Ирина Фингерова
Замки

Он не сопротивлялся. Не смог вымолвить ни слова. Даже не сумел сказать «аминь». Он молчал, когда его клали в гроб, относили на кладбище, опускали в могилу и сбрасывали несколько лопат земли со словами: «Ты не живой, ты – мертвый для всех нас»^[18].

После этого его вытащили из могилы и куда-то отвезли. Вот так – раз и навсегда – изменилась его жизнь. Теперь он был совсем одинок.

Теперь он был мёртв.

Воспоминания сохранились обрывками.

Он помнил скрипящую огромную железную дверь. Помнил изуродованные лица людей, лежащих прямо на земле.

Монастырь Сен-Круот стал его домом на ближайшие несколько лет.

А семьей его стала толпа обездоленных, облаченных в балахоны с прорезями для глаз. Они должны были всегда носить с собой колокольчики, чтоб предупреждать о своем появлении. Согласно новому закону, следовало возводить лепрозории^[19] у дорог. Так изгои могли собирать милостыню.

Живые мертвецы, забывшие свои имена, они знали лишь одно – cito, longe, tarde^[20].

Но было слишком поздно.

Страдающие от болезни, лишенные всякого человеческого участия, они ждали смерти как избавления. Вот какой была новая семья Моргана.

Они поддерживали друг друга. Старик Арнет рассказывал каждый вечер истории о дальних странствиях. Он напоминал Моргану отца. Перед тем как заснуть, Морган пытался вспомнить лицо предателя Луи, восстановить в памяти черты сестренки, матери, отца. Но время вытесняло воспоминания, и Морган ненавидел себя за это.

Порой добрая Габриэлла, монахиня, приносила ему кусок лукового пирога с кухни. Жизнь становилась не такой невыносимой. Старик Арнет учил его латыни. Высокие своды монастыря Сен-Круот спасали от одиночества. Он видел в витражных стеклах улыбку ангелов. Кажется, это была Игрейн. Это точно была она!

Но «добрые люди» лишили его и этой малости.

Ужасный вид больных, их зловонные язвы пробуждали в здоровом населении страх и ненависть. Прокаженных обвиняли в сговоре с ведьмами. Подозревали в том, что они хотят свергнуть короля. Считали, что они отравляют городские колодцы и похищают младенцев.

В 1525 году страхи достигли своего пика, и, сумев обзавестись необходимыми доказательствами, толпа стала свирепствовать.

В качестве примера одного из неукоснительных доказательств приведу следующее письмо:

«Мы своими глазами видели отравленную ладанку в одном из местечек нашего вассальства. Одна прокаженная бросила на землю котомку, которую тотчас же отнесли в суд. В ней нашли голову ящерицы, лапы жабы и что-то вроде женских волос, вымазанных черной вонючей жидкостью. Страшно было разглядывать и нюхать это. Когда сверток бросили в пламя, он не загорелся: ясное доказательство того, что это был сильный яд и что демоны имели к этому отношение».

Далее, некий Жером де Партенэ написал королю, что один «важный прокаженный», схваченный в своем поместье, признался, что какой-то богатый еврей дал ему денег и некоторые снадобья. Они состояли из человеческой крови и мочи с примесью тела Христова. Эту смесь сушили и измельчали в порошок, зашивали в ладанки с тяжестью и бросали в источники и колодцы, а потом люди болели и умирали».

Разумеется, когда вести дошли до короля, был издан новый закон, и в некоторых провинциях прокаженных массово подвергали сожжению, даже не рассматривая возможности поместить их в лепрозорий. Люди учиняли самосуд. Страх и помешательство стали всеобщими. Подобной участи не миновал и лепрозорий Сен-Круот. Моргану чудом удалось спастись. Вновь потеряв семью, он отправился куда глаза глядят.

Поразительно, как жестоки могут быть люди, если действуют на благо общества. Оправдывающая идеология, страх за собственную шкуру и наличие единомышленников превращают благочестивых горожан в кровожадных монстров. От монастыря Сен-Круот не осталось и следа, а в воздухе все ещё витали возгласы: «Quaranta! Quaranta giorni!»^[21]

* * *

Похожая участь не миновала и другого человека, рискнувшего отличаться от других. Отто Закса.

– Я с тобой, – сказала Зелда Закс, в девичестве Мюллер, жена пьянчужки Генриха Закса и мать Отто.

– Мне страшно.

– Смех спасет тебя, – Зелда поправила бубенчики на шутовском колпаке сына и обняла его в последний раз.

В те темные смутные времена худшее, что можно было сделать – отличаться. Чтобы избавить город от безумцев, городские власти собирали их вместе, сажали на корабль и отправляли в плавание. Отто Закс, уроженец Нюрнберга, опередивший свое время и полный безудержного энтузиазма изменить мир, несомненно был безумен. Ему нахлобучили на голову колпак и навсегда освободили от ответственности за свои слова. А говорил он много (и слова ему нашептывали голоса): что все мы рождены рабами и даже рабовладельцы – и те рабы. Говорил, что Мария приходила к нему и сказала, что это мужчина был создан из ребра женщины. Говорил, что налоги не для людей, а для королей! А крысы – это маленькие коты, такие же наглые и усатые.

Город такого не стерпел.

Отто Закс был отправлен в путь без конца и края, на безумном корабле, бороздящем тихие воды притоков Рейна и фламандских каналов. Корабль увозил неугодных из города, спасал горожан от нашествия злых духов. Считалось, что вода исцеляет душевные болезни, причиной которых, несомненно, являлись демоны.

Безумцы были заперты на борту. Вечные узники в тюрьме, побег из которой невозможен. Отныне они находились во власти реки с тысячью её рукавов, моря с тысячью его путей, во власти стихии. Не было у них ни правды, ни родины – лишь бесконечные просторы, пролегающие между двумя случайными берегами.

На корабле этом, названном Narrenschiff – Корабль дураков, – томилось на медленном огне не менее 130 человек! Смерть неспешно наслаждалась сытным ужином, растянутым на долгие годы, пока они чистили трюм, натягивали паруса и чинили мачту. Пока они думали, что держатся на плаву.

Со временем Отто разглядел робкую красоту, скрывающуюся за толстой кожей. Лица прокаженных перестали казаться ему безобразными, он привык просыпаться и засыпать под звон колокольчиков, смирился с внезапными приступами тошноты и даже научился предсказывать погоду в зависимости от того, с какой стороны у него пульсируют виски.

Рутина приняла его в свои объятия и спасла от отчаяния.

И тогда с ним заговорил Старый Чи.

Никто из ныне живущих не знал его настоящего имени и не знал, сколько же ему лет. Он любил загадки, обрывал предложение на середине, а иногда менял местами буквы в словах. Мысли все равно разбегаются при попытке облечь их в слово, так что какая разница. Буквам и звукам не угнаться за образами.

При знакомстве с новым человеком он говорил:

– …Я побывал во всем мире, а также за его пределами, в мирах иных. Истинное имя моё – Гермес Трисмегист^[22]. В последней моей обители именуют меня Чипатиак, и на Земле этой брожу я в поисках истины три с половиной тысячи лет.

Разумеется, старому оборванцу никто не верил. Опасности для общественности он не представлял, потому никто его и не трогал. До того момента, как взбрело ему в голову наполнять юные умы пустым бредом о взаимосвязи всего живого и существовании лишь одной власти на Земле – власти науки.

Старый Чи дружил с Абелардом Краусом, в прошлом учителем диалектики, а ныне деканом медицинского факультета Высшей Школы. Однажды он порекомендовал Абеларду удивительный сбор, от которого чудом прошла многолетняя мучительная подагра. С той поры и началась их дружба, и потому Абелард позволил Старому Чи собирать студентов после занятий и делиться с ними своими познаниями. Но старику было мало наградить юные жаждущие умы лишь медицинскими знаниями, он желал изменить их мировосприятие!

– То, что внутри – то и снаружи, – сказал Старый Чи, – большое – отражение малого.

И ушел.

Отто не решался подойти к старику несколько дней.

– Я хотел бы понять, – наконец сказал он.

– Тогда добро пожаловать. Я наблюдал за тобой и не ошибся. Все рождаются и умирают дураками. Нам повезло об этом узнать. Быть дураком – это благословение! Чем больше знаешь – тем меньше знаешь, – улыбнулся старик.

Старый Чи всегда знал, где его найти, и появлялся именно тогда, когда лицо Отто покрывалось испариной, сердце бешено колотилось, а один из приятелей казался удивительно похожим на палача из его родного городка. Тогда он прикладывал к его лбу компресс из лопушняка и рассказывал о том, что человек – ничто, способное стать всем. Человек – не завершен, лишь во взаимодействии с миром он узнает своё настоящее лицо.

И страх Отто отступал, а голоса, звучавшие в его голове с самого рождения, затихали.

Старый Чи всегда был рядом, когда Отто в нем нуждался, и Отто стал его верным учеником. Отто не верил, что их свели слепые обстоятельства. Он знал, что эта встреча не случайна, и им предстоит изменить мир.

Отто Закс уделял медитации минимум четыре часа в сутки, из-за чего стал пользоваться славой дурака среди дураков. Порой, пока Отто медитировал, иные весельчаки подкрадывались к нему сзади и выливали миску с отходами за шиворот.

Отто не реагировал.

Все его усилия сейчас были направлены на достижение «осознанного пребывания в текущем моменте». Он не собирался отвлекаться на надоедливое эхо своего эго.

Не далее как вчера с Отто приключилась невероятная история: он вдруг почувствовал жжение на своих руках, настолько сильное, что оно мешало ему сосредоточиться, и тогда, сдернув с себя рубаху, Отто обнаружил, что руки его покрылись надписями.

Голоса в его голове звучали все тише. Теперь они переместились под кожу. Кто-то вывел несмываемыми чернилами то, о чем Отто должен был помнить.

Ему предстояло спасти весь мир. Спасти людей от боли. От болезней. От страха.

Будучи в полной растерянности, он уж думал было направиться к своему другу и наставнику, но прежде решил ещё раз прочесть написанное.

Надпись гласила:

«Плавание не продлится вечно. Корабль пойдет ко дну. Многих заберет с собой морская пена, но те, кто выживут – разрушат проклятье. Станут свободными, если сумеют отличить свободу от рабства».

Жжение проходило, надпись потускнела, но ее все еще можно было без труда разобрать. Стоит ли рассказывать об этом наставнику?

Отто и не знал, что думать о Старом Чи. С одной стороны, он был восхищен мудростью старика, с другой – здравый рассудок не позволял ему безоговорочно поверить в историю Чипатиака. Ведь он утверждал, что живет на этом свете, по меньшей мере, одиннадцать веков!

Будучи семилетним ребенком, Чипатиак упал с дерева и разбил себе голову, да так сильно, что чуть не испустил дух. Ни один лекарь не гарантировал, что он выживет, пока случай не привел в их дом странствующего шамана. Приказав всем убраться, он закатал рукава своей длинной рубахи и сунул себе в уши высушенные комочки глины:

– Чтоб не мешали крики.

Приложив флягу к губам ребенка, старый шаман улыбнулся и произнес:

– Не бойся, я всего лишь уберу лишнее. А если повезет – достану камень глупости из твоей головы и навечно лишу тебя этой благостной обузы.

С первым глотком выключился свет. Со вторым – звук. Не осталось ничего, кроме тишины. Много позже мальчик поймет, что шаман дал ему выпить макового молока и проявил, таким образом, необычайное милосердие.

Старый шаман достал бритву, обрил голову ребенка, извлек из-за пазухи молоток и бутылочку со снадобьем. Посыпал голову мальчика порошком из пепла и зеленой плесени и приступил к процедуре. Достав острый нож из своего огромного кармана, он раскалил его добела и нанес первый разрез. Преодолев преграду из мягких тканей и, наконец, добравшись до костей черепа, он поднес молоток к голове ребенка и ударил.

– Окно в мир готово! – довольно произнес шаман.

Зашив рану, вновь посыпал голову мальчика порошком, полил еще какой-то клейкой жидкостью, а затем стал произносить молитвы и плясать вокруг.

– Мое имя – Чипатиак, – сказал старый шаман, – запомни его.

Когда ребенок наконец проснулся, оказалось, что прошло четыре дня.

Вскочив с кровати, он сразу же потрогал голову и, к своему огромному удивлению, не обнаружил шрама.

– А где же шаман? – спросил он.

– Арно! Милый мой! – воскликнула испуганно его бедная матушка. – Здесь не было никаких шаманов! Ты упал с дерева и уснул на долгих четыре дня!

Повисло долгое молчание, по истечении которого маленький Арно уж чересчур серьезно для своего возраста сказал: – С сего дня именуйте меня Чипатиак!

А вечером, перед самым сном, он обнаружил у изголовья кровати уродливый черный камень.

«Камень глупости! – понял он. – Значит… это все… правда!»

Вот что рассказал о себе Старый Чи.

Шли дни, и Отто менялся.

Он знал, что шиповник полезен для здоровья, исходя из своих же наблюдений, – ведь Старый Чи взял с собой в плаванье не так уж много вещей, но не забыл шиповник – «волшебную ягоду», как он ее называл. Каждый день старик угощал Отто ягодным отваром. Остальные боролись с ужасной болезнью, посетившей их корабль, – у них выпадали волосы и зубы, болели ноги и руки, накатывала постоянная слабость. Отто не знал, как действует шиповник, не понимал, почему он спасает от таинственной болезни, но видел результат. Так было и со всем остальным. Он не знал, как работает медитация. Не знал законов, по которым существует Вселенная. Не мог поверить, что Старый Чи живет не одну сотню лет, но видел его. Чувствовал, что потолок, в который упирался его взгляд на вещи, стал куда выше. Чувствовал, что Чипатиак не лжет. А если и лжет – то не ведает об этом, а значит – не лжет.

И вот однажды корабль зашел в один из портовых городов, чтоб собрать новых обитателей и увезти их. Места было предостаточно, ведь кто-то постоянно умирал, и трупы скидывались за борт.

Отто подумывал о побеге, несмотря на то что беглецов ожидала виселица. Но Старый Чи сказал, что еще не время, и Отто не посмел ослушаться.

– Скоро, – чуть позже добавил старик, – скоро состоится судьбоносная встреча!

И в этот же день среди новоприбывших на корабле оказался Морган Лафар, которого нашел на обочине дороги добрый человек. Он как раз загонял домой отару овец и взял паренька, в надежде, что тот окажется неплохим помощником. Когда Морган очнулся, он не смог вымолвить ни слова. Немой в доме – это к беде! Жена пастуха решила, что это козни дьявола, и сообщила куда положено.

Моргану повезло! Именно в этот в городской порт зашел корабль дураков.

Морган не сопротивлялся, ему было все равно. Он все еще не мог оправиться от незаслуженной жестокости, которую мир постоянно проявлял к нему.

Оказавшись на корабле, он забился в самый дальний угол.

Там его и нашел Старый Чи.

Он сел рядом и тихо произнес по-французски: «Добро пожаловать, сынок. Я тебя ждал», Морган Лафар расплакался как ребенок, и старик его обнял.

Моргана невзлюбили на корабле с самого начала. Отвергнутый среди отвергнутых. Не прошло и недели, как четверо мужчин попытались выбросить его за борт, прямиком в беснующееся нутро Северного моря. Их болезнь не отступала. Их раскрасневшие от гнева одутловатые лица с темными кругами под глазами кривились в болезненной гримасе.

– Ты несешь за собой смерть! – кричали они. – Ты притащил в своих волосах крысу! Это дурное предзнаменование!

Единственная кошка на корабле по имени Тина встала на защиту Моргана и шипела на всех, кто пытался приблизиться.

– Мы не боимся этого дьявольского создания!

Но они боялись.

Тина последовала за Амальдой – старой ведьмой, которой удалось избежать сожжения благодаря любовному отвару (она замутила воду в городском колодце и благополучно удрала). Тина пережила кошачью инквизицию по счастливой случайности, в отличие от всех её уличных подруг, подвергшихся публичному повешению «за то, что якшались с ведьмами». Глухой кошачий палач по кличке Кулуп, с маленькими пухлыми ручками и в зеленом колпаке, украшенном цветными лентами, каждый вторник сбрасывал кошек со штурмовой башни. А по четвергам свозил в замок с привидениями и ошпаривал кипятком, чтоб изгнать демонов. Домой шел через злаковое поле, пораженное спорыньей^[23], а духи летели за ним, призывая ужесточить кошачью казнь.

Тина вывихнула лапку при приземлении, но осталась жива. Счастливый вторник! Так они и встретились с Амальдой – травницей, живущей в лесу.

– Это должно помочь унять вашу боль! – Амальда протянула флягу с маковым молоком группке недовольных. – Оставьте его, он еще дитя.

– Мне не нужна ваша помощь! – прокричал Морган прямо Амальде в лицо, но порыв его гнева смягчила ладонь Чипатиака. Она же и увела Амальду в трюм.

– Вскоре наше путешествие наконец начнется, – сказал Чипатиак и протянул знахарке флакончик с кристаллами соли, – теперь ты одна из нас. Дважды в день отсыпай с мизинец и глотай, не обращая внимания на горечь. Воду не пей, потеряешь рассудок. Будем обходиться рыбьей кровью. Ничего не ешь.

– Выполни мою просьбу, и я стану тебе верным другом, – Амальда улыбнулась, обнажив мятые десны. – Никто не знает лучше меня, что напиток из чайного гриба изгоняет камни из почек и очищает разум, а целительная зеленая плесень хорошо растет на кукурузных початках. – Когда она говорила, вместе с ней говорило все тело. Она выпадала вперед, пританцовывала бедрами и размахивала руками. Её пальцы пережимали многочисленные золотые кольца.

– Тот, кто думает, что знает, – ничего не знает, – Чипатиак достал из кармана плаща деревянную шкатулку, сел на мешок с картошкой и жестом пригласил Амальду сесть рядом. – Сыграй со мной в го. Ты ведь умеешь.

Амальда не стала спрашивать, откуда он знал. Может, её давнишнее проживание в «женском доме» выдало клеймо на левой щеке, которое она пыталась скрыть шрамом, опалив лицо горящей золой. А может, он и вправду ясновидящий?

Амальде было восемнадцать, когда она оказалась между молотом и наковальней.

Хозяйка «женского дома» – фрау Блот, дочь знаменитого торговца шелком Томаса Блота, привнесшего в их семью культуру игры в го, диковинный вкус дыни и бокалы из самаркандского стекла. Мать фрау Блот – повитуха по имени Ба-ба, которая нашла свое дитя у реки после десяти лет бесплотных попыток и сотни принятых родов.

Жизнь в «переулке роз» у самой городской стены била ключом. Ворота было приказано отворять в четыре часа пополудни и закрывать утром в девять. В канун воскресенья, а также во время всех постов – учреждение не работало. Нарушителей ожидало изгнание из города. Если все соблюдали правила – в доме царил порядок. Деньги, заработанные днем, доставались девушке, ночной заработок делился с хозяйкой. Покрывала и украшения иногда оставались в подарок. Было запрещено выходить из дома, а также сидеть на пороге и даже выглядывать из окон! До наступления заката горожанам не нравится встречаться со своими желаниями.

Локоны требовалось остричь, голову – покрывать накидкой или носить желтый чепец (цвет продажной любви).

Фрау Блот – хозяйка борделя, женщина исполинских размеров, низкого голоса и умения давать такие хлесткие пощечины, что ни один пьянчужка не осмеливался с ней связаться, – была добропорядочной горожанкой. Она исправно платила пошлину казне и даже единственному духовному учреждению в их маленьком городке! А когда давала магистрату клятву: «быть верной городу и честной перед ним», пошел дождь, и хлеба́ в этот год возросли, и воздух был свеж и чист.

Законный супруг фрау Блот – Якоб Витцеман, картежник, вояка (мастер пьяных ссор с друзьями, дрожащий от кулака своей жены) и управитель уличного театра кукол. Супружество их не раз было предметом городской молвы. Во-первых, в связи с разницей в росте – при всем старании Якоб не дотягивался до губ супруги без маленького стульчика, особенно, если на ней были любимые деревянные колодки. Во-вторых, из-за горячего темперамента у обоих – Якоба то и дело заставали с какой-нибудь барышней, и весь город молился, чтоб её не нашли в канаве с проломленным черепом.

Амальда была любимицей фрау Блот. Ей было позволено даже откладывать кое-какие сбережения, в надежде однажды уйти в монастырь, чтоб реабилитировать свое доброе имя.

Но это до того момента, как Якоб Витцеман заметил, что у Амальды глаза зеленые, как у кошки, и не забрался ночью в окно её комнатушки, чтобы проверить, блестят ли они в темноте. Амальда не узнала супруга фрау Блот, поскольку видела его всего однажды.

– Нечего тебе тут крутиться, на товар глядеть, попортишь только, – ворчала фрау Блот.

И вообще-то была права.

Следующим же утром она все узнала (по характерному запаху жасмина), выжгла на лице своей любимицы лилию и приковала её к позорному столбу на радость черни!

Люди думали, что Амальда приняла посетителя в воскресенье, и набожные горожане не простили ей такое кощунство!

Так Амальда была изгнана из города. С тех пор она ни разу не играла в го.

С тех пор ей ни разу не удалось заснуть до наступления рассвета. Её мучили кошмары.

Чипатиак выложил несколько камней на доску и протянул Амальде чашу с черными.

– Мне не нужно преимущество, – Амальда гневно вскинула руки, – прошу вас!

– Мальчик притащил в волосах крысу. Это дурное предзнаменование. Смерть близко. Ваш ход.

Амальда смотрела на игральную доску, на бесконечное пересечение линий и вариантов и думала о том, что случайностей не бывает и камни должны иметь хотя бы одно дамэ. Точку свободы. Хотя бы один незанятый по вертикали или горизонтали пункт. Если это группа камней – правила те же. Но если камни соперника окружают со всех сторон – дышать нечем. Самоубийства запрещены, последнюю точку свободы нельзя утратить добровольно. Это игра – про абсолютную власть. Амальда чувствовала это и знала, что, несмотря на фору, проиграет.

«Тронул – ходи, отнял руку – ход сделан».

Ещё до того, как Тина приблизилась к Моргану, неслышно ступая своими мягкими лапами, Чипатиак уже знал, какая роль в этой игре уготована Амальде.

– Вы и впрямь ясновидящий, – скорее констатировала, чем спросила знахарка.

– Что у тебя за просьба?

– Вы уже знаете, – Амальда посмотрела Чипатиаку в глаза. Ясный взгляд не мерк под давлением назревающей катаракты.

– Всё же?

– Я бы хотела, – Амальда снизила голос до шепота, – чтоб вы удалили камень глупости у меня из головы. Меня мучает бессонница уже долгие годы.

И тогда Чипатиак рассмеялся.

– Твой камень глупости не в голове, – сказал он, – а в сердце. Ты умрешь от потери крови, даже если я залью в твои вены пять литров кокосового молока.

Так началась их дружба.

Чипатиак был прав.

Корабль дураков шел ко дну. Но чем невыносимей становился смрад от разлагающихся тел, чем громче полыхал кашель, как вспышки случайного пламени то тут то там, чем призрачнее становились обитатели судна, тем фанатичнее Чипатиак убеждал своих единомышленников, что спасение близко.

В день, когда самоизбранный капитан (усатый громила, вечно дымящий трубку) созвал всех на палубу, случилось кое-что странное. Голосованием было решено выбросить трупы за борт, потому что полчища мух мешали разглядеть, какое нынче настроение у неба. Капитан махнул рукой в знак того, что самое время начинать, но поскользнулся на чьих-то испражнениях и сгинул в морской пучине, так и не успев выпустить изо рта дым, который набрал.

Прежде чем волна паники захлестнула корабль, раздался оглушительный звук. Морган набрал в легкие побольше воздуха, как учил его Отто Закс во время ежедневных медитаций, и испустил то ли вздох, то ли стон, который, столкнувшись с соленым морским воздухом, превратился в вопль. Когда все зрячие уставились на него в немом ожидании, Морган сказал:

– Я оказался тем, кто принес на этот корабль смерть, и я окажусь тем, кто вас освободит.

Тина запрыгнула к нему на плечо, заставив отпрянуть несколько человек, и расцарапала кожу.

Ответом ему было гробовое молчание, изредка прерываемое смехом.

Наконец кто-то произнес:

– Этот корабль – и есть смерть.

Тем же вечером Чипатиак углубил царапины на плече Моргана раскаленным ножом и наложил повязку с зеленой плесенью.

– Придет время, и я оставлю тебя, – сказал он, – я верю в тебя, мой мальчик, ты сможешь разрушить проклятье… Тогда я завершу все свои дела на этой грешной земле. Я слишком давно живу и успел наделать глупостей. Ты сможешь разрушить моё проклятье. Я верю…

– Я не понимаю… – начал Морган, но Чипатиак уже исчез.

Когда рана зажила, начался шторм.

Ураганный ветер сметал все, что попадалось у него на пути.

Чипатиак открыл свою тайну – сегодня он испустит последний вздох. У него закончились жизненные силы.

Чипатиак заставил Моргана снова поверить людям. Уберег гаснущее пламя его человечности от полного затухания. И теперь он уходит? Все уходят. Люди рождаются и умирают в одиночестве. Во время шторма. На проклятом корабле. Глядя в зеленые глаза старой знахарки. Едва научившись медитировать. Радоваться тому, что солнце не устает восходить каждое утро. Чувствовать, что мир вокруг – не мир внутри. Привыкнуть к смерти, разложению, постоянному голоду – и все-таки верить ясновидящему шаману. Знать, что все не бессмысленно.

И так глупо умереть, покорившись морю.

Все бессмысленно. Бессмысленно. Его снова бросают…

– Отто и Амальда помогут тебе, мальчик, – Чипатиак обнял Моргана и протянул ему флакончик с кристаллами соли, – не забывай о гигиене тела и духа.

Порыв ветра снес обоих с ног. Морган едва успел ухватиться за деревянный поручень на палубе.

Со слов Чипатиака, сказанных Отто Заксу перед смертью, доподлинно известно, что скорость ураганного ветра превышала 120 миль в час. Гигантские волны топили небо. Вода заливала глаза, ветер оглушал, сушил слезы ещё до того, как они успевали пролиться.

Кораблем никто не управлял. Хиленькое судно, отправленное в вечное плавание, было обречено. Смерть наступала на пятки.

Морган попытался дотянуться до румпеля, повернуть руль. Не важно, в какую сторону, важно было хоть что-нибудь предпринять, но у него не хватило сил. Бесполезно было сопротивляться. Корабль дураков никогда не должен был существовать. Живые не цеплялись за мертвых, они пытались спасти самих себя.

Не оставалось ничего другого, кроме как отдаться на волю провиденья.

На секунду мир исчез.

Корабль со страшным треском развалился надвое и выплюнул тела на берег, как кит выбрасывает излишки воды и воздуха, освобождая легкие.

Так Морган оказался на острове свободы.