Ирина Дудина
Путешествия Дудиры
Ловись, Ловиса, большая и маленькая
Сначала мы приехали в Ловису, прямо поближе к ресторану Degerby Gille. Ресторан назван в честь шведского поместья Дагербю, на месте которого возник город. А город получил название в 1752 году, когда тут остановился король Адольф Фредерик, и городок ему понравился как жена родная Ловиса Ульрика, и готовый город был переименован в честь этой жены. А само шведское поместье имеет русские корни: в 17 веке новгородец Даниил Головачёв, хорошо послуживший Карлу Девятому, получил от него в дар землю, он и его потомки обустроили это местечко, имя русского хозяина трансформировалось в веках – сначала в Даниэля Рюсса, потом в Головица и т.д.
Город возле ресторана был похож на сельскую уютную улицу, а ресторан, снаружи завуалированный в розовую штукатурку, внутри выглядел частично как древняя изба – с блоками почерневшего дерева, держащего потолок, со светильниками из железных ободьев, с бревенчатыми стенами – будто попал в вотчину предков. Так оно и оказалось: один из залов – это подлинная изба, которой 400 лет, чудом уцелевшая во время многочисленных пожарищ в этом деревянном городке рыбаков и моряков. Другие залы имеют скромный королевский оттенок, и в них реально вкушали трапезу шведские короли и президенты Финляндии. Портрет лёгкого и задумчивого короля Густава Третьего, а также изысканная библиотека из старинных фолиантов делали прикосновение к истории более ощутимым.
Ещё в этом ресторанчике любит собираться мужской клуб привилегированных ловисцев. Основателем клуба и его председателем был господин Мафер, потом господин Малн, и вот теперь клуб насчитывает 257 мужчин, собирается 9 раз в год и обсуждает нечто тайное и полезное городу, о чём дамские ушки слышать не должны. Такие вот вещи творятся в древней ловисской избе, вызывая уважение к соблюдению давней традиции. Игра в масонов по нраву богатым и успешным северным мужчинам. Нас поразила историческая дырка в стене для подглядывания за трапезнующим королём…. Люди во все века одинаковы…
В ресторане мы поели разных рыб, нежнейших сельдей, отличающихся от наших русских матёрых тем, что таяли во рту, лососей в миндале, грибные подливки из горькушек, десерт с корицей и малиной, попили местного ядрёного пивка Malmgard Dinkel, сваренного из полбы на родниковой воде. После того, как мы дринкнули динкеля, к нам вышел обаятельный молодой повар Мариус, у которого девушки из нашей группы тут же начали интересоваться – а женат ли он… Я спросила, а кто собирает ягоды и грибы для ресторана, так как в России грибами и ягодами любит заниматься люмпен-интеллигенция. В Ловисе этим занимаются две женщины. Хотелось расспросить, а какие это женщины, но воображение нарисовало двух крепких блондинок типа как в фильме «За спичками», которые в народных костюмах ходят с лукошками в лес и за сезон зарабатывают на год.
Мы же отправились с господином Кари Юнила, управляющим ресторана и туристических домиков, осматривать прилегающие к «Дагебрю» апартаменты. На улице поразило знакомое изобилие снега в виде пухлых полушек на крышах, и при этом полное отсутствие сосулек. «А почему сосулей у вас нет?»,– задала я вопрос ко всем, и все дружно почему-то ответили: «А потому что здесь нет Валентины Ивановны!».
В красно-коричневых (не надо, пожалуйста, политических реминисценций времён Перестройки) домиках, похожих на ухоженные сараи, находились уютнейшие номера, в которых сочетались старинные финские коврики с руническими орнаментами, мебель старинная и современная, роскошная крепкая сантехника периода доодноразовой цивилизации. Умиляли модели парусников, поставленные руками талантливых менеджеров на деревенские окошечки, намекая на возможность дальних странствий в любой момент из этого берёзового нордического уюта. Скорее всего модельки сделали китайцы… На одной из стен я увидела большое полотно, на коем в реке, поросшей роскошными кудрявыми берёзами, купались коровы. Картина очень была похожа на картину Петра Кончаловского сталинского периода, только рядом с купающимися коровами Кончаловский поместил купающихся голых мальчиков и женщин, чтобы угодить всем вкусам.
Потом мы отправились в центр городка. Центром тут является короткая аллея из старых узловатых лип, упирающаяся в высокий собор с трёхзубчатым готическим силуэтом шпиля. Этот храм русские войска в период Великого Княжества Финского использовали как походную церковь, и для этого был сделан матерчатый алтарь, хранящийся в стенах собора. Также в соборе хранится первый экземпляр библии на финском языке, выпущенный в 1642 году. Собор обычно закрыт, открывается в летний период для экскурсантов, или для венчания. В Финляндии не было коммунистического периода, но молиться они разучились больше, чем мы.
Центр Ловисы вокруг липовой аллеи отстроен русскими купцами Тереховым и Грачёвым, ратуша построена Георгом Чевитцем, всюду соблюдена двухэтажность, от площади веет классической стройностью, может быть даже русской. Русские периода Великой Российской империи не угнетали финнов, напротив, способствовали развитию национальной культуры и языка. Русские вызволили финнов из рабства под шведами, из дикого состояния. Ещё у Одоевского в начале 19 века в каком-то рассказе можно встретить фразу о том, как на дорогу выскочило лесное человекообразное существо, финн называется. Дочь Грачёва стала хорошей финской писательницей Марией Норстрём. На местном лютеранском кладбище покоится, между прочим, прах великого композитора Яна Сибелиуса и не очень известного русским поэта Яна Шильдта.
Кстати, это национальная особенность – отсутствие ярких акцентов, выстраивания рейтингов, прославления гениев. Для финнов все равны, что неправильно. Для русского и мирового уха Сибелиус – это грандиозный финский гений планетарного масштаба, запечатлевший финский дух. Можно было бы предположить, что гиды все уши прожужжат о Сибелиусе, но о нём почему-то почти и не упоминали. Для русских Марьо Лассила – замечательный финский писатель, автор рассказа «За спичками», которого переводил сам Зощенко на русский язык. В путеводителях про городок Туповарра нет ни слова, что он в нём родился. Вообще от туристических буклетов и финских гидов возникало впечатление некоего тумана, буржуазного культурного недомогания, которым окутана история Финляндии. Например, нигде не встречалась информация о военных крепостях, построенных Суворовым на нынешней территории Финляндии. Может быть, таким образом финны прикрывали национальную травму – века пребывания под владычеством Швеции и России. Хотя, ну и что в этом такого – что было, то было, нация подысправилась при русских, стала порождать своих гениев. У финнов есть свои писатели, композиторы, художники, кинорежиссёры, которых необходимо популяризировать среди других народов. И всё, что было – от этого отрекаться нельзя, это интересно, поучительно, призывает к осмыслению. Мы же не отрицаем, что сидели под татаро-монгольским игом… А вхожесть в Российскую империю никак игом не назовёшь, только цивилизационным благом…
На аллее Ловисы поразил камень с профилем – оказалось, что так финны увековечили память местного благотворителя. К нему ведут на снегу следы… Может быть, это Эльмар Бадерманн, главный архитектор города, боровшийся за сохранность старинных зданий в 1970-е годы? Мало кто знает, что в 70-е города Финляндии были подвержены чудовищным истреблениями старинных и старых зданий, многие из них были памятниками культуры.
Эффектно смотрится здание гимназии, построенное в 1909 году Магнусом Шьерфбеком. Есть в нём возвышенность и строгость, этакая педагогическая поэма… Жаль, что домов этого периода на улицах встречается не много. Бадерманну не всегда везло…
Внутри домика
Затем нас привезли в гости к типичным финско-шведским жителям Ловисы. Издали серый с белым домик выглядел как финская дачка с верандой в Репино, только в очень хорошем состоянии. Домик стоял на возвышении, к нему вела дорожка через сад. Стоял он не по-русски, лицом на дорогу, к людям, а боком. У домика был выделенный центр с фронтоном, два крыла с довольно большими простыми окнами. Внутри поразило тепло, отсутствие сквозняков и сырого запаха дров и зимы. Идеально ровный пол, множество антикварных штучек из прошлых веков, древнее весёлое толстое пианино с украшениями. Хозяин был в треуголке, жёлтых штанах и камзоле, в синем мундире, с бляхами, пистолетами и саблей. Все железки были натуральными, я бы не удивилась, если бы он стрельнул настоящей пулей и кокнул бы ворону. В домике мебель была белого лака, как у нас в Филармонии, столы накрыты аккуратненькими скатертями и изящными старинными чайными приборами. Вспоминалась Анна Монс, соблазнившая Петра Первого таким вот милым гламуром 18 века. В рамках на стенах висели старинные акварели и фотографии предков, выцветший гобелен песчаных тонов. Преобладали розовые, белые и красные тона, включая полосатые шторы. Вообще финны очень любят полоску, может она им напоминает волны моря.
На стуле сидел ясноглазый старый кот, а из-под стула выскочил жирненький весёлый мопс. Наша группа загладила и кота, и собачку так, что собачка возбудилась и залезла в лес из женских ножек.
Хозяин рассказал, что он швед, работал всю жизнь с железом, увлёкся исторической реконструкцией, сделал себе амуницию под финского солдата 18 века. Купил здесь дом. Создал старинную атмосферу. Не стала я расспрашивать, купил ли он дом у бывшего хозяина-бедолаги вместе со всеми этими древностями, или свои сюда напустил. Было печально, что даже в Финляндии с её давним уважением частной собственности антиквариат переходит не по наследству нерадивым потомкам, а по интересу.
Хозяйка угощала нас своим кулинарным шедевром – пирогом с прослойкой из сливок и со свежей цельной малиной сверху. Очень хорош и необычен был чай с корицей.
Ещё меня порадовали люстры в Финляндии. И в ресторанах, и в отелях, в хостелах и домах – всюду встречались добротные старинные люстры с хрустальными подвесками, которые позвякивали от топота ножек финских барышень лет 100-200 назад. У нас редко кто сумел их сохранить, наверное, сказались годы советского упрощенческого быта.
Хозяева нас пригласили в Ловису на слёты исторических клубов и музыкальные фестивали, которые тут постоянно проходят. А сам хозяин – непременный участник этих игрищ международных фриков, он марширует с ружьём и стреляет из пушек каждый год.
Ещё в Ловисе мы посетили местную шоколадную фабрику «Брюнберг». Шоколад был в национальном стиле – мягкий, нежный, может быть излишне сладковатый. Особенно хороши были шоколадно-апельсиновые чипсы и трюфеля.
Рыба под звёздным небом
Далее, непомерно сытые, мы отправились в Рёнас (Ronnas), местечко на берегу излучин Финского залива, ближе к Порвоо. Мы въехали в зимнюю сказку, по белой дороге среди пышных толстых сугробов и снегов. В бревенчатых домиках уютно светились окошки, в сугробах пылали факела и свечи, создавая атмосферу праздника. Нас повели по ночному лесу на залив, под звёздное небо. Там над лунками колдовали финские рыбаки, крепкие рослые мужчины романтичного типа, к тому же одетые в красивые комбинезоны. На наших глазах они вынули сети, в которых запуталась сначала рыбка малая, краснопёрая, потом средняя щука, потом крупный лосось. Наши намёки на фильм «Бриллиантовая рука» были посрамлены; крупные, белого серебра рыбы, хватали ртами воздух и извивались, замораживаясь на глазах. Всё же финны в душе – ужасные язычники, настоящие хитрые зверюги и мужики, охочие до изымания продукта из природы. Я смотрела на рыбаков и рыбок и думала, что вот Финляндия – друидская языческая страна, где сохранён культ тела, здоровья, гармонической подстройки под природу и погоду. И что, что в этом плохого? Кто-то должен в тухлой Европе тянуть древнюю нить гармонии с богами природы. Финны с их саунами, бассейнами, спа, рыбалками, грибами и ягодами – да, вот они такие, и для них важнее всего яркие ощущения тела и красота пейзажа…
После рыбалки нас отвели в беседку с трубой в крыше на берегу залива, там пылал в центре костёр, дым шёл в трубу, всем желающим раздали какао с мятной водкой. Вещь для русской печени неприятная. Согревшимся и развеселившимся россиянам выдали снегоступы из алой пластмассы, ремешков и зубьев, чтобы по снегу не бегать, а ступать, как бы цепляясь когтями. Человек пять живо потопало на лёд, на нехоженый снег, под Большую медведицу. Я тоже разбегалась как йети какая-то.
Потом в тёплом бревенчатом коттедже, одном из десятка в этой рыболовецкой туристской деревеньке, устроили обсуждение проблем туризма между Россией и Финляндией. Домики были дороговаты, но вместительны, и рыбалка прилагалась бесплатно. А рыба, судя по всему, подо льдом была жирная и доверчивая, созревшая к попаданию на бордового мотыля. Наши девушки после водки с какао заигривились, стали расспрашивать, а женаты ли рослые рыбаки. Трёх рыбаков звали Тими, а одного Калей, то есть Колей. Только Коля и был свободен, и его облепили бойкие девчата. Рыбаки засмущались, затоптались своими заснеженными ногами и убежали куда-то во тьму. Мы остались с управляющим «Рёнасом», мужчиной крупным и усатым, женатым. Он рассказал, что работает тут управляющим на своего хозяина, у которого сеть таких отелей, а ещё он сам с женой Марьей является владельцем фирмы по поддержанию чистоты в коттеджах.
В главной избе финка лет сорока со складочками на талии колдовала на открытой кухне. Вообще в Финляндии много дородных женщин и рослых крупных мужчин. Вскоре начался пир горой, суп протёртый из сливок и грибов, рыба огромная запечённая, международная травка рукола, на десерт – торт из сливок и клубники в виде крупных ягод. Очень хорошее чилийское вино. Нежные финны любят сладкое. Хотя к местным рыбе, грибам и ягодам лучше бы подошло местное пиво, или брага, или медовуха… Ещё идеальнее – водка, но финны и так намучались от сетей зелёного аспида.
Мы расползлись по комнатам, вышло чуть ли не по человеку на комнату, как всегда – деревянный гладкий пол, по которому хочется скользить в носках, кровати с нежным бельём, матрасы мягкие и заманивающие в сон. Кое-кто пошёл в сауну, а кто-то сразу отключился. У себя на постели я нашла шоколадное сердце в красной фольге и сожрала его.
Утром мы пошли осматривать территорию с домиками, названными в честь всяких рыб. Территория с соснами, камнями и берёзами ужасно напоминала пионерский лагерь, только домики были сделаны из более мощных брёвен, или покрашены в не пионерские, дизайнерские цвета. Финскую местность выдавали аккуратные вязанки дров. Домики были типичные финские, низкие и простые снаружи, но внутри просторные и светлые. Не было давящих потолков, комнаты часто представляли единое пространство с треугольным подкрышием. Нигде не дуло, не текло, нигде не нарастали патологические сосульки, свидетельствующие о плохой изоляции. Брёвна были плотно подогнаны, рамы – тоже, доски на полу сливались в зеркальное поле. Это было ярким контрастом со старыми и новыми русскими домами на природе, где вечно какое-нибудь «русское авось» давало о себе знать, оставляя щель у двери, пеновату у рамы, не притёртые друг к другу доски, и т.д. и т.п. Даже и унитазы в русских новых домах часто почему-то качаются или елозят, плитка, только что положенная, откалывается, какие-то зазоры и щели вечно вылезают.
Радовал глаз финский текстиль – многоцветный, с непривычным для русских долговечным качеством и тонким рисунком, сохраняющим финский колорит и линии. Ротанговая мебель, плетёные элементы кресел и столиков выглядели легкомысленно в этом суровом климате…
Всюду царил дух капитализма, за просмотр ТВ нужно было сунуть евро в щель, всюду лежали флаерсы с расценками за проживание и рыбалку. Финские мужики показались отличающимися от русских этой бабьей расчётливостью в душах… Хотя было много и родного, общественного, все эти широкие горницы с открытыми настежь кухоньками для совместных посиделок большими тёплыми компаниями…
К домику с надписью «Окунь» подъехала роскошная иномарка, из неё вылезли две крепкие финки. Мы думали, они приехали рыбу ловить в лунках и ночевать в избушке. Оказывается, это были уборщицы, которые прибыли после нас прибрать. Хорошо, наверно, им платят…
Приют убогого чухонца
После сытного завтрака нас отвезли в артцентр «Ноарк». Кстати, когда едешь по сухим, серым дорогам Чухонии среди благостных снегов, порой возникает ощущение, что едешь по Ленобласти. Зимой снегом прикрыто главное отличие русских от финнов – всякий хлам во дворах, выбитые окна заброшенных и погорелых домиков, покосившиеся жалкие заборы… Зимой и у нас всё красиво и сказочно издали. Второе отличие – у финнов нет привычки иметь домики, упирающиеся передней стенкой почти в шоссе, чтобы газы и шум лезли в окна непосредственно. Дома у них живописно разбросаны повсеместно, вовсе не по линии шоссе, к ним ведут дорожки. Насчёт людей. Людей зимой и у нас, и у них почти не видно, токмо машины шастают. У финнов поражали порой куда-то бегущие вдоль шоссе одинокие бегуны в шапочках. Этакие сельские профессоры Йонсены…Удивляло, что никто здесь на лыжах не бегает, порой встречались следы снегоходов, иногда – следы зайчиков и лис.
Есть ли у финнов сельское хозяйство в нужных стране масштабах, хотелось нам знать. Длинных сараев было немного, в одном месте мы видели группу коней в пальто, гулявших по загону. Нигде из труб не валил дым, часть домов была завалена снегом по самое не хочу, но большая часть имела расчищенные подъезды. Значит, там была жизнь зимой…
«Ноарк» был типичным красно-коричневым длинным двухэтажным сараем, без признаков жизни снаружи, но с большой надписью на стенде и с расчищенным подъездом. Мы так поняли, что это сельский Музей миниатюр. Сарай-музей местного значения начинался не с вешалки, а с кафе со следами жизни и посещений. В углу стояли штабеля ящиков каких-то, в стеклянном шкафу красовался глобалистский набор из орешков-шоколадок-печеньиц в фольге. Диваны и столики были качественные, солидные. Таким же солидным был большой чёрный лист жидкокристаллического экрана. Вышла очень полная финка и стала рассказывать о том, что в этом центре находят себе работу люди с проблемами, которые не могут трудоустроиться. И вот они сюда приходят, и делают кое-что, и деньги зарабатывают…
На стеклянных стойках стояли странные поделки из гладко отполированного дерева. На столбике висели висюльки из бисера, деревяшек, керамики, всё было идеально чистым, гладким, в качественных упаковках, с ценниками от 8 евро. Меня изумили авангардные скульптуры каких-то типа уток и гусей, у которых хвост был задран. Я думала, что вот весь этот уют и бытовую продуманность в Финляндии ведь кто-то делает, кто-то ведь всё это понаделал в изобилии на всю страну – все эти миллиарды штучек, дрючек, крючков, палочек, пипочек, которые где-то пригождаются… Я пыталась представить, какой маньяк финский купит эту вот утку с половой щелью меж стилизованных лап, которая задрала хвост, а голову прижала к земле, как бы что-то важное выслушивая от неё. Утка была абсолютно бесполезна, у неё не было дыр, чтобы в неё засунуть карандашик или монетки. Что за маньяк строгал эту идеально гладкую и безопасную утку, я могла себе представить. Какой-нибудь выпавший из общества потребления финский задумчивый фрик с тонкой, поломанной душой, который всеми силами старается доказать свою безопасность, лояльность, обтекаемость, и вот он ниже раба голову пригнул, а голова эта тяжкая, она от земли вещее хочет узнать… Но хвост маниакально задран. То есть эта утка показывает всем зад, она просто дразнится и издевается над всеми. Утки были гениальные!
Нас завели в соседний зал, где фрик и маньяк вовсю торжествовал! Там были сделанные из картона макеты танков, пушек, самолётов русско-финской войны, лежали серые фигурки развороченных убитых солдат. Это была серая финская травма, которую финны-фрики тут изживали, делая руками игрушки-макетики. Меня поразила церковь в виде весёлого дворца, то есть это был дворец с башенкой, на котором была какая-то принцессинская фигушка, финтиклюшка весёлая. На земле художница сделала страшноватых лохматых детей-людей, в очень живых мультяшных движениях. Эту нордическую фрикессу явно тревожили духи движенья, дразнилок, бессмысленного порыва и мечтаний быть Золушкой, но наличье судьбоносного бала было за кадром…
В следующем зале сидели юные финские фрики: толстая бледная девушка в очках, тоненький юноша с бородкой. Они с некоторой замороженностью и лёгким змеившимся в устах презрением к своей участи выпиливали из картона нарисованные начальником для них детальки. Вдруг выскочила шустрая девушка, говорившая слегка по-русски, совершенно нормальная с виду, она радостно стала нам показывать музей.
Далее шло сердце музея – ангар, в котором на длинных столах стояли сделанные из картона и раскрашенные макеты Эйфелевой башни, дома Гауди, гора в Рио-де Жанейро с Христом, красовался Колизей и т.д. и т.п. В углу сидел худенький мужик в красном, он с визгом точил рельсики миниатюрной железной дороги. В углу тонул в картон пыльный Титаник с наклоненными вперёд трубами. Маленькие, размером с муху, человечки, сделанные из каких-то козявок, тонули в сером картоне-воде, а несколько этих червячков готовилось сигануть за борт. Весь этот мир, сделанный со средней степенью топорности, но не без юмора и трогательных деталей, как нам объяснили, должен был быть выставлен летом на большой веранде.
Потом нас повели на второй этаж, где финские бедолаги, некоторые чуть-чуть дауны, а другие просто типа задумавшегося Макара, одни ели за столом свой второй завтрак, другие пилили что-то, третьи что-то шлифовали. Девица-гора, телом как гигантская клубника, терпеливо разрисовывала деревянные кулончики и сердечки, которые ниже этажом предлагали нацепить на грудь из целей благотворительности добрым посетителям. Нас поразили коробки с маленькими деревянными рыбками, на них было написано 3.16. «Это глава из Библии, где говорится о том, что Бог есть любовь»,– высказал догадку один блестящий эрудит из нашей группы. Я смотрела на этих благотворительных рыбок, сделанных лапами бедных наркотов, алкашей, фриков, толстух, которых никто на работу не брал в этих землях, и сложные чувства тут возникали.
Куда всех этих священных рыбок потом девать? Куда столько сувенирчиков? Как отвратительны в квартирах столы, забросанные подарочками, валентинками, сердечками. Как жаль бумагу и дерево, пластик и железки, которые пошли на эти слащавые знаки дешёвенькой любви… И эта чудовищная миниатюра, которая будет поражать людей своей грубоватостью и назойливым желанием просветительства… Если бы эти люди делали бы своё личное творчество…А они, они выполняют чужую слащавенькую волю, чтобы заработать себе на хезбургер… Как сладко и свободно живут фрики в России, падая на дно в вихрях пороков, смешно и жутко бунтуя против обывательской засасывающей нормы… Я представила знакомых питерских алкашей с трудной судьбой, чтобы вот общество их так скрутило, замозолило бы им волю и мозг, чтобы они покорно признали бы себя идиотами, которые должны быть социуму благодарны за то, что тот им даёт заработать на булку с фальшивым куском колбасы… Неа, русского фрика голыми руками не возьмёшь! Хрен бы они пошли бы вот так по часам сидеть в тёпленьком ангаре, пропахшем стружкой, пылью и клеем… Их бесполезная для общества адская свобода в чём-то была честнее, чем этот богемный труд…
Я тут вспомнила успешного современного художника петербургского Петра Белого. Как он присмотрелся, что в моде на артрынке, куда тенденция идёт, чтоб сделать такое вот, чего никто ещё не делал, отрицающее всё, что веками искусство накопило как ценность, и вот он придумал делать из картона макеты домов, такие хрущовки-коробки с аккуратно вырезанными окошечками, и в каждое окошечко он вставил по слайдику, найденному на помойке, ибо таких квадратиков-слайдиков уже никто не хотел иметь, и все их выбрасывали, и вот он слайдики вставил в окошечки, и изнутри фонарики зажёг, ну будто он для мультика декорации сделал. А на самом деле он сделал великое концептуальное искусство из невиданных доселе материалов – из ломкого картона и клея, чихни – и развалится, и будет этот с дебильной аккуратностью сделанный макет теперь продаваться на аукционах за 100 000 долларов как великое знание художника о нашей жизни… Я смотрела на макетики убогих чухонцев, сделанные чуть-чуть менее аккуратно, чем их делал Пётр Белый, и думала, что вот надо Петру Белому стать руководителем этой студии, предводителем этих выкидышей финских, этих покорных, переставших сопротивляться скучной бессмысленной жизни людей. Ибо разницы мало. А Белый продавал бы гораздо дороже тот же продукт под маркой «современное искусство», и дал бы однажды кучу бабла каждому этому финскому бедолаге, и клубничная толстуха объелась бы всласть хезбургерами, а мальчик с бородкой ширнулся бы, или поставил бы гениальный фильм, а резчик уток-рабов сделал бы выставку в Париже, и был бы признан гением…
Тут вышел к нам старик улыбчивый, тот, кто придумал этот дом благотворительности и труда. Он рассказал про себя, что зовут его Кристер Линдберг, что был он морским инженером и плавал на пароме меж Хельсинки и Стокгольмом, и все моряки там сильно бухали. И многие на его глазах, вместо того, чтобы выйти на пенсию и зажить по-бюргерски, они спились как черти и умерли. Или так спились, что ползали по дну жизни, лучше бы по дну моря… И тогда Кристер, судя по всему, стал масоном, как принято в этих шведско-финских землях, и получил денег, и отремонтировал сарай, и собирал людей, и давал им работу – рыбок пилить и бусики вязать, и потом пришёл молодой архитектор, и заразил всех страстью делать миниатюры и макеты, и стало всем веселее. Ну пусть будет так!
Порвать в Порвоо
Мы же поехали в Порвоо. Это оказался живописный, как акварелькой нарисованный, разноцветный городок, тянущийся вдоль речки. Название города произошло от шведского слова «борг» – крепость и «а»– река. Центральная точка сбора – собор на холме. Построен в 13 веке, получил статус кафедрального собора в 1723 году, когда Выборг отошёл к России. В 1809 году Александр Первый созвал представителей всех финских сословий на заседание сейма, в соборе проходило его открытие и закрытие. В соборе стоит памятник Александру Первому, но мы туда не попали, в 3 часа дня собор уже закрыли. Рядом с храмом стоит стела, посвящённая беднякам-коммунистам, павшим в борьбе за рабочее дело в начале прошлого века. Храм и памятник атеистам рядышком – это всё в советском стиле. Бог их примирит в иных измерениях.
В отличие от 16-тысячной Ловисы, похожей на большое село с каменным классическим центром, Порвоо с 50-тысячным населением напоминает средневековый европейский городок со своей путанкой улочек, ведущих к Замку или Собору, только городок этот наполовину деревянный. Домики качественно выкрашены, что их сразу отличает от подобных в Тарту или России. В окошечках видна аккуратная бюргерская жизнь. В одном из дворов мы увидели у входа в старинный купеческий дом роскошных львов и масонские усечённые пирамиды с шарами. В этом доме, по преданию, останавливались и Александр Первый, и вся знать, а теперь тут живёт местная рок-звезда.
Очаровательна местная речушка, застроенная коричневыми сараями, уставленная лодками и катерами, занесёнными снегом. На одном берегу – старый центр, на другом – новостройки в виде рядов двухэтажных коттеджей, иногда разнообразных, иногда растиражированной модельки, напоминающей о скучных, абсолютно одинаковых домах для совхозных рабочих, какие строили в СССР. Но в целом симпатичный райончик, не дисгармонирующий с общей композицией городка. Над речкой – мост, по которому проходил древний тракт от Выборга в Турку. Художник Альберт Эдельфельт, родившийся в Порвоо, обессмертил этот городок. Особенно хороши его благостные, живые и печальные картины с видами на красные домики и амбары, отражающиеся в местной реке и оживлённые купанием голых финских малышей.
Мы же пошли в ресторан «Ванха Лаамани» (Wanha Laamanni) – «Старый лагман». Домик был построен лагманом и бургомистром Андерсом Орауксесом в конце 18 века, несмотря на ремонты и переделки, ресторан сохранил атмосферу шведско-финской старины. Сохранены чёрные вековые балки, поддерживающие потолок, печь, рисунки обоев. В окошко виден всё тот же вид – гора с соснами.
На встречу с нами пришла новая глава местной власти, отвечающая за туризм, Уути Лепала, молодая женщина, одетая со вкусом. Посетила нас и местная пресса. В Порвоо 3 газеты, одну из них мы видели – это толстая газета, не мучающая читателей излишне агрессивной рекламой. Обслуживал нас молодой худенький повар, выглядящий как университетский студент или аспирант. Обед был изысканным. Опять суп-пюре, на этот раз из артишоков, сыра, лука и грибов. На второе – блюдо, напоминавшее палитру художника. Морковное пюре, свёкла кубиками (свёкла почему-то чуть ли не национальный финский продукт), кура под сложным соусом. Зато у финнов не было видно капусты в рационе… На десерт – натуральное самодельное мороженое, которое в Питере никто уже не умеет делать. Сливки, молоко и много ягод… Приятно общались, тем более, что наши туристские менеджеры все славно щебетали по-английски.
На следующий день вышла газета «Новая земля», «Uusimaa», в которой было две статьи, посвящённые встрече представителей городских властей и нашей группы из Петербурга. На второй странице красовалось фото. Почему-то финны из чувства юмора вывесили фотографию, где наша русская девушка менеджер как бы хочет откусить пробку у бутылки с вином, которую ей подаёт официантка. Фотография немного испугала, но, по сути, она была метафорична и прикольна, вызывала много смыслов. Русские хотят выпустить туристского джинна из бутылки? Русские хотят выпить? Русские так голодны, что хотят укусить за руку официанта?
Нас пустили бродить по городку. Секонд хенд уже закрыли в 3 часа дня, порадовал магазин одежды «Таасси», в изделиях которого чувствовался местный колорит и цвет, опять же много было красного, розового, синего, серого и белого. Зашли на улице Маннергейма в местный магазин при местном издательстве «WSOY». Гитлер, Сталин, Мэрлин Монро, детская литература, история, классики финские, классик Киви… Самый ходовой товар – о крупных личностях, то есть книги, где есть человек и история, то, чего сейчас совсем нет в современной художественной литературе. Рядом с магазином – психиатрическая клиника. Я сфотографировала ящик, обклеенный рекламами молодёжных концертов, у групп были знакомые, международные названия и образы: смерть, фрики, тату, лохматые или бритые агрессивные мужики с разрисованными лицами. Ах, как всё это старо. Центром молодёжной тусы послешкольной был стандартный торговый центр, какие есть повсюду: шопинг, безделушки, шмотки, фастфуд. Старшеклассники Порвоо в нынешнем сезоне предпочитали одежду в клеточку и шарики, напоминающую компьютерные игры. Поразили олени и мумитроли как знаки нации из дутого серебристого материала.
