотрудников. Володя сразу же, с порога разглядел ее ярко-рыжие волосы, и у него появилось такое чувство, словно его ударили под дых. Уже достаточно много времени прошло с тех пор, как они общались, и тем не менее она формально оставалась его законной супругой.
Когда же они виделись с Аленой в последний раз? Память подсказывала Володе, что больше года назад. Тогда его жена тоже пришла в редакцию, держалась тихо, мирно, даже попросила прощения. И Сосновский от полноты чувств согласился пересылать ей какие-то деньги – время от времени, при условии, чтобы больше они не встречались. Так он и делал. С тех пор он ее не видел. И вот она появилась…
Алена изменилась. Похудела, немного осунулась, обрезала длинные волосы. Но по-прежнему красила их в ярко-рыжий цвет и, соответственно, выглядела очень яркой. Но то, что когда-то так Володе нравилось, теперь вызывало раздражение и отвращение.
– Зачем ты пришла? – резко прервал он ее беседу с кем-то из сотрудников. Сосновский был зол и хмур. Увидев это, тот поспешил раствориться – нрав Володи хорошо был известен в редакции.
– Пойдем к тебе в кабинет! Поговорим… – Алена призывно тряхнула головой, и каскад огненных волос рассыпался по ее плечам. Она явно кокетничала.
– Нет, – отрезал Сосновский. – Говорить мы будем здесь. Ты зачем пришла?
– Неужели ты не рад меня видеть? – Да, он не ошибся, Алена явно кокетничала, и тут он ощутил страшный приступ тошноты.
– Нет, – тон Володи стал еще резче. – Чего тебе надо?
– Ах так? – Алена, моментально все поняв, рассердилась. – Ладно! Денег! Мне нужны деньги. И ты их мне дашь!
– Я и так даю тебе деньги по мере возможности. – Сосновский оглянулся – ему не хотелось, чтобы этот разговор слышали сотрудники. – Чего еще ты хочешь?
– Эти жалкие гроши? – почти зашипела Алена. – Ну нет! Думаешь, что так легко отделался от меня? Мне нужны деньги! И ты их мне дашь! Не забывай, что я могу основательно подпортить тебе жизнь!
– Как? – Володя нервно рассмеялся. – Ты уже все для этого сделала! Что еще?
– Я твоя жена, между прочим! – воскликнула она.
– Только на бумаге. В жизни ты мне никто. А по закону, между прочим, я не должен помогать тебе деньгами. Детей у нас нет.
– Детей… – зашипела Алена. – Кто захотел бы родить от такого ничтожества, как ты? Ты слизняк, мямля! Пустое место! Ты не то что денег заработать… Ты вообще не способен ни на что!
– Убирайся вон! – Володя сжал кулаки.
– Ну нет! Так просто я не уйду! Либо ты даешь мне денег, либо…
– Что – либо? – издевательски засмеялся Володя.
– Либо я всем расскажу, что ты жил с воровкой! Все узнают о главном редакторе, который спит с бандиткой из притонов Молдаванки! – выкрикнула Алена. – Алмазная ее, кажется, звали, да? Мне все, все про нее рассказали! Один человек! Он знает! И ты будешь меня после этого попрекать чем-то? Сам спал с воровкой!
Кровь бросилась в лицо Володи. У него потемнело в глазах. Страх, отчаяние, ярость, все это, смешавшись, превратилось в гремучую смесь, и он полностью потерял над собой контроль. Сосновский больше не соображал, что делает. Бросившись вперед, он схватил Алену за горло и швырнул ее к стене. Голос его был страшным:
– Заткнись, ты, тварь! Я убью тебя! Слышишь, ты, отродье? Скажешь кому-то хоть слово, и я тебя убью!
Алена закричала. К ним уже со всех сторон бежали люди. Володя с силой стукнул ее головой о стену. Она продолжала кричать.
– Я убью тебя! – в ярости шипел он.
Верный помощник Сосновского Савка изо всех сил вцепился в его руки, и кое-как сумел их разжать. Всхлипывая, Алена сползла вниз по стене.
– Да что с тобой?! – Савка продолжал держать начальника. – Приди в себя, успокойся!
Володя дрожал. Он, мирный, спокойный и воспитанный человек, испытывал такую слепящую ярость, что на какое-то мгновение полностью растерял все остатки благородства и хорошего воспитания. Он ненавидел эту женщину с такой силой, что действительно готов был ее убить. Эту ненависть подхлестывало обжигающее чувство обиды – рана, которую нанесла ему Алена, была очень сильной.
– Убирайся! – выкрикнул он. – И больше никогда не смей появляться в моей жизни! Ни копейки ты от меня больше не получишь! Поняла? Ни копейки! Убирайся! Пошла вон!
Поднявшись на ноги, боком, неуклюже Алена двинулась к дверям. Только сейчас Сосновский заметил, что вокруг них собралась толпа – все сотрудники вывалили из своих комнат и с огромным интересом следили за семейной сценой главного редактора.
– Чего уставились? И вы тоже все пошли вон! – заорал он. Затем, оттолкнув верного Савку, который все еще продолжал его удерживать, бросился в свой кабинет.
В ресторане «Этюд» на Дерибасовской дым стоял коромыслом! Недавно открывшееся заведение пользовалось большим успехом. Цены в нем были самыми высокими в городе, а напитки – сплошь заграничными, контрабандными, хотя все местные жители прекрасно понимали, что контрабанда вся изготавливается недалеко – за углом, по соседству. Однако множество различных факторов сделали заведение самым модным в городе. А высокие цены привлекали только состоятельную публику. Ужинать в «Этюде» было делом престижа – принадлежностью к касте, в которой было принято «лопнуть, но держать фасон», соря деньгами и умело пуская пыль в глаза.
Финдиректор заготконторы по продовольствию Давид Агоян был завсегдатаем «Этюда» с самого момента открытия ресторана. И ни у кого не возникал вопрос, как скромный государственный служащий, сидящий на госзарплате в 40 червонцев, может быть завсегдатаем самого дорогого заведения в городе.
Агояна все знали – через его руки текли мощные финансовые потоки, он получал грандиозный теневой доход, который делил с верхушкой большевиков, – разумеется, все было тайно. А потому Агоян был большим человеком в городе. Его не трогали ни чекисты, ни бандиты: на первых он имел компромат, а вторым платил процент, потому беспрепятственно и ворочал миллионами.
Агоян был деловит и неболтлив, оттого до сих пор и ходил по земле – чекистам выгодно было держать его под своеобразным контролем, в поле зрения, вместо того чтобы пустить в расход. Но была у него слабость, которая время от времени грозила подпортить его репутацию сразу во всех кругах. И слабостью Агояна были женщины.
Эгоистичный, капризный, в личных отношениях несообразительный, Давид был лживым бабником. Именно лживым. Способность лгать как дышать, с трепетом глядя в глаза, он впитал с молоком матери. И где-то лет с 14-ти успешно пользовался этим вовсю. Агоян лгал всегда, каждой женщине, с которой встречался в своей жизни. Но, будучи настоящим профессионалом своего дела, творил эту ложь так убедительно, что мало кому удавалось изобличить его.
Вот и в этот вечер Давид сидел в «Этюде» с очередной барышней – тонконогой, изящной, коротко остриженной брюнеткой лет 25-ти. Судя по цветастому откровенному платью свободного покроя, барышня принадлежала к артистическим кругам – была либо хористкой, либо статисткой. Некая свобода в ее одежде – слишком короткая юбка, слишком глубокое декольте – это демонстрировала.
– Я тебя больше всех люблю, милая, – убежденно говорил Агоян барышне, держа ее за руки и преданно глядя в глаза, ничуть не смущаясь тем, что это была их первая встреча. – Я все ради любви сделаю, милая. Наша встреча не случайна. Милая моя, королева прекрасная, наша любовь с самого первого взгляда! Я ничего подобного в жизни еще ни к кому не чувствовал. Я тебя никому не отдам!
Барышня, убрав руку, изящно отпила дорогое шампанское, кивнув в такт его словам.
– Я большой человек в городе, милая, – вошел во вкус Агоян, – все эти большевики у меня в кулаке. Деньги у меня их, много денег. Все брошу к твоим ногам, милая моя. Только тебя я всю жизнь и ждал. Любовь у нас будет, семья. Увидишь, как мы заживем!
– Да откуда у большевиков деньги? – кокетливо смеялась «милая». – Скажешь тоже!
– Много денег… И все у меня, – Давид был уже заметно пьян.
– Не поверю, пока сам не покажешь. Вот пригласишь в гости – пойду, – кокетливо надула губки барышня.
– Пока нельзя, милая. Родственники ко мне приехали. Сестра родная. Полная квартира людей! Тетя с братом, два племянника и сестра отца. Нельзя ко мне. Лучше пойдем в гостиницу.
– Ну вот еще… – обиделась барышня. – По гостиницам не хожу! Какие такие тайны у тебя, если в квартире столько людей! Обворуют они твои деньги!
– Э, не скажи. Сейф у меня с секретом, не простой… – Пьяный Агоян журчал не умолкая. Э… знаешь – соединен с участком электрическим звонком. Только ключиком открывается…
– Да ну, скукотища… – снова надула губки барышня. – Что ты мне такое скучное рассказываешь! Ты лучше о любви расскажи…
– Люблю я тебя, милая! Больше всех люблю! Милая, всю жизнь ждал! – привычно затараторил Давид в знакомом для себя русле.
К закрытию ресторана ему все же удалось уговорить барышню пойти в гостиницу – меблированные комнаты по соседству, в одном из переулков. Пьяно смеясь, она поднималась по ступенькам. За ней плелся такой же пьяный Агоян.
– Хочу еще шампанского! – Барышня с разбегу плюхнулась на плюшевое покрывало гостиничной кровати. – Немедленно!
И, кокетливо задрав юбку, выставила ногу в ажурном черном чулке. Шампанское немедленно появилось. После первого бокала шум в голове Давида усилился. А после второго он бесчувственно растянулся на потертом гостиничном ковре.
Барышня двигалась быстро и профессионально, обыскивая Агояна сверху донизу. Сняла серебряную цепочку с ключом, достала бумажник с деньгами и документами, тщательно записала адрес. По документам выходило, что Агоян женат, и у него есть малолетний сын. Барышня рассмеялась. Затем, засунув в сумочку деньги из бумажника, быстро вышла из номера и почти вприпрыжку спустилась по лестнице, все еще продолжая смеяться.
Глава 5
Жена Агояна. «Где усопший?» Угрызения совести Тани. Методы большевиков
ОДЕССА, 2 апреля 1926 года
Агоян страдал мучительно, с размахом. Обвязав голову мокрым полотенцем, он лежал на кровати в спальне и стонал. Миловидная жена, не чаявшая души в своем важном и красивом муже, сбилась с ног, не зная, как ему угодить.
Дело в том, что Агояну весьма сложно было скрыть от супруги причину столь мучительного самочувствия – передозировка снотворного, которым его усыпили в гостиничном номере, плюс похмелье. А потому он жаловался на температуру, боль в горле, подозревал смертельную «испанку». Но для того, чтобы объяснить отсутствие денег и серебряной цепочки, которую сняли у него прямо с шеи, Агоян выдумал историю в ресторане на деловой встрече – якобы, потеряв сознание от высокой температуры, он был отнесен в служебное помещение, где уложен на какой-то топчан. Там и был ограблен, прямо на топчане, – кем-то из обслуживающего персонала.
Поскольку лгать Агоян умел вдохновенно и профессионально, справиться с сочинением легенды для него не составляло никакого труда. Были выдуманы такие леденящие кровь подробности, живописуемые так вдохновенно, что он и сам в них поверил в конце концов. Жена бледнела, дрожала и едва не теряла сознание от ужаса за любимого мужа, подвергшегося смертельной опасности и чудом оставшегося в живых.
Ощущая такую поддержку, Давид вошел во вкус, воспрял духом и принялся страдать, стараясь получить от процесса максимум удовольствия. Жена уже не знала, что и сделать, лишь бы облегчить его состояние. Их шестилетний сын был изгнан в детскую, где и сидел безвылазно, тише воды ниже травы, беззвучно играя со старыми оловянными солдатиками, стараясь изо всех сил не потревожить взрослых.
Это был очень тихий, несчастный и забитый мальчик, который давно успел уяснить, что чем меньше места он станет занимать в жизни родителей, тем будет лучше для всех. Он привык, что на него всегда очень мало обращают внимания. Мать всецело была занята мужем, до конца растворившись в этой вязкой любви, и ребенок был для нее скорее обузой, чем радостью. А сам Агоян, как и все махровые, избалованные эгоисты, был просто не способен обращать на кого-то внимания больше, чем на самого себя. Прикрываясь вечной занятостью – ведь он был действительно слишком занят, если не махинациями, то женщинами, если не женщинами, то махинациями, – Давид забывал о том, что у него есть сын, не видя ребенка неделями. От чего, впрочем, сам абсолютно не страдал.
Был вечер. В комнате лампа едва светила. Жена Агояна сидела возле его кровати и размешивала для страдающего супруга чай с лимоном и медом, дуя на него, чтобы остудить до нужной температуры, стараясь услужить мужу так, как не сможет и самая опытная прислуга со стажем. Сам Давид разлегся на всю кровать и, закинув ногу на ногу, репетировал страдающее выражение лица, тайком косясь в зеркало, находящееся рядом с кроватью, – с каким лицом выглядит лучше. Получалось очень неплохо.
Маленький сын Агояна тихонько заглянул в комнату, поскребясь в дверь, как испуганная мышь.
– Мама… А я рисунок нарисовал… Посмотришь? – прошептал он.
– А ну тихо! Иди отсюда! Потом! Не видишь, у папы голова болит! – шепотом огрызнулась жена Агояна, даже не поворачивая головы к ребенку.
– Убери его… и так плохо… – мучительно простонал Агоян, наслаждаясь звуками своего голоса, показавшегося ему самому удивительно молодым и глубоким.
Дети обладают чуткой душой. Понимая, что ему здесь не рады, мальчик тихонько поплелся обратно в детскую. В глазах его стояли слезы.
Звонок в дверь раздался неожиданно и резко.
– Кого там несет? – беспокойно подскочил Агоян, который, как и все махинаторы, боялся неожиданных звуков. – Посмотри!
Жена послушно бросилась выполнять команду.
– Кто это? – осторожно спросила она из-за двери.
– Открывайте! Новые родственники! – задорно отозвался молодой и звонкий женский голос.
Ничего не понимая, женщина распахнула дверь. На пороге стояла молодая темноволосая девушка с короткой стрижкой и мужчина лет 30-ти, высокий, коренастый, белобрысый, с туповатым крестьянским лицом.
– Ой, а вы сестра Давида? Как вы похожи! Это вы к нему приехали? Как я рада! – затараторила девица, входя в квартиру. – Вот и познакомимся! Он меня в гости пригласил!
– Кого пригласил? Вы кто? – опешила жена.
– Как это кто? Вот вам и здрасьте! – пожала плечами наглая девица. – Жених мой, Давид Агоян, тут живет? Я же ж за него замуж выхожу! А это братик мой, только вчера из села приехал! Я его с новыми родственниками познакомиться привела!
– Что? – Кровь отхлынула от лица жены Агояна. Став белой как мел, она прислонилась к стене и закричала сипло: – Давид!
Хорошо разбираясь в оттенках голоса жены, Агоян понял, что происходит нечто серьезное. Голос звучал не так, как обычно. Тут уже явно было не до церемоний. Он резко сорвал с головы мокрое полотенце и вышел в прихожую.
– Миленький! – завизжала девица, бросившись к нему на шею. – Вот я и пришла! А это мой братик!
– Кто вы такая? Что здесь происходит? – Агоян весь затрясся, опознав девицу из «Этюда», – к этой встрече он совсем не был готов.
– Наше вам здрасьте с кисточкой! Ты шо, белены объелся? Любимую женщину не узнаешь? – Девица снова повисла на его шее.
– Что вам надо? Я вас первый раз в жизни вижу! – Покраснев как рак, Давид с трудом оторвал от себя руки девицы, боясь встретиться взглядом с глазами жены.
– Да ты шо, швицер задрипанный? – отпрянула от него девица – Как это не узнаешь? А кто в гости звал? Кто со мной ночь в гостинице провел? Цепочку с ключиком на память подарил в знак вечной любви… – Она всхлипнула. – А теперь нос от меня воротишь?
– Вы меня с кем-то перепутали… Никуда я вас не приглашал… – Агоян затрясся.
– А записка? – Открыв миниатюрную сумочку, девица вынула оттуда записку, демонстративно развернула перед женой. – «Любимая… в 8 вечера в «Этюде». Жду не дождусь нашей встречи! Никому тебя не отдам. Милая, целую нежно…»
– Это не я писал, – у Агояна потемнело в глазах.
– А кто? Папа Римский? – Девица вульгарно засмеялась и тут же завизжала: – Ты шо, воспользовался мной, обесчестил в гостинице, а теперь нос от меня воротишь, знать не хочешь? А как же любовь до гроба? Ты меня на сегодня в гости пригласил! Жениться обещал! А теперь…
– Да что это за ерунда… убирайтесь… – Давид готов был провалиться сквозь землю.
– Вот шо, швицер, – тут в разговор вступил спутник девицы, – хватит тут ушами елозить! Сестру мою ты обесчестил – значит, надо платить! Деньги гони на бочку, да живо!
– Какие деньги? Вы с ума сошли! Я скромный госслужащий! – завопил Агоян. – Я сейчас милицию вызову!
– Вызывай, – усмехнулся брат, – вот мы заявление и напишем, как ты сестру мою в меблированных комнатах обесчестил! Изнасиловал обманом! Надругался над девушкой. И свидетели найдутся! Ваш муж, мадам, – обернулся он к жене Агояна, – известный бабник в городе. Ни одной юбки не пропустит. Но сейчас не на тех нарвался. Так что зови милицию, швицер задохлый! В отеле тебя опознают.
Давид отступил назад, к жене, но та инстинктивно отшатнулась, вжалась в стенку. На нее было страшно смотреть, лицо ее выражало муку. Бог был низвергнут, и жуткая правда, которую она пыталась не замечать, на которую закрывала глаза, вдруг с обжигающей силой вырвалась наружу. И Агоян, похоже, почувствовал перемену, произошедшую с его женой, потому что еще сильнее затрясся.
Заявление об изнасиловании не было шуткой – особенно по тем временам. Особенно на человека, занимавшего такую серьезную должность. Пока станут разбираться, с работы однозначно турнут. Агоян прекрасно понимал это. А значит, долой финансовые потоки. И связи среди большевиков не спасут.
– Нету у меня денег, нету, – взмолился он, – я скромный служащий, живу на одну зарплату… Жалованье задерживают…
– Тогда я иду за милицией, – сказал брат девушки.
Очередной звонок в дверь прозвучал так резко и неожиданно, что Агоян подскочил.
– Да что это такое? Матерь Божья… – он совсем позабыл, что верить в Бога ему не положено по должности.
– Откройте! – брат девушки повернулся к жене Агояна.
Та, даже не спросив, кто там, открыла дверь. На пороге стоял молодой священник.
– Добрый вечер, дочь моя! Сочувствую в вашей скорбной утрате. Где усопший?
– Кто? Что вы говорите? – Женщина растерянно отступила на шаг.
– Усопший, говорю, где? – повторил священник. – В этой же квартире покойника отпевать надо?
– Какого покойника? Нету у нас никаких покойников! – закричал Агоян, приходя в себя, находясь на последней грани нервного напряжения от всего, что свалилось на него за этот вечер.
– Вы ошиблись, батюшка, – дрожащими губами произнесла его жена, – нет у нас покойника.
– Дай Бог, и не будет, дочь моя! – ответил священник. – Ну это если с разумом дружить будете.
С этими странными словами он достал руку из полы рясы. В ней был зажат тяжелый армейский наган. А из-за его спины, с боков, неожиданно появились еще двое вооруженных мужчин.
– Всем тихо, – даже как-то ласково скомандовал лжесвященник. – Это налет. Зайти в дом и не рыпаться.
Бандиты вошли в квартиру и захлопнули за собой дверь.
– Сейф в спальне? – так же мирно спросил мнимый священник. – Ну тогда все туда!
Все собравшиеся в коридоре прошли в спальню. Со стены бандит в рясе сразу снял картину, под которой оказался сейф.
– Открывай, если жизнь дорога! – обернулся он к Агояну. Теперь в его речи не было и тени миролюбивости.
– Открыл бы! – Давид с ехидством уставился на него. – Да только ключ вот ей по глупости подарил! – ткнул он пальцем в девицу.
– Кто такая? – бандит обернулся к ней.
– А нам тоже деньги от этого гада надо! – Брат девушки выступил вперед. – Он мою сестру обесчестил! Пусть заплатит!
– Хорош гусь! – Священник искренне рассмеялся. – Везде делов натворил! Успел всем нагадить!
– У меня ключ, – упрямо сказала девица. – Значит, давайте так, шахер-махер. Я вам ключ, а вы нам часть денег. А то ведь сейф с участком милицейским соединен. Тронете – такой гембель начнется, мало никому не покажется.
– Ишь, селючка ушлая! – рассмеялся бандит. – А с чего мне верить?
– А ты попробуй в сейф пальни! И увидишь, что через пять минут будет, – уверенно произнесла девица.
– Так, ладно. Да откуда мне знать, что не врешь? – уставился на нее бандит.
– А вот ключ. – Девица сняла с шеи серебряную цепочку с ключом и помахала ею.
– Значит, правда, – выдохнула жена Агояна, но ее тихие слова буквально потонули в пространстве, не услышанные никем.
– Идет, – согласился бандит, – раз такое дело, деньгами не обижу. Я за справедливость. Гад за все заплатить должен! Слово Кагула!
– Кагул? – переспросил брат девушки. – Мы слышали о тебе, говорят, ты людей на деньги не кидаешь. И за своих людей Скумбрии отомстил.
– Оно так, – с серьезным видов кивнул Кагул, – а ты, коли разбираешься, то ко мне приходи. Хорошие люди мне завсегда нужны, не хватает их, хороших-то!
– Да что же это такое, в самом деле, – завел было Агоян, но Кагул быстро наставил на него наган и скомандовал:
– Заткнись, мразь!
Затем он забрал ключ у девушки.
Когда сейф был открыт, все ахнули. Снизу доверху он был забит червонцами. Толстые пачки были в банковских упаковках.
– Денег у него нет? Ах ты сука! – сжав кулаки, брат девушки подступил к Агояну.
