Ирина Безуглая
Тайна старого чердака
Люська обошла все помещение один, второй, третий раз, заглянула в окошки. Через мутные зеленоватые стекла нельзя было ничего разглядеть, как будто там, внизу, не осталось нового дома, качелей, бабушки на цветочных клумбах, соседки, постоянно заглядывающей через забор, всегда надеясь поболтать или выпросить у бабушки рассаду.
Люська была одна в этом странном мире, оставленным неизвестным художником неизвестно, когда. Она стала подбирать разбросанные сумки, шляпки, кувшины и вазы, не расколовшиеся при падении, раскладывать и расставлять их на свободные полки. Больше всего ей хотелось повернуть и посмотреть на картины. Она уже подходила и к вертикальной стопке картин, к «пирамиде», «колонне» или «этажерке», осторожно дотрагивалась до рамы или холста, но в последний момент испуганно отдергивала руку, почему-то не решаясь сделать это.
Она села на стул с изогнутой спинкой, почти не удивившись, обнаружив и на ней знакомый вензель – закрученную ракушкой запятую (или наоборот, запятую, похожую на морскую раковину). Потом пересела на стоящее рядом кресло – качалку, подтянула коленки к подбородку, положила голову, закрыла глаза и стала тихонько раскачиваться.
Внезапно абсолютная тишина нарушилась. Сначала послышался какой-то невнятный шепот, затем тонкий детский голосок четко произнес «хочу пить», а дальше, по нарастающей, стали звучать женские и мужские голоса, все громче, и громче. Но слов, смысла не удавалось понять. Люська пыталась открыть глаза, встать, но ничего не получалось, и она продолжала раскачиваться в кресле все быстрее и быстрее. Она не сразу поняла, что это не она раскачивается. Весело хохоча и кривляясь, кресло раскачивают детишки: мальчики, одетые в матроски, карнавальные костюмчики гусар и драгунов, королевских пажей, маленьких принцев и шутов. Вокруг стояли девочки, тоже наряженные, как будто – то собрались на бал – маскарад. Одни, как взрослые, были в длинных вечерних платьях, другие – в коротких пышных, на кринолинах юбках. Были девчонки в индийских сари, в японском кимоно, в широких цыганских юбках с бубном в руках. Лица всех детей были закрыты карнавальными масками. Дети хохотали, переговариваясь по-французски, и все раскручивали кресло с Люськой, пока не повалились от усталости на пол и задрыгали ногами. Послышались строгие голоса взрослых, приказывая детям вернуться на место. Вмиг они скрылись, а Люська очнулась, открыла глаза. Никаких детей рядом не было, но кресло покачивалось, сохраняя инерцию движения, заданную смешливыми детишками. Люська вскочила, заглянула под кресло, обежала весь зал, осматривая каждый уголок, потом, преодолевая страх, закричала: «Эй, где вы прячетесь? Выходите». Никто ей не ответил. Люська молчала, прислушиваясь, но в студии стояла глубокая, абсолютная тишина. Тогда она тихо, почти шепотом, добавила: «Ладно, посмеялись и хватит. Я вас не боюсь, выходите, я вам тоже ничего не сделаю. Может, мы даже подружимся». В ответ снова ни звука, ни шороха.
Люське хотелось еще раз пересмотреть все полки, а может и решиться, наконец, перевернуть картины, но как-то сразу в студии наступила темнота. Солнце больше не проникало сквозь зеленые пыльные окошки. Люське снова стало не по себе, и она поспешила к выходу.
И тут же остановилась. А где он, этот выход? Люк захлопнулся за ней, она это помнила. Но в темноте было трудно ориентироваться. Делать нечего, надо попробовать, попытаться отыскать дверцу. Наверняка, бабушка уже волнуется, да и есть хочется. Люська стала ползать по полу, пытаясь на ощупь определить «выход». Под руку попадались детские игрушки, мячики, осколки керамической посуды, женские туфли, еще что-то, но ничего похожего на закрытую дверцу, через которую она проникла сюда, не было. В темноте она налетела на стеллаж, и с полок на ее голову повалились груды старых и пыльных вещей. «Хорошо хоть, что это оказались полки не с вазами, а со шляпами и платками», – пробормотала Люська, сбрасывая с головы зацепившиеся ленты какого-то чепчика. Она упорно продолжала поиски выхода из этого пыльного лабиринта, кружилась, догадываясь, что уже нескольку раз проходит по одним и тем же местам. Неожиданно раздался натуженный скрип, и Люська резко отскочила в сторону, испугавшись, что сейчас на нее опять что-то начнет падать с полок, а то и сама полка или целиком стеллаж. Но, о, чудо! Оказалось, когда Люська подпрыгнула, спасаясь от возможного падения полки, она как раз наступила на крышку чердачного люка, и та открылась! Люська быстро спустилась по приставной лесенке на пол балюстрады, закрыла за собой дверцу, подошла к перилам и посмотрела вниз. Белесый туман над лестницей исчез, сверху просматривалась ее комната, там стояла разгневанная бабушка и кричала: «Люська, сколько раз тебя к ужину звать? Да где же эта девчонка? Ищу ее целый день, ну погоди, родители вернуться…»
Не показываясь бабушке на глаза, Люська дождалась, пока та уйдет, и только тогда спустилась. Она обвела взглядом комнату, мебель, стены, часы, посмотрела на потолок, оглянулась на лестницу, вздохнула, пожала плечами. Не было ничего, ну совершенно ничего, что намекало бы на скрытые таинства, мистику. Ничто не напоминало о чудесах и странностях, увиденных ею ночью и сегодняшним утром.
– Права, Марья Ивановна, – громко сказала Люська, обращаясь сразу и ко всей комнате, и к часам, и к скрипучей лестнице. – У меня слишком богатое и неуправляемое воображение. Завтра заберусь на чердак, войду в студию, разложу картины и спокойно их рассмотрю.
За ужином Люська стала расспрашивать бабушку о бывших хозяевах старого дома. Бабушка могла сказать немногое. Дом пустовал лет 10, а то и больше, пока ее сын, отец Люськи, не купил участок. Кажется, здесь жили какие-то давние знакомые прежних хозяев, которые и дали адрес наследника, троюродного племянника. А кто были самые первые хозяева, и где сейчас этот племянник, она не знает, и ей это абсолютно не интересно.
– А тебе – то зачем он понадобился? – подозрительно спросила бабушка.
– Он мне тоже совсем не нужен, – не моргнув глазом, соврала Люська.
– Ты чего, опять туда ночевать пойдешь? Ох, скорей бы родители приезжали, что-то ты задумала, чую, – вздыхала бабушка, убирая со стола и позевывая. – Да, Люська, завтра меня сосед может захватить, подвезти в питомник. Одна останешься до вечера. Куплю я все-таки розы, посажу вместо дикого винограда вдоль всего дома и террасы. А виноград вырублю, растет как сорняк, спасу нет от него. Старый дом обвил весь, как плющ, того гляди, крышу сдвинет, да и дом за собой потянет, обвалит. Сносить, сносить его надо, – решительно закончила бабушка, включила телик и приготовилась смотреть любимые теледебаты о политике и экономике.
Люська вышла в сад, стояла, раздумывая, остаться ли ей спать здесь или идти в старый дом. С крыльца новенького, веселого, ярко освещенного дома, где она стояла, причудливый силуэт старого строения казался еще более таинственным и угрожающим. Люська тряхнула головой и сказала, обращаясь в темноту: «Не испугаешь. Сейчас приду. Я никого не боюсь. Волшебства кончились, их вообще не бывает, сожалению». Она собрала еду, взяла термос и, уже не раздумывая, двинулась по тропинке к своему ночлегу в старом доме.
Слабый свет еще не поднявшейся луны, выделял из темноты громадный силуэт дома, перекошенный и неуклюжий. Действительно, как и говорила бабушка, в стены дома вросли стволы дикого винограда. Длинные, запутавшиеся между собой «усы», тянулись до крыши, уходили на нее, разрастались, проникали внутрь дома, покрывали наружные стены толстым, в несколько рядов, покровом огромных резных листьев.
Люська резко распахнула дверь, включила лампу на прикроватном столике и стала устраиваться на ночлег. Она легла, натянула одеяло и повернулась к напольным часам, следя за стрелками. Она так пристально всматривалась в неподвижные стрелки, что глаза заслезились, а весь циферблат стал расплываться. Она терла глаза, потому что ей стало казаться, что стрелки бешено завертелись, ускоряя обороты. Остановившись на мгновение на цифре 12, проскакивали ее и мчались дальше по кругу.
«Вот она, особенность нашего человеческого зрения, способность к зрительным иллюзиям, – вспомнила Люська рассказ ученого – оптика в одной из недавних передач. – Проверим». Преодолевая страх, она встала, подошла совсем близко к часам, села на полосатый коврик и стала пристально, стараясь не моргать, смотреть на зеленоватый выпуклый циферблат. Но стрелки не двигались. Зато неожиданно громко, заставив ее вздрогнуть, часы начали отбивать двенадцать раз. Она сидела на полу, не шелохнувшись, а через минуту почувствовала, что за спиной, там, где лестница спускалась с чердака, послышались шаги. Она медленно оглянулась.
…И снова увидела знакомое действо, процессию людей и зверей. Опять сверху вниз, не придерживаясь за перила, не глядя на узкие шаткие ступеньки и не боясь упасть, спускались люди в старинных одеждах, дети в карнавальных костюмах, прыгали кошки и собаки, летали бабочки и стрекозы, сползла змея, скатился белый кролик. Но было и нечто новое. На этот раз сверху сыпались еще и цветы, листья клена, ягоды рябины, веточки жасмина, пушистой сирени и розового шиповника. Комната наполнилась прекрасными ароматами. В перерывах между громким боем часов откуда-то послышалась тихая нежная мелодия. Странные персонажи грустного бала надвигались прямо на нее, Люську. Она осторожно стала перемещаться вправо, влево, вперед, назад, опасаясь, что на нее сейчас кто-нибудь наступит. Но этого не происходило! И тогда у нее возникла догадка, что она для всех остается незамеченной, невидимой, никто не чувствует ее присутствия. Чтобы убедиться в этом, она нарочно подставила ладонь на пути маленькой девочки играющей в салки с таким же карапузом в матроске. Оба они пробежали, не споткнувшись о «преграду». Но самое удивительное, что и сама Люська, увидев, что девочка наступила на ее босые ноги своей ножкой в розовой туфельке, никак не ощутила прикосновения. Осмелев, Люська поднялась и стала прохаживаться среди гостей, продолжая непроизвольно увертываться от танцующих пар. Ей было очень любопытно потрогать материю и кружева старинных платьев, разглядеть сверкающие украшения. Но рука как бы «проскакивала» сквозь кружева и шелк. Еще и еще раз Люська осторожно, готовая отдернуть руку, отбежать, даже выскочить наружу, дотрагивалась до пышных роскошных платьев дам, блестящих брошек и кулонов на шеях, цветов на шляпках, но ее пальцы снова проходили насквозь вещей. Ни одна из дам никак не выражали удивления или возмущения ее неделикатными приставаниями. Тогда Люська бесстрашно встала посередине комнаты, подставив себя под надвигающуюся процессию. Прямо на нее шли и шли вальсирующие пары, сновали детишки, шмыгал кролик между ногами, извивалась змея, бабочки садились то на прически, то на шляпки барышень, стоящих в сторонке. Но опять никто не замечал неудобств и помех. Эти странные люди – призраки проходили спокойно друг через друга, двигались плавно по кругу, не выходя за его границы, как будто там была пропасть. Осмелев до некоторого нахальства, Люська приблизилась к этим бестелесным фигурам, намереваясь провести еще один эксперимент.
Но тут раздался предпоследний, одиннадцатый удар часов, что означало окончание бала. Гости стали прощаться друг с другом, и вся толпа направилась к лестнице. Люська быстро схватила фонарик, включила. Свет заметался по всем углам, полу, потолку, стенам и лестнице. Но нигде не было никого, не осталось никаких следов пребывания стольких «людей», ни единого лепестка цветов, случайно упавшей брошки, пряжки, платочка, – ничего. Правда, в последний момент, когда замирал звук двенадцатого удара, Люське все же показалось, что вверху на последней ступеньке мелькнул и пропал подол вечернего бархатного платья. Впрочем, вполне возможно, ей это привиделось, как и весь бал.
– Все это лишь метаморфозы твоего извращенного воображения, – наверняка сделала бы вывод Виолетта Сергеевна, наш школьный психолог, расскажи я ей свои ночные видения, – подумала Люська – Может, она и права? – Нет, нет, здесь другое. Я уже поняла. Все, что было сейчас и в предыдущие ночи, есть лишь невероятная способность к зрительным иллюзиям, которым обладает человеческий глаз, – рассудительно сказала сама себе Люська и провалилась в глубокий сон.
Когда солнце ярко осветило комнату, оказалось, что Люська так и заснула на полу, в майке и джинсах, без подушки и одеяла, свернувшись калачиком на деревенском цветастом коврике. Люська поднялась, стояла, вспоминая виденный сон, удивляясь, как она могла в темноте разглядеть хоть что-нибудь или кого – ни будь. Она подошла к часам, вглядывалась в цифры, снова попыталась открыть выпуклую стеклянную крышку. Бесполезно. А мертвые стрелки так и застыли ровно на цифре двенадцать, и сколько бы она не вглядывалась, стараясь уловить малейшее движение, стрелки оставались на месте, притворяясь, что стоят так уже лет сто.
– Ну, хватит. Вы надо мной смеетесь, дамы, господа и милые детишки. А вы, старинные часы, делаете вид, что забыли или разучились отбивать время, хотите убедить меня, что вы сломались давным-давно. Нет, мне не показалось, я слышала ваши удары. Здесь уж точно не мои зрительные иллюзии и не мое «перезрелое воображение», – как любит выражаться русичка, добавляя еще одно ироническое обозначение моим придумкам.
На кухне в новом доме лежала записка, где бабушка напоминала, что уехала в питомник и вернется к вечеру, что завтрак на столе, а обед в холодильнике и на плите. Наспех выпив какао, заглотнув бабушкин блинчик с творогом, Люська накинула рюкзак, предварительно положив туда фонарик, бутерброд с сыром, яблоко, воду и решительно направилась к старому дому. Люська поставила ногу на первую ступеньку старой лестницы, ведущий на чердак, та недовольно скрипнула, передав свои стенания до самого верха. Люська ухмыльнулась: «Ну, ты и хитрюга, старая лестница. Вчера здесь спускалась и поднималась толпа народа, ты молчала, а сейчас жалуешься, как тебе тяжело. Ладно, скрипи дальше, я не буду обращать внимания. Я не боюсь».
Так, подбадривая себя, бормоча под нос все, что приходило в голову, стараясь сохранять независимость, не поддаться страху, Люська быстро поднялась сначала на балюстраду, оттуда по приставной лесенке к чердачной дверце, открыла ее и вошла в мастерскую. Ей было спокойно и даже весело. Она сбросила с плеч лямки рюкзака и стала обходить чердак, здороваясь с предметами и вещами, как старая знакомая.
– Привет, кувшинчики, горшочки и вазочки, – начала она, шутливо кланяясь перед полками с керамикой. – Добрый день, уважаемые шляпки, кепки, беретки, капоры, платочки, шали, – поздоровалась она и провела рукой по головным уборам, разложенным в беспорядке на средней полке. – Хелло, шузы, – совсем уж по-дружески приветствовала она многочисленные пары обуви, заполнившие нижние ряды полок.
Так она обошла помещение, еще раз осмотрев все, кроме картин. Она как будто оттягивала момент, когда повернет их, наконец, «лицом» к себе. Она как будто предчувствовала, что именно там найдет нечто объясняющее магию ее снов. Но она все медлила, как будто побаивалась этого. Она подошла к окошкам, посмотрела в каждое из трех, старясь хоть что-то разглядеть сквозь виноградные листья. Внезапно ей в голову пришла простая мысль. И как только раньше она не подумала об этом? Не мог же настоящий художник довольствоваться только светом этих трех маленьких окошек. Несомненно, должен быть еще один источник освещения. Уверенная в своей догадке, она поставила табуретку на мощный дубовый стол с ножками в виде львиных лап и стала тыкать палкой в крышу, старясь нащупать «окно». Ничего не получалось, сколько бы она не упирала палкой в темные, изъеденные жучком – короедом балки или между ними. Она бы ударяла в потолок и дальше, но вдруг послышался какой-то угрожающий треск. Тут Люська уже испугалась не на шутку: старая крыша запросто могла рухнуть, бабушка не раз ей говорила об этой опасности. Она спрыгнула со стола и зачем-то быстро, без аппетита, съела бутерброд, запила водой и направилась в дальний угол, где возвышалась гора сложенных друг на друга картин.
Люська постояла немного, задрав голову к вершине картинной «пирамиды», потом подвинула табуретку, залезла на нее и потянула самую верхнюю картину. Она старалась тянуть медленно и осторожно, чтобы не сдвинуть всю «этажерку». Напрасно она беспокоилась. Гора картин, сваленных одна на другую, не поддавалась усилиям, как будто приклеенные друг к другу. Пришлось отказаться от первоначального плана и обратиться к картинам, которые стояли у стены, вертикально, в один ряд, тоже плотно прижатые между собой. Люська попыталась вытащить одну картину, но и здесь не получилось. Казалось, рамы с холстами были стянуты невидимым магнитом. Ничего не оставалось, как начать исследование с самого простого: снять старую выцветшую драпировку с мольберта, чьи деревянные мощные стойки, почерневшие от времени, уходили высоко к крыше. Таких громоздких станков давно уже не делали. Люська их видела только на картинах великих художников, которые рисовали автопортреты в своих мастерских, глядя в зеркало на собственное отражение.
Люська подошла к станку, ухватилась за конец ткани и стала ее тянуть. Раздался сухой треск, и в руках у Люськи остался кусок ткани. Снова пришлось забраться на табуретку и начать снимать покрывало сверху, осторожно, аккуратно, освобождая углы ткани, загнутые за концы стоек. Ткань отлипалась неохотно от «насиженных» мест. Люська потягивала ее, вслух уговаривая поддаться, опуститься, ведь жалко рвать такую старинную красивую ткань, хочется сохранить ее, не повредить. Уговоры подействовали, и драпировка вдруг без усилий, легко скользнула вниз, обнаружив перед изумленным взором девочки еще одну ткань. Ну, под ней уж точно должен быть холст. Возможно, именно здесь, на подрамнике, осталась последняя картина неизвестного художника.
И тут устойчивая, прочная табуретка на маленьких, толстых ножках закачалась, а с ней вместе и Люська. Она ухватилась, рефлекторно, как сказал бы в этой ситуации папа, за верхнюю часть станка, и они все вместе: табуретка, станок с картиной и она сама полетели вниз. Пересохшие деревянные части мольберта рассыпались. Люська поднялась, постанывая, растирая то ушибленное колено, то плечо, то лоб. На него пришелся основной удар, на ощупь было понятно, что там образовалась большая шишка. Но Люська мгновенно забыла о боле: рядом с ней, на полу, сбросив все покрывающие и закрывающие драпировки, лежала картина, а на ней… была сама Люська! Так они смотрели друг на друга, а лучше сказать, смотрелись, как в зеркало, девочка с картины на Люську, а Люська на девочку. Вот тут-то Люське стало впервые страшновато. Еще бы, увидеть своего двойника, которому (которой) сейчас было бы лет сто, наверное, а то и больше, – от такого вздрогнет каждый.
Она осторожно приподняла картину и подтащила ее к окошку, чтобы лучше разглядеть. Поставила, убедилась, что картина не упадет, подвинула тяжелое кресло, устроилась поудобнее и стала разглядывать портрет. Девочка, ее ровесница, сидела на стуле с высокой дугообразной спинкой, подтянув ноги к подбородку, в точности, как любила сидеть сама Люська. Девочка серьезно смотрела на того, кто смотрел на нее. Только где-то в уголках губ застыла ироничная улыбочка. Лицо, целиком и по отдельности: глаза, нос, щеки, губы, растрепанные белокурые, чуть в завитках волосы, – все было в точности, как у самой Люськи. Единственное различие было в одежде. На девочке была белая блуза с голубыми полосками на широком воротнике, типа матроски и темно-синяя в складку юбка; на голове смешная соломенная шляпка с цветочками и ленточками по бокам, на ногах – белые носочки и узкие туфельки. Ничего подобного современная Люська никогда бы не одела. Люська – пацанка, как ее называла бабушка, давно не вылезала из джинсов, и как ее не уговаривали родители, она не соглашалась сменить их на сарафан, юбочку или платьишко. Но глядя на свою «ровесницу», Люське пришлось признать, что та выглядит очень привлекательно. Так они и смотрели друг на друга – «близняшки», разделенные веками. Люське надоело молчать, и она завела разговор с незнакомкой.
– Ну, и как тебя зовут и вообще, почему ты на меня похожа? Может, мы родственники, ты моя прапрабабушка какая-нибудь? Но мне никогда никто не говорил, что у нас в роду были художники. Или художник просто нарисовал соседскую девочку, или дочь кого-нибудь из знакомых, гостей, которые приезжали на дачу? Здесь, я понимаю, собиралось много народу. Устраивали балы, танцевали, играли на гитаре, пели, читали стихи, выходили в сад рисовать на пленере, да? А у нас сейчас на дачах ничего такого нет. Только шашлыки жарят каждую субботу, а потом идут толпой купаться, радостно кричат, часто неприлично. Вот, любезная моя барышня, ничего из того, что описывается в романах о жизни на подмосковных дачах, не осталось. А днем так вообще скукотища. Хорошо, что я тебя нашла. Я могу к тебе приходить хоть каждый день. Согласна?
Люська закончила длинный монолог вопросом, само собой, не ожидая ответа, как вдруг девочка на картине чуть приподняла голову, улыбнулась и кивнула, как бы отвечая «согласна». Люська открыла рот, закрыла, сглотнула слюни, набежавшие невесть, почему, легонько шлепнула себя по щекам, передернула плечами, потерла глаза, стараясь сбросить наваждение и хрипло пробормотала: «Ох уж эти зрительные галлюцинации. Возможно, права Марья Ивановна и Виолетта Сергеевной насчет моего разнузданного воображения? Да, да, гасить его надо, ишь как разыгралось, ведь так и с ума можно рехнуться». Люська сползла с кресла, подошла к картине еще ближе, машинально отметив дрожь в коленках. Она наклонилась вплотную к холсту и стала изучать, как положены краски, какими мазками сделано лицо, удивляясь способности неизвестного художника добиться такого разнообразия оттенков на белом платье и воротничке. «Как же тебе удалось «оживить» золотистым загаром тонкие руки девочки, осветить нежную кожу на щеках и пропустить воздушный солнечный луч сквозь копну волос?» – вопрошала Люська, восхищенная мастерством художника. Она любовалась и потрясающей игрой света и тени на заднем плане, где над крышей дворянского особняка зелена ажурная крона деревьев, а в открытых окнах дома от дуновения ветра поднялись прозрачные занавески, разрешая зрителю увидеть кусочек интерьера. Люська даже не особенно удивилась, разглядев там циферблат часов, тех самых, которые стояли сейчас около ее дивана.
Она еще раз осмотрела внимательно все полотно, и внизу справа обнаружила едва заметную неразборчивую подпись художника, а на обратной стороне холста было написано: «Дача. Люсенька – Бусинка. Июнь 1914 г.». Если бы Люська стояла сейчас на табуретке, она бы снова полетела вниз. Мало того, что девчонка с картины как клон походила на нее. Ее даже звали так же, или почти так же! Самой Люське нравилось ее пацанское имя. При новом знакомстве она так и представлялась – Люська, и не любила, когда ее пытались сладко называть Милочка, Людочка, Людмилочка, или как эту, «картинную» – Люсенька. Пораженная своим открытием, она долго простояла у картины, не сразу заметив, что в мастерской потемнело. В сумерках предметы приобрели странные очертания, становились неузнаваемыми, снова пугали скрытой тайной. Люська схватила рюкзак и, как могла быстро, спустилась вниз. Бабушка еще не вернулась. Люська пошла в новый дом, взяла из холодильника молоко, достала хлеб, села перед телевизором и стала смотреть какую-то неинтересную передачу, не переставая думать о портрете с девочкой Бусинкой. Усталая от впечатлений, она быстро заснула прямо у телевизора, не успев и выключить его.
Утром бабушка, конечно, заметила сине-красный шишак на лбу внучки, сделала примочку из бодяги и вполне удовлетворилась услышанным от Люськи объяснением: она неудачно нырнула с берега. Почти весь день Люська помогала бабушке высаживать цветочную рассаду, которую та привезла из питомника. Бабушка снова ворчала, что ей не хватает места для задуманных клумб и розария.
– А мои любимые кустарники барбариса, ирги и чубушника вообще задыхаются, давно требуется пересадка. Вот родители твои приедут, я им ультиматум поставлю: снести старый дом. Одна гниль от него идет, не дай Бог, еще и в новый дом жук-короед доползет. Схватитесь, да поздно будет, все проест. А отец твой хочет баньку построить. Какая же русская дача без бани? Да и колодец надо, наконец, вырыть, а места, где достанешь на этих сотках? А мама твоя еще хотела беседку резную, чтоб рядом жаровню поставить, мясо – рыбу жарить – коптить.
Бабушка все говорила и говорила. Люська села в тенечке передохнуть. Над вскопанной землей вились комары, над цветами жужжали пчелы, на веранде у банок с прошлогодним вареньем скопились осы, не переставая, ворчала бабушка. Было опять невыносимо скучно. Люська бросила тяпку, надела купальник и пошла на речку. Калитка с выходом к речке была за старым домом. Люська обошла его, стараясь не думать о вчерашнем открытии и уж точно не смотреть наверх, где среди густой листвы огромного старого клена едва просвечивалось чердачное окошко. Люська была уже у калитки, приоткрыла ее, и вдруг ей почудилось, что кто-то зовет ее. Она повернулась, подняла голову вверх к окошку и там за мутным стеклом разглядела Бусинку. Она улыбалась и махала Люське рукой, делая знак «заходи». И Люська, вместо того, чтобы бежать на речку, ринулась в дом и одним махом взлетела на чердак.
В мастерской стояла тишина, но она была полна тайн, завораживала, дразнила желанием разгадать эти тайны. И Люська опять поддалась искушению, предчувствуя новые открытия, не страшась вероятностью новых зрительных иллюзий, пусть они буду даже следствием своего причудливого воображения. Она медленно двигалась вдоль стен с полками, где лежали шляпки, сумки, платки, обувь. Теперь она заметила среди шляпок, ту, что была надета на голове Бусинки, а среди обуви легко нашла пару ее маленьких туфель. Сам портрет так и стоял у пыльного окошка. Люська перевернула портрет и чувствовала взгляд Бусинки, который, казалось, сопровождал ее, следил за ней. Но когда Люська подходила к картине ближе, Бусинка делала вид, что смотрит мимо нее, куда-то вдаль, сидит, подняв коленки к подбородку, уставившись взглядом в пустое пространство.
– Нет, меня не проведешь, – обратилась к ней Люська. Я знаю, что ты знаешь, что я здесь, ты сама меня позвала. Ты хочешь сказать мне что-то? Попросить о чем-то? – Люська замолчала, как будто ожидала ответа. Но Бусинка молчала. Люська насмешливо улыбнулась, показав язык хитрой девчонке. Постояла, задумавшись, а потом решила снова попробовать разъединить слипшиеся картины. Обеими руками она ухватилась за раму первой картины, приготовилась напрячь все силы, как неожиданно картина легко отделилась от соседней. «Вот так-то!» – выдохнула Люська и с радостью победителя зачем-то взглянула на портрет Бусинки.
И теперь уж точно, это не было иллюзией или воображением. Девочка – двойник смотрела не куда-то в пространство, а прямо на нее, Люську, да еще и улыбалась!
– Ага, – произнесла торжествующе Люська, – вот что ты хотела мне сказать. Что теперь картины можно повернуть и посмотреть. Хорошо, спасибо, разрешила, – добавила она иронически. – Это я сейчас и сделаю.
Люська стала переворачивать и расставлять картины. Она поняла, что каждую «партию» картин объединили только по размеру, а не по жанру. Расставив первую стопку, она увидела, что здесь, кроме портретов людей, есть и натюрморты, холсты с цветами в вазах и кувшинах, картины с животными, птицами и просто природа: деревья, поле, луга, узнаваемые местные пейзажи. Люська стала разбирать и ставить картины по жанрам. Разобрав вторую стопку, она присоединила к двум женским портретам из первой партии, еще четыре – три мужских, один женский и еще портрет двух мальчиков. Младший сидел на стуле, старший, видимо, брат, стоял рядом, зажав в руке книгу. Люська увлекалась работой и опять не заметила, как в зале стало совсем темно. Здесь темнело быстро, поскольку все три окошка, и без того тусклые и маленькие, закрывались нависшими снаружи ветками деревьев и листьями винограда. Очень хотелось пить, есть тоже, но чувство голода переживалось ею всегда намного легче, чем жажда. Недаром мама звала ее «водохлебом». Принесенную с собой бутылку воды она уже выпила, отыскала на столе бутылку, забытую днем раньше: бутылку: там оставалось еще немного воды. Допила и ее, но пить все равно очень хотелось.
– Жаль, придется спускаться. Я не могу жить без воды, уж извините, – сказала она вслух, как будто кто-то мог возразить. Но сделав последний большой глоток, она чуть не поперхнулась, заслышав из какого-то угла шепот и хихиканье. Люське стало не по себе. Чтобы взбодрить себя, она обратилась к тем, кто был изображен на картинах.
– Ах, вам смешно, господа? Но я же, в отличие от вас, настоящая, живая девчонка. И я очень хочу пить. Не могли бы вы принести мне стакан воды, а лучше целый кувшин или графин, в чем там у вас воду приносили…. Только, учтите, я люблю холодную, да еще, чтобы туда выжили пол лимона хотя бы. Ну вот, видите, вы не можете мне дать воды, поэтому, господа, я прощаюсь с вами до завтра. Чао, чао. А, вам это словечко не понятно? Это по-итальянски означает «пока», с приветиком. До завтра, господа. И не приходите, пожалуйста, в мою комнату внизу. Честно, я плохо сплю после этой сходки призраков. А еще меня будят часы, которые вообще-то стоят, но именно, когда я только- только крепко засну, они начинают бить, а потом появляется ваша компания…
Люська подошла к открытому люку, чтобы спуститься на балюстраду, как вдруг за спиной раздался грохот: что-то тяжело упало на поверхность стола. Она обернулась. В свете заката, едва проникающем сквозь окошко, на столе поблескивал граненный хрустальный кувшин, точно такой же, какой часто повторялся в натюрмортах неизвестного художника. И сейчас, как и там, на картинах, он был полон прозрачной воды.
– Ну, это уж слишком. От голода и жажды у меня глюки пошли, – сказала Люська и метнулась вниз, не притронувшись к кувшину. Она вышла наружу. Оказывается, день был еще в полном разгаре, особенно ярким после чердачного полумрака.
А все это время бабушка искала внучку. Она сбегала и на речку, расспросила всех соседей, сходила на поляну, где Люська часто сидела с этюдником, выходила к автобусной остановке, – там иногда собирались местные подростки, кричала, звала ее. Люська не откликалась, ее нигде не было, и бабушка собиралась уже звонить родителям, категорически потребовать немедленного их возвращения. Злая и обеспокоенная, она сидела на скамейке в саду, намечая свои дальнейшие действия, когда Люська внезапно предстала перед ней и объяснила, что никуда не выходила из дома, имея в виду, конечно старый дом. Бабушка, смешав радость и гнев, попросила Люську не уходить надолго неизвестно куда, не предупредив ее. «Категорически», – внушительно закончила бабушка выговор. Это было ее любимое словечко. У нее всегда мнение, решения и даже просьбы были категорическими. Люська стала протестовать, а бабушка тут же схватилась за телефон, чтобы звонить родителям. Люська была спокойна: она знала, что родители наверняка отключили телефон – у них или съемка или монтаж. В конце концов, они с бабушкой пошли на компромисс: та не будет ябедничать родителям, а Люська обязательно будет сообщать бабушке, где она, и когда вернется.
