Ирина Фингерова
Плацебо

Полная версия

© И. Л. Фингерова, 2018

© А. Ю. Егошина, иллюстрации, 2018

© М. С. Мендор, художественное оформление, 2018

© Издательство «Фолио», марка серии, 2018

Пролог
Письмо создателя

Изобретение «M90» стало революционным открытием в неврологии и психиатрии. Капсулы сметались с полок, пациенты, годами страдающие клинической депрессией, наконец получили шанс на нормальную жизнь.

Высокая селективность «M90», длительное действие, минимум побочных эффектов – вскоре моя разработка стала золотым стандартом в лечении депрессивных расстройств. Я был по-настоящему счастлив. Это может звучать пафосно, но я чувствовал, что не зря появился на свет белый. Впервые в жизни я понимал, что действительно сумел сделать что-то стоящее. Несмотря на критику, натиск со стороны фармкомпаний, католической церкви, в которую я ходил каждое воскресенье, и моей бабули, которая всегда говорила: «Для счастья нужны слезы», я знал, что когда-нибудь наступит день, и я исцелю весь мир. Мне казалось, что мне под силу вскрыть все гнойные нарывы на израненном теле нашей цивилизации. Господи, мне действительно так казалось. Я не пропускал ни одной научной конференции, публиковался где только мог и все равно был зациклен на том, что процесс идет слишком медленно! Я упорно шел к цели, и популярность «M90» росла. Вскоре его можно было приобрести без рецепта, люди стали экспериментировать. Препарат показал прекрасные результаты при реабилитации преступников. У здоровых людей улучшались когнитивные функции, увеличивалась производительность труда. Мое имя постоянно фигурировало в СМИ. И тогда я впервые задумался: а может, дело не в альтруизме, а в тщеславии? Вырезки из газет, все эти «молодой гений спасает мир» и «революционное открытие» были для меня куда важнее, чем письма благодарных пациентов. В какой-то момент я даже перестал их читать… Я был опьянен славой, передо мной маячили такие бескрайние горизонты…

Было принято решение о всеобщем и обязательном приеме «M90». Как звучит! Казалось, что общество вступило в новую золотую эру, казалось, что расцвет будет длиться вечно. Мы были молодыми и такими самонадеянными… Мы не учли изменчивости природы. Природа не терпит властолюбцев! Любая утопия несет в себе разрушение, так же как и жизнь несет в себе смерть.

Первые тревожные признаки начали проявляться через лет двадцать пять – для поддержания привычного уровня радости требовалась все бо́льшая дозировка «M90». Ну ничего, никто на это и внимания не обратил. Мы все были обмануты отсутствием последствий, отравлены безнаказанностью своих удовольствий. Я увеличил дозировку «M90» в десятки раз по сравнению с изначальной. Я боялся признаться себе в том, что проиграл – проиграл в схватке с собственным эго. Нужно было остановиться, но я не мог. Мы все время выпускали новые препараты, а резистентность только усиливалась. Шло время. Появились дети, абсолютно невосприимчивые к препаратам, с каждым годом количество таких людей увеличивалось в геометрической прогрессии. Они разучились радоваться. Оказалось, что «M90» вызывает мутацию генов. Так появилось новое поколение, поколение А – ангедония, которое страдало от необратимого обеднения серотониновых рецепторов. Жизнь миллионов людей потеряла краски. Мир окунулся в хаос, хлынула волна суицидов и преступлений. Синдром отмены отрикошетил с невообразимой силой, я не смог выдержать этого удара. Я сбежал. Мир не рухнул без меня, вопреки моим опасениям. Или если быть совсем откровенным – ожиданиям. Я все еще был отравлен тщеславием и винил людей в том, что у них не было чувства меры. Но его не было и у меня. «М90» перестал работать, а я забыл, каково это – просто поливать цветы, готовить суп, говорить со старым приятелем о какой-нибудь ерунде… Я чувствовал себя серым, вылинявшим тряпьем. Я просто не мог… Помню, все время появлялись какие-то анонимные группы поддержки, люди старались не оставаться наедине с собой. Я боялся туда идти, но шел, потому что мне было совершенно некуда себя деть. Все приходило в норму слишком быстро и слишком медленно. Выходили новые законы, появлялись новые способы борьбы с ангедонией – болезнью нашего времени. Так про нее говорили. В конце концов, пришли к тому, что единственным способом выжить оказалась сильнейшая постоянная адренергическая стимуляция организма. Были приняты экстренные меры: адреналиновые парки, изобретение радомеров, Министерство благоденствия, зимние и летние протоколы действий, постоянная бомбардировка рекламой… Именно реклама всех и спасла. В этой войне с собственными рецепторами победили маркетологи, ученые остались в прошлом. Счастливые лица на рекламных щитах, рейтинги радости, участие лидеров мнений в рекламе радомеров… Каким-то непостижимым образом буквально за несколько лет мир снова стал прежним. Радомеры становились все более универсальными, их выдавали прямо в роддоме вместо свидетельства о рождении. В конце концов, это было удобно, устройство содержало всю необходимую информацию. Естественный отбор нашего времени – количество очков на мерцающем экранчике радомера. Адаптивность как залог успеха. Упорство как залог удовлетворенности. Круглосуточные тренажеры, высокотехничные публичные дома, массовое производство биодобавок. Повсюду яркие цвета, сильные запахи, насыщенные вкусы… Льготы при поступлении в высшие учебные заведения на основании рейтинга радости, рекомендации на работу от Министерства благоденствия. Конкуренция. Внутривидовая конкуренция за место под солнцем, субстратом для которой является способность к самоубеждению. Заставил себя быть счастливым – становись Главным.

Чем больше радости – тем больше радости. Гедонизм – как лучшее лечение ангедонии. Парадоксально, но факт. Я потерялся в этом новом мире. Бабуля была права: «Для счастья нужны слезы». Я и не заметил, как это понял. Я и не заметил, как не понял всего, что творится вокруг. Наверное, так всегда происходит. Смотришь в одну точку – видишь голую стену, смотришь внимательно, сосредоточенно, а потом моргнул, буквально на секунду прикрыл глаза – а там уже дом построен. Почему-то все значимые изменения происходят незаметно. Я проморгал свою жизнь. Прошу вас, не повторите моих ошибок!

Часть первая, в которой некая Луна чувствует себя картофелиной

Глава 1
Глоток шипучки

– Лу́на! Представляешь, вчера подвела итоги недели, вышло – сто очков! – хвастается Нана и делает большой глоток шипучки. – А знаешь как? – снизив голос до шепота и хихикая, спрашивает девушка. – Купила новый «Вибро-3000»! О, это нечто! Мой постоянный партнер на днях предупредил меня, что он на этой неделе занят, его пригласил наш коллега – Пузатый, говорит, всегда было интересно попробовать толстяка. Ну, не так важно. В общем, я же месяц назад вошла в пятисотку самых радостных на этом сайте раскрученном…

– На позитиве N-ска? Я помню, у них там довольно хороший новостной портал.

– Точно, – обрадовалась Нана, – а результаты обновляются каждую неделю, нужно им прислать распечатку со своего приборчика. Так вот, я на днях ходила на аллею встреч, надела ту красную юбку с квадратами, гуляю, гуляю, вдруг замечаю, что двери сексодрома нараспашку, толпень, жизнь кипит. Конечно, мимо я не прошла. Там ярмарка была, в общем, накупила всего, в том числе новую игрушку! Результаты – сама видишь.

– Ой, а дорогой? – спросила Луна. – Тебе вообще зарплату дали в этом месяце? Мне пока нет.

– Дорогущий! – довольно протараторила Нана. – Да, зарплату дали, еще и подняли мне. Я как в пятисотку самых радостных попала, Главный позвал и все хвалил, хвалил… Премию начислил, сказал, что если в сотку войду, могу претендовать на место его зама.

– Ого, – поразилась Луна, – а мне, наоборот, сказал, что скоро сокращение. Хотя я ведь стараюсь, в целом, даже план перевыполнила.

– Так вот, – Нана снова направила разговор в интересующее ее русло. – «Вибро-3000» отличается от всего, что я когда-либо чувствовала. Ей-богу, лучше, чем мой постоянный! Главное, ему не проговориться, а то их это самолюбие – хрупкая штука. Значит, слушай, выполнен из мягчайшей кожи, чувствительный сенсор, три режима, а самое главное – очень удобно, синхронизируется с моим радомером и пищит, если я не выполнила суточную норму радости.

Луна натянуто улыбнулась и взглянула на Нану, но увидела себя. Она отражалась в отполированных ногтях подруги, в глубине ее фиолетовых радужек. Нана сидела в кресле-яйце, обитом фольгой, со спинкой, похожей на высокий воротничок, пила свою шипучку, обхватывая красную трубочку зелеными губами. Нана любила контрасты и ненавидела быть голой. Без волос, ногтей, накладных ресниц, колец на фалангах больших пальцев, накладных усов, оранжевых комбинезонов, стрижей на платьях и замысловатых цитат, она была невыносимо тусклой, поэтому Нана не оставляла времени на отдых. Она работала, спала и ходила к косметологу. Отдых – роскошь для тех, кто не боится одиночества, а одиночество не обманешь, оно знает твой настоящий цвет.

Луна смотрела на Нану и видела себя. Она была голой, сжавшейся картофелиной, с которой сдирали кожу на благо счастливого общества, но все никак не решались употребить в пищу. Тонкие светлые волосы, мутно-зеленые глаза, иногда – серые, острые скулы, подбородок сердечком. Торчащие ключицы, две родинки на левой щеке. Синие вены на запястьях в плену старенького радомера. Кожа на руках сухая, потрескавшаяся, ногти коротко обстрижены. Луну не спасали атрибуты. Луну не спасали цвета. Может, ее спасло бы повышение на работе, которая ей никогда не нравилась?

– Эй, ну ты чего, – попыталась подбодрить Луну подруга, – взгляд стеклянный совсем. Ну, хочешь, не будем про игрушки. Я в курсе: ты любишь все натуральное. Вон, мультисмузи не пьешь, компотики всякие хлещешь. Но ты бы попробовала, что ли?.. Или ты из-за денег? Ну, хочешь, одолжу? Ты себе поновей радомер возьмешь – может, в рейтинге продвинешься…

– Нана, – осторожно начала Луна, – я вот иногда думаю, может, я бракованная какая-то? Я же стараюсь, ты знаешь. На прошлой неделе пошла в парк аттракционов… Меня тошнит от этих горок, но я все равно пытаюсь. Кроме того, – Луна смутилась, вспомнив о растянувшемся на квартал двухэтажном здании в форме красных плотно сомкнутых губ. Она встретилась у входа со старым приятелем, его все называли Дорблю. Он взял такой псевдоним по двум причинам: в честь любимого сыра и из-за множественных синеватых пятен на лбу и щеках. Когда-то они ходили вместе на митинги в защиту моногамии. Луне потребовалось несколько секунд, чтоб вспомнить, кто он, уголок губы дернулся в попытке приветливо улыбнуться, но слишком стремительно вернулся в свое прежнее положение. Дорблю сдержанно кивнул, и они оба молча уставились в незнакомые затылки, из которых состояла длиннющая очередь в Отель Поцелуев. – Все ходила вокруг да около и решилась, заглянула в Отель Поцелуев, думала, как-то пойдет дело. Но – такое… Все как-то механически было, я на экранчик смотреть боялась, до вечера тянула, все-таки надеялась, что хоть немного очков прибавится, а в итоге радости – как у Гели Туко в последней серии шоу «Место».

– Это кто? – спросила Нана, ковыряясь длинным шеллаковым ногтем в крайнем зубе.

– Ну, как кто? Финалист третьего сезона. Ты еще за него болела сильно, помнишь? Борода у него еще, глаза синие-синие…

– А, это тот с рукавами забитыми? И вроде еще между лопаток у него было вытатуировано «e = mc2»?

– Ничего себе! – поразилась Луна. – Имени не помнишь, а такие подробности всплывают. Помнишь, что с ним стало? Иногда чувствую себя так же – совершенно разбитой. Как он говорил? «Я – булавка, которую воткнули в камень…»

– Какая булавка? Какой камень? Луна, ну что ж ты так любишь все усложнять? Жизнь – проста, забыла? – В качестве доказательства Нана продемонстрировала свое запястье. Черные аккуратные буковки, выжженные на бледной коже: «Carpe diem», ввинчивались в голову Луны как маленькие буравчики. Дррр-дррр-дррр.

– Ты права, – пробормотала Луна, – ты всегда права. А насчет денег… Да, одолжи, если не передумала.

Глава 2
Я маленькая кукурузка

Жила была девочка Луна, она пробыла в утробе матери на две недели меньше положенного и выбралась на свет белый с помощью железных щипцов, прорвав отчаянным криком установившуюся на мгновение тишину.

Сьюзан, женщина с разрезанной промежностью и очаровательной улыбкой, прижала ее к груди так крепко, как только могла, и обменялась с ней своей микрофлорой. Психологи считают этот момент крайне важным во взаимоотношениях мать – ребенок, а Луна просто любила мамину грудь, потому что она была белая, мягкая, и из нее лилась живая водица, лекарство от всех болезней! Много позже Луна даже завидовала маме и ее волшебной груди.

Жила была девочка Луна, и у нее было родимое пятно на левой лопатке в форме лопаты, что определенно значило: когда-нибудь она найдет настоящий клад, ведь лопаты не появляются на маленьких девочках просто так.

У Луны был отец по имени Вильгельм, большой и сильный, родом из страны скал. Он с детства зачаровывал дочь историями о волшебной красоте фьордов и тихонько напевал ей на ухо: «…души уходят в Вальхаллу». Вильгельм рассказывал и рассказывал, а девочка Луна устремлялась вслед за своей фантазией в подземный мир, покрытый сочным мхом и прахом нетленных сказаний. В мир, где великаны вымерли, потому что были слишком большими и слишком вежливыми: когда они выросли настолько, что край мира стал упираться в их ступни, они все вместе спрыгнули с края мира в неизвестность, чтоб не наступать друг другу на ноги.

Девочка Луна никогда не рассказывала своей матери о том, почему великаны вымерли на самом деле, она не доверяла ей после того, как мать однажды сбежала от них с отцом. Мать Луны вообще любила бегать, ее белые пятки мелькали то тут, то там, ей было интересно абсолютно все. Обычно она бегала одна, но однажды она откопала археолога и начала бегать с ним вместе, что совершенно не нравилось ни Луне, ни Вильгельму, ни великанам, но нравилось Сьюзан, ее матери, которая танцевала-танцевала на зыбучих песках своей ускользающей молодости. В ней было столько неподражаемого желания жить! Жизнь таилась в неугомонной синей жилке на дряблой шее, в веснушчатых плечах, поющих оду солнцу, в лучистых морщинках вокруг глаз. Луна была поздним ребенком. Вильгельм восхищался своей женой, но для этого ему приходилось соблюдать определенные ритуалы: вставать с рассветом, пить крепкий зеленый чай по утрам, делать фигурки коров из красного дерева и мастерить для них траву из зеленой проволоки. Вильгельм делал зарядку, чистил зубы не меньше четырех минут и усердно совал свои эмоции в мясорубку самоанализа, съедая их преобразившимися и кроткими.

Семью Луны можно было бы назвать по-настоящему счастливой. Случайный фотограф, прицелившийся из своего зеркального хронометра в их окно, мог бы сделать отличный снимок, послать его на традиционный конкурс «Самая счастливая семья» и выиграть, скажем, абонемент на круглогодичное посещение бассейна для пар с детьми. Загвоздка подобных конкурсов фотографии заключалась в том, что призы подразумевали: фотографы и являются членами «счастливых семейств» и могут запечатлеть собственную жизнь. Иногда так и было. В таком случае от фотографий разило старательной искренностью и настолько гармоничной экспозицией, что это вызывало дисгармонию у судей. Ведь они тоже непременно были «людьми семейными» и волей-неволей включались в конкуренцию. Или был второй вариант: фотографы-одиночки охотились за моментами, воровали их у сонных, утренних, очень живых жертв. И тогда фотографии могли получиться по-настоящему чудесными, но у фотографов не было никакой мотивации, потому что спустя несколько этапов фотогонки им доставалось «10 часов совместного занятия сальсой для постоянных партнеров с детьми» или «Уроки оригами для самых маленьких».

Вильгелем чувствовал себя картинкой, висящей на замызганной стене в бургерной рядом с огнетушителем. Он знал точно, что это за картинка: светит солнце, он, в плавках, с расправленными плечами, обнимает Сьюзан, свою огненную фею, правой рукой, а она хлещет грушевый сидр и хохочет. Маленькая Луна сидит у него на плечах, и левой рукой он придерживает ее, чтоб она не свалилась. Радомеров на них нету, взгляду не за что зацепиться, небо и море сливаются, не находя никакой преграды. Вот это было бы здорово! И отчасти так и есть. Если раскатать привычную горечь на языке, заесть безвкусной кашей, подсластить ежевичным вареньем или старым вспоминанием и проглотить… Проглотить и отправиться туда, где небо и море сливаются, не находя никакой преграды, и купить сидра, и сделать фото…

Мозаичная реальность ничем не хуже монолитной. Иногда он счастлив. Кому нужны твердые фасады, если рыжие феи не могут обойтись без зыбучих песков. Ничего, ничего, главное, что это ее радует… И что это, если не эгоизм, собственноручно выдавливает жизнелюбие из появляющихся морщинок на ее лице. А потом оправдывает эту тиранию своими костными устаревшими взглядами или иррациональными эмоциями. Нет, он не имеет права… Никто никому не принадлежит. Из-за постоянного нытья его давно попросили с работы, теперь Сьюзан старательно крутит педали своего эмоционального велосипеда, чтоб Луна могла пойти на выпускной в красивом платье. Нет, он не имеет никакого права…

Вильгельм чувствовал, что он просто картинка. Фотокарточка. Обманутый фотограф, которому удалось ухватить ускользающее мгновение за хвост, а оно оказалось вертким, склизким, уродливым вблизи. Что в этом второсортном фотоконкурсе он пересохшими от жажды губами стремится к капле оригинальности, но при этом понимает, что водицей сыт не будешь, нужно мясо, а мясо – это клише. Но от мяса тошнит. И рвота не приносит облегчения. Ничто не приносит облегчения.

Вот как чувствовал себя Вильгельм.

Но жизнь шла своим чередом.

А девочка Луна пела себе песенки про маленькую кукурузку, у которой не было друзей.

 
Маленькая кукурузка – без друзей.
Маленькая кукурузка – такая маленькая,
Потому что она – кукурузка без друзей.
Когда нет друзей – все кукурузки маленькие,
А когда есть – большие.
Я – маленькая кукурузка.
 

Вот такая это была песенка.

Глава 3
Хвалебный диалог

Проснулась Луна уставшей. У прикроватной тумбочки ее дожидался новенький радомер-мега. Выглядел он как крохотный автоматический тонометр. Потягиваясь, девушка поплелась на кухню, по дороге в сотый раз ударившись мизинцем о дверной косяк. Залила кипятком бананово-шоколадный порошок, разбавила холодной водой и выпила залпом. Вспомнилась реклама: «Банан и шоколад – эндорфинов град!» Ха-ха, она одурачит их всех: радомер отметит, что Луна проснулась в прекрасном расположении духа! Затем она съест гематогенный питательный батончик, сделает утреннюю зарядку, и радомер щедро прибавит еще несколько очков. Она не может снова потерять работу. Ситуация повторяется из года в год. Луна выполняет конкурсное задание, ее берут в Офис, она старается изо всех сил, а потом БАЦ! – увольняют! Аргументируют тем, что она – деструктивный элемент в коллективе. На прошлой работе четверо сотрудников написали на нее жалобы. Слишком угрюмая, слишком молчаливая, не поддержала разговор о терьерах. На сей раз Луна намерена получить повышение! С этого понедельника она начинает новую жизнь. Тем более такой удачный повод: сегодня – Общий день.

Луна выходит из дома и недовольно морщится – солнце целится прямо в лоб, дыхание улицы горячее, сухое, как у лихорадящего больного. Она старается идти по теневой стороне, вблизи маленьких летних кафешек, оснащенных системой туманообразования. Около одной из них Луна останавливается и подставляет лицо и шею мелким каплям. Пожилая пара, сидящая за столиком напротив, улыбается происходящему. Мужчина салютует, сняв зеленую шляпу, и его лысая голова блестит на солнце, а женщина обмахивается страусиным веером. Они пьют холодный кофе и молчат, изредка кивая друг другу. Луна тоже кивает им, она участвует в безмолвном диалоге еще несколько восхитительно-прохладных секунд и идет дальше. Становится чуть легче, но ненадолго. Лоб морщится снова, Луна вздыхает, тут же предупредительно пищит радомер, и девушка одергивает себя.

«Солнце греет, погода изумительная, я молода и прекрасна, на мне – красивая ярко-оранжевая туника, я – живая», – прокручивает у себя в голове последние рекомендации Министерства позитивной психологии Луна.

«Я сама как солнце, – думает она, – у меня все получится, денек погожий выдался, я влюблена в жизнь…»

Кажется, это работает. Спустя семнадцать повторений Луна чувствует, что дышать становится чуть легче. Напряжение спадает. Дует легкий ветерок. Действительно, все не так уж плохо. Сегодня – важный день, но это же здорово! Она сможет проявить себя сегодня, а не через месяц!

От этой мысли Луна снова чувствует, как что-то в животе сжимается.

«Я – лучше всех, я – самая умная и красивая в Офисе, я покажу им!» – думает Луна.

«Господи, что за чушь!» – перебивает она саму себя и тут же испуганно глядит на радомер: не прочел ли он ее мысли, не убавил ли очков. Нет, ему все равно, на экране по-прежнему вымученное утреннее 1 очко, кажется, ее увещевания не подействовали. А ведь ей нужно набирать хотя бы 15 очков в день.

Когда Луна поднялась на второй этаж и вошла в актовый зал, их Главный – Лилиум – уже был там. Луна замерла в нерешительности. Она знала, как нужно поздороваться, но немного стеснялась.

«Человек безграничен, раскрой в себе женское начало!» – вспомнилось из вчерашней лекции, под которую она и заснула. Эх! Была не была…

Луна быстрым шагом пересекла зал и подошла к начальнику со спины.

– Лилиум, ты сегодня отлично выглядишь! – бойко выпалила она и легонько стукнула мужчину по плечу.

– Доброе утро, Луна. У тебя потрясающие глаза.

Луна обрадовалась, прежде она никогда не вела с Лилиумом Хвалебный диалог, а ведь это так важно для хороших рабочих взаимоотношений.

– А твой голос… Такой глубокий, низкий… Завораживает, – ответила Луна не без труда и поразилась собственной наглости.

На секунду ей показалось, что Лилиум раскроет ее, скажет: «У меня противный писклявый голос вообще-то, врунья!» Но нет, он проглотил эту очевидную небылицу как чистую правду.

– А ты… – Лилиум выдержал паузу и окинул Луну долгим взглядом, не пропустил несколько прядей, выбившихся из светлого, собранного на макушке пучка, россыпь веснушек на бледных щеках, едва заметный шрам на тонкой переносице, две коричневые точки в серо-зеленой радужке ее левого глаза, острые ключицы, отсутствие лифчика под туникой, маленькие руки, на большом пальце правой – кольцо с осьминогом. – У тебя восхитительная кожа, хочется дотронуться до нее…

– Спасибо! – смутилась Луна – кожу ее никто еще не хвалил. Приятно все-таки!

Лилиум медленно протянул руку и провел тыльной стороной ладони по ее щеке, девушка подалась навстречу.

– А у тебя… – Луна обратила внимание, что сегодня на Лилиуме ярко-фиолетовый брючный костюм, желтый галстук и желтые ботинки. Удивительно, но сегодняшнее сочетание цветов одежды и ярко-зеленых волос Лилиума делали его как будто чуть выше. Луне даже показалось, что если она снимет обувь – они будут одного роста. – У тебя сегодня такой яркий прикид, что на душе сразу становится радостно!

– Ух, как! – зарделся Лилиум. – Если позволишь, последнее слово за мной. Мне нравится, как непосредственно торчат твои соски.

– Эм… – Луна смутилась по-настоящему. – Спасибо.

– Данной мне властью запрещаю тебе носить лифчики! – расхохотался Лилиум и торжественно произнес: – А теперь – искренние объятия?

Он нажал какую-то кнопку на своем ультрамодном радомере (на такой Луне еще долго денег не хватит) и, не дожидаясь ответа девушки, крепко ее обнял. Объятия продолжались полторы минуты, затем радомер пикнул, окситоцин выделился, очки получены. Можно расходиться.

Луна села в последнем ряду, вскоре к ней присоединилась Нана, которой она заняла место рядом. От нечего делать Луна принялась считать присутствующих. Несколько раз она сбивалась, потому что пестрые макушки то и дело сливались в одно аляповатое пятно. По приблизительным расчетам, в зале сидело около шестидесяти человек, многих из которых Луна видела впервые!

«Стажеров понабирали, сокращение, называется…» – подумала девушка, вспомнив недавние угрозы Лилиума.

Звук дождя наполнил комнату.

Собрание началось.

– Уважаемые любимые коллеги, – начал Лилиум, – я рад, что сегодня мы все собрались в этом прекрасном зале, чтоб отметить Общий день. За последний месяц мы достигли успеха в общем и каждый в отдельности. Наша компания запустила 50 проектов, а это на 10 процентов больше, чем в прошлом месяце, некоторые из них оказались более удачными, некоторые – менее, но место лидера на рынке проектного менеджмента все равно осталось за нами. Я хотел бы попросить вас разделиться на две красивенькие группки! Рассчитаться на «первый» и «второй», мои любимые! – Лилиум подождал, пока свершатся пертурбации. – Я придумал кое-что новенькое, – пояснил он. – Первая группа – вы поете первый куплет, а вторая – второй! А припев поем все вместе. Пожалуйста, помните о том, что вы поете от счастья, а не для счастья!

Лилиум вышел на середину зала, забрался на высокий стул и, подобно искусному дирижеру, отточенным движением указал на «первых», призывая их открыть концертную программу.

Лилиум одобрительно улыбнулся, взмахнул двумя руками, задержал их в воздухе, и «первые» стали упоительно петь.

– Ах, чудно, – пробормотал себе под нос Лилиум и добавил уже громче и куда кокетливей: – Теперь – припев! – Он послал своей помощнице, сидящей в первом ряду, воздушный поцелуй.

Кивнул «вторым». Послышалось громкое восторженное: «Ура! Ура! Ура!»

Луна были среди «вторых». Она всегда чувствовала себя немного неуютно во время Гимна и то и дело поглядывала на других, пытаясь скопировать их поведение. Все-таки научиться можно всему, если захотеть, – даже радости.

Луна посмотрела на свой радомер: полтора очка, видимо, искренние объятия зачлись. Украдкой, чтоб Нана не увидела, взглянула на экран ее аппаратика – 5 очков! И это с самого утра!