Ирина Градова
Смерть навынос

– Приблудился то есть?

– Ну, можно и так сказать. Крышу с ребятами отремонтировал, а теперь по мелочи подсобляет.

– Он у тебя живет?

– В подсобке. Там есть свет и отопление.

– Я даже не сомневаюсь! Оно тебе надо?

– В смысле?

– С гастарбайтерами вечно проблемы!

– Он хороший парнишка.

– Да я не о том, Вовка! Ты что, вместо отца ему решил стать?

– У него есть отец, только он… ну, за границей, как ты понимаешь.

– Я-то понимаю, только вот, сдается мне, ты по Артемке скучаешь, вот и приютил у себя «сиротку»!

– Да не сирота он, говорю же!

– У нас-то здесь – считай, что сирота, но это не твоя печаль. Ты не обязан подбирать иностранных рабочих, давать им кров и трехразовое питание. Он как, за твой счет кормится?

– Нет, разумеется! – возмутился Мономах. – Во-первых, он работает, строит с бригадой дачи по соседству. Кроме того, по хозяйству помогает мне и Марии Семеновне.

– Так тебе, значит, одной домработницы не хватает – еще домработник понадобился? – хмыкнул Гурнов. – Ну ты рабовладелец!

– Давай вернемся к причине твоего визита, ладно? – поморщился Мономах.

– К бутылке, в смысле? Стаканы-то есть у тебя?

Мономах сходил за бокалами, и Иван разлил коньяк.

– Ты спрашиваешь, почему я настаиваю на несчастном случае? – уточнил он, пригубив напиток и посмаковав его на кончике языка. – Лимончик есть?

– Лимончика нет.

– Жаль… Так вот, у балеринки твоей были проблемы с весом – да ты и сам в курсе, так?

Мономах молча кивнул.

– Килограммов семь до нижнего предела нормы не хватало, ее ветром могло сдуть!

– Мамаша считает, что Калерия могла плохо воспринять мою угрозу кормить ее насильно.

– Эта неудавшаяся «Жизель»?

– С чего ты взял…

– Брось, видно же невооруженным глазом: походка, осанка, шея…

– Я, видишь ли, по костям больше, чем по походке!

– Ну а я, как специалист во всех областях, заявляю: у мамаши определенно балетное прошлое. Сама – сухостой, это ладно, в конце концов, возраст позволяет, но дочка, недавно вышедшая из подросткового возраста, ничего не ела, а мать и не думала волноваться!

– Что в желудке?

– Да ни фига! Как минимум двое суток она не принимала никакой пищи. Мамаша навещала балеринку?

– Каждый день.

– И не приносила гостинцев?

– Я с ней разговаривал, убеждал, что дочери необходимо хорошо питаться, ведь балерина должна быть сильной и выносливой. Кроме того, она должна была выполнять рекомендации реабилитолога, разрабатывать ногу, но была слишком слаба. По-моему, у матери в одно ухо влетало, а из другого – со свистом вылетало! Все твердила, что главное для балерины, если, конечно, она хочет танцевать главные партии, – удобство партнера: он должен легко поднимать ее, не срывая при этом спину. А для этого, видишь ли, необходим минимальный вес!

– Знаешь, я поглядел, как ты ее ножку собрал – любо-дорого, ни один специалист не придерется! Жалко, что пропадет такой отличный результат!

– Я надеялся, она еще сможет танцевать…

– Она смогла бы, не сомневайся! Если, конечно, не рухнула бы в обморок от недоедания, начав крутить свои фуэте.

– Так ты считаешь, девочка сорвалась с крыши случайно – голова с голодухи закружилась или что?

– Как-то так. Не знаю, зачем она полезла из окна – может, увидела что-то интересное? Ты свое дело сделал: операция прошла полгода назад, и, хоть ты и значился лечащим врачом, наша «белка-летяга» находилась в основном в ведении реабилитолога, так?

Мономах снова кивнул.

– Думаю, кто-то объяснит мамаше, что здесь не психиатрическая лечебница и никого бинтами к койке не приматывают. Круглосуточный надзор с целью предотвращения инцидентов также не предусмотрен. В худшем случае можно наехать на медсестер, но, учитывая ситуацию с аварией, и это отпадает: девчонки занимались делом, и им некогда было следить за желающими размяться лазанием по крышам плановыми пациентами! Это ведь не детская больница, в самом деле, – люди лежат взрослые и, хочется надеяться, сознательные! Я решил, что тебе необходимо услышать о моих выводах раньше, чем другим, я ведь хорошо тебя знаю. А еще лучше я знаком с твоим неизбывным чувством вины – мы с ним старые приятели!

– Ты о чем сейчас?

– О том, что ты постоянно винишь себя, что бы ни случилось, но в этом огромном злом мире не все зависит от тебя! Я знаю, в чем дело, Мономах: как и большинство хирургов, ты страдаешь комплексом бога. Считаешь, что в стенах больницы тебе подвластно все – кости, хрящи, сухожилия, жизнь, смерть… Когда что-то идет не так, внезапно оказывается, что ты уже не бог, а лох… прости, конечно. Слава создателю, меня сия участь миновала!

– Неужели ты никогда не думал о себе как о хозяине царства мертвых?

– О нет, я не Гадес!^[3] Я – всего лишь скромный лодочник Харон, и моя обязанность – благополучно проводить покойников на тот свет, желательно без приключений. А ты не парься: все ясно как божий день, и Муратову, при всем его желании ляпнуть хотя бы маленькое грязное пятнышко на твою белоснежную репутацию, придется утереться! Что-то подсказывает мне, что он не станет особо стараться тебя замазать, ведь комиссия из Комитета пришла по его душу, а не по твою, и ему сейчас нужно быть очень осторожным. По-моему, Нелидова его не жалует, а она в комиссии номер два – после бухгалтера, само собой! Мне почему-то кажется, она сумеет уладить дело с нашей «попрыгуньей».

– А следователь?

– Как я уже говорил, он получил мое предварительное заключение. Анализ содержимого желудка и тканей займет время.

– Погоди, зачем такие сложности, девочка ведь разбилась, а не отравилась!

– Меня кое-что насторожило, когда я копался в ее внутренностях.

– Насторожило? – переспросил Мономах, напрягшись.

– Несмотря на юный возраст, у твоей Куликовой внутренние органы были не фонтан.

– Как это?

– Ну, почки и печень в плохом состоянии, сердчишко слабенькое…

– Как считаешь, от недоедания?

– Вряд ли. Трудно предположить, что она пила по-черному, но, может, что-то принимала?

– В смысле, наркотики?

– Не обязательно наркотики. В наше время народ чего только в себя не кидает – и БАДы всякие, и антидепрессанты… В общем, надо еще выяснить, я ведь только предварительные выводы пока делать могу. Вряд ли покойница была алкоголичкой!

– Все настолько плохо?!

– Хуже некуда.

– Странно, ее анализы при госпитализации были как у космонавта!

– Она делала их у нас?

– Нет, в поликлинике.

– Ну тогда у меня есть все основания утверждать, что анализы, которые тебе всучили, поддельные: не могла она за время пребывания в больнице довести свой организм до такого состояния. Если, конечно, не попивала тайком средства для чистки стекол! Думаю, мамашку можно, как говорил Жванецкий, «прислонить к теплой стенке»: как пить дать у нее рыльце в пушку, ведь подделка документов – серьезное правонарушение!

– Зачем ей это понадобилось?

– Если бы обнаружилось, что есть такая проблема, ты бы отказал ей в госпитализации! А им, я так понимаю, кровь из носу требовалась реабилитация?

– Это точно… – пробормотал Мономах. В разговорах с ним Куликова-старшая не раз упоминала о том, что Калерия может получить главную партию в новой постановке, и для юной балерины это могло стать путевкой в успешную карьеру.

– Выпей, Вовка, – предложил Гурнов, наливая себе вторую порцию и с неодобрением поглядывая на полный бокал собеседника. – Выпей и забудь: твоей вины в этой смерти нет. Муратов – твой главный головняк, но ему сейчас не до тебя – дай бог удержаться на своем месте! Кайсаров не проявлялся?

– Нет, – покачал головой Мономах. Азат Гошгарович Кайсаров занимал высокий пост в Комитете по здравоохранению и, по совместительству, являлся отцом его бывшей любовницы, ныне проходящей психиатрическое лечение в клинике в Арабских Эмиратах^[4]. Некоторое время назад Кайсаров завуалированно предложил Мономаху шпионить за главным врачом больницы Муратовым и докладывать ему обо всех «косяках», которые тот допускает в работе. «Косяков» было немало, как по лечебной, так и по административной части, однако больше всего Муратов грешил тем, что свободно распоряжался государственными средствами, главным образом оседавшими в его карманах и карманах его приближенных, – во всяком случае, именно так обстояли дела в отношении премиального фонда, и все об этом знали. Видимо, в Комитете посчитали, что Муратову пора освободить место для кого-то другого, а Кайсарову поручили под него копнуть. Или, что еще вероятнее, сам Кайсаров захотел посадить вместо него своего человечка. Он даже намекнул, что этим самым человечком может стать Мономах, только вот Мономаху такой расклад не понравился. Он не сказал «нет», но и стучать на Муратова не стал. Как выяснилось впоследствии, он сделал правильный выбор: по слухам, Кайсаров планировал сместить Муратова, чтобы заменить его на свою любовницу. Именно по этой причине, прикрытой необходимостью расследовать нецелевое использование госсредств и другие злоупотребления, в больнице работала медико-аудиторская комиссия.

– Ну и хорошо, – вздохнул Гурнов, подталкивая бокал поближе к приятелю. Немного янтарной жидкости при этом выплеснулось на стеклянный столик. – За тебя, брат, и пусть сдохнут все твои враги, о’кей? А еще лучше – заболеют и приползут к тебе лечиться – тогда и отыграешься!

* * *

– Получается, вы не можете с точностью сказать, убийство это, самоубийство или несчастный случай?

Алла была разочарована: выводы патологоанатома не проясняли того, что произошло с Ларисой Бузякиной. А она так надеялась, что после вскрытия сможет сообщить Деду что-нибудь путное!

– Верно, не могу, – ответила на вопрос патолог. – Уровень алкоголя в крови довольно высок, да и следы сертралина присутствуют…

– Следы чего, простите?

– Сертралин – это такой антидепрессант. Его обычно используют для лечения депрессии, сочетающейся с перееданием, навязчивыми состояниями и тревожностью. Антидепрессанты ни в коем случае нельзя принимать со спиртным.

– Вы говорили про следы борьбы…

– Говорила, только следы эти, скорее всего, остались от того, что кто-то пытался удерживать жертву за запястья и плечи. Синяки вызваны сильным сдавливанием, а не ударами: никто не избивал потерпевшую, не наносил ей травм, все травмы получены в результате падения. Кстати, балкон расположен не так уж высоко, и жертва вполне могла остаться в живых, но упала она неудачно и сломала шею.

– Как именно она упала?

– Похоже, слишком сильно перегнулась через перила. Они обледенели, как и мраморное напольное покрытие балкона. Скорее всего, ваша Бузякина поскользнулась и упала вниз. Она находилась в состоянии среднего алкогольного опьянения, в желудке у нее не обнаружено ничего, кроме какой-то зелени, которой обычно украшают салаты, и сертралина – могла и голова закружиться.

– А как насчет самоубийства?

– Ну, я думаю, если бы жертва намеревалась свести счеты с жизнью, то попыталась бы взобраться на перила, – пожала плечами патолог. – Как я уже говорила, балкон расположен невысоко: самоубийцы боятся остаться инвалидами, поэтому действуют наверняка. И потом, вы же сами говорили, что у Бузякиной не было причин так поступать и что она весь вечер находилась в приподнятом настроении, так?

– Так, – согласилась Алла. – А могла жертва оступиться из-за того, что боролась с кем-то? Ну, он или она толкнули ее, и она не удержалась на ногах?

– И такое нельзя исключать: на Бузякиной были туфли с двенадцатисантиметровыми шпильками, тонкими, как булавки… А вам-то самой как удобнее – чтобы это было убийство или несчастный случай?

Алла едва не взорвалась от возмущения: черт подери, что эта тетка себе думает?! Неужели считает, что она пытается подтолкнуть ее к какому-то выводу? Алла впервые работала с этим патологом и не знала ее лично. Ей хотелось, чтобы вскрытие провел Иван Гурнов, в добросовестности и исключительной дотошности которого она была уверена. А эта… Полная, усталая пожилая женщина, абсолютно не заинтересованная в том, чтобы докопаться до сути, доверия не вызывала!

Старший опер не принимал участия в беседе Аллы с патологоанатомом, все время простояв, подпирая плечом стенку и равнодушно взирая на привычный «пейзаж» прозекторской. В холодном, выкрашенном в ослепительно-белый цвет помещении располагались несколько приваренных к полу стальных столов. Один, на колесиках, стоял посередине, и его занимало наполовину прикрытое простынкой тело звезды сериалов. Вдоль стен выстроились морозильные камеры, а в углу примостился гидравлический подъемник. По периметру прозекторской бежал порядком проржавевший водосточный желоб. Напротив морозильных камер тянулся ряд раковин, на полу, словно свернувшийся кольцами удав, лежал резиновый шланг. Все это он видел уже столько раз, что и не сосчитать!

– Ну что скажете, Антон? – поинтересовалась Алла, когда они с Шеиным вышли на улицу под мелкий, противный снежок, словно острыми иглами режущий кожу лица. Алле показалось, что Шеин занят своими мыслями, не имеющими отношения к расследуемому делу. Она поймала себя на том, что мало знает о коллегах, полагая, что не имеет права вмешиваться в их частную жизнь. Алла была в курсе того, что Антон, большой любитель женского пола, несколько раз разведен и в данный момент свободен – во всяком случае официально. Она понятия не имела, встречается ли он с кем-то, но подозревала, что да: женщины не могут позволить, чтобы столь привлекательная «дичь» долго бегала на воле!

– Что тут говорить? – рассеянно качнул головой Антон. – Ничего определенного она ведь не сказала, верно? То ли самоубийство, то ли несчастный случай. Да и убийство не исключено!

– Судмедэксперт тоже дал неоднозначную оценку случившемуся, – задумчиво покачала головой Алла. – Помните, патолог упомянул высокий каблук Ларисы? Так вот, оба считают, что самоубийца обязательно сняла бы туфли и взобралась на перила – для пущей, так сказать, верности. Она не стала бы «рыбкой» нырять с балкона, рискуя выжить и просто сломать позвоночник!

– А на перила Бузякина не вставала?

– Судя по тому, что в момент падения шпильки были на ней, – нет: она физически не сумела бы влезть на перила в такой амуниции!

– Да-а, согласен – проблематично… Я вообще не понимаю, как вы, женщины, можете носить такие каблучищи и не ломать себе ноги!

– Что касается меня, Антон, я придерживаюсь того же мнения: каблуков выше пяти сантиметров для меня не существует! Но дело не в этом, а в том, что и судмедэксперт, и патолог считают, что для того, чтобы оказаться на земле именно в таком положении, в каком я обнаружила Бузякину, она должна была перегнуться через перила. Допустим, ей никто не помог упасть: что такого она могла увидеть внизу, чтобы так рисковать?

– Человек в подпитии не всегда до конца осознает опасность, – пожал плечами опер. – Может, она недооценила, насколько сильно свесилась? Перила и пол скользкие… Кстати, а как насчет отпечатков пальцев?

– Антон, вы хотя бы отдаленно представляете, сколько народу имело доступ к балкону в доме Ларисы? – скептически выгнула бровь Алла. – В день ее гибели в доме толпилось человек сорок гостей, и каждый из них мог выйти на балкон подышать свежим воздухом, а ведь есть еще обслуга…

– Алла Гурьевна, можно личный вопрос?

– Ну, попробуйте.

– Почему вам-то так хочется, чтобы это было убийство?

– Хочется?

– Я могу понять дочь Бузякиной, ведь родственникам легче смириться с тем, что родного человека убили по какой-то важной причине, нежели поверить, что его гибель была бессмысленной и бесцельной. Для вас это тоже что-то личное?

– Антон, я вовсе не хочу оказаться правой, но есть вещи, которые мешают мне принять более простую версию. Лариса к своим годам наконец добилась того, о чем мечтала всю жизнь – роли в «большом» кино. Для актрисы это – шанс, от которого не отказываются, и она ни за что не поставила бы крест на своей жизни в тот самый момент, когда перед ней только-только замаячил новый рассвет! Вернее, расцвет карьеры. За столом она была весела и оживлена, болтала о будущем – разве человек, планирующий самоубийство, станет так себя вести? Итак, Бузякина была богата, успешна и, судя по всему, счастлива, так с чего бы ей сигать с балкона?!

– А может, что-то произошло между тем, как она поднялась из-за стола в отличном настроении, и тем, как вы обнаружили ее на земле? Что-то, заставившее ее так поступить? И как насчет банального несчастного случая, на который указывают все факты? Со знаменитостями они тоже случаются!

Антон слово в слово выразил точку зрения Деда, и Алле это не понравилось: выходит, только она одна считает, что с этим делом не все чисто? Обидно, когда тебя никто не поддерживает, даже члены собственной команды!

– В любом случае Дамир и Шурка поехали к Инне Гординой, – примирительно резюмировал Шеин, открывая перед следователем дверь своего авто. – Может, беседа с ней что-то прояснит?

* * *

– Инна, вы напрасно отпираетесь, – мягко, но настойчиво увещевал пока что свидетельницу Дамир. – Вас видели выходящей с балкона, и вскорости после этого Ларису обнаружили мертвой: нет смысла это отрицать!

– А кто меня видел, можно спросить?

Девушка, сидящая на диване напротив оперов, выглядела напряженной, но не напуганной или виноватой. С другой стороны, Дамир повидал немало убийц, хладнокровно совершивших преступление и нисколько не терзавшихся муками совести, полагая, что у них просто не было другого выхода. Может, Гордина из их числа? Инна совершенно не походила на дочь Бузякиной: скромно одевалась и почти не пользовалась макияжем. Однако пытаясь разглядеть на лице девушки следы переживаний, которые, по-видимому, должна была оставить трагическая гибель женщины, приютившей у себя сироту, Дамир приходил к выводу, что они отсутствуют. Может, Дарья Томина права насчет нее?

– В данный момент это не имеет значения, – уклончиво ответил Ахметов. – Если вы будете привлечены не в качестве свидетеля, а как обвиняемая, тогда все узнаете.

– Как… обвиняемая? – переспросила с запинкой Инна, и ее и без того большие, слегка навыкате, серые глаза расширились. – Вы думаете, это я убила Ларису?!

– Мы проверяем всех, кто мог иметь отношение к ее гибели.

– Но это же несчастный случай! – воскликнула Гордина. – Лариса много выпила и не устояла на своих каблучищах – я всегда говорила, что в ее возрасте не стоит злоупотреблять шпильками! Небось Дашка про меня напела, да? Так вот, я не выходила на балкон, она все врет!

– Зачем Дарье вас оговаривать? – встрял Белкин, сидящий на подлокотнике кресла с дорогой обивкой, переливающейся в приглушенном свете, словно усыпанная драгоценными камнями. – Какая у нее причина?

– Мы, мягко говоря, друг друга недолюбливаем, – пожала плечами Инна. – Дашка думает, что Лариса и дядя Боря не должны были брать меня в дом после смерти папы. Она считает меня приживалкой, у которой нет никаких прав.

– А Лариса, значит, согласилась с мужем и с радостью открыла для вас двери своего дома? – вновь перехватил инициативу Дамир.

– Представьте себе!

– То есть вы с ней ладили?

– Вполне.

– Где вы находились в момент гибели Бузякиной?

– В зале, как и большинство гостей.

– То есть вы не выходили?

– Может, и выходила, но не на балкон! – упрямо вскинув голову, сказала Инна.

– Когда вы услышали крики горничной, где вы находились?

– Я уже сказала – в зале, с другими гостями.

– Кто мог бы подтвердить ваши слова?

– Наверное… ну, там были официанты, которые разносили еду, – они тоже побежали посмотреть, что случилось, когда… когда все произошло.

– А гости?

– Я ни с кем не общалась, – пожала плечами девушка. – Все они – друзья и знакомые Ларисы, я не вхожа в этот богемный кружок! Меня и на торжество-то не звали, я просто из своей комнаты спустилась, поглазеть.

– Вы же сказали, что у вас с Ларисой были хорошие отношения? – решил уточнить Белкин. – Как же вышло, что она не пригласила вас?

– Ну, это как-то само собой разумелось – я ведь живу в доме и могла в любой момент присоединиться к гостям. Видите ли, я не люблю шума и суеты, а вокруг Ларисы всегда вьется куча людей! Я и не планировала приходить, но потом решила – почему бы и нет? Лариса назаказывала кучу деликатесов, а обычно в доме шаром покати!

– Неужели?

– Я давно не видела, чтобы Лариса что-то ела, – как будто она святым духом питалась! Даже повариху уволила – сказала, не фиг деньги на ее зарплату тратить, раз ей все равно делать нечего. Вы холодильник видели? Двухдверный, здоровенный, как дом, а в нем – только трава какая-то, минеральная вода да соусы всякие, неизвестно зачем нужные!

– Допустим, Лариса ела мало, а как же другие члены семьи?

– Какие – другие? Дашка дома не питается, предпочитает дорогие рестораны, а ради меня одной кто ж станет повариху держать?

– А другая прислуга?

– У нас из постоянных только горничная осталась, Татьяна.

– Но в доме полно людей!

– Раньше так и было, но больше нет: Лариса почти всех уволила. Это она за пару дней до торжества наняла прислугу, чтобы пустить приятелям пыль в глаза!

– У нее были денежные затруднения?

– Мне об этом не известно.

– Инна, а чем вы занимаетесь?

– Учусь в универе. На переводчика. Еще подрабатываю переводами в издательстве. Платят мало, но на карманные расходы хватает.

– Лариса давала вам деньги?

– Нет, только позволяла мне жить в доме. Папа оставил мне сберегательный счет, и я все это время живу на проценты. Там была приличная сумма, но всему приходит конец, и скоро этот источник дохода иссякнет.

– А сама Лариса на что жила?

– Она же актриса…

– Ой, только не говорите, что на актерскую зарплату можно содержать такой домино!

– Наверное, дядя Боря что-то ей оставил?

– Все российские счета Томина арестованы, – заметил Дамир. – Вы об иностранных говорите?

– Я не в курсе финансовых дел дяди Бори и Ларисы. Увольнение поварихи Лариса объясняла исключительно соображениями целесообразности: если все равно никто не питается дома, зачем платить лишние деньги? Но то, что постепенно она избавилась от всей прислуги, за исключением одной горничной, заставляет задуматься о том, что, наверное, у нее и в самом деле возникли денежные проблемы. Последним, кого она рассчитала, стал садовник. Раньше он жил в домике для гостей на территории особняка, потом стал приходить дважды в неделю, а в конце октября Лариса решила, что зимой его услуги и вовсе не требуются, поэтому заплатила ему выходное пособие и уволила. Но, как я уже говорила, у нас с Ларисой и Дарьей были раздельные бюджеты, и я не знаю подробностей о состоянии их дел.

– Как думаете, вы останетесь в доме после гибели Ларисы?

– Судя по скандалу, который тем же вечером учинила мне Дарья, вряд ли: она всерьез считает, что я могу быть виновной в случившемся с ее матерью. Это ведь она вам наплела, что видела меня на балконе?

Дамир неопределенно повел плечом.

– Советую присмотреться к Дарье, – продолжила Инна. – У них с Ларисой в последнее время были терки, и они частенько скандалили.

– А причину скандалов вы, случайно, не знаете? – задал вопрос Белкин.

– Дарья считала, что Лариса дает ей слишком мало на расходы. Это правда: в последнее время она урезала ежемесячные выплаты дочери, говоря, что той пора самой зарабатывать себе на жизнь. А еще приглядитесь к Роману Искомову.

– Это кто еще такой? – удивился Ахметов.

– Юрист дяди Бори.

– Разве фирма Томина не прекратила свое существование?

– Да, но Роман, как я подозреваю, по-прежнему ведет его дела. Из-за этого его периодически тягают в ОБЭП, но ни в чем обвинить не могут – он хитрый и изворотливый мужик!

– И какой у него мог быть мотив убить Ларису?

– Они были любовниками.

– В самом деле?

– Шила в мешке не утаишь, когда живешь в одном доме!

– Хорошо, мы все поняли, – кивнул Дамир, решив, что пора закругляться. – Не уезжайте из города: вероятно, нам придется еще встретиться!

* * *

Пот заливал Алле глаза, но она упрямо цеплялась за выступы в искусственной скале, подтягивая тело вверх. Сегодня Мономах решил усложнить «трассу» – впервые за полтора месяца, что она занималась в альпинистском клубе МЧС. Видимо, Алла добилась определенных успехов, хотя, к ее огорчению, на весе это никак не сказывалось. Мономах пытался утешить ее, уверяя, что у нее увеличилась мышечная масса, поэтому весы не показывают существенной разницы, однако его слова Аллу не успокаивали. Она надеялась, худеть будет легче! В первое время все шло отлично: она теряла по килограмму в неделю и, каждое воскресенье вставая на весы, получала стимул двигаться дальше. Однако вот уже почти месяц стрелка весов как будто бы замерла на месте, и Аллу это сильно расстраивало.

Вот и «вершина»! Алла с облегчением взглянула вниз, где стоял страхующий ее Мономах. Черт, как же он ей нравится – просто неприлично! И чего такого она в нем нашла? Не красавец (ну да, у него потрясающие серо-голубые глаза, но на этом – все), невысок (не отличаясь высоким ростом, она предпочитала мужчин-исполинов) и совсем не джентльмен (рубит правду-матку, не любит ходить вокруг да около и разом вываливает тебе на голову все, что любой хорошо воспитанный человек постеснялся бы). Тем не менее у него полно положительных качеств. Во-первых, Мономах, несмотря на то что является коновалом (пардон, хирургом), обладает добрым сердцем и чувствительной натурой. Во-вторых, он – великолепный профессионал в своем деле и имеет репутацию человека, способного поставить на ноги любого, кто еще дышит (причем в прямом смысле выражения – «на ноги»!).

Но Алла отдавала себе отчет в том, что профессионализм – не то качество, которое привлекает ее в нем более всего. Объяснить ее влечение логически невозможно, но и назвать «химией» нельзя: оно возникло не в одночасье, развивалось постепенно, и Алла сама пока не понимала до конца, переросло ли в нечто большее, чем симпатия и желание физической близости. Она не так давно оправилась после тяжелого разрыва с гражданским мужем, на которого потратила долгих семь лет жизни. Еще два года она оправлялась от стресса и преодолевала затяжную депрессию. Нет, Алла пока не готова к серьезным отношениям, да и Мономах ни разу не дал ей понять, что желает этого. За время знакомства она успела уяснить, какие женщины ему нравятся – совершенно не такие, как она. Мономаха привлекают высокие, стройные брюнетки вроде Алсу Кайсаровой. Причем главное в этом сочетании – «высокие» и «стройные» (вполне вероятно, что он не против блондинок). Алла не обманывалась на свой счет: она достаточно привлекательна для некоторого количества мужчин, но не для этого конкретного мужчины.

Он сделал Алле знак рукой спускаться. Путь вниз оказался гораздо легче «восхождения».

– Вы делаете успехи! – с удовлетворением отметил Мономах. – Как ощущения?

– Невероятные! – ответила Алла и не солгала: еще десять минут назад ей казалось, что она скончается, не добравшись и до середины «скалы», но то, что «тренер» так радовался ее маленькой победе над собой, заставляло Аллу одновременно гордиться и испытывать благодарность.

– Ваши конечности стали сильнее, – добавил он, оглядывая ее с головы до пят. – Это означает, что постепенно вы сможете избавиться от проблем с суставами и не станете моим «клиентом»… По меньшей мере в ближайшие двадцать-тридцать лет!

Алла решила счесть это за комплимент: Мономах понятия не имел о такой форме похвалы. С другой стороны, банальные комплименты и ломаного гроша не стоят, не будучи ни в малейшей степени основаны на истинном положении вещей, а слова Мономаха отражали именно то, что он хотел сказать, без налета фальшивой учтивости. Они разошлись по душевым. Переодевшись и подсушив короткие темные волосы феном, Алла отправилась в комнату отдыха. Мономах уже сидел напротив сверкающего пузатыми боками самовара, увенчанного заварочным чайником, словно елка кремлевской звездой. Вид у доктора был задумчивый – он даже не заметил появления Аллы.

– Владимир Всеволодович, вас что-то беспокоит? – осторожно поинтересовалась Алла, не будучи уверенной в его желании делиться своими переживаниями.

– А? – переспросил он.

– Я говорю, у вас ничего плохого не случилось? – повторила она, усаживаясь рядом и пододвигая к себе чашку с блюдцем, которую Мономах предусмотрительно подготовил для нее. – На работе, к примеру… Все хорошо?

– Ну… не совсем, – словно бы нехотя отозвался он.

– Это как-то связано с вашим «любимым» начальником, Муратовым?

– Что? А-а, нет, не связано: Муратов присутствует в моей жизни каждодневно и неизменно, поэтому огорчаться по его поводу не имеет смысла!

– Значит, я права и что-то произошло!

– Честно говоря… Дело в моей пациентке, Калерии Куликовой, молодой балерине. У нее была серьезная травма, и одно время я сомневался, сумеет ли она продолжить танцевальную карьеру или в лучшем случае просто будет ходить.

– Но вы, смею предположить, сделали невозможное и девочка полностью восстановилась?

– Не полностью, но успешно двигалась в этом направлении. Она вернулась в отделение на реабилитацию. Калерия числилась моей пациенткой, но, строго говоря, я лишь выписывал назначения, выстраивая схему лечения, а занимались ею физиотерапевт и реабилитолог.

– Кто-то из них напортачил? – попыталась угадать Алла.

– Никто не напортачил, но девчонка… Короче, она выпрыгнула из окна.

Алла не знала, как реагировать. Мономах больше ничего не добавил к сказанному, и она задала вопрос:

– Сама выпрыгнула или вы подозреваете, что кто-то…

– У нас в тот день настоящий дурдом творился из-за аварии на перекрестке. Доставили кучу пострадавших, некоторые умерли по дороге, и их просто-напросто сгрузили в приемном отделении вместе с живыми. Медсестры были заняты размещением новых пациентов, а больные повылезали из палат поглядеть, что творится. Калерия оставалась в палате одна, если не считать лежачей старушки. За каким-то лешим ее понесло на крышу через открытое окно!

– То есть сначала она вылезла на крышу, а затем сорвалась?

– Судя по всему, именно так.

– А зачем она туда полезла, не известно?

– Вот в этом-то и загвоздка!

– Занятно… Решила прогуляться и недооценила опасность? Ее что, никто не заметил?

– Внизу царила такая суета, никому и в голову не приходило глядеть наверх. Калерия упала аккурат напротив въезда для машин «Скорой помощи», прямо в момент выгрузки очередных пострадавших. Чудо, что никого не зашибла!

Алла с минуту помолчала, размышляя над услышанным.

– Владимир Всеволодович, – наконец заговорила она, – а вы уверены, что это не было самоубийством?

– Я ни в чем не уверен, – покачал он головой. – Гурнов… ну вы его знаете…

– Разумеется, Иван Гурнов, патологоанатом. И что с ним?

– Он уверен, что это несчастный случай. Но мать девочки считает меня виновным в ее гибели.

– А это еще почему?

– Видимо, потому, что я был с ней чересчур суров.