Ирина Градова
Экзотический симптом
– Господи, я понятия не имею! – всхлипнула пациентка, и Мономах испугался, что она может разрыдаться, а успокаивать женщин он, как и большинство мужчин, не умел и страшно боялся женских истерик.
– Вы беседовали с нашим социальным работником? – поспешил он задать вопрос в попытке отвлечь Карпенко и предотвратить катастрофу.
– Да, она сказала, что постарается что-нибудь разузнать…
– Вот и отлично! Вы сейчас все равно бесполезны, как рабочая единица, и должны поправляться и поменьше нервничать. Ваши дети в безопасности: уж лучше в детприемнике, чем под угрозой того, что до них доберется их папаша, верно? А теперь ложитесь-ка в постель и отдохните как следует. А вы, – обратился он к детям, молча слушавшим их беседу, – проследите, чтобы мама вела себя примерно, ладно? Если что, сразу бегите ко мне или к постовой медсестре. Сможете это сделать?
Оба кивнули почти одновременно.
– Ну вот и отлично! – пробормотал Мономах и вышел из палаты.
Татьяна и Леха оживленно разговаривали в коридоре.
– А вы молодец, – словно бы с некоторым недоверием заметила Лагутина. – Как вы его ловко вытолкали!
– Вы тоже молодцы, оба, – вернул комплимент Мономах. – Надеюсь, больше не придется выполнять функции ОМОНа – все-таки здесь больница, а не поле боя!
– А что, мы могем! – сияя улыбкой, открывающей белые, но щербатые зубы, ответил медбрат. – У нас неплохая команда сложилась!
Радуясь тому, что на сегодня бои закончены, Мономах двинул к лифту: часы показывали начало восьмого, и на выезде из города он непременно «впилится» в большую пробку, которой теперь уж точно не избежать.
* * *
Квартира Галины и Лидии Ямщиковых располагалась в районе станции метро «Парнас» – скажем прямо, далеко не элитная недвижимость на задворках Санкт-Петербурга, со всех сторон окруженная промзоной.
Бетонный завод, склады стройматериалов, ангары – вот в каком окружении приходится жить аборигенам. Но это не самое неприятное. Самое – это понатыканные повсюду линии электропередачи. Такое впечатление, что район опутан проводами, словно паутиной.
Нет, ни за какие коврижки Алла не согласилась бы жить в таком месте!
Но у многих просто нет другого выхода, и жилье даже в таком месте кажется отличным вариантом, если вторая альтернатива – съемная хата и постоянная угроза того, что хозяева вдруг решат тебя выселить, потому что жилплощадь срочно понадобилась их детям, внукам, брату, свату и так далее.
Она ожидала застать мать погибшей девушки в слезах, ведь трагедия произошла шесть суток назад, однако ошиблась: Лариса Дмитриевна Ямщикова выглядела хоть и измученной, но вполне адекватной и собранной.
– Знаете, я рада, что дело моей дочери ведет женщина, – сказала она, ставя на стол две чашки и разливая заварку.
– Почему? – поинтересовалась Алла.
– Потому что можно ожидать какой-никакой, а все же объективности. До вас приходил дознаватель, и он счел, что ситуация не требует дополнительного расследования – типа, все же очевидно!
– Самоубийство?
– Не могла Лидочка такого над собой совершить, это я вам говорю, как ее мать, самый близкий человек, с которым она всем делилась!
Алла промолчала, по опыту зная, что родители частенько принимают желаемое за действительное. Им кажется, что дети искренни с ними, но они, как правило, сильно преувеличивают степень их доверия к себе. И все же мнение матери, у которой были хорошие отношения с дочерью, следовало учитывать.
– Лида была девочкой домашней, не бегала, как другие, по клубам, с парнями не встречалась… – продолжала Ямщикова, но тут Алла решила ее перебить:
– Вы уверены насчет парней? Ваша дочка – молодая, симпатичная девушка…
– Совершенно уверена! Дело не в том, что за Лидочкой никто не пытался ухаживать, просто она не встретила своего мужчину, понимаете? У нее на этот счет имелись определенные принципы, и она не видела причин бесцельно болтаться с кем-то, у кого нет серьезных намерений на устройство личной жизни. Да и с этой работой у Лидочки не было лишнего времени, она все силы, всю душу ей отдавала!
– А кем, простите, работала ваша дочь? – спросила Алла.
– В опеке.
– Кем?
– Специалистом. Ну, должность такая, понимаете? Есть специалист, есть старший специалист и, кажется, ведущий специалист… Странно, да? У них там все должности такие – кроме, разве что, юристов. Адская работа, скажу я вам! С утра до вечера в бегах, по всем этим неблагополучным семьям, а ведь им даже проезд на транспорте не оплачивают – все за свой счет!
– Несправедливо! – согласилась Алла.
– И не говорите! Там вообще многое делается на добровольных началах – просто благотворительная организация! Говорила я Лидочке, давай к нам, в школу, завучем по внеклассной работе…
– Вы в школе работаете?
– Двадцать шесть лет уже, одиннадцать из которых директорствую. Лидочка пошла по моим стопам, поступила в педагогический университет на факультет дефектологии и психологии, окончила с красным дипломом. Перед ней открывались разнообразные перспективы, но дочка выбрала какой-то чересчур уж тяжелый путь! Она говорила, что хочет набраться опыта, работая с неблагополучными семьями, чтобы потом применить его в дальнейшей карьере. Ну и еще она хотела написать диссертацию на эту тему.
– Так Лида что, училась в аспирантуре?
– Да. Господи, у нее же все еще было впереди! Ямщикова словно только сейчас вспомнила, что дочери больше нет и что никакие планы и перспективы ее не волнуют. Она тяжело опустилась на стул и, взяв ложку, машинально принялась помешивать успевший подостыть чай.
Алла позволила несчастной матери взять паузу, так как понимала ее состояние. Но все же не стоило давать ей чересчур много времени, ведь тогда женщина могла погрузиться в свое горе и перестать представлять интерес как ценный свидетель.
– Скажите, Лариса Дмитриевна, – начала Алла, – Лида не жаловалась вам на кого-то из знакомых или коллег?
– Жаловалась?
– Мы исходим из того, что ваша дочь не сама спрыгнула с балкона. Значит, ее кто-то столкнул…
– Я же говорила, что патологоанатом ошибся!
– Это пока не точно. Видите ли, на теле Лиды отсутствуют следы насилия, зато в ее желудке обнаружили следы феназепама.
– Чего?
– Это такой психотропный препарат. Кстати, Лида, случайно, не наблюдалась у психиатра?
– Вы шутите?
– Может, вы не знали?
– О таком, поверьте, я бы знала! Лида – совершенно нормальная девочка, кем вы пытаетесь ее тут представить?! Мне сказали, что пришлют непредвзятого человека, который хочет разобраться в смерти моей дочери, а вы…
– Лариса Дмитриевна, я-то как раз и хочу разобраться! Такие медикаменты не принимают просто так, более того, они не отпускаются без рецепта. Если Лида не посещала психиатра, наличие препарата в ее крови может означать две вещи. Первое: она каким-то образом добыла феназепам, который ей никто не прописывал, перебрала с дозой, в результате чего произошел несчастный случай. Второе: кто-то другой достал препарат, опоил вашу дочь и столкнул с балкона, пользуясь ее беспомощным состоянием. Если верен последний вывод, Лида, скорее всего, сама впустила этого человека в квартиру, так как доверяла ему и не ожидала подвоха. Это мог быть друг или коллега.
– Или сосед… – медленно произнесла Ямщикова.
– Почему сосед? – удивилась Алла. – Вы кого-то подозреваете?
– Даже не знаю… Есть один парень, Павел Токменев, живет ниже этажом…
– И что с ним?
– У него были с Лидочкой стычки.
– На почве чего?
– Бездельник он, постоянно домой водит всяких отморозков. Его бабушка, милейшая женщина была, только и могла, что соседям жаловаться – а что еще сделаешь-то?
– Полицию вызвать, например?
– Как же, внучок, родная кровь! А как померла бабушка, так Пашка и вовсе с катушек слетел, вот Лидочка и ругалась с ним, до всех ей было дело – как будто на работе проблем не хватало!
– Что ж, мы обязательно проверим этого Павла. А вы сами, Лариса Дмитриевна, где были в тот злополучный вечер?
– Вы и меня подозреваете?!
– Нет, что вы, просто пытаюсь понять, как вышло, что вы живете вдвоем, а в день гибели Лида оказалась в квартире одна.
– Я была на даче у подруги… Как чувствовала, не надо было ехать! У подруги юбилей был, пятьдесят пять лет, и она сказала, что я обязательно должна съездить, развеяться, а то ничего, кроме своей школы, не вижу!
Впервые за время разговора в глазах Ямщиковой блеснули слезы. Она чувствовала себя виноватой, что не осталась, не была рядом с дочерью, думая, что ее присутствие могло все изменить и девушка осталась бы жива. Если имело место самоубийство или несчастный случай, возможно, и так, в противном же случае убийца все равно нашел бы возможность подобраться к Лиде в тот момент, когда ее некому защитить.
Ничего этого, само собой, Алла не стала говорить матери, потерявшей ребенка.
– Вы ни в чем не виноваты, – сказала она, мягко кладя руку на плечо Ямщиковой. – Что бы то ни было, случайность или убийство, вы не смогли бы это предотвратить!
– Вы можете пообещать, что разберетесь в том, что произошло с Лидочкой?
– Непременно разберусь, дайте только немного времени, ладно?
Алла ненавидела давать обещания. Во-первых, никогда не знаешь, сможешь ли их выполнить: существуют обстоятельства, которые от тебя не зависят, а человек, которому ты что-то пообещал, в случае провала будет винить именно тебя. Во-вторых, давая обещание, ты ведь не знаешь, куда это тебя заведет: вдруг то, что ты выяснишь в процессе его выполнения, не понравится «заказчику», а то и вовсе окажется неприятным, даже страшным открытием, за которое он тебя не только не поблагодарит, но и возненавидит? И все же родственники жертв постоянно хотят заверений в том, что их родные не останутся лишь именами на бумаге в деле, положенном под сукно. Хотя, в сущности, какая разница: мертвых не вернешь, сколько бы сил и времени ты ни вложил в поиск истины.
Вот Алла, в который уже раз, и дала обещание матери, совершенно не уверенная, что сможет его сдержать.
– Нам понадобится компьютер Лиды, – сказала она. – И ее телефон.
* * *
Мономах, громко крякнув, вытянул ноги и откинулся на диванную подушку: состояние блаженства, которое он испытывал в этот момент, трудно было бы описать словами. На несколько часов можно выкинуть из головы все проблемы как рабочие, так и личные, и превратиться в овощ на грядке – нирвана!
– Дядя Вова, к вам гости! – раздался голос у него в голове.
Ощущение такое, словно кто-то вдруг решил помешать ложкой «смузи», в который уже успели превратиться его усталые мозги: внезапно в спокойной взвеси поднялась буря, заставившая разлепить отяжелевшие веки и недовольно взглянуть на нарушителя тишины.
Сархат жил у Мономаха уже полгода. Он и сам еще не до конца определился с тем, в качестве кого – работника, бесплатного жильца или приемного сына. Их отношения начались, когда домработница Мономаха пригласила гастарбайтеров из бригады, работающей на соседнем участке, отремонтировать протечку в кровле.
Сархат и его коллеги отлично справились с работой, после чего коллеги ушли, а парень остался. Он продолжал работать в разных строительных бригадах, когда случались заказы, но также успевал помогать Мономаху по хозяйству, проживая в сараюшке, который они с хозяином на скорую руку переоборудовали во вполне комфортабельное жилое помещение.
И вот теперь Мономах спрашивал себя, правильно ли поступил, впустив в свою жизнь паренька, который считал своим долгом исполнять еще роль личного секретаря и портье.
– Какие еще гости? – недовольно буркнул он. – Одиннадцатый час!
– Он говорит, что это важно, – спокойно ответил Сархат (спокойствие являлось неотъемлемой частью его натуры). – И срочно.
– Слушай, хватит в ступе воду толочь! – раздался из прихожей другой голос, знакомый и резкий.
Неприятный – не из-за тембра, а лишь потому, что принадлежал персонажу, с которым Мономаху меньше всего хотелось бы общаться в этот вечерний час. Точнее сказать, никакое время суток не сделало бы это общение более или менее приятным. Голос Ильи Тактарова.
– Он сам вошел, я его не впускал! – заметил Сархат все тем же невозмутимым тоном.
Позади заведующего травматологическим отделением приплясывал, переминаясь с ноги на ногу, Жук, огромный ирландский волкодав. Привезенный когда-то сыном Мономаха Артемом маленький щеночек вымахал до невероятных размеров, однако, несмотря на пугающий вид, нрав он имел ласковый и дружелюбный, словно какая-нибудь болонка. И никакой от него пользы: впускает в дом, кого ни попадя, приветствует, как дорогого гостя, и провожает прямиком к хозяину с таким видом, будто исполняет его же поручение!
– Твой «дворецкий» не хуже цепного пса, ей-богу! – процедил Тактаров, кидая недовольный взгляд в сторону Сархата. – Кучеряво живете, господин Князев!
– Ладно, Сархат, иди к себе, – вздохнул Мономах, стряхивая с себя остатки дремы и начиная слегка закипать от наглости Тактарова, посмевшего вломиться на его частную территорию в неурочный час.
– Уверены? – изогнул четко очерченную бровь парень, с сомнением разглядывая незваного гостя.
– Абсолютно. Иди же!
Сархат удалился, но, прежде чем дошел до выхода, успел несколько раз оглянуться, как будто бы ожидал, что «варяг» накинется на хозяина дома, и тогда придется его защищать. Правда, при наличии Жука в помещении, опасаться такого поворота событий, пожалуй, не приходилось.
– Послушай, Илья, – сказал Мономах, – если ты не намерен заняться боксом прямо у меня в гостиной, то, может, присядешь и расскажешь, зачем приперся?
– Не стану я садиться, и не надейся! – прорычал Тактаров. – Думаешь, я не в курсе, чем ты занимаешься?
– Ну, может, тогда и меня просветишь? Так, для порядку?
Мономах понятия не имел, что имеет в виду незваный гость, но он видел, что тот не только рассержен, но и, как ни странно, напуган. Что, черт подери, происходит?
– Ты сговорился со своей любовницей Нелидовой убрать меня из больницы! – выпалил Тактаров, все же плюхаясь в кресло напротив.
Оно жалобно скрипнуло под его весом: завтравмой был не столько толстым, сколько очень коренастым, а потому достаточно тяжеловесным.
Упс-с! Откуда ему известно об их с Анной отношениях? Интересно, кто еще знает?
– И каким же образом мы планируем, гм… осуществить сей заговор? – спросил Мономах, хотя отлично знал ответ – она сама ему рассказала.
– Ой, только не надо ля-ля! – отмахнулся Тактаров. – Зачем вы раскручиваете случай с ВИЧ-инфицированной пациенткой, разве это моя вина?
– Никто ничего не раскручивает… – попытался возразить Мономах, но был прерван.
– Да ладно, брось! Почему из болезни Протасенко делают такую проблему? Ну, не обнаружили в ее анализах ВИЧ – разве мы не понимаем природы вируса, который имеет инкубационный период? В конце концов, в лаборатории могли напутать… или Протасенко и в самом деле добыла «липовые» анализы, какая разница? Неужели ты считаешь, я стал бы рисковать здоровьем своих врачей, если бы знал о вирусе?
– Нет, не считаю, – честно ответил Мономах – так же, как ответил и Нелидовой во время их беседы. – Я думаю, здесь либо какая-то ошибка, либо умысел, но не твой.
Сказать, что Тактаров выглядел удивленным, означало сильно преуменьшить его реакцию.
– То есть ты… ты не считаешь меня виноватым? – пробормотал он растерянно.
– Разумеется, нет – с чего ты взял? Я даже не понимаю, что мы обсуждаем, ведь анализ еще не готов, верно?
– А-а, так ты все-таки говорил об этом с Нелидовой!
– Не стану отрицать.
– И она не предложила тебе использовать этот факт для выдавливания меня из больницы?
– Я не собираюсь это с тобой обсуждать, как и свою личную жизнь – она тебя не касается. Если хочешь знать, я выразил свое мнение достаточно четко: я не считаю, что в случившемся есть твоя вина. Это – случайность, с которой может столкнуться любой из нас. Возможно ли, что Протасенко намеренно пыталась скрыть наличие заболевания из опасения, что в твоем отделении откажутся ее оперировать?
– Не думаю, – покачал головой Тактаров. – Девица – модель, она вела себя так, словно впереди у нее успешная карьера! Если бы она знала о ВИЧ, разве была бы столь беспечна?
– А я слышал, она оказывала эскорт-услуги, – вскользь заметил Мономах.
– Впервые слышу!
– Ты можешь объяснить, зачем вообще понадобилась операция? Можно было ее не делать?
– Думаешь, я до такой степени жаден? Операция девице была показана. В родном городе ей установили металлоконструкцию весьма низкого качества, пластина и винты были сделаны из сплавов, имеющих разный химический состав. Они содержали хром, кобальт и высокую концентрацию никеля, что привело к металлозу. Разумеется, это выяснилось лишь тогда, когда металлоконструкцию извлекли, так как пациентка не смогла предъявить ни справку из больницы, где ее устанавливали, ни паспорт импланта, который обычно выдают при выписке. Рано или поздно, металлов привел бы к обширному воспалению – просто до этого не дошло!
Мономах понимал, что это означает: металлоз, если по-простому, представляет собой коррозию металлических фиксаторов. В результате в окружающих тканях возрастает концентрация железа, хрома, никеля или титана. Сочетание различных марок стали в конструкции усиливает металлоз, так что, Тактаров, как ни печально это признавать, прав.
– На самом деле, – продолжал визитер, – девицу больше всего волновал неприглядный келлоидный рубец. Она хотела, чтобы мы сделали косметическую коррекцию, а заодно уж и извлекли металлоконструкцию. Ее беспокоила не только косметика: в силу профессии она вынуждена носить модельную обувь на шпильке, что вызывало постоянную травматизацию и причиняло сильный дискомфорт. Так что железяку удалили и сделали эстетическую коррекцию рубца – убили, так сказать, двух зайцев. И, между прочим, предотвратили дальнейшее развитие металлоза!
– Почему ты не оперировал пациентку сам? – поинтересовался Мономах.
– Все еще подозреваешь, что я намеренно рисковал своими людьми? – нахмурился Тактаров.
– Просто ответь на вопрос.
– Хорошо. Я хотел оперировать, но накануне… короче, встретился с бывшими одноклассниками.
– То есть ты был с похмелья? – уточнил Мономах.
– Да-да, ну и что?
– Я просто спросил. Почему ты все это не рассказал Нелидовой?
– А она меня не спрашивала.
– Как это?
– А вот так: она со мной не разговаривала, предпочтя действовать за моей спиной!
– Я не знал.
– Ага, как же!
– Даже пытаться не стану тебя убеждать: можешь верить, можешь нет.
Тактаров подозрительным взглядом изучал лицо Мономаха, пытаясь понять, правду тот говорит или врет. Наконец он произнес:
– Ладно, поверю… Значит, ты не приложил руку к «подрывной» деятельности Нелидовой? Тогда почему она решила вплотную заняться мной?
– Ну, это тебе лучше у нее поинтересоваться! Сдается мне, твои, гм… близкие отношения с Муратовым сыграли не последнюю роль: каждый новый главный в первую очередь пытается избавиться от тех, кто был особо приближен к его предшественнику. Видимо, Нелидова – не исключение.
– Ты мне поможешь?
– Каким, интересно, образом? Я уже сказал Нелидовой, что…
– Да дело не в разговорах: надо выяснить, что на самом деле у Протасенко, ВИЧ или… Может, это что-то еще?
– Я правильно понимаю, ты просишь меня провести расследование?
– Ты же помогал этой следователыне, как ее там… Сурковой, да? И не один раз!
– Но мы ведь не с преступлением имеем дело, Илья, это совершенно другая ситуация! Да и что тут расследовать? Придут анализы, и все станет ясно!
– Ты не понимаешь!
– Возможно, ты что-то не договариваешь?
– Мамаша девицы грозится со мной разобраться! Пришла, устроила скандал, орала на все отделение!
– Ну и что, ты же не виноват!
– Нелидовой это на руку: она с удовольствием выкинет меня вон, если разгорится скандал!
– Да на каком основании-то?
– Мать утверждает, что у дочери не было никакого ВИЧ, что они регулярно проходят медосмотры и знали бы, если бы она сумела его заполучить! Проблема в том, что оперировать должен был я, но, как ты уже знаешь, не смог. Мне кажется, Нелидова хочет представить все так, будто бы я знал о поддельных анализах, потому-то и не стал настаивать на том, чтобы провести повторные тесты в больнице…
– Ты не обязан был этого делать! – перебил Мономах. – С какой стати тебе сомневаться в ее справках?
– Да но… Понимаешь, анализы просрочены. Ненадолго, всего на десять дней.
– Если у пациентки ВИЧ, десять дней ничего не решают. Давай подождем? Могу обещать одно: я поговорю с Нелидовой и постараюсь не допустить, чтобы твоя судьба решилась раньше, чем станет ясно, что на самом деле произошло. Но ты же понимаешь, что я не могу дать тебе гарантию: если у нее в планах тебя уволить, она это сделает, хоть мытьем, хоть катаньем!
– Вряд ли получится сделать это так легко… если ты, конечно, не станешь ей помогать!
– Не стану. Ты, главное, глупостей не наделай: работай себе тихонько, не пытайся связываться ни с дочкой, ни с ее мамашей – это только навредит. Когда выяснится, чем больна пациентка, будем думать, что делать дальше!
Когда Тактаров удалился, в комнату вошел Сархат: похоже, он все это время подслушивал за дверью.
– Нехороший человек, – поморщившись, изрек он. – Зачем вы даете ему какие-то обещания?
Мономах слегка оторопел: откуда Сархату знать о том, что за человек Тактаров, ведь он не упоминал его имени в присутствии паренька и не выражал своего мнения на его счет?
– Это тебя не касается, – ответил он. – Он не мой закадычный друг, но я не могу переть против истины: как бы там ни было, а Тактаров не виноват в случившемся.
– Ну почему вам всегда во все надо вмешиваться? – не сдавался Сархат. – Сидите себе и ждите, пока все само собой решится! А теперь, получается, вы будете защищать ушлепка, который вас ненавидит и при первом удобном случае подкинет подлянку?
Прозорливости парня оставалось только дивиться. Мономах и сам не обманывался на счет Тактарова: тот пришел, полагая, что он имеет влияние на Нелидову. И еще за тем, чтобы выяснить, насколько сильно Мономах поддерживает и.о. главного.
Может, Сархат прав, и следовало сразу выставить Тактарова за дверь? А то теперь, получается, он стал его союзником!
* * *
– Значит, убийство? – уточнил Антон, теребя в руках точилку для карандашей в форме самолетика: он как сейчас помнил, что имел точно такую же в своем пенале, классе эдак в пятом.
Не в первый раз Суркова, чисто интуитивно, объявляла «очевидное» самоубийство или несчастный случай убийством – и редко ошибалась! У следачки нюх на такие вещи, и Шеин научился не сомневаться в ее удивительных способностях: если она говорит, что подозревает убийство, стоит к ней прислушаться.
– Попытаемся проверить эту версию, – кивнула Суркова. – Есть нестыковки.
– Например? – вскинулся Саня Белкин, самый младший член группы. – Я читал отчеты судмедэксперта и патологоанатома…
– Я тоже читала, Александр, – мягко прервала его Алла. – Неужели вас не удивил тот факт, что молодая девушка, не состоящая на учете у психиатра, наглоталась психотропных таблеток, запивая их алкоголем? И таблетки эти, между прочим, не так-то легко достать!
– Ну, мало ли, почему люди решают свести счеты с жизнью! – развел руками парень. – А что касается пилюль этих, так сейчас в интернете все можно купить и рецепта там никто не спрашивает!
– Да не было у нее причин для столь радикального шага! Во всяком случае, так считает ее мать.
– Алла Гурьевна, нам ли не знать, что родственники – последние люди, знающие причины, повлекшие за собой самоубийство! – впервые подал голос Ахметов.
– Верно, Дамир, но я не настаивала бы на дополнительной проверке, если бы не имела на то веских оснований. Во-первых, девушка приняла слишком большую дозу препарата. Сурдина полагает, что в таком состоянии она вряд ли смогла бы самостоятельно дойти до балкона. Кроме того, у нее сорваны несколько ногтей: скорее всего, она цеплялась за решетку балкона, пытаясь удержаться.
– Ну хорошо, а если она не собиралась кончать с собой, а, перебрав с таблетками и спиртным, каким-то образом оказалась на балконе, перегнулась через перила и упала? – предположил Антон. – Хотя, честно говоря, сомнительно, чтобы при высокой ограде такое было возможно!
– Согласна! – кивнула Алла. – Я приберегла главный аргумент напоследок: видите ли, у жертвы сломаны два пальца, и это – не результат падения.
– А результат чего? – поинтересовался Белкин.
– Сурдина считает, что такие переломы могли образоваться, если кто-то пытался силой разогнуть пальцы девушки, уцепившейся за решетку балкона.
Пальчики у нее тонкие, и кто-то достаточно сильный вполне мог это сделать.
– Но почему она не кричала? Неужели никто не видел, как все происходило?
– Ну, мы не знаем, как на нее подействовал препарат… А насчет того, кто что видел или слышал – вы, Дамир, займитесь опросом соседей. В особенности прошу вас пообщаться с неким… сейчас скажу, – Алла полезла в свой блокнот, – Павлом Токменевым.
– Чем славен сей субъект?
– Тем, что находился в контрах с покойницей. С вас также камеры видеонаблюдения – если таковые имеются поблизости. Антон, с вас опрос коллег Ямщиковой, а также подруг: ее мать дала список, он короткий. А вы, Александр, упомянули о возможности купить феназепам через интернет: проверьте это. Я привезла компьютер Лиды, там должны остаться какие-то следы. Заодно поройтесь в соцсетях— вдруг там найдутся зацепки?
Ну вот, опять его оставляют «в офисе»! Саня так любил «топтать землю», работая с людьми, со свидетелями и подозреваемыми, а его, как назло, редко допускают до настоящего дела! Однако спорить с Сурковой он не решился, ведь даже старшие коллеги такого себе обычно не позволяют.
* * *
В «царстве Аида», иными словами, в вотчине Ивана Гурнова, Мономах окунулся в белое безмолвие.
В отличие от большинства отделений, по коридорам которых снуют пациенты и медицинский персонал, здесь тихо и спокойно, ничто не нарушает священной тишины. Патолого-анатомическое отделение, вопреки общему мнению, не ограничивается стенами морга.
Отделение Гурнова по большей части имеет дело с живыми, а не с мертвыми. Основная задача патолого-анатомического отделения состоит в том, чтобы исследовать биопсийный и операционный материалы, а вовсе не во вскрытии мертвых тел. Так как больница является центральной городской, сюда свозят материал из соседних медицинских учреждений, включая онкодиспансер. Без вскрытий, само собой, не обходится, но они составляют всего треть от общего объема работы.
Несмотря на все это, львиная доля персонала других отделений полагает, что Гурнов с утра до вечера режет покойников с перерывом на обед.
Иван встретил друга в дверях – как будто учуял его приближение – и буквально втащил в свою «келью».
– Давай-давай, заходи! У меня есть чертовски качественный тяп-тяпыч – не хуже мейрояновского!
Севан Мейроян, состоящий в родстве чуть ли не с каждым армянином, проживающим в Санкт-Петербурге, и с половиной Еревана, действительно частенько снабжал Мономаха отличным армянским коньяком, производством которого занималась его зарубежная родня. Он не мелочился и привозил коньяк ящиками, поэтому Мономах делился с Гурновым, большим ценителем напитка.
Рабочий день закончился, и они с Иваном могли позволить себе расслабиться, поэтому Мономах обрадовался предложению. Придется брать такси до дома, но это не впервой.
Гурнов разлил напиток по стаканам, в то время как Мономах с уважением изучал этикетку на французском.
– Отличное пойло! – причмокнув, сказал патолог. – Ты знаешь, что я предпочитаю армянскую выделку, но это – просто нечто!
Оба воздали должное коньяку, сделав по паре глотков, после чего Гурнов спросил:
– Так ты о чем поговорить-то хотел? Опять что-то стряслось?
– А ты не в курсе?
– Никак о Протасенко речь?
– Как догадался?
– Ну как же, мне нечасто приходится иметь дело с ВИЧ-положительными пациентами!
– А она ВИЧ-положительная?
– Пока не могу сказать.
– Анализ не готов?
– Готов. – И?
– И – не могу сказать.
– Это как?
– Понимаешь, судя по симптоматике, это ВИЧ, однако анализ отрицательный.
– Выходит, нет никакого ВИЧ?
– А вот и не выходит! Понимаешь, анализ на ВИЧ может быть ложноотрицательным, если пациент принимает антидепрессанты.
– А она принимает?
– Еще как— с ее-то профессией! Так что перепроверяем сейчас. Есть вероятность, что это – не ВИЧ, а, к примеру, гонорея. Я предложил инфекционисту уже сейчас давать Протасенко ципрофлоксацин и цефтриаксон: чем раньше она начнет принимать препараты, тем больше шансов на стабилизацию состояния. Посмотрим, может, поможет… Так что, как ни жаль это признавать, Тактаров не виноват: если даже я пока не могу определить, чем больна Протасенко, то вряд ли это смогли бы сделать в поликлинике по месту ее жительства. И то, что анализ просрочен, ничего не меняет.
– Ты и это знаешь?
– А то! Только вот не пойму, ты-то с чего всполошился: неужели Нелидова решила исполнить нашу с тобой давнюю мечту и выдавить-таки Тактарова из больнички? Знаешь, трудно себе представить этакое счастье: Муратова нет, а тут еще и его миньон полетит следом!
– Дело не только в Нелидовой. Она, конечно, хочет избавиться от Тактарова, понимая, что он всегда будет находиться в стане ее противников и при первой же возможности воткнет нож между лопаток. Врач-то он неплохой, если не принимать во внимание человеческие качества…
– Вернее, отсутствие таковых, – поправил Мономаха Гурнов. – Чего нет, того нет!
– Как я уже сказал, дело не в Нелидовой. Представляешь, он ко мне приезжал!
– Тактаров?!
– Угу.
– То есть как это – приезжал… домой, что ли?
– Буквально позавчера.
– И чего ему надо – пободаться? В больнице места мало?
– Да не бодаться он приходил, а просить о помощи.
– Тактаров?!
– Ну да, прикинь!
– А ты не думаешь, что это – всего лишь уловка с целью усыпить твою бдительность?
– Для чего?
– Ну, мало ли… Знаешь, мне все время кажется, что Тактаров с Муратовым затаились в засаде и только и ждут момента, когда можно будет выскочить и побольнее ужалить. Нелидова права, что хочет вытравить Тактарова из больнички: им двоим тут не ужиться! Неужели ты намерен ему помогать?
– Нет, не помогать, но… Ты же понимаешь, что этот инцидент – не его вина? То есть Тактарову не следовало принимать просроченные анализы, и он должен был настоять на том, чтобы пациентка повторно сделала их в больнице, но ты же сам говоришь, что они могли ничего и не выявить, так?
Гурнов нехотя кивнул.
– Я еще не забыл, как Муратов пытался избавиться от меня под надуманным предлогом, – продолжал Мономах. – Так не должно быть – ни с кем, даже с Тактаровым. Видит Бог, никто не желает его удаления больше меня, но здесь дело принципа!
– И все-таки мой тебе совет: не вмешивайся! Стой в сторонке и жди, как говорится, пока мимо тебя проплывет труп Тактарова[4]. Ну, не так радикально, конечно. Хотя, с другой стороны…
