– В этом и дело, Горыныч, что нет у меня никакой родни. Зим вон сколько уже! Не сосчитать. А всё один да один. Скучно…
– Вон оно что, – Горыныч с ноги на ногу переминается. – А чем же я тебе могу подсобить?
– Ты по белу свету летаешь. Что в мире творится – знаешь. Подсказал бы мне, друг, как нынче невест сватают.
Горыныч аж поперхнулся. Не ожидал такого от признанного злодея и душегуба услышать.
– Что это с тобой, Кощей? Аль хворь какая приключилась?
– Может, и хворь, – подумав, ответил Кощей. И почесал лысый затылок.
– А коли хворь, так тебе в самый раз к Яге надо, – советует Горыныч. – Она враз вылечит. С её-то травками дурь твоя… кхе-кхе, хворь мигом из башки выйдет. И думать задумать о чём непотребно.
Крепко призадумался Кощей. А вдруг Горыныч прав? Зим-то уже вон сколько. Можно на почве одиночества и умом тронуться. А кому он такой хворый нужен будет? Ни одна невеста за него пойти не согласится. Надо и впрямь к Яге. Пусть посмотрит, что у него не так.
Поблагодарил Кощей Горыныча, попрощался с ним. Тот мотор завёл да и взлетел в небо. Отправился по своим делам – мир смотреть, людей пугать, скот воровать. В общем, творить то, чего ему более всего по душе. А Кощей пусть сам разбирается. Может статься, когда Горыныч вернётся, Бессмертный в себя придёт.
Сборы его были недолгими. Меч в ножны убрал, Ворона на плечо посадил, да и был таков. Сел на коня, спустился с горы, прямиком в лес. До Бабы Яги ехать недалеко. А уж с его-то конём проворным в два счёта можно обернуться. Ворон знай себе каркает, всё ему непорядок, всё не то. Но как в лес поглубже зашли, так успокоился. Почуял родную землю, сорвался, полетел. Ворон Кощеев как раз из этих мест был. Взял его воронёнком крошечным, чтоб скучно не было. Научил говорить. Много уж зим Ворону. А Кощею и того больше.
Конь сбавил шаг. Кощей уж не торопится. Лес, снегом занесённый, оглядывает, любуется. Словно в первый раз видит.
– Что, стар я, наверное, стал, раз на романтику потянуло? – спрашивает Кощей Ворона. – Раньше бывало, взмахну мечом – лес точно волной срежет. Лягут деревья к травам, и станет, сколько глаз видать, сплошное поле. Яга за то на меня серчала страшно. А ну как припомнит мне худое и помогать не станет? Придётся пригрозить ей по старой памяти.
А Ворон знай себе летает. На ветку присядет, посидит, Кощею на башку пригоршню снега кинет. Тот ничего не замечает, сам с собою рассуждает. Так и ехали они долго ли, коротко ли. А только выбрались на поляну, где избушка на курьих ножках стояла. Увидала она издали Кощея, как в землю вкопанная стала. А он ей:
– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом.
Избушка стоит, не шевелится.
Кощей опять:
– Избушка, избушка…
Раздался ворчливый голос:
– Тьфу ты! Заладил присказку. Она чужих голосов не разбирает. Только мой слышит.
Выглядывает из окна Баба Яга. В платочке ситцевом, с лицом румяным. Что это с ней, думает Кощей. Сто лет не видел. Поменялась как!
– Яга! – он говорит ей. – Пусти меня к себе. Потолковать надобно.
– Ишь, какой ты быстрый! – Яга отвечает. – Сразу – пусти. Одичал ты, Кощей, совсем в своих горах. Забыл, как с людьми добрыми разговаривают.