Ирина Градова
Экзотический симптом
* * *
Алла шла на встречу с Мариной, как обычно, в приподнятом настроении. Подруги старались не нарушать традицию и встречались пару раз в неделю. Обе работали в центре, поэтому это было несложно – если, конечно, у Марины не случалось заседания суда, или у Аллы не возникали какие-то непредвиденные обстоятельства на службе.
В зале царила полутьма, и только три столика занимали посетители кафе. Одним из них оказалась Марина. Она выбрала местечко у окна, но, к удивлению Аллы, перед адвокатессой не стояло, по обыкновению, блюдо с пирожными. Неужели подруга не в настроении?
– Привет! – бодро поздоровалась она, подходя и клюя Марину в пухлую, гладкую щеку.
От нее пахло духами Champs-Elisees – других адвокатесса не признавала.
– И тебе привет, – вяло ответила подруга.
– Что-то случилось?
– С чего ты взяла?
– Ты одета в темные цвета, хотя обычно похожа на жар-птицу— это раз. Не уписываешь эклеры, которые обожаешь, а мусолишь чашку черного кофе – это два. Ну и, наконец, у тебя самое кислое выражение лица из всех, что я могу вспомнить за годы нашего знакомства. Достаточно для подозрений?
– Что ж, ты права, – вздохнула Марина. – Настроение у меня фиговое: в кои-то веки решила сделать то, чего никогда не делала, и, похоже, зря напряглась!
– И чего же ты никогда не делала – не прыгала с парашютом, не ныряла с аквалангом или не ездила на верблюде?
– Ну, положим, на верблюде я ездила, – возразила адвокатесса. – В Тунисе… Бедный тот верблюжонок – тяжело ему пришлось! Но после поездки я дала ему фиников, так что он внакладе не остался!
– Тогда о чем речь?
– Помнишь, я взялась за дело pro bono?
– Конечно! – Алла вздохнула с облегчением: она-то уж решила, что у Марины не в порядке со здоровьем или проблемы в личной жизни. – И что, клиентка неблагодарной оказалась?
– Откуда ты знаешь? – выкатила глаза подруга. Алла растерялась: она ляпнула первое, что пришло на ум.
– Неужели угадала? – спросила она.
– Угу. Понимаешь, люди вроде нее вечно прибедняются, выдавливают из тебя слезу, и ты проникаешься к ним сочувствием, из кожи вон лезешь, пытаясь помочь, а они…
– А они принимают это как должное?
– Если бы только это!
– А есть что-то еще?
– Баба приползла ко мне вся в соплях, рыдала, что твоя египетская плакальщица, и я согласилась помочь. Ненавижу дела об опеке, не берусь за такие: никогда не знаешь, что было, а чего не было – кто там разберет, что в чужой семье происходит, за закрытыми дверьми!
– Ты расстроена и сердита, – заметила Алла. – Значит, обнаружила нечто, заставившее тебя усомниться в честности клиентки?
– Да уж, «нечто»… Я провела небольшое исследование, опросила соседей. Соседи, скажу я тебе, прямо-таки кладезь информации о своих ближних!
– Согласна, но не забывай, что они – как свекровь или теща, которые редко хорошо отзываются о зяте или невестке!
– И все-таки соседи дают весьма полезные сведения, которые не может дать никто другой, ведь они живут друг с другом бок о бок и видятся почитай что каждый день.
– Так что ты выяснила?
– Что эта Иночкина и все ее семейство – не такие уж белые и пушистые, как она себя изображала в моем кабинете.
– А именно?
– Ну, во-первых, у нее есть старший брат, наркоман. Четыре ходки за торговлю «дурью» и хранение, а также за разбой и хулиганство.
– Они что, в одной квартире живут?
– Нет, но он, по словам соседей, частенько наведывается. Квартира ранее принадлежала их родителям, и брат, само собой, не согласен с тем, что сестрица со своим выводком «приватизировала» хату. Он устраивает такие дебоши, что весь подъезд ходуном ходит! Между прочим, и сама Иночкина не чужда семейному пристрастию: на нарах она, конечно, не сидела, но в прошлые годы задерживалась за хранение. Ее дважды ограничивали в правах на старших детей, но в последние годы она вроде бы взялась за ум, устроилась на работу и восстановилась в правах. Успев при этом родить еще двоих детишек и выгнать очередного сожителя.
– Вот это новость! – пробормотала Алла.
– Сама понимаешь, мне было очень неприятно такое узнать! Но я – адвокат и обязана защищать клиента, независимо от его морального облика.
– Тем более что Иночкина исправилась!
– Кроме того, как я уже сказала, изъятие детей осуществлялось каким-то диким способом, в обход четко прописанной процедуры. Вдобавок ко всему, в, с позволения сказать, документе, оставленном службой опеки (честно сказать, он годится только в качестве туалетной бумаги), весьма туманно описаны основания для изъятия: совершенно непонятно, в чем обвиняют мамашу. Да, в холодильнике отсутствовала черная икра и даже красная, сама квартира действительно нуждается в ремонте, а детские вещи передаются от старших к младшим штопаными-перештопаными, но в большинстве многодетных семей дела обстоят подобным образом! Дети здоровы, не вшивы, не избиты и не истощены – какова цель органов опеки? И еще один вопрос, на мой взгляд, немаловажный: если все так плохо, то почему не забрали всех? Разве старшие дети не находятся в такой же «ужасной» опасности, что и младшие?
– Ты разговаривала с представителями опеки?
– Нет, решила начать с соседей, чтобы собрать побольше сведений и понять, с кем имею дело. Я пыталась связаться с Иночкиной, чтобы объясниться по поводу ее, мягко говоря, скрытности, но не сумела: телефон не отвечает, представляешь! Я написала сообщение, но ответа не получила: похоже, она передумала со мной связываться, так как ожидала, что я, как полная идиотка, накручу всю ее «лапшу» на уши и приму слова на веру, ничего не проверяя!
– Может, стоит встретиться с Иночкиной лично? – предположила Алла. – Чтобы поставить все точки над i?
– Наверное, так и придется поступить, – вздохнула Марина. – Не люблю бросать дело на полпути! Хотя, скорее всего, это ничего не даст: тетка, видимо, узнала, что я проводила опрос соседей за ее спиной, и то ли обиделась, то ли испугалась…
– Удивительные совпадения случаются в жизни! – проговорила Алла задумчиво.
– Ты о чем сейчас?
– Понимаешь, я сейчас веду дело об убийстве, и жертва – работница органов опеки!
– Да ты что? С другой стороны, если они все действуют одинаковыми методами, не удивлюсь, что кто-то решил радикально выразить свое мнение по этому поводу!
– Точно, – кивнула Алла. – Ты дала мне в руки важную ниточку! Раньше я думала сосредоточиться на окружении жертвы – ну, знаешь, друзьях, врагах и любовниках, а теперь вот считаю, что «рабочая» версия, пожалуй, более правдоподобна! Придется как следует порасспросить не только ее коллег, но и, так сказать, «клиентов». Если окажется, что убиенная участвовала в рейдах типа того, о котором рассказала ты… Между прочим, я даже пока не до конца уверена, что имею дело с убийством!
– Да ну? – приподняла тонко выщипанные брови Марина.
Адвокатесса тщательно следила за собой, и даже глубокая депрессия или сильное огорчение не могли заставить ее отказаться от маникюра, стильной прически или услуг косметолога. В отличие от Аллы: в подобных состояниях она предпочитала отсиживаться дома, заедая горе сладостями и печеностями…
Во всяком случае, так было раньше.
– Там вообще-то все не так однозначно, – подтвердила Алла. – Но я подозреваю самое худшее, и работать будем, предполагая убийство. А там – как получится.
* * *
– И еще один вопрос, Полина Демьяновна, – сказал Дамир, переворачивая листок блокнота и проверяя, все ли учел при беседе с самой пожилой соседкой Ямщиковых по этажу. – Известно ли вам что-нибудь об отношениях Лиды и Павла Токменева?
– Ох, дорогой мой, мне известно все! – всплеснула руками Полина Демьяновна Лобанова, интеллигентная дама за семьдесят, одетая в старомодное платье с кружевным воротничком, что делало ее похожей на престарелую гимназистку. Манеры ее были под стать, и Дамир, которому радушная хозяйка предложила чаю с печеньем и вареньем, все время боялся сделать что-то не то и вызвать неодобрение хозяйки. – Этот Павлик… А ведь был хорошим мальчиком, можете себе представить? Я помню его еще в школе, ходил туда-сюда, маленький такой, чистенький, с портфельчиком…
– А нельзя ли чуть поближе к дню сегодняшнему? – поторопился попросить Ахметов, опасаясь, как бы пожилая дама не решила рассказать ему всю жизнь Токменева, начиная с детского сада.
– Разумеется, разумеется, дружочек, – закивала Лобанова. – Бабушка Павлика – чудеснейшая, наимилейшая женщина, и дочка ее, Любушка, тоже была прекрасная девочка…
– Была?
– Вот я к этому и веду: с тех пор как Любушка умерла от рака – такая молодая, всего-то сорок девять ей было! – Павлик совсем от рук отбился. Бабушка, конечно же, не могла держать его в узде, отца нет, вот он и связался с дурной компанией. Что ни день – дебоши, крик-шум, шприцы на лестнице… В общем, с Павликом и до армии сладу не было, а уж после… Стоило сделать ему замечание, как он из себя выходил, мог и подраться, причем не особо разбирал, мужчина с ним говорит или женщина. Однажды даже до поножовщины дошло!
– Неужели?
– Максим Петрович с нижнего этажа поднялся к нему, позвонил в квартиру, а Павлик ему – ножик под ребра, представляете?! Просто чудо, что Максим Петрович серьезно не пострадал, а Павлик загремел в тюрьму на полтора года…
– Я все еще не понимаю, при чем тут Лида Ямщикова!
– Лидочка была единственным человеком, который имел хоть какое-то влияние на Павлика.
– Да вы что?
– Когда-то, еще в школе, он за ней ухаживал. Серьезно ухаживал, такая милая парочка была… Нет, вы не подумайте – ничего такого между ними не происходило, но смотреть на них было одно удовольствие! Тогда еще Любаша была жива, и Павлик вел себя более или менее прилично. Знаете, прямо иллюстрация к истории «Барышня и хулиган»!
– А потом что случилось? Поссорились?
– Да не то чтобы… Знаете, просто пути у них разошлись, я так думаю. Лидочка стремилась помогать людям, даже в опеку работать пошла против воли собственной матери – та считала, что такая работа слишком трудная, не для молодой девушки, во всяком случае, и что она не сможет испытывать удовлетворения, занимаясь семьями алкоголиков и наркоманов. А Павлик после смерти матери и бабушки покатился по наклонной… Лидочка честно пыталась его вернуть, но не смогла – тяга к плохому оказалась сильнее и любви, и здравого смысла.
– И что, с тех пор они не общались?
– Да что вы, конечно общались – приходилось, ведь Лидочка была единственной, к кому Павлик прислушивался!
– Ей удавалось его урезонить?
– Иногда удавалось, но чаще – нет. И наконец Лидочка сдалась. Она перестала видеться с Павлом и даже отвечать на его звонки. Я знаю, потому что общаюсь с ее мамой, Ларисой, – добавила она, словно боясь, что оперативник может усомниться в ее словах. Но Дамир и не думал этого делать, слушая соседку Ямщиковых, этот кладезь информации, с величайшим вниманием.
– Павел приходил иногда, долбился в их дверь, но Лариса и Лидочка обычно не открывали. Иногда Лидочка выходила и гнала его, а несколько раз соседи полицию вызывали. Павла забирали, но потом отпускали, ведь он до того случая с Максимом Павловичем ничего такого уж страшного не делал…
– Как думаете, мог Павел причинить Лиде вред? Пожилая дама помешкала с ответом.
– Знаете, я ведь считала, что Лидочка сама… ну, вы понимаете.
Ахметов молча кивнул.
– Но теперь, когда вы сказали, что это убийство, – продолжала соседка, – я тоже задумалась. С одной стороны, Павлик ведь любил Лидочку, и трудно предположить, что он мог настолько выйти из себя, чтобы такое сотворить!
– Но он же напал на вашего соседа, – возразил Дамир. – И даже отсидел – тюрьма не столько исправляет, сколько наказывает и делает и без того агрессивных людей еще более злыми!
– Наверное, вы правы, – вздохнула Лобанова. – И все-таки… Нет, я не верю в то, что Павлик мог убить Лидочку! Хотя…
– Что – хотя?
– Раз уж на то дело пошло, скажу: я видела, как они ругались.
– Лида с Павлом?
– Да.
– Из-за чего вышла ссора?
– Из-за того же, что и всегда, – из-за друзей Павла, из-за шума-гама, выпивки и драки. Я забыла упомянуть о потасовке, которая имела место на лестнице за пару дней до того, как Лида попыталась в очередной раз сделать Павлу внушение.
– Кто-то серьезно пострадал?
– Два парня. Их на «Скорой» увезли.
– Кого-то задержали?
– Нет, все успели разбежаться, но мы же понимаем, кто во всем виноват!
– А Лида тут при чем?
– Когда я пошла выносить мусор, то увидела Лидочку с Павлом на лестнице, возле мусоропровода. Они разговаривали негромко, но эмоционально. При моем появлении замолчали, но я так поняла, что Лидочка отказалась делать что-то, о чем ее просил Павел. Ему это очень не понравилось, и он даже обозвал ее нехорошим словом.
– А она что?
– Лидочка сказала, что ему следует взяться за ум, иначе он окончит свои дни в тюрьме.
– Она имела в виду что-то конкретное?
Соседка покачала головой.
– Может, она стала свидетелем драки или другого правонарушения? – предположил Ахметов.
– Не думаю…
– Почему?
– Да потому что Лариса обязательно мне об этом рассказала бы, ведь мы видимся почти ежедневно!
– А вдруг Лида не рассказала матери о том, что видела?
Лобанова только плечами пожала.
* * *
Полина Семенчук не значилась в списке ближайших подруг Ямщиковой, и как раз этим привлекла внимание Белкина. Он не стал спрашивать дозволения начальства на визит к девушке, решив проявить самостоятельность.
У Лидии была страничка в одной-единственной социальной сети, и он с удивлением отметил, что для молодой девушки у покойной маловато друзей и подписчиков. Почти вся информация была защищена настройками приватности, но Белкину без труда удалось ее взломать. Однако взломанные данные, как показалось ему на первый взгляд, не представляли для следствия ни малейшего интереса.
Тем не менее ему удалось найти некую Полину, числившуюся в друзьях Ямщиковой, но ни словом не упомянутую ее мамашей. И именно этот факт заставил Белкина сорваться и, пренебрегая правилами, дунуть по адресу, который он легко установил по базе СК.
Семенчук мало походила на представительниц круга, в котором вращалась Лида. Она была богата, ничем, кроме ухода за собственной персоной, не занималась и, что оказалось весьма на руку Белкину, обожала болтать.
– Да, жалко Лидку! – печально проговорила девушка, едва услышав, по какому поводу к ней заявился молодой опер. – А вы правда в Следственном комитете работаете? – тут же переключилась она, как будто кто-то невидимый нажал на кнопку внутри ее черепной коробки. – Просто вы такой молодой и симпатичный…
Польщенный Белкин подтвердил этот факт, продемонстрировав удостоверение. Он нечасто встречал девушек, подобных Семенчук: наверное, они ходили по другим улицам, сидели в других заведениях общепита и посещали магазины, в которые Сане даже в голову не пришло бы заглянуть в силу заоблачных цен и товаров, найти применение которым в собственной жизни парень определенно затруднился бы.
Полина обладала безупречной кожей, покрытой легким, явно искусственным загаром, огромными голубыми глазами и копной тщательно уложенных дорогим парикмахером волос – и это уже в середине рабочего дня! Весь ее облик прямо-таки вопил о том, что Полина – редкая экзотическая птица, охотится на которую позволено лишь очень состоятельным или как минимум знаменитым молодым людям, к каковым Белкин уж точно себя не относил. И все же ему приятно было получить от нее неожиданный комплимент.
– Вы с Лидой были школьными подругами? – задал он вопрос, стараясь вернуть беседу в нужное ему русло.
– Школьными? – удивилась девушка. – Да бог с вами, Лидка училась в общеобразовательной школе, а я – в английской гимназии!
– А как же вы тогда познакомились?
– Да у нас не было никаких шансов, если бы не мой братец.
– А-а, так… простите, ваш брат ухаживал за Лидой?
– Ну, можно и так сказать! – печально улыбнулась Полина. – Пошли, покажу!
Пройдя по невероятно длинному, как показалось Белкину, коридору, они оказались у двери. Девушка толкнула ее и вошла, опер – за ней. На стене, в которую сразу же уперся его взгляд, висел гигантский портрет молодого человека на мотоцикле.
Даже будучи мужчиной, Александр не мог не признать, что брат Полины отличался редкой привлекательностью. Общего у них с сестрой было мало – разве что светло-русые волосы. В то время как красота Полины создавала впечатление хрупкости и женственности, парень выглядел брутально, чему немало способствовал байкерский прикид.
– Отличный снимок, – пробормотал Белкин, просто чтобы что-то сказать. – А где я могу найти вашего брата?
– На кладбище.
Белкин решил, что Полина неудачно пошутила, но, взглянув на ее внезапно потемневшее лицо, сообразил, что она имела в виду именно то, что сказала.
– Простите… то есть примите мои соболезнования. Девушка молча кивнула.
– А когда это произошло?
– Полгода назад. Примерно. Ну, хоть умер он счастливым…
– В смысле?
– Разбился на своем дурацком мотоцикле!
Что ж, следовало ожидать…
Вспоминая лицо Лиды Ямщиковой, Саня задавался вопросом: что привлекло к ней такого парня, как Слава Семенчук? Умопомрачительной красоткой она вовсе не была, хотя, безусловно, Белкин находил ее привлекательной – как и практически любую юную особу. Кроме того, молодые люди вращались в абсолютно разных кругах: ну что общего могло быть у выпускницы педагогического вуза, выращенной матерью-одиночкой, и красавца-мажора, сына богатых родителей?
Это не имело отношения к делу, но Белкин все же решил задать интересующий его вопрос:
– Скажите, Полина, а как они вообще…
– Как они вообще встретились? – перебила Полина, вновь обретая оптимизм: Саня заметил, что девушке, видимо, свойственна частая смена настроения – такова уж ее натура. – Вот уж точно, ничто не предвещало! Да и где бы они могли познакомиться, верно? Дело в том, что Лидка сбила Славку на мотоцикле.
– У Лиды… был мотоцикл?
– Да не у нее, а у Славки! Ну вот, она перебегала дорогу в неположенном месте, а Славка, как обычно, гнал на своем байке на бешеной скорости… Поздно было, дороги пустые, вот он и летел как сумасшедший. Заметил Лидку и буквально «уложил» мотоцикл на асфальт. Она, к счастью, не испугалась, вызвала «Скорую», даже с ним поехала в больницу. Славка серьезно не пострадал, только вывихнул запястье да ноги сбил в кровь… Вот так все и завязалось. Что вы, такая любовь-морковь началась – просто ужас!
– Почему же ужас? По-моему, любовь – это прекрасно!
– Да потому что мамаша Лидкина была против того, чтобы они с братом встречались.
– Что ее не устраивало?
– То, что он ничем не занимается, не работает, хотя и окончил Сорбонну…
– Что, простите, окончил?
– Ну, университет в Париже, Сорбонна называется. Славку папа в Париж отправил, а меня – в Кембридж… Папка все надеялся, что брат подрастет мозгами и станет в бизнесе его правой рукой, а потом уж и вовсе займет его место. Не срослось.
– А что за бизнес?
– Ресторанно-магазинный в основном. Ну, знаете, наверное, сеть супермаркетов «Лукошко» и кафе, к примеру, «У кота Бориса»?
– О, так это все – вашего папы?!
Разумеется, Белкин знал эти заведения: «Лукошко», правда, для него слишком уж дорогой магазин, несмотря на ласковое народное название, а вот в «Кота Бориса» он порой захаживал – там подавали изумительные пироги и пирожные.
– Получается, маме Лиды не нравился образ жизни вашего брата? – уточнил Саня.
– Точно. Она все талдычила: работать, мол, надо, на жизнь зарабатывать… Только ведь Славка зарабатывал, причем столько, сколько Лидкиной матери и не снилось!
– Чем же?
– Гонками.
– Мотоциклетными гонками можно хорошо заработать?
– Нелегальными, само собой. Есть, знаете, в городе любители острых ощущений. И тех, кто хочет просто посмотреть, тоже хватает. Если удавалось выиграть, Славка мог пол-ляма домой притащить!
– Да вы что?!
– Ну да. Только он тут же его и просаживал – по клубам да по барам… Ну и Лидке что-нибудь покупал. Думаю, все золотишко, какое у нее есть, – это от него подарочки.
– Хорошо, я понимаю, чем ваш брат привлек Лиду, но чем она-то его заинтересовала? – недоумевал Белкин. – Мне кажется, у него имелся огромный выбор девушек одного с ним круга!
– Это да… Мне кажется, Лидка просто была в новинку, понимаете?
– Боюсь, не совсем…
– Ну, все прошлые девчонки Славки интересовались только шопингом, фитнесом и цацками, а Лидка… Она добрая, трудолюбивая, книжки умные читала, да еще и его любила – по-настоящему, ясно? Уж как она убивалась, когда Славка разбился – наверное, больше, чем все мы… Кроме папы, конечно: он до сих пор иногда брата в толпе ищет, со спины других парней за него принимает… Мне даже пришлось ей психоаналитика искать!
– Вы нашли Лиде психиатра? – переспросил Белкин.
– Не психиатра, а психоаналитика, – поправила Полина. – Вернее даже, клинического психолога. Я боялась, Лидка что-то с собой может сделать… нехорошее. Видит бог, я обожала Славку, но даже ради него не стоило сводить счеты с жизнью!
– И что, помог психолог Лиде? Полина пожала плечами.
– Как Славка разбился, мы почти не общались, – ответила она. – Может, и помог… Так, вы говорите, убили Лидку?
После услышанного Белкин уже не был в этом уверен, поэтому просто кивнул.
– А кто убил, за что? Знаете, по-моему, нет такого человека, которому Лидка мешала или просто успела бы навредить!
– Почему вы так считаете?
– Безобидная она… была. Ей же всего двадцать четыре года, ну кому могло понадобиться ее убивать?!
* * *
Отношения Мономаха с заведующим инфекционным отделением Олешиным можно было охарактеризовать одним словом – никакие. Не потому, что эти двое не ладили, а из-за того лишь, что им практически не приходилось общаться. Они не сталкивались по работе, не имели общих пациентов и встречались только на общебольничных «летучках», едва узнавая друг друга в лицо. Поэтому Мономах удивился, когда Олешин сразу назвал его по имени-отчеству, одновременно протягивая руку для приветствия. И это – при том, что именно Мономах пришел к нему, а не наоборот.
В отличие от Олешина, Мономаху пришлось выяснить имя-отчество визави в отделе кадров, потому что в его отделении никто понятия не имел, как зовут завинфекционным.
– Гурнов рассказал мне о проблемах Тактарова, – сразу сказал Олешин, не успел Мономах открыть рот. – Вы ведь здесь из-за этого?
– Ну, не совсем, – ответил тот. – Хотел навести справки о пациентке…
– О Валерии Протасенко? Интересно, что пришли вы, а не Тактаров: его, похоже, это дело вовсе не интересует! А зря, ведь вся больница гудит, что он то ли проморгал анализы, то ли…
– Давайте начистоту, Антон Семенович, – перебил завинфекционным Мономах. – Вам удалось поставить диагноз?
– Нет, но…
– Неужели вы всерьез думаете, что, даже будь анализы Протасенко в полном порядке – в смысле, сделаны неделю назад, – вы бы знали, что с ней?
Олешин озадаченно хмыкнул.
– Мне казалось, что Тактаров – не самый ваш близкий друг, – сказал он. – Почему вы его защищаете?
– Не защищаю, а интересуюсь: я, видите ли, очень любопытен! После беседы с Иваном мой интерес возрос.
– Что ж, сам теряюсь в догадках, – вздохнул зав-инфекционным. – Признаться, я вызвал консультантов из Боткинской больницы, но не жду от них многого: старая гвардия с опытом вымирает, а остальные, вы уж меня простите…
Он не закончил, но этого и не требовалось.
Самое сложное в медицине – диагностика. Пациента можно исцелить лишь в том случае, если точно знаешь, чем именно он болен, в противном случае все, что ты делаешь, – симптоматическое лечение, от которого мало толку, особенно в случае инфекционных заболеваний.
– Есть ли у пациентки реакция на ципрофлоксацин и цефтриаксон? – поинтересовался Мономах.
– Как мертвому припарка!
– А какие симптомы есть, помимо жара и кашля с кровью?
– Головные боли, схваткообразные рези в животе. Сегодня утром несколько раз была сильная рвота с кровью и гноем.
– Как насчет менингита?
– Вторичного, вы имеете в виду? – уточнил Олешин.
– Ну да, как вариант. Или, раз ВИЧ и гонорея не подтвердились, может, сифилис? На его фоне частенько возникает вторичный менингит.
– Сифилис отрицательный, – покачал головой врач. – После того, что мы узнали об анализах Протасенко, проверили на все распространенные венерические заболевания – ноль.
– Ладно… Туберкулез? Или чего попроще – к примеру, гайморит, ангина, отит?
– Ничего этого в истории болезни нет.
– А вы с пациенткой говорили?
– Это сейчас не представляется возможным, Владимир Всеволодович: Протасенко чаще находится в состоянии замутненного сознания. Приходится общаться с ее истеричной мамашей!
– И что говорит мать?
– Удивительно, как мало она интересуется жизнью дочери! Вы видели Протасенко-старшую?
Мономах отрицательно качнул головой.
– Они похожи как две капли воды, только с разницей в двадцать пять лет. Обе – грудастые блондинки, искусственные губы, искусственные зубы…
– Погодите, младшенькой ведь, судя по всему, не больше двадцати пяти!
– И что? Сейчас они в восемнадцать начинают – все влияние СМИ и глянцевых журналов. Раньше, слава богу, в России нельзя… Нашей двадцать семь, между прочим! И мамаша, и дочурка – жертвы пластической хирургии и солярия, и, на мой не совсем, конечно, компетентный взгляд, кандидатки в клиентки психдиспансера.
– Почему?
– Ну, обе они какие-то истеричные, несдержанные. Мамаша вопит, что это в больнице, дескать, инфекцию занесли. Я ей пытался объяснить, что это невозможно, потому что ни одна инфекция так быстро не развивается, но она ничего слушать не желает и грозится подавать в суд, и в Комитет по здравоохранению уже бумагу накатала. Во всяком случае, она мне так сказала…
– Так все-таки, что говорит мать по поводу перенесенных дочерью болезней?
– Так я же вот и объясняю – она мало что знает! Дело в том, что Валерия тут жила одна, а в родном городе бывала наездами. Мать приехала к ней недавно, в гости. Задержалась, как видно. Она даже не знает, чем промышляет ее дочь!
– И чем же?
– Эскорт-услугами.
– Откуда вам это известно, если мать не в курсе?
– Откуда? Да я, честно говоря, даже не знаю, – пробормотал инфекционист, как будто впервые задумался над этим вопросом. – Лично мне, кажется, сказал Тактаров, а уж он от кого…
– Ясно. Получается, только из-за этого слуха у девицы заподозрили и ВИЧ, и гонорею?
– Не стоит забывать и о симптоматике: как ни крути, а она подходит под эти заболевания… Во всяком случае, раньше подходила. А теперь… Я думал о менингите, но общеинфекционные признаки…
– Отсутствуют? – подсказал Мономах.
– Никакой бледности кожных покровов, синюшности «носогубного треугольника», непрекращающейся жажды… Зато есть иктеричность[5] склер, что говорит о возможном повреждении печени. Вы правы, нужно проверить печень как следует – возможно, она увеличена… Пациентка страдает одышкой, у нее учащенный пульс и существенно снижено артериальное давление.
– Все это говорит в пользу менингита, – заметил Мономах. – Вполне возможно, вас ввело в заблуждение то, что рассказал вам о девушке Тактаров?
– Выходит, так, – поморщился Олешин, чувствуя себя не в своей тарелке: ему, профессионалу в данной области, недвусмысленно указывали на ошибку. Ошибку, которую, к счастью, еще можно исправить, если Мономах не ошибся с предполагаемым диагнозом.
– А что, если я поговорю с матерью Протасенко? – предложил Мономах.
– Господи, а вам-то это зачем?! – Поднявшееся было раздражение Олешина сменилось крайним изумлением.
– Говорю же – я любопытен. Случай нетипичный, и… Вдруг это все-таки не менингит, нам же необходимо выяснить, что творится с Протасенко!
– Я бы, честно говоря, сплавил ее в Боткинскую, – пробормотал инфекционист. – Но вы же понимаете, что без четкого диагноза ее будут отфутболивать обратно… Да, возможно, вам стоит поболтать со старшей Протасенко: вы – человек нейтральный, не имевший дела с Валерией, и ей нет нужды вам угрожать и закатывать истерики. Как только она появится, я вам позвоню.
На том и порешили.
Вернувшись в отделение, Мономах сел за компьютер, намереваясь привести в порядок истории болезни: у него накопилось много бумаг за прошедшую неделю, а руки все не доходили до того, чтобы занести информацию в базу. Не успел он проработать и десяти минут, как в дверь постучали.
В проем просунулась аккуратная, словно только что из салона красоты голова Мейрояна.
– Владимир Всеволодович, вы еще здесь? – задал он риторический вопрос.
– А вы, Севан, что тут делаете, вы же не на дежурстве?
– Нет, я… Понимаете, я вас искал, искал, но не нашел…
– В чем дело?
– В Ларисе Ковальчук.
– Не припомню такую пациентку…
– Да она не пациентка, Владимир Всеволодович, это же наш соцработник!
Черт, профессия накладывает свой неизгладимый отпечаток: каждое услышанное имя Мономах подсознательно переносит на тех, кого лечит или когда-то лечил!
– Да-да, помню, – закивал он. – И что с ней?
– Она в больницу попала.
– Как – в больницу? Авария?
– Да уж, точно – авария! «Авария» – это муж Карпенко, можете себе представить?!
– Что-то я не по…
– Да что тут непонятного, Владимир Всеволодович – избил ее этот бандерлог, в кутузку его закатали!
– Избил… соцработника?
– Да-да, соцработника, Ларису Ковальчук.
– В какой она больнице? – подскочил с места Мономах. – Я позвоню…
– Никуда звонить не надо, она у нас. Вернее, у Тактарова в отделении.
– Вы ее видели? Насколько все серьезно?
– Не видел, времени не было. Мне рассказала дочка Карпенко, она стала свидетелем избиения.
– Я к ней! А вы… идите домой, Севан, нечего тут торчать до ночи… Да, как там Карпенко?
– Да что с ней станется-то? – пожал плечами молодой хирург. – Она тут отдыхает. От детей, от муженька своего, идиота… Если бы не опека, то она бы вообще домой не торопилась!
– Ладно, я пошел. А вы – марш домой, немедленно!
Он нашел Ларису Ковальчук в пятой палате, вместе с тремя другими женщинами – ну, хорошо уже то, что не в реанимации! Она лежала лицом к стенке, но, почувствовав чье-то присутствие рядом со своей койкой, повернулась. Это далось ей нелегко, и женщина несколько раз громко охнула, совершая простые движения, которые в обычной ситуации делаются автоматически.
– Вы? – удивленно проговорила Ковальчук, пока Мономах с содроганием разглядывал ее лицо, покрытое синяками, наливавшимися багрянцем.
Он пытался понять, насколько серьезны ее повреждения, но без пальпации понять это было невозможно.
Словно догадавшись о ходе его мыслей, Лариса сказала:
– Ничего серьезного: сломана пара ребер да красота подпорчена… Слава богу, зубы на месте и нос не перебит!
– Мне так жаль! – пробормотал Мономах. – Я виноват…
– Вы-то тут при чем?
– Я втянул вас в это дело!
– Это, как вы выражаетесь, «дело» – моя работа, и мне никто не обещал, что будет легко… Не берите в голову, все в порядке.
– Хорош порядок— переломанные кости!
