Ирина Градова
Смерть навынос

– И в чем это выражалось?

– Она плохо ела, отказывалась ходить в столовую, хотя я назначил ей общий стол, ведь у нее не было противопоказаний.

– Знаете, больничная еда немного отличается от питания в пятизвездочном отеле, – заметила Алла. – Может, она не хотела есть вашу, простите… баланду?

– Но она вообще ничего не ела! – развел руками Мономах. – Женщины, лежащие с ней в палате, это подтверждают, как и медсестры.

– Может, родственники приносили домашнее?

– В том-то и дело, что нет! Я с матерью Калерии разговаривал, пытался убедить, что даже балерины должны питаться и набираться сил, чтобы восстановление шло быстрее.

– А она что?

– Твердила, что я ничего не смыслю в балете и что танцовщица должна быть легкой, как перышко, а потому не имеет права обжираться. Какое там обжираться – она на маленький скелетик была похожа! Когда ложилась на операцию, выглядела иначе – нормальной, хоть и худенькой.

– И все-таки я не понимаю, почему у матери пациентки к вам претензии!

– Она думает, что я слишком давил на Калерию, заставляя есть. Один раз я действительно пригрозил ей внутривенным кормлением.

– Вы в самом деле намеревались это сделать?

– Да что вы, у меня таких прав нет! Я хотел ее напугать, раз разумные доводы не действовали.

– Так вы считаете, что напугали ее так сильно, что она с крыши скакнула? Бросьте, такие уловки могли подействовать на трехлетнюю, но пациентка была взрослым, сформированным человеком, более того – представительницей весьма суровой профессии, в которой не место нюням! Вы в курсе, как балерины обходятся друг с другом? Подсыпают в пуанты толченое стекло, портят костюмы, добавляют в грим ацетон – не могли ваши слова повлиять на нее подобным образом!

Мономах ничего не ответил. Алла по выражению лица видела, что не сумела его убедить.

– Владимир Всеволодович, – снова заговорила она, – я понимаю, что вы переживаете – все-таки эта Калерия являлась вашей пациенткой и вы в какой-то степени несли за нее ответственность, но вашей вины в случившемся я не усматриваю. Мы с вами многого не знаем – к примеру, что могло подвигнуть молодую девушку на самоубийство? Кроме того, вы сами сказали, что Гурнов настаивает на несчастном случае, и я склонна доверять его мнению: трудно найти более компетентного патолога! Совсем недавно я как раз хотела обратиться к нему, чтобы… Впрочем, это не имеет значения. Родственники погибшей убиты горем и могут обвинять кого угодно, но это не означает, что они правы, понимаете?

– Знаете, – медленно произнес Мономах, – стыдно признаться, но я…

– Вы – что?

– Когда я узнал о случившемся, то здорово разозлился.

– Разозлились? – удивилась Алла. – Почему?

– Да потому что мне работы своей жалко – отличная была работа. Я очень старался не испортить девчонке будущее! Вы, наверное, считаете меня чудовищным циником?

– Если бы вы были циником, Владимир Всеволодович, мы бы сейчас с вами не разговаривали! А мать вашей балерины придет в себя и, скорее всего, пожалеет о своих обвинениях. Что, кстати, следователь думает?

– Придерживается точки зрения Гурнова.

– Ну вот вам и ответ! Я не могу освободить вас от тяжелых мыслей, но могу дать совет: не пытайтесь приписывать людям качеств и особенностей поведения, которыми, как вам кажется, они могли бы обладать, не выстраивайте сценариев в своей голове, потому что люди поступают порой необъяснимо, иррационально и совершенно не так, как поступили бы на их месте вы. Вы никогда не будете ни на чьем месте, кроме своего собственного!

– Иногда вы меня пугаете, Алла Гурьевна, – неожиданно признался Мономах, пристально глядя на собеседницу.

– Почему?

– Время от времени вы изрекаете сентенции, какие были бы впору какому-нибудь философу!

– Философское отношение к жизни – это ведь скорее хорошо, нежели плохо, правда? – улыбнулась Алла, радуясь тому, что у Мономаха поднялось настроение. – Иначе от этой самой жизни недолго и в петлю полезть!

* * *

– Итак, коллеги, прошу отчитаться о проделанной работе, – попросила Алла, когда все члены группы подтянулись в кабинет. – Начнем с вас, Дамир: что дал допрос Инны Гординой?

– Честно говоря, немного, – признался опер. – Гордина отрицает, что у нее была ссора с Бузякиной. Утверждает, что у Дарьи есть основания ее оговаривать.

– Какие? – полюбопытствовала Алла.

– Она выражалась туманно, но, похоже, жилось ей в доме Томина несладко. А теперь, видимо, придется и вовсе убираться: Дарья недвусмысленно дала Инне понять, что не желает ее там видеть.

– То, что ей жилось несладко, вы сами заключили или это Гордина пожаловалась?

– Да она не жаловалась… Понимаете, Инна попала к Томину и Бузякиной год назад, когда ей едва исполнилось восемнадцать. После того как ее отца, Кирилла Гордина, задержали за мошенничество в особо крупных.

– А где, пардон, была ее мать?

– Жена Гордина умерла. У нее был тяжелый онкологический диагноз. Гордин таскал ее из одной клиники в другую, даже за границу с ней ездил несколько раз – ничего не помогло.

– Бедная девочка, – пробормотала Алла, качая головой. – Одним махом лишиться и матери, и отца… Хорошо, что Томин не остался в стороне!

– Он, видимо, счел своим долгом позаботиться о дочери партнера. Лариса не возражала.

– Погодите, а как вышло, что Гордина посадили, а Томина – нет? – вмешался в разговор Белкин. – Они же вместе бизнесом занимались!

– Вот об этом, Александр, вы нам и расскажете! – потерла руки Алла. – После того как все узнаете, хорошо? Посидите в Интернете, поройтесь в наших базах – в общем, как обычно.

– Ладно, – буркнул молодой опер, в очередной раз оценивший правоту пословицы «язык мой – враг мой».

– Продолжайте, Дамир, – попросила Алла.

– Короче, пока Томина не начали преследовать ребята из ОБЭП, все шло более или менее нормально, но когда он сбежал за границу, его российские счета арестовали, а к заграничным Бузякина доступа не имела. Надо было содержать огромный дом, и это оказалось Ларисе не по силам.

– Она же была звездой! – снова встрял Белкин. – Почему ей не хватало денег?

– Малой, ты хоть представляешь, сколько стоит одна коммуналка в таком особняке? – ответил вместо Аллы Шеин. – А еще прислуге надо зарплату платить!

– Насчет прислуги, – добавил Ахметов, – Бузякина рассчитала всех, кроме одной горничной.

– Надо же! – воскликнула Алла. – А мне казалось, что у Ларисы все чудесно: во всяком случае, в день, когда я присутствовала на торжестве в ее поместье, там было полно обслуживающего персонала!

– Все – нанятые, по словам Инны, – пояснил Ахметов. – Только на один день.

– Зачем это понадобилось?

– Инна говорит, чтобы никто не узнал о том, что финансовые дела Ларисы – не ахти. Она надеялась на новый проект, в котором получила одну из ведущих ролей: гонорар обещал быть приличным.

– А не могла Лариса покончить с собой под гнетом материальных проблем? – задал вопрос Шеин.

– И потерять возможность стать звездой большого кино? – фыркнул Белкин.

– Да кто бы стал затевать такой пир во время чумы? – поддержала его Алла. – Наприглашать кучу народу, закатить застолье – и скакнуть с балкона? Патолог указала мне на интересный факт: балкон расположен достаточно низко, и Бузякина скорее рисковала сломать позвоночник или переломать ноги. В таком случае она не достигла бы цели, да еще и могла остаться лежачим инвалидом, – сомнительно, чтобы Лариса не подумала об этом! Однако странно, что она нуждалась в деньгах, – вряд ли Томин не позаботился о жене и дочери. Он не мог не оставить им какого-нибудь секретного источника доходов… Куда же в одночасье подевались все деньги? До заграничных счетов ОБЭП пока не добрался, так почему же Лариса не могла ими воспользоваться?

– Думаю, Томину пришлось их спрятать, – высказал предположение Шеин. – Понимая, что за ним охотятся и рано или поздно вычислят все его заначки, он наверняка позаботился о том, чтобы себя обезопасить. Может, он сумел обналичить часть денег или, скажем, слил их на чужие счета – временно, без ведома владельцев.

– Такое возможно лишь при содействии работников банка! – с сомнением покачала головой Алла.

– Похоже, без встречи с ребятами из ОБЭП не обойтись, – вздохнул Антон.

– Так они и станут с нами разговаривать! – скривился Дамир. – Это же «белые воротнички», элита!

– Ничего, если понадобится – поговорят, – тряхнула головой Алла. – Нужно только найти правильный подход. Что ни говори, а убийство (если, конечно, это и в самом деле оно) в приоритете: если удастся доказать обэповцам, что нам не обойтись без их информации, они с нами пообщаются. Им отлично известно, что означает формулировка «препятствование расследованию»! Но я пока не уверена, что нам это действительно необходимо. Давайте вернемся к дню смерти Бузякиной. Вы сказали, Дамир, что она наняла обслугу, – значит, надо с ними поговорить, ведь все, что мы знаем, известно со слов Дарьи Томиной, а она предвзята. Когда в доме столько людей, не может быть, чтобы кто-то еще не видел чего-то интересного! Между прочим, я тоже кое-что видела… Вернее, слышала.

– И что же? – поинтересовался Белкин.

– Когда я шла по коридору в поисках дамской комнаты, то невольно подслушала часть разговора. Тогда я не придала ему значения, ведь я понятия не имела, ни о чем речь, ни кто разговаривает, но теперь… Теперь я уверена, что слышала Дарью.

– А второй собеседник? – спросил Шеин.

– Не знаю. Я и Дарью не видела, но из беседы стало понятно, что женский голос принадлежал дочери Ларисы. Насколько я понимаю, дочь у нее одна?

– А о чем говорили?

– Да ни о чем особенном. Кажется, женщина спрашивала, когда мужчина намерен все рассказать ее матери, а он отвечал, что обязательно сделает это в ближайшем будущем.

– И все?

– И все.

– Ну, это ни о чем!

– Согласна, сейчас так и выглядит. Возможно, со временем это обретет какой-то смысл? Инна сказала, что вам стоит обратить внимание на Дарью и юриста Томина, – вы смогли с ними побеседовать, Дамир?

– Я не стал разговаривать с дочерью, полагая, что она рассказала нам все, что хотела, и вряд ли скажет больше. А вот этого самого юриста Томина хорошо бы опросить, ведь Гордина утверждает, что он и Бузякина имели романтическую связь!

– Вот это интересно! – обрадовалась Алла. – Ну а вам-то как показалось – врет Инна или говорит правду?

– Ее жизнь в доме Томина и Бузякиной была не сахар, это однозначно. Могла ли она иметь причины для убийства? Не знаю.

– В любом случае если это и убийство, то не запланированное! – заметил Белкин. – Лариса с Инной могли поскандалить, и Бузякина, поскользнувшись, упала!

– Это если мы докажем, что Гордина выходила на балкон в то же время, что и погибшая, – заметил Ахметов.

– А какая причина у Дарьи клеветать на Инну? – возразил молодой опер.

– Ей вряд ли нравилось, что Гордина живет в их доме, ведь не успело остыть тело ее матери, как она потребовала, чтобы Инна убиралась вон! – парировал Дамир.

– В общем, так, – подытожила Алла, – предлагаю следующий план действий. Вы, Александр, займетесь экономической стороной жизни Ларисы: узнайте все, что можно узнать, не привлекая ОБЭП. Дамир, за вами – персонал, нанятый для вечеринки в особняке Бузякиной: необходимо добыть список и поговорить со всеми. Обязательно узнайте, где находился каждый в момент гибели хозяйки. Ну а вы, Антон, займетесь выяснением того, кто присутствовал на празднике и кто выходил из зала в то же время, что и Бузякина. Могу дать наводку: я заметила в помещении человека с фотоаппаратом. Скорее всего, Лариса пригласила кого-то снимать торжество – вполне вероятно, это штатный фотограф какой-нибудь газеты. Либо Дарья, либо Инна должны знать, кто он такой и как его найти: нам бы очень пригодились снимки, сделанные в тот вечер! А я, пожалуй, поболтаю с единственной постоянной работницей Ларисы, которая обнаружила ее тело. Ну и, само собой, с таинственным юристом Томина. И еще придется встретиться с этой актрисой, Ольгой Иваковой, и продюсером фильма Иваном Парахневичем.

– Зачем? – поинтересовался Белкин.

– Парахневич хорошо знал Ларису, а Ивакова… Она тоже претендовала на роль в новом фильме, но, когда Бузякина вернулась в форму, Парахневич дал Иваковой отставку и взял Ларису.

– Вы считаете, Ивакова избавилась от соперницы?

– Чем черт не шутит? – пожала плечами Алла. – Люди искусства – странные личности, и иногда ради этого самого искусства они готовы на убийство!

* * *

У Мономаха не было времени на рефлексию, так как день выдался на редкость беспокойный. Во-первых, у него были намечены три плановые операции. Во-вторых, часть поступивших в ТОН после аварии пациентов необходимо было перевести в другие отделения, а это требовало оформления кучи бумаг, причем Муратов настаивал, чтобы все делалось в кратчайшие сроки: он хотел выслужиться перед комиссией и показать, что во «вверенном ему учреждении» все точно, как в аптеке. Поэтому страдать должны были все!

Когда Мономах на короткое время оторвался от бумаг и взглянул на часы, то увидел, что стрелки показывают половину восьмого вечера: даже Муратов не имел права требовать, чтобы его врачи ночевали в больнице не во время дежурства! Мономах решительно отодвинул стопку документов и выключил компьютер: в любом случае это может подождать до завтра.

Кто-то тихо, но настойчиво постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул Мономах. Интересно, кто мог знать, что он еще не уходил?

Дверь отворилась, и порог переступили симпатичные ножки в аккуратных лодочках на каблуке, принадлежащие не кому иному, как Анне Андреевне Нелидовой, главе комитетской комиссии. Короткий белый халатик, накрахмаленный до морозного хруста и белоснежный, словно бумага для ксероксной печати, как влитой сидел на ее невысокой, ладно скроенной фигуре. Светлые волосы были убраны в скромный низкий пучок на затылке.

– Честно говоря, не надеялась застать вас на рабочем месте, Владимир Всеволодович! – проговорила она, раздвинув губы в улыбке, обнажившей на мгновение не слишком ровные, однако белые и вполне здоровые зубы. – Много бумажной работы? – В ее голосе прозвучало уместное, хотя и неожиданное сочувствие.

– Хватает, – холодно кивнул он, памятуя о том, что этой самой «бумажной работой» он обязан в немалой степени присутствующей в больнице комиссии и, в частности, Нелидовой.

Не дожидаясь приглашения, она грациозно присела на стул напротив его кресла и продолжила:

– Не будем ходить вокруг да около, я здесь, чтобы проинформировать вас о том, что расследование в отношении гибели Калерии Куликовой завершено.

– В самом деле? – переспросил Мономах.

– Я правильно понимаю, что господин Муратов не счел нужным поставить вас в известность?

– Правильно.

– И вы не удивлены?

– Ни в малейшей степени.

– Понятно.

Что, интересно, ей понятно? Мономах спрашивал себя, правдивы ли слухи, принесенные на крыльях информаторов Гурнова: действительно ли Нелидова является любовницей Кайсарова, которую он вознамерился усадить в кресло неугодного кому-то в Комитете Муратова. Или, может, надо брать выше и она работает на кого-то другого – того, кого Кайсарову необходимо умаслить с целью извлечения иной, одному ему известной выгоды? Мономах не мог отделаться от мысли, что Нелидова ведет себя с ним как-то уж слишком по-человечески, что ли, словно они были знакомы раньше. Кайсаров не мог так на нее повлиять, ведь ему не удалось склонить Мономаха к сотрудничеству. Значит, тут что-то другое? Он не любил ситуаций, которых не понимал, а еще боялся, что Кайсаров не оставил попыток использовать его в своих интересах.

– Хочу отметить, – между тем возобновила беседу Нелидова, – вы правильно поступили, переведя пациентов из палаты Куликовой в другие. Несомненно, в нынешних условиях, когда вы были вынуждены принять столько внеплановых пациентов после аварии, вам пришлось нелегко!

– К сожалению, это ничего не изменило, – криво усмехнулся Мономах. – Вновь поступившие пациенты, как выяснилось, отлично проинформированы о случившемся.

– В самом деле?

– Знаете, какой первый вопрос они мне задали, когда я наутро вошел в палату? Правда ли, что здесь недавно покончила с собой пациентка!

– Ну теперь вы можете им объяснить, что все это – ложь и инсинуации!

– Вот как?

– Куликова не покончила с собой, с ней произошел несчастный случай. Следователь опросил пациентов в той злополучной палате…

– Но лишь одна лежачая присутствовала во время происшествия! – недоуменно возразил Мономах. – И она не смогла ничего объяснить!

– Зато соседки по палате заметили в девушке определенные, гм… странности.

– Странности?

– Вы сами говорили, что она отказывалась есть, верно?

– Но это еще ни о чем…

– Верно, само по себе это ничего не говорит о психическом состоянии больной, однако другие больные поведали следователю, что Куликова вела себя не совсем адекватно.

– Например?

– Она могла подолгу стоять у стенки, упершись в нее лбом, и как будто бы разговаривала сама с собой. Поначалу они думали, что, может, у нее есть гарнитура и она говорит с кем-то по телефону, но потом поняли, что это не так.

– Но я ничего такого не замечал!

– Следователю тоже не сразу удалось получить эту информацию – скорее всего, таких «приступов», если можно так выразиться, было всего несколько, но они имели место, и это нельзя игнорировать.

– У Куликовой не было психиатрического диагноза…

– Вы же понимаете, что этим мало кто гордится, да?

– Но ее мать…

– Допускаю, что она могла не знать. Заболевания вроде шизофрении долгое время протекают латентно, а небольшие закидоны дочери мать могла отнести на счет артистичности ее натуры – знаете ведь, как ранимы и неуравновешенны большинство представителей мира искусства! По выводам патологоанатома и следователя, дело было так. Воспользовавшись отсутствием в палате других больных, пациентка вылезла на крышу – ну так ей захотелось, понимаете? Мы никогда не узнаем, какими именно мотивами руководствовалась Куликова, однако она немного погуляла там, а потом, поскользнувшись на обледенелом покрытии, сорвалась вниз. Из-за суеты возле подъезда для «Скорых», вызванной аварией, никто не заметил девушку раньше – вероятно, тогда ее успели бы снять до падения, а так… Печально, но ничего не поделаешь!

– Так я не понял, Калерия была психически нездорова или как?

– Следователь предложил матери Куликовой провести посмертную психиатрическую экспертизу, но она наотрез отказалась. Это объяснимо – кому захочется, чтобы за безвременно скончавшейся дочкой тянулся такой шлейф? Скорее всего, ее смерть будут освещать СМИ… Хоть она и не успела стать звездой, но имела для этого все задатки, если верить словам матери: разве хорошо, если имя Калерии будут ассоциировать с психиатрическим диагнозом? Между прочим, просто отлично, что мать отказалась от дополнительной экспертизы, она ведь пыталась обвинить Гурнова в том, что он провел аутопсию без ее согласия!

– У нее все равно ничего бы не вышло: она так и не сподобилась написать отказ от вскрытия, а значит, Иван имел полное право…

– Разумеется, разумеется, – перебила Нелидова, успокаивающе похлопав ладонью по столу. – И все же такое разрешение проблемы – наилучшее, верно? Все довольны: мамаша – что проблема ее дочери не станет известна общественности, а больница – что это не самоубийство, а банальный несчастный случай!

– Довольны?

– Не самое подходящее слово в нашей ситуации, но… Вас больше никто не обвиняет, и вы можете спокойно продолжать делать свою работу, Владимир Всеволодович. Разве не этого вы хотели?

Конечно, этого, но кроме того Мономаху очень хотелось бы знать, что погнало девушку на крышу. Посмертное психиатрическое освидетельствование, скорее всего, закрыло бы тему, но его не будет, а значит, вопросы остаются. Однако разве можно винить в этом Нелидову? Поэтому Мономах, сделав над собой усилие, поблагодарил посетительницу и даже проводил до двери.

Пора было выдвигаться в направлении дома, иначе он не доберется и к ночи, однако у Мономаха внезапно появилась идея, которую он хотел немедленно реализовать. Для этого требовалось снова войти в бывшую палату Калерии. В ней оставалась лишь одна пожилая женщина: как раз в это время пациенты принимали посетителей и либо гуляли по коридору, либо сидели в фойе и смотрели очередную часть бесконечного «сериала» из жизни провинциалки, приехавшей в Москву и вышедшей замуж за престарелого актера. Мономах не являлся поклонником жанра ток-шоу, но даже он не смог избежать того, чтобы узнать о перипетиях последних лет их совместной жизни, так как артисту и его молоденькой жене не перемывал косточки только самый ленивый репортер. Даже больные в палатах во время обхода частенько заводили разговор на эту тему. Вот и сейчас народ в фойе казался поглощенным очередным вбросом «сенсационной» информации.

Пациентка, оставшаяся в палате, встретила зава отделением удивленным взглядом.

– Владимир Всеволодович, вы еще здесь?!

– Уже ухожу, – пробормотал он. – Мне тут надо… кое-что.

Быстрым, размашистым шагом он преодолел расстояние от двери до приоткрытого окна и выглянул наружу. Его интересовал расположенный напротив корпус больницы, соединенный с корпусом, где находилось отделение Мономаха, длинным пролетом почти плоской крыши. Внизу располагался въезд для машин «Скорой помощи». В окнах блока пластической хирургии ярко горел свет. Он почти полностью хозрасчетный, за исключением отделения челюстно-лицевой хирургии, а это означает, что заведующий, Дмитрий Каморин, должен быть еще на месте. Пожелав пожилой даме спокойной ночи, Мономах вышел в коридор и, направившись к лифту, достал сотовый. Когда в трубке раздался знакомый голос, он сказал:

– Приветствую, Дмитрий Палыч! Ничего, если я сейчас заскочу к тебе ненадолго?

Через пятнадцать минут, переговорив с Камориным, Мономах сидел в отдельной палате пациентки, которой недавно сделали коррекцию носовой перегородки. Женщина выглядела не лучшим образом: отек был довольно большим, под глазами были темные синяки, как у лемура или панды, однако она потрудилась накрасить губы, а волосы и ногти ее находились в идеальном состоянии. Она была облачена в дорогой китайский халат ручной работы, расшитый розовыми фламинго и тропическими цветами. Мономах отметил про себя, что в блоке пластической хирургии редко оказываются бедные пациенты, разве что сверху сбросят квоты и у них неожиданно появится счастливая возможность избавиться от проблем, которые раньше казались неразрешимыми.

– А я-то считала, что у меня галлюцинации! – растерянно пробормотала пациентка Мухина, качая головой. – Понимаете, мне такой наркоз вкололи, что я пришла в себя только часа через три после операции. Встала, голова тяжелая, а тут еще батареи топят так, как будто мы не в Питере, а в Якутске с его морозами!

– Наркоз был хороший! – возмутился Каморин: он не мог вынести несправедливой критики со стороны богатой клиентки, которая, возможно, еще не раз посетит его отделение. – Мы его с боем выбивали, и никто пока не жаловался!

– Да я не жалуюсь, не подумайте, – примирительно махнула холеной рукой пациентка. – Просто я плохо переношу анестезию! Вот, к примеру, в прошлом году я делала грудь…

– Татьяна Валерьевна, можно поближе ко дню операции, пожалуйста? – попросил Мономах, опасаясь, как бы она не решила поведать ему всю свою длинную и, без сомнения, увлекательную историю болезни.

– Ах да, разумеется, – закивала пациентка. – Так вот, голова гудела как пивной котел, стояла невыносимая духота, и я подползла к окну, чтобы его открыть и дыхнуть свежего воздуха. И тут я увидела… ее.

– Ее?

– Девушку. На крыше.

– Так, вы увидели девушку на крыше, я понял. Что вы сделали потом?

– Я? Да я ничего не делала!

– Хорошо, а чем занималась девушка?

– Она танцевала.

– Что-о?! – одновременно вырвалось у обоих мужчин.

– Ну вот, я тоже решила, что схожу с ума. Вернее, я подумала, что это последствия наркоза. Со мной уже случалось нечто похожее, но тогда перед глазами только блохи бегали…

– Татьяна Валерьевна, вы уверены в том, что говорите? – снова попытался вернуть ее в настоящее время Мономах. – Девушка на крыше действительно танцевала?

– Ну да, уверена. Красиво так двигалась, знаете ли, – не так, как молодежь ломается на дискотеках, по-другому… как в театре.

– Вы имеете в виду, она танцевала, как балерина?

– Да, именно. А потом еще встала лицом ко мне и принялась делать реверансы. Знаете, здорово у нее это выходило!

– Вы видели, как она сорвалась?

– Нет. – И без того печальное благодаря синякам лицо пациентки погрустнело еще больше. – Поймите, я ведь думала, что дело в наркозе, не восприняла происходящее всерьез. Ну я отвернулась, а потом смотрю – нет никого на крыше. Вот я и решила, что видела глюк. А что бы вы подумали? Разве часто балерины на крышах выступают?!

– Вас никто ни в чем не обвиняет, Татьяна Валерьевна, – поспешил успокоить пациентку Каморин.

– Но если бы я… Послушайте, если бы я кого-то позвала, я могла бы ее спасти, да?

– Вряд ли, – покачал головой Мономах. – Девушка поскользнулась на наледи, это был несчастный случай, и вы все равно не успели бы ничего сделать и никого позвать. Спасибо, что согласились поговорить!

Что ж, теперь, пожалуй, и в самом деле можно отправляться домой со спокойной душой: судя по всему, Калерия Куликова имела проблемы с психикой, которые ее мать отказывалась признавать. Слава богу, никто не виноват: юной балерине что-то померещилось, и именно за этим она полезла на крышу. Там, вдруг почему-то решив, что находится на сцене, она принялась «выступать» и даже «раскланиваться» перед несуществующей аудиторией, а в действительности – перед одной-единственной зрительницей, которая сочла танцовщицу галлюцинацией. Печальный итог многообещающей карьеры. Но она хотя бы успела станцевать напоследок.

* * *

Алла решила не вызывать Татьяну Лесину в СК, чтобы не нагонять на и без того испуганную женщину лишнего страху, – она и так пережила сильный стресс, первой обнаружив мертвое тело хозяйки. Алла созвонилась с Татьяной и попросила о встрече. Они договорились на одиннадцать вечера у станции метро «Сенная». Горничная явилась без опоздания, и женщины устроились в круглосуточной чебуречной, которая, несмотря на поздний час, оказалась полна разнообразной клиентурой – от студентов до гастарбайтеров со всех концов бывшего СССР. Из местного короткого меню Алла могла позволить себе только кофе. Татьяна взяла то же самое, и обе присели за угловой столик с видом на оживленную улицу. Неподалеку располагались сразу два театра, Молодежный и Мариинский, в результате чего народу мимо проходило немало: примерно в это время заканчивались спектакли в Молодежном, да и бойкая торговля возле перехода метро не прекращалась до глубокой ночи. После того как приказом городского правительства здесь снесли все ларьки, портящие внешний вид одного из центральных мест Северной столицы, торговцы никуда не делись. Они попросту расставляли на тротуаре временные прилавки и увозили их на личных авто по окончании рабочего дня.

– Я думала, вы ночуете в особняке, – сказала Алла, получив из рук усталой официантки одноразовый стаканчик не самого лучшего кофе. Она немедленно обожгла пальцы и поспешила грохнуть его на стол, едва не расплескав содержимое.

– Так и есть, – кивнула Лесина, аккуратно, двумя пальцами, беря свой эспрессо за самые края стаканчика. – Но сегодня я решила провести ночь дома. Не могу там находиться в темное время суток, понимаете?

Алла кивнула и спросила:

– Так вы местная?

Алла отлично знала, что Татьяна приехала из Тернополя, – навела справки в ФМС.

– Нет, – ответила та, – снимаю комнату у хозяйки. Здесь, рядышком. Знаете, когда работаешь у чужих людей, начинаешь ценить личное пространство и свободное время!

– Несладко приходится у Томиных?

– Да нет, как везде… Они – не самые плохие хозяева, если уж по-честному: пока я к ним не попала, много где потрудиться пришлось. Денег часто недоплачивали, заставляли работать сверхурочно, относились, как к мусору… В смысле, так было в других местах, но Лариса, она по-человечески с нами обращалась, зарплату платила исправно. Когда стала увольнять прислугу, все очень расстроились – где они еще такое место найдут?

– А как давно это произошло?

– Где-то месяцев пять-шесть назад.

– А почему, не знаете?

– Может, у Томина проблемы начались?

– Насколько мне известно, у Томина проблемы уже давно!

– Да, вы правы. Как бы там ни было, Лариса начала потихоньку рассчитывать обслуживающий персонал. Я, садовник и кухарка оставались последними, и я, честно говоря, уже принялась подыскивать себе другое место.

– А почему Лариса уволила кухарку?

– Так она ей стала без надобности. Видите ли, Лариса была гурманкой, но не толстела – конституция такая. Счастливая! А вот опять же около полугода назад вдруг с катушек слетела: принялась мести все подряд, представляете? За пару месяцев разнесло ее – мама не горюй!

– Есть предположения, с чего такая перемена?

– Парочка.

– Поделитесь своими соображениями?

– Ну… Лариса попала в аварию несколько месяцев назад.

– В самом деле?

– Об этом писали в газетах, но не очень много.

– Почему, интересно? СМИ обожают скандалы, связанные со звездами! Кстати, кто был виновником аварии? Кто-то пострадал?

– За рулем был один молодой актер, партнер Ларисы по сериалу. Он сбил двух девушек на автобусной остановке.

– Какой ужас! Насмерть?

– Да.

– Его, значит, посадили?

– Нет.

– Как это?

– Он погиб, прямо на месте. Лариса так переживала, даже запила… Журналисты тогда ее осаждали, и она заперлась в доме, пару месяцев не выходила.

– Да-а, такое кого угодно выбьет из колеи! Но вы сказали, Татьяна, что у вас не одно предположение – от чего еще Лариса могла сорваться?

– Из-за работы. Ролей не предлагали, Лариса без дела маялась. Она к такому не привыкла, все время ведь вращалась среди людей, на тусовки какие-то ездила, телефон не умолкал… Лариса какая-то дерганая стала, при каждом звонке вздрагивала – наверное, она ждала, что вот, того и гляди, позвонят, пригласят сниматься. Она, конечно, всегда была немного неуравновешенная – артисты, понимаете, да? – но тут вообще переменилась. Раньше она редко позволяла себе кого-то ругать или оскорблять, ко всему легко относилась, а в то время, о котором речь, она как с цепи сорвалась. Одну горничную, молодую девчонку, даже по щеке ударила как-то раз!

– Это за что же?

– Полька, конечно, виновата была, платье дорогое испортила: его в чистку надо было отдать, а она не обратила внимания на ярлычок, постирала в машинке. Но не бить же, в самом деле?!

– Конечно, нет, – согласилась Алла. – Лариса уволила девушку?

– Наоборот – прощения попросила через пару дней, даже подарила ей какую-то цацку, кажется… Лариса была баба незлобивая, но несколько месяцев с ней просто сладу не было! А уж ела… Не ела – жрала, простите за выражение! Кухарка нарадоваться не могла – да что там, даже жаловалась, что готовить не успевает!