Ирина Борисовна Каменская
Бессердечная
Милочка положила письмо на тумбочку и жестами показала маме, что ей нужен блокнот и ручка.
– Я поняла. Папе скажу, он принесёт. Как я не догадалась? Всё, милая. Я побежала в театр. Пока без тебя «Чайку» репетируем. Эта Аркадина у меня ничего, кроме негодования, не вызывает. Как можно так к сыну относиться, не понимаю. Я тебя люблю, моя милая. Выздоравливай быстрей и больше спи. Я ушла, меня уже нет. Вечером спектакль, так что, до завтра, – Лидия ещё раз поцеловала дочь и выбежала из палаты.
«Какая я счастливая! – подумала Мила, – Мама меня любит, и папа любит. И Афиночка, тоже, любит. И операция прошла хорошо. Осталось только сердце подлечить и, можно считать, что у меня всё прекрасно. В Ростов учиться поеду или в Москву. Лучше в Москву. В Щукинское. Если родители отпустят, конечно. А потом в Грецию – к Афине. И на прогоне я буду играть. Я заговорю, я знаю. Я успею. Мне боги помогут. Я знаю – боги хотят, чтобы я стала великой актрисой».
В душе было столько счастья, что лежать стало невозможно. Хотелось двигаться, танцевать, летать. Она вскочила с постели, надела халатик и, немного сполоснув лицо, взяла письмо и вышла в коридор. Вчера, когда её вели в операционную, она заметила небольшую застеклённую веранду, окружённую цветущими кустарниками. Именно там, среди этой красоты, ей захотелось прочесть письмо от Афины. «Афина, милая, как я по тебе скучаю!» – думала Мила, распечатывая конверт.
Она достала письмо. Почерк показался ей незнакомым. Сердце тревожно сжалось. Стала читать: «Дорогие Артур, Лидия и Людмила. С прискорбием сообщаем вам, что после продолжительной болезни…». На глазах выступили слёзы. Она перестала читать. «Нет, этого не может быть. После какой болезни? Продолжительной? Но Афина ничего не писала о болезни! Жалела меня. Милая Афина, ты меня любила, поэтому жалела. Афина, ты же не старая. Этого не может быть. Не дождалась. Милая, милая Афина. Как же так? Боги, где вы? Почему вы ей позволили умереть? Я так её люблю. Это не справедливо». Рыдания душили её. Плакать было больно, но не плакать она не могла. Так и стояла возле окна в полном одиночестве, забыв о нестерпимой боли, которую причиняло ей только что прооперированное горло. «Даже маме не могу позвонить. Говорить нельзя. Я, как Русалочка», – подумала Мила и услышала за спиной шаги. Девушка обернулась.
На веранду зашёл молодой человек, которого она видела вчера в коридоре. Остановился. Рукой показал на горло, как бы спрашивая: «Болит? И у меня тоже». От этого дружеского участия ей стало тяжелее и больнее на душе, слёзы полились ещё сильней. Она сделала шаг к выходу, чтобы уйти и не показывать никому своих страданий. Но в этот момент юноша сделал шаг к ней навстречу. Положил руки на её плечи, не дав Миле уйти, и посмотрел ей в глаза. «Что случилось?» – говорил его взгляд.
«Он тоже, как Русалочка, не может говорить», – подумала Мила. Ей вдруг стало жалко всех: и Афину, и Русалочку, и себя и даже этого незнакомого парня с зелёными глазами. А дальше произошло то, что обычно делал отец, когда хотел её успокоить: юноша обнял её и прижал к себе. Милочка, не сопротивляясь, положила ему голову на грудь.
Так они и стояли, обнявшись, в центре веранды. Вдвоём. Милочка рыдала, а молодой человек одной рукой крепко обнимал её, а второй – гладил по голове, успокаивая совсем незнакомую ему девушку.
«Он добрый, – решила Мила, когда стала немного успокаиваться, – Рядом с ним так уютно и спокойно. И пахнет от него приятно».
Осознав свои мысли, ужаснулась: «Я, точно, бессердечная. Афиночка, ты была права». Слёзы моментально высохли, и она отстранилась от юноши. Кивнула ему в знак благодарности, выбежала с веранды и вернулась в палату. «Только сегодня утром я была такая счастливая», – думала Мила, – «Скорей бы пришёл отец. Бедная Афина. Ты была мне такой родной. Интересно, кто этот парень?»
Вечером пришёл отец. Милочка сразу же протянула ему письмо.
– Здравствуй, моя Принцесса! Как себя чувствуешь? Горло болит, наверно? А что это за письмо? Я принёс блокнот и ручку. Из Греции? От Афины? Сейчас почитаю, а ты пока напиши, как себя чувствуешь.
Мила стала писать, что чувствует себя нормально и хочет быстрей домой. Какая разница, где лежать, и есть мороженое.
– Боже, мне очень жаль. Афина ведь совсем была молодая. Доченька, не плачь. Хотя, нет, милая, поплачь, поплачь. Она была твоим другом. Я понимаю, тебе сейчас тяжело.
Мила протянула отцу блокнот. Он прочёл просьбу дочери.
– Я поговорю с врачом. Но не думаю, что он разрешит тебя забрать. Как всё не вовремя! И спектакль, и репетиция, и Афина. Бедная девочка, как всё на тебя навалилось. Афины нет. Но жить надо. Надо жить дальше. Ты молодая. Сколько ещё в жизни будет всего. Никто не знает. Иди ко мне, я тебя обниму.
«Хорошо иметь такого отца! Афины нет, но есть отец и мама. Я не одинока. Как хорошо, что он не ушел к другой женщине».
Артур Вениаминович пошёл разговаривать с врачом, а Мила взяла блокнот и написала: «Папа, почему ты не ушёл к той женщине, которую полюбил? Я всё знаю, не отпирайся».
Отец вернулся быстро. Мила дала ему блокнот.
– Врач тебя не отпускает. Сказал, что, хотя бы ещё дня два, а лучше – неделю. А что касается твоего вопроса. Не знаю, что и сказать. Мы с твоей мамой столько лет вместе. Она мне хороший друг. Мы с ней не только друзья, но и единомышленники в жизни. Это очень важно. А та, другая женщина… Это, видимо, было очень сильное увлечение. И всё быстро прошло. Маму я люблю, ты даже не сомневайся. И тебя люблю. Вы с мамой – моя семья.
«Папа, как Зевс: и жену любит, и других женщин. Иногда. Боги, как люди. Или люди, как боги? Кто мне ответит? Афина бы ответила», – с грустью подумала Мила.
Она взяла из рук отца блокнот и написала: «Я тебе верю».
На следующий день она решила выйти из палаты и пройтись по коридору. Блокнот и ручку взяла с собой. На всякий случай. Не успела Милочка сделать и несколько шагов, как увидела своего незнакомца, идущего ей навстречу. Молодой человек подошёл к ней, поклонился, решительно взял за руку и повёл в сторону веранды. Милочка растерялась от такого смелого поступка юноши и, не сопротивляясь, пошла рядом с ним.
Здесь было всё, как и вчера: огромные окна, солнечный свет, цветущие кустарники, и они – вдвоём. Мила протянула ему блокнот и ручку. Он улыбнулся и показал ей свой блокнот и карандаш. Они стали переписываться.
«Что у тебя вчера случилось? Ты так сильно плакала».
«Я вчера узнала, что умерла моя бывшая няня – Афина».
«Она гречанка? Ты её любила?»
«Она была моим другом. Я её очень любила».
«Хочешь, я стану твоим другом?»
Мила подумала немного, вспомнила слова Афины о том, что у неё обязательно будет друг, и написала:
«Хочу».
«Как тебя зовут?»
«Людмила. Лучше – Мила. А тебя?»
«Александр. Можно просто Саша».
«Саша, спасибо тебе. Ты мне помог. Мне было очень плохо».
Они переписывались долго, до тех пор, пока не закончились блокноты. Им ничего больше не оставалось, как разойтись по палатам. Милочка узнала, что Саша – студент пединститута, что он изучает историю, что ему 22 года, и живет он с мамой, а отца давно нет в живых.
На следующий день, когда к ней пришёл отец, она попросила его срочно съездить в магазин и купить ей несколько блокнотов и шариковых ручек. Артур Вениаминович быстро выполнил просьбу своей любимой дочери.
Обладая таким богатством, они с Сашей стали писать друг другу настоящие письма. В них рассказывали о себе, о своих друзьях, о прочитанных книгах, о фильмах, которые смотрели. Расставались только на ночь и в те редкие минуты, когда необходимо было принимать очередную порцию мороженого. Для Милы неделя пролетела незаметно.
Наступил последний день их пребывания в больнице, а они никак не могли «наговориться».
Писать и смотреть друг на друга одновременно, было неудобно. Их глаза встречались только в момент передачи очередных посланий. И Милочка каждый раз с трудом отводила взгляд от Сашиного лица. Саша был смуглым, с огромной копной тёмных, слегка волнистых волос. Зелёные глаза излучали доброту, понимание и уверенность. Черты лица по-мужски были красивыми. Фигура, как и у всех ребят, с детства занимающихся плаванием (что и неудивительно – рядом же море!), была спортивной и гибкой. В каждом движении было столько красоты и силы, что Милочка невольно любовалась своим новым знакомым. Саша отличался от других ребят, которых она знала с детства, не только цветом глаз, но и какой-то внутренней культурой. Именно с ним, впервые в жизни, ей хотелось постоянно быть рядом, смотреть на него, ощущать на себе его взгляд. И именно сегодня, как никогда раньше, она с большим трудом отрывала взгляд от его лица, от его рук, пишущих в блокноте, разглядывала его плечи, шею, ложбинку у горла. Ей хотелось дотронуться до всего того, что она видела. И это всё, что она видела, вызвало у неё необыкновенное чувство нежности. Эта нежность вначале была только в душе, потом стала разливаться по всему телу, руки немного задрожали, ноги стали ватными, в глазах потемнело, и она поняла, что теряет сознание.
Когда Мила открыла глаза, то увидела, что находится в палате. Рядом был врач, Саша и медсестра.
– Что со мной? – спросила она глазами.
– Красавица моя, ты потеряла сознание. Это бывает. От голода. Сегодня полежи и поешь больше мороженого. А Вы, молодой человек, отправляйтесь к себе в палату и не мешайте нам выздоравливать. В отличие от Вас, здоровых, у нас немного слабое сердце. Кажется, выписываетесь Вы завтра?
Саша кивнул.
– Вот и прекрасно. Перед выпиской зайдите ко мне, я проконсультирую Вас, что и когда есть, пить и когда можно начинать разговаривать.
Саша опять кивнул, что в данный момент, означало: до свидания, и вышел из палаты.
– Вам, красавица, надо сегодня полежать и не переутомляться. Никаких молодых людей и волнений. Вечером зайду проверить Ваше самочувствие.
Врач с медсестрой вышли из палаты. Милочка отвернулась к стене и заплакала: без Саши ей стало очень грустно.
«Значит, это был, всего лишь, голодный обморок. Отлично. А я уже испугалась и решила, что это Саша вызвал во мне такие эмоции», – думала девушка. Но эта мысль не дала желаемого успокоения. Она тихо плакала и мечтала о том, что завтра снова увидит Сашу, и неважно, что он выписывается. Главное – увидеть его. Увидеть хоть на одно мгновение. С этими мыслями она и уснула.
Саша не пошёл в палату, а отправился на веранду. Именно здесь неделю назад он увидел плачущую девушку и подошёл, что бы успокоить её. Успокоил, называется. Вся жизнь пошла кувырком. И что теперь делать? Как объяснить матери и Ольге, что в его жизни всё изменилось. Матери нельзя нервничать, а Ольга, после того, как он сделал ей предложение, готовится к свадьбе. Они договорились, что сразу же после больницы подадут заявление в ЗАГС.
Саша с детства был приучен отцом нести ответственность за каждый свой поступок и слово. «Лучше ничего не обещать, – говорил он, – а делать. Одними обещаниями очень многие люди стараются добиться определённых целей».
Отец учил его быть внимательным по отношению к матери и, вообще, к женщинам.
– Сын, женщины – слабые создания. Им необходима наша любовь и забота. Женщина – это Королева. Перед ней надо преклоняться. Но женщина – это ещё и девочка, которую надо баловать и не давать в обиду. Так у нас, у греков, принято. Испокон веков.
Когда отца не стало, Саше было 14 лет. С тех пор всю заботу о матери он взял на себя. А когда ему исполнилось 18 лет, он познакомился с Олей. Вернее, она сама с ним познакомилась.
Дело было летом. Саша с друзьями отправился на пляж. Вступительные экзамены в институт были сданы, зачисление прошло успешно, настроение было отличное.
Он стоял у кромки воды, когда к нему подошла девушка и сказала просто:
– Привет. Меня зовут Ольга. Я хочу тебя любить.
– Прямо сейчас? Здесь?
– Нет. Всю жизнь и везде.
– Ты смелая девушка. А уверена в том, что я к этому готов? Может, для начала, познакомимся?
– Познакомимся, конечно.
Саша спокойно стал разглядывать незнакомку. Высокая, с мальчишеской фигуркой, узкими бёдрами и маленькой грудью. Светло карие глаза с золотистым оттенком смотрели с весёлым вызовом и иронией, светлые волосы с рыжеватыми прядями находились в «поэтическом беспорядке». Весь её облик как будто говорил: «Я радуюсь жизни. Давай радоваться вместе».
– А если я тебя не полюблю?
– Полюбишь, Саша.
– Ты уже и имя моё знаешь?
– А ты меня не помнишь? Год назад на школьном вечере мы танцевали с тобой.
– Так мы с тобой давние знакомые?
Ольга звонко рассмеялась. В тот же вечер она пригласила его к себе домой.
Утром Саша сделал ей предложение.
– Я теперь, как честный человек, должен на тебе жениться.
– Зачем сейчас? Ну и что, что ты первый? Давай окончим институт, а потом и поженимся. Я не хочу сейчас замуж.
– А в каком ты институте?
– В медицинском. В Ростове учусь. Детей лечить буду.
С тех пор прошло почти пять лет. Он относился к ней так, как учил отец. Ольга стала для него хорошим другом, родным человеком и любимой женщиной. С ней было легко, просто и, главное, спокойно.
На следующее утро к Милочке в палату зашёл врач, посмотрел её горло, послушал сердце и сказал, что можно возвращаться домой.
– Всё, Милочка. Позвоню твоему отцу, что бы он за тобой приехал. Всё у тебя прекрасно. Дня через два, не раньше, можешь начинать говорить, а через неделю – хоть кричи. Кушать надо пока протёртую пищу и не горячую. Можешь потихоньку собираться.
Врач ушёл, а Мила стала собирать вещи. Ещё неделю назад она мечтала поскорей выбраться отсюда домой, а сейчас даже мысль о том, что она расстанется с Сашей, причиняла ей боль, которую она когда – то испытала после отъезда Афины в Грецию.
«А вдруг он уже выписался и не попрощался со мной? Нет, это невозможно. Он так не может поступить. Тогда почему мне так тяжело? Мы же и дальше будем с ним видеться, разговаривать. Я буду смотреть на него. Видеть его глаза, улыбку, руки. Он сейчас придёт. Постучит в дверь, и я ему открою. Саша, ну где же ты? Ты обещал стать моим другом». В дверь никто не постучал.
На глаза навернулись слёзы, на душе стало нестерпимо больно и обидно. Мила не находила себе места. Ей захотелось выбежать в коридор и найти его. Она не могла больше ждать, подошла к двери и открыла её.
На пороге стоял Саша. Мила смотрела на него, не в силах оторвать взгляд от его лица. И опять почувствовала, как её душа наполняется такой теплотой и нежностью, что стало тяжело дышать. Она опустила глаза и увидела, что он протягивает ей блокнот. Девушка взяла его в руки и прочла: «Мы можем встретиться в следующее воскресенье в 17 часов? Если – да, то где?»
«У Каменной Лестницы», – быстро написала Мила и вернула ему блокнот. Саша ещё, что-то, написал и показал ей.
«Очень хочется услышать твой голос», – прочла она.
В этот момент в коридоре послышались шаги, знакомые голоса и Мила увидела отца и мать.
– Милочка, мы приехали за тобой. Здравствуйте, молодой человек. А, понятно, Вы тоже после операции? – спросил Артур Вениаминович.
– Родная моя, как я соскучилась. Дом без тебя совершенно пустой. Давай я помогу тебе вещи собрать. Боже, как ты похудела! Одни глаза остались. Буду тебя откармливать, – произнесла Лидия.
Саша поклонился всем и ушёл. Милочка обняла маму и расплакалась.
– Что с тобой, доченька? Устала в этой больнице? Ничего, сейчас домой приедем. Всё будет хорошо. Я тебе обещаю. Ты, наверно, из-за Афины плачешь? Я сама очень расстроилась. Хорошая была женщина. Ну, что теперь делать? Жизнь продолжается. Надо жить.
«Я плачу не из-за Афины. Боги, что же это такое? Я плачу, потому что не увижу Сашу целую неделю. Именно от этого мне больно. Но когда я его вижу, мне, тоже, больно. Что со мной? Мне страшно. Я не выдержу целую неделю».
Через полчаса они приехали домой. Пока Мила принимала душ, Лидия приготовила обед: ничего горячего и всё протёртое для дочери, для себя – салат, для мужа – жареное мясо с картошкой.
Родители были счастливы, суетились, старались развеселить дочь, рассказывали о новых событиях в театре. Милочка их не слышала. Все мысли были заняты Сашей. «Какое-то болезненное наваждение, – думала Мила, – Хорошо, что ещё два дня нельзя разговаривать и можно не поддерживать беседу».
Через два дня Мила попыталась заговорить. Первые слова дались достаточно трудно, но постепенно боль проходила, говорить становилось всё легче, и через три дня голос совершенно восстановился, о чем она с радостью сообщила родителям.
– Браво! Отличный врач! – с удовольствием заметил отец. – Дублёрша отменяется. Как всё удачно! Мила, у нас такие гости будут из Москвы! Мы их всех поразим! Так, девочки мои, готовимся! Завтра репетиция, а в воскресенье – прогон! Завтра в 9 утра в театр.
– Мила, ты действительно сможешь играть? – спросила Лидия.
– Врач сказал, что через неделю я могу хоть кричать.
– А вот это не надо. А то ещё голос сорвёшь. У Заречной должен быть нежный голос. И изменить это невозможно.
– А характер можно изменить? – спросила Мила.
– Чей? Заречной? Нет, конечно. Исключено. Это я тебе, как режиссёр говорю. Да и зачем?
До воскресенья оставалось два дня: до прогона спектакля, который должен был состояться в 12 дня, и до встречи с Сашей в 17.00.
«Я успею. Я должна успеть: сразу же после спектакля – к Саше», – думала Мила.
Все эти дни она была занята только мыслями о Саше. И эти мысли приносили ей нестерпимую боль. Когда она оставалась одна в квартире, начинало казаться, что вот сейчас раздастся звонок в дверь, и он войдёт. Мила понимала, что Саша не знает ни её адреса, ни домашнего телефона, но, тем не менее, подбегала к двери, открывала её в надежде, что увидит его. Снимала трубку телефона и слушала гудки. Выскакивала на балкон и смотрела вниз, на улицу – а вдруг он уже стоит там и ждет её. Спать она ложилась с мыслями о Саше и просыпалась с мыслями о нём. Она пыталась отвлечься: начинала смотреть недавно купленный отцом чудо – телевизор или читать книгу, но не понимала, что показывают на экране и о чём книга. Засыпала она со слезами на глазах и просыпалась с мокрыми от слёз глазами. За два дня до репетиции она нашла выход: взяла блокнот и стала писать ему письмо. За три часа она исписала весь альбом. Самые заветные мысли и желания, личные рассуждения, воспоминания – всё рассказала Саше в этом послании. Было ощущение, что она с ним встретилась и пообщалась. На какое-то время нестерпимая боль ушла, заменив её сладостным чувством той нежности, которую она уже испытала рядом с ним. Она могла бы говорить и писать ему до бесконечности: часами, днями, годами. При встрече, в воскресенье, она обязательно отдаст ему этот блокнот. И она уверена: Саша поймёт каждое написанное ею слово и каждую её мысль.
Наступило долгожданное воскресенье, и вся семья уже в 9 утра была в театре. Началась обычная суета: расстановка декораций, подготовка костюмов, гримёрши пытались выловить актёров, примерявших костюмы и заставить их в первую очередь сделать грим; причёсывались парики, искались необходимые аксессуары.
В 11.30 всё было готово. Артур Вениаминович проверил: приглашённые из Москвы гости сидели в зале. Ровно в 12 занавес был поднят.
Саша уже целый час стоял у Каменной лестницы в ожидании Милы. Огромный букет белых роз мешал ему, и он положил его на солнечные часы. Неделя была тяжелой. Разговор с Олей не получился. Она так радовалась их встрече, что у него не нашлось подходящих слов, чтобы объяснить то, что с ним произошло. Да и что с ним произошло? Разве он мог объяснить это себе? Разве можно объяснить ту боль и тоску, которая преследовала его всю эту неделю? Он ни о чём не мог думать. Всё валилось из рук, ночи напролёт он вспоминал Милу, её запах, её глаза, улыбку, её отчаяние в глазах, её слезы и то, как она смотрела на него. Внутри всё сжималось, рушилась такая понятная и такая простая жизнь, будущее уже не представлялось ни с Ольгой, ни с какой-то другой женщиной.
«Мила, Мила, Мила! Где ты, моя милая и такая родная девочка? Почему ты опаздываешь?»
Милочка стояла за кулисами и ждала своего выхода на сцену. Как всегда, перед трудным моментом, она начинала молиться богам Олимпа. Вот и сейчас она сосредоточилась и мысленно обратилась к ним: «Боги, помогите мне сыграть Заречную так, как я её понимаю. Сыграть девушку, стремящуюся только к славе и известности. Сыграть девушку, которая ради славы растоптала любовь и погубила человека. Умоляю, дайте мне силы!».
И вдруг произошло что-то странное. Она увидела, как откуда – то сверху, прямо на неё, опускается прозрачный цилиндр, словно сотканный из еле заметного тумана. Она оглянулась вокруг: видит ли ещё кто-нибудь его. Все стояли спокойно и ждали своего выхода. Цилиндр опустился, закрыв её полностью, и она почувствовала себя более уверенно. Боль, связанная с Сашей, ушла. Душа освободилась. Она ощутила себя Ниной Заречной настолько реально, что ничего не надо было и играть. Ей осталось только прожить эту роль на сцене, ничего не придумывая и не изображая. Она услышала, что объявили её выход, и вышла на сцену.
– Я не опоздала. Конечно. я не опоздала, – сказала Нина Заречная. Это сказала девушка, уверенная в себе и не терпящая возражений в свой адрес.
Спектакль продолжился.
В последнем акте, где Заречная говорит Косте о своей любви к Тригорину, в её интонации сквозило столько жестокости и насмешки, направленных на влюблённого в неё, юношу, что отец, Лидия, все гости в зале и актеры за кулисами, замерли.
Милочка, заканчивая свой монолог, произнесла их настолько саркастически, что ни у кого не осталось сомнений: получился образ женщины, предавшей любовь, жестокой и стремящейся к славе. Это был новый образ Нины Заречной. Непривычный, смелый и яркий. Зал рукоплескал.
Спектакль закончился. Занавес опустили.
Милочка прошла в гримёрку, и, именно в этот момент, цилиндр, о котором она на время спектакля, совершенно забыла, медленно поднялся и растворился в воздухе. Нина Заречная исчезла. Мила почувствовала, что стала сама собой, к ней вернулись все чувства, страдание, боль и надежда на скорую встречу с Сашей. Часы показывали 15.00.
«Успею» – обрадовалась Мила и стала снимать грим.
Солнечные часы показали 15.00.
– Ну, что, молодой человек, не пришла твоя красавица? Не дождался? – спросила пожилая женщина, сидящая рядом на скамейке.
– Не пришла.
– Иди уж домой. Умаялся ведь. Шутка ли, четыре часа на солнцепёке. Да, видимо, не очень хотела тебя видеть, раз не пришла. Забудь её, выбрось из головы.
– Выбрось? Простите, как Вас звать?
– Фаина я.
– Гречанка? Правильно?
– Правильно, милый. Мы своих сразу видим. Иди домой. Не жди её. Не придёт она. У неё другой путь.
– Меня Александром зовут. А вы, Фаина, откуда знаете, какой у неё путь?
– Знаю, Саша. Только сказать не могу. Раз не пришла, значит, не захотела.
– У нас с ней один путь, Фаина. Я найду её. И к Вам приведу.
– Ох, милый. Смотри, не заблудись.
В гримёрку постучались.
– Войдите, – громко сказала Мила.
– Дочь! И что это было? Ты где взяла ТАКУЮ Заречную? Кто тебя надоумил? Мама? Ты же знала, что в зале гости из Москвы! Педагоги из Щукинского училища! Что я им скажу? Что они обо мне подумают? Что я плохой режиссёр? Я чему тебя учил? Ты меня подвела. Я не ожидал от тебя такого поступка!
Мила не успела ответить, как в дверь опять постучали.
– Заходите, – недовольно произнёс отец.
В комнату зашла мама, всё ещё в гриме и наряде Аркадиной, и двое высоких, представительных мужчин, похожих на великих актёров.
– Милочка, – гордо произнесла Лидия, – с тобой хотят познакомиться товарищи из Москвы.
«Не успею к Саше», – подумала Мила.
– Здравствуйте. Якушев, Сергей Леонидович, а это, позвольте представить, Воропаев Олег Константинович.
– Добрый день. Людмила Артуровна Вышемирская.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложил Артур Вениаминович.
Опять поднялась суета, стульев не хватало, Лидия вышла распорядиться, чтобы их срочно принесли. Стулья по одному принесли. Все расселись. Немного помолчали.
– Итак. Людмила Артуровна, – начал Якушев, – Сколько Вам лет, если не секрет, конечно. Вы, надеюсь, ещё в том возрасте, когда его не скрывают.
– Мне 18, – спокойно ответила Мила.
– Тогда ещё вопрос. Если разрешите, конечно. Кто Вам подсказал такое прочтение образа Нины? Только честно.
– Никто. Я сама.
– Простите? Я не понял.
– Я её так вижу.
– Вы её так видите? А я, к моему сожалению, такое вижу впервые.
– Скажите, Людмила. Можно Вас так называть?
– Если можно – Мила.
– Прекрасно. Спасибо. Насколько я знаю, Вы через месяц заканчиваете школу?
– Да, одиннадцатый класс.
– А какие у Вас дальнейшие планы?
– Хочу учиться на актрису. Надеюсь поступить в Ростовское училище.
– А почему в Ростов, а не в Москву?
– У Милы слабое сердце. Мы не можем отпустить её в Москву, – произнесла неуверенно Лидия.
– Мы должны быть рядом с дочкой, – продолжил Артур Вениаминович.
– Моё сердце меня не беспокоит, когда я на сцене. Я его отпускаю.
– Гениально, – засмеялся Воропаев, – Впервые такое выражение слышу. Вы нас всё время чем- то поражаете, Людмила.
– Мила. Мы хотим Вам сделать несколько необычное предложение. Да, необычное. Тоже, знаете, хотим поразить. Мы хотим Вам предложить обучение в нашей любимой «Щуке», как многие называют наше «Щукинское» училище. И, заметьте, без экзаменов.
После слов Якушева, в комнате наступила тишина: Лидия замерла, Артур Вениаминович напрягся, Мила думала о том, что она скажет Саше и сможет ли уехать от него так далеко.
– Спасибо за предложение. Мне очень приятно. Можно я отвечу Вам завтра? Мне надо подумать.
– Что? – опешил Якушев, – Вы хотите подумать?
– Мила! О чём ты хочешь подумать? – Артур Вениаминович еле сдерживал возмущение, – Об этом можно было только мечтать!
– Правильно, я с Вашей дочерью полностью согласен, – вступился за неё Воропаев, – Мила должна подумать. Вы же понимаете, что у Вас есть небольшая проблема, от которой необходимо срочно избавляться, если Вы решите учиться в Москве?
– Какая? – В один голос спросили Лидия, отец и Мила.
– Да, да, это понятно, что вы все её не видите. Но в Москве Ваш южный говор будет слишком резать ухо столичным жителям. В Москве ТАК не разговаривают, – заявил Якушев, явно раздосадованный такой реакцией юной девушки.
– Если я завтра дам согласие, я исправлю этот недостаток за месяц.
– Ну, это уже деловой подход. Но, к сожалению, до завтра мы ждать не можем. Сегодня у нас самолет в Москву. В гостинице я буду до 19 часов. Вы, Мила, сможете мне позвонить? – спросил Якушев, – Количество мест в училище ограничено для студентов не из Москвы. Если не Вы, то будем искать в других городах таких же красивых и талантливых.
– Я позвоню. Я обязательно позвоню. Но Вы мне не сказали самого главного. Как Вы отнеслись к образу Нины, который я сыграла? Ваше мнение для меня очень ценно.
– Гениально! – Воскликнул Воропаев.
– Талантливо, необычно. Но согласился бы с этим образом Антон Павлович? – сдержанно ответил Якушев, – Да, что там говорить! Если бы нам не понравилось, мы бы не пригласили Вас к нам в Москву.
– Спасибо, – тихо ответила Мила и посмотрела на отца. «Вот так, папа. Я всегда буду играть так, как чувствую». Затем она посмотрела на часы. Было 16.30.
«Могу опоздать. Надеюсь, Саша дождётся».
Артур Вениаминович расслабился и с удивлением смотрел на Милу. Лидия не могла оторвать восторженного взгляда от своей любимой дочери, которая начинала воплощать все её задуманные мечты о карьере Великой Актрисы и, конечно же, о съёмках в кино.
Гости стали собираться на выход, оставив Миле телефон гостиницы и визитку с московскими номерами. А девушка судорожно пыталась сообразить, как ей быстрей переодеться и снять грим, чтобы не опоздать ни на минуту к Саше.
Главный режиссёр театра вместе с ведущей актрисой, как и подобает в подобных ситуациях, пошли провожать именитых гостей, а Милочка, быстро переодевшись и кое – как сняв грим, выбежала из комнаты. До Каменной Лестницы от театра идти 15 минут. Часы уже показывали 17.00.
«Он дождётся. Я знаю. Он не уйдет», – думала Мила, сбегая по ступенькам театра.
Она быстро шла по улице. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Ноги и руки дрожали от волнения, душа замирала от предчувствия встречи. Нежность к Саше была намного сильней той радости, которую она испытала от предложения учиться в Москве. Желание увидеть его, дотронуться до его руки, посмотреть в его глаза переполняло каждую её клеточку. На глаза наворачивались слёзы радости, боли, тоски и отчаяния.
«Если через 10 минут я его не увижу, я умру», – думала Мила.
Перед спуском к морю, возле Каменной Лестницы – одной из достопримечательностей их приморского городка – были старинные солнечные часы. Именно к ним и подошла Мила, стараясь не смотреть по сторонам. На часах лежал кем-то оставленный букет белых роз.
«Он увидит меня и подойдет», – решила Мила и стала внимательно смотреть на часы, чтобы понять, на сколько минут она опоздала. Букет мешал ей, и она взяла его в руки. Но понять, сколько же в данную минуту показывают часы, она не могла: кружилась голова, перед глазами всё расплывалось, волнение сдавило горло. Она облокотилась на постамент часов и попыталась взять себя в руки.
«Надо успокоиться. Боги со мной. Они мне помогут. Он сейчас подойдёт. Вот, уже кто-то идёт. Я слышу шаги. Это он».
– Девушка, Вы кого-то ждёте?
«Это его голос. Наверное», – решила Мила. Сердце остановилось. Нечем стало дышать. Она обернулась. Надежда рухнула: перед ней стоял совсем незнакомый парень и нагло улыбался.
– Какая красотка! Вы не меня ждёте?
– Нет, простите, не Вас, – голос не слушался её. Это был еле слышный хрип.
– Ты, чё? Пьяная? – спросил парень, – Тогда нам точно по пути.
Мила собралась с силами, оттолкнула навязчивого парня и оглянулась по сторонам, ища глазами Сашу. Его нигде не было. Парень, поняв, что с девушкой ему познакомиться не светит, отстал. Мила отошла от часов и села на скамейку, рядом с пожилой женщиной.
– Скажите, пожалуйста, Вы не видели здесь смуглого высокого парня? – спросила Мила.
– А что? Опоздала?
– Минут на 15.
– О, милая. Если не подождал 15 минут, значит, не очень – то ты ему и нужна.
– Так Вы его видели или нет?
– Не видела. Я, вон, с внука глаз не спускаю. А на молодых давно не смотрю.
«Он ещё не приходил, – решила Мила,– Значит, сейчас придёт».
– Я посижу с Вами рядом, не возражаете?
– Место для всех свободно. Я его не купила. Хочешь, сиди, на здоровье. Только не придёт твой парень. По опыту знаю.
– По опыту, говорите? Видимо, плохой у Вас опыт.
Разговор с женщиной отвлекал Милу от грустных мыслей и от дикой боли в душе. Если она будет просто молчать и ждать, то или сойдет с ума или умрёт – сердце разорвётся. Видеть Сашу хотелось нестерпимо.
