Ирина Андрианова
Сабинянские воины
Спасибо Ержи: он докладывал мне эти кошмарные новости ровным и спокойным голосом. И вместо истерики, которая неминуемо бы случилась, если бы я сам увидел все это по телевизору или в интернете, я принимал их со всем возможным смирением. «Это судьба, – думал я. – Она не хороша и не плоха. Это единственный путь, и с него не свернуть. Я волен страдать или не страдать из-за этого, но мой выбор ничего не изменит». А еще я думал, как на это смотрит богиня Сабина, если она существует. Но тут же возражал себе: нет, она должна была умереть вместе со своим миром. Она правила людьми, которые ее создали. Бог без верующих в него исчезает. Значит, лучше всего было забыть о Сабинянии, и озаботиться просто сохранением лесной территории, которая чудесным образом вдруг возникла посреди шумных средиземноморских курортов. Нельзя позволить людской жадности уничтожить этот дар! Это меня немного оживило. Я снова вышел в сеть, стал переписываться с коллегами по сабинянским пабликам. Но оказалось, что и задача-минимум – просто сохранить природу – была трудноисполнима. Незастроенный участок медленно, но верно сокращался. Отчасти это происходило из-за двойного административного подчинения парка. Каждое из двух государств-партнеров желало втиснуть на своей половине как можно больше построек, а лес сохранить за счет половины соседа. Но с таким подходом, понятно, ничего путного не получалось. Обе части дирекции постоянно ловили друг друга на превышении застроечных квот и иных нарушениях, а сами тем временем проводили все новые «экспертизы с привлечением авторитетных международных экспертов», чьи заключения разрешали им прирезать очередной кусочек леса к «туристическому кластеру». В какой-то момент появился проект экотроп – дорожек с деревянными настилами, которые должны были опутать своей сетью всю территорию. Сперва я обрадовался: страшно было подумать, как вытаптывали лес толпы отдыхающих в «кластере». Но оказалось, что экотропы ничуть не уменьшают человеческую нагрузку, а где-то даже увеличивают. Да – туристы теперь меньше ходили по земле, предпочитая удобное передвижение по настилам. Но если раньше большинство из них ограничивало свою «прогулку по девственной Сабинянии» вылазкой на ближайшую поляну и фотографированием (лазать по зарослям нравится, слава богу, не всем), то теперь люди сновали по всему лесу, оглашая окрестности стуком каблуков по доскам. Независимые ученые (не те, которые делали экспертизы для начальства парка, а действительно независимые) вскоре отметили уменьшение численности животных и птиц. Люди тревожили их абсолютно везде. Растениям тоже досталось, особенно красиво цветущим: как не строги были предупреждающие таблички, обещающие всякие кары за сбор цветов, публика постоянно выносила с троп упрятанные под одежду увядшие букетики. Кто-то предложил установить видеонаблюдение; соответственно, потребовалась и прокладка элеткросети. Экотропы для этого пришлось немного расширить, сделав как бы параллельную, техническую тропу. Ну а коли уж появилось электричество, то грех не сделать освещение! В интернете замелькали красивые ночные фото с вертолетов: внизу, в темноте леса, ветвились белые прожилки, словно кто-то и впрямь накинул на Сабинянию плотную сеть, не давая убежать. Но этого я уже не видел, потому что после начала строительства экотроп вторично, и уже окончательно, перестал следить за сабинянской темой, а выходы в интернет сократил до минимума.
– Не переживай ты так, – говорил мне по телефону Ержи. – Пойми, это уже не она. Ее действительно больше нет. Я даже имени ее не называю… Это как труп или кости умершего. Они же не являются тем человеком, который когда-то пользовался ими для жизни на Земле, верно? – Он осекся, потому что вспомнил то же, что и я – сабинянское пещерное кладбище и наши тогдашние разговоры. – Есть просто лес, который курочат какие-то уроды, – сказал он, помолчав. Но мало ли лесов, которые курочат уроды? Вполне себе девственных лесов. Амазонка там, Сибирь. Это – просто еще один такой лес.
Он снова умолк, потому что знал – как и я – что этот лес не такой, как все. У этого леса была душа, в которую были влюблены мы оба.
– Короче, тебе надо отвлечься. Можно, кстати, вписаться в борьбу за какой-нибудь другой лес, который еще можно спасти. У вас таких полно, да и у нас. Технику там останавливать, стволы деревьев обнимать, под трелевщики ложиться. Хоть почувствуем себя нужными.
– Да, наверное. Но мне кажется, я не смогу. Не потому, что боюсь лечь под трелевщик – хотя и боюсь, конечно. Но я просто я не вижу смысла в подобных действиях. За исключением того, чтобы почувствовать себя нужным. Но ведь это неправильно, верно?
– Как знаешь. Ну, давай хоть съездим куда-нибудь далеко, где есть еще дремучие леса. И где их не так рвут на части. У нас почти не осталось. Говорят, у вас есть.
И мы правда нашли такое место, и уехали. Ночами мы рыбачили на берегу маленькой вертлявой речки, зажатой в тиски стенами глухого бора, а днем валялись в палатке или у костра. Словом, вели себя как самые обычные офисные клерки, вырвавшиеся на свободу. Мы мало разговаривали, а еще меньше вспоминали вслух те несколько дней, что провели когда-то в другом лесу, далеко на юге, с видом на море. Интересно, думал я, сколько нужно времени, что мы начали не только жить, но и думать, мечтать, как обычные люди? Чтобы те несколько дней показались странным сном, уже исчезающим из памяти?
Потом мы вернулись – каждый в свой город, в свою квартиру и свой офис. Я немного успокоился – во всяком случае, через пару дней я уже без дрожи в пальцах решился открыть знакомый паблик и прочитать несколько заголовков на сабинянскую тему. Да, все верно. Отлегло. Ержи был прав. Сабиняния как будто отдалилась от меня, перестав наваливаться всей тяжестью, которая мешала дышать. Я прочел гневный пост Ченга – он, оказывается, стал теперь главным сабинянским ньюсмейкером. Горячо выступает против уничтожения территории. Бичует наглых коммерсантов, которые дорвались до заповедного леса. Что ж, молодец. Пожалуй, я напрасно был о нем дурного мнения. Ого, да его теперь цитируют везде. «Последний живой сабинянин» – так его нарекли журналисты. Видимо, Марк проявляется не так ярко. Вскоре я выяснил, что Ченг организовал и возглавил «Комитет памяти Сабинянии» и пишет книгу об этом уникальном феномене. Книга еще не вышла, и свои взгляды он излагает в многочисленных интервью и постах. Мария, как всегда, где-то рядом. Ее скупые сентенции тоже иногда проскальзывают. Марка комитет задвинул в коллаборационисты: считается, что он помогал застройщикам «этнопарка» своими рисунками. Понятно, что это полный бред. Однако сообщество сабинянолюбов, похоже, только разрослось. Теперь их объединяет светлая тоска по сгинувшему предмету любви. Мне кажется, это чувство более плодотворно, чем любовь к чему-то реально существуюшему. Теперь, когда настоящей Сабинянии нет, ее фанаты вправе представлять ее такой, какая она им больше по вкусу. Нет страха разочароваться, столкнувшись в противоречиями; тем более, что в светлых воспоминаниях Ченга противоречий наверняка и нет. Опять-таки, когда предмет любви исчезает из списка живых, можно не опасаться, что ты никогда не заслужишь его внимания. В фанатском воображении Сабиняния будет всегда дружелюбной и лояльной к тому, кто желает по ней «фанатеть». Я узнал, что уже прошел первый сабинянский фестиваль, где участники (под чутким руководством Ченга) наряжались в обмотки, заплетали косички и стреляли из луков. Фанаты разобрали себе настоящие сабинянские имена, и щеголяют в пабликах под никами Тошука, Меб, Сота, Ру… Странно, но меня это не резануло в сердце, как бывало ранее. Сабиняния окончательно превратилась в сказку, в бесконечный материал для творчества. Уже звучат идеи создать «сабинянский лагерь», который жил бы в соответствии с традициями погибшей общины. Думаю, до этого дойдет.
Я осилил даже фото и видео этнопарка. К счастью, нашу Сабинянию я не узнал. Среди деревьев и домиков, сработанных в непонятном этническом стиле бродили влюбленные парочки, пенсионеры и мамы с детьми. Попадались и «фанаты» в аляповатых псевдосабинянских костюмах, жующие жвачку и попивающие воду из пластиковых бутылок. На одном фото мне бросился в глаза длинный и высокий вал, покрытый газонной травкой. Выяснилось, что это остатки Стены. Чтобы публика не лазала среди обломков, которые могли обрушиться, дирекция распорядилась засыпать ее толстым слоем земли. Вал повторял периметр Стены, а в одном месте вдавался внутрь небольшим каплевидным полуостровом – это была Библиотека. Ее тоже разрушило взрывом. Похоже, та же судьба постигла и сеть подземелий. Во всяком случае, продавцы этноуслуг почему-то не предлагали «увлекательных туров по загадочному подземному городу». Значит, благодетельная немецкая взрывчатка спасла их от любопытных глаз. И кости в пещерном кладбище наконец-то засыпало землей. Я грустно усмехнулся, вспомнив о компьютерных комнатах: они тоже погребены под завалами, словно какой-то древний артефакт. То-то, наверное, удивятся археологи будущего, когда раскопают подземные ходы и увидят небывалое сочетание – склады костей и ноутбуки. Правда, вряд ли от техники к тому времени что-то останется. Что бы там ни говорили, что пластик вечен, не думаю, что крошево из корпусов и микросхем обратило на себя чье-то внимание. Да и наверняка их расплавило взрывом. Сабиняния заботливо уничтожила почти все свои материальные следы, чтобы избавить нас и от тоски, и от бесплодной надежды. Ее больше нет. Сознание этого больше не приводило меня в отчаяние, но, напротив, сообщало душе какое-то непривычное умиротворение. Я оказался стоящим посреди белого поля, чистого листа – ни позади, ни впереди меня ничего не было. И именно сейчас, когда можно было ни о чем не сожалеть, не мечтать, никуда не стремиться, я начал возвращаться к себе самому. Прошлое лежало на дне души тихой, теплой грустью, которая больше не саднила, не доставляла боли. Я оглядывался по сторонам, словно был пришельцем в этом мире, и все казалось мне новым и приятным. Люди больше не раздражали меня оттого, что они – не сабиняне. Их было не с кем сравнить, небесный эталон исчез. Оказалось, что они тоже разные, симпатичные и не очень. Но главное, что есть и симпатичные, и на таких хочется остановить взгляд, перекинуться словом. Случалось, я часами бродил по городу, вовсю разглядывая прохожих, наблюдая за ними в кафе, в магазинах, в парках. Это были те, с кем мне предстояло провести остаток жизни на одной планете. Я словно заново знакомился с ними. И, право, меня вовсе не огорчало такое соседство, даже наоборот.
Однажды я сидел в кафе и доедал сладкую булочку, запивая ее чаем. Время было обеденное, и свободных мест почти не было. Посетители скромно сидели, уставившись в свои чашки и тарелки, стараясь не задевать взглядами соседей. Повинуясь этому неписанному закону, я выбрал место за длинным столом так, чтобы напротив меня никого не было. Так же поступили и другие, и в результате сам собою возник шахматный порядок: у каждого из сидящих оказалось по двое соседей наискосок через стол. Это позволяло делать вид, что находишься в одиночестве. Но в какой-то момент я вдруг понял, что не один: человек, которых сидел наискосок справа, разрушил свое одиночество и покушался на мое, настойчиво стучась взглядом. Делать было нечего. Я поднял глаза и… остолбенел. Это лицо я менее всего ожидал увидеть, и не только в декорациях городского кафе, но и где бы то ни было. Светлые волосы, частью заплетенные в косички, рассыпавшиеся по плечам. Близко посаженные серые глаза. И – она сразу вспыхнула, как только поймала мой ответный взгляд – широкая добрая улыбка. Не может быть, ведь это… Я быстро окинул взглядом его одежду – поношенная темная куртка, джинсы, футболка. Словно внизу был один человек, а вверху – другой. Но это был он, это был Эгр, Треххвостый! Правда, трех хвостов больше не было.
– Это… ты?
Эгр кивнул.
– Но как ты… Где… Как ты выжил?! Каким образом? И где остальные?
Эгр наклонился над столом, чтобы быть поближе, однако передвигаться на место напротив меня не стал.
– Остальных немного. Нескольких человек не задело взрывом, и мы выбрались через подземный ход.
– А…
Я хотел сказать «а Меб и Ру», но Эгр предупредительно помотал головой.
– Нет. И те, кто остались, стали другими. Теперь у нас другие имена.
– Но как это – другими? Разве нет больше сабинян? Нет богини Сабины?
– Есть. Но наша земля погибла. Чтобы сохранить нас самих и нашу богиню, мы должны жить по-другому.
– Где вы теперь?
– По-разному и в разных местах. Но все равно мы все вместе.
Я протянул руку и потрогал пальцы Эгра. Они были теплыми, даже горячими.
– Сомневаешься, что я существую?
– Теперь нет… – Вдруг я вспомнил то, что давно-давно хотел спросить у него. – Скажи, почему вы сдали Сабинянию? Почему позволили врагам растоптать ее?
Он не опустил глаз, продолжая смотреть на меня спокойно и прямо.
– Это не мы сдали Сабинянию, а вы. Весь мир.
Я от удивления раскрыл рот.
– У нас не осталось сторонников, – продолжал он. – Прежде мы существовали лишь потому, что много людей за Стеной этого хотели. Мы были символом, мечтой, залогом чего-то светлого и правильного. На деле наша жизнь была отнюдь не сладкой, ты это знаешь. Непросто персонифицировать собою чью-то мечту. Но мы старались. Однако пришел момент, и мечта раскололась. Слишком много людей стали сомневаться, нужны ли мы, стоит ли того наша жертва. С этого момента мы были обречены. Если бы в нас верили, то мы смогли бы отразить впятеро большую силу, чем та, что на нас напала. Понимаешь, мы же жили в Сабинянии не для себя, а для всех остальных. Чтобы у каждого в душе сохранялась надежда, что кто-то там, внутри Стены, своей жизнью возводит храм, на который у меня самого нет сил. Мы были как жрецы этого храма. Но люди отвернулись, храм стал не нужен. И он пал.
– Как же вы живете? Без храма?
– Кое-кому мы еще нужны. Пока такие остались, мы живы. Но их мало, поэтому и нас мало. Сейчас большинство людей довольны своей жизнью. А зачем храм, если все хорошо? Во всяком случае, зачем храм суровый и жесткий, который требует жертв?
Он умолк.
– Могу ли я встретиться с вами? С остальными? – несмело спросил я.
– Ты встретишься с нами, когда это снова будет тебе нужно. Пока что – сознайся себе в этом – ты примирился с жизнью и не хочешь перемен. Конечно, ты скучаешь по мечте, и временами тебе очень тоскливо. Но этого мало. Когда тоска одолеет тебя так, что ради избавления ты будешь готов принести в жертву все, что тебя окружает – тогда мы снова будем рядом. Но не раньше. Ты же сам знаешь, что Сабиняния – это вовсе не счастье. Это тяжелая ноша, которая помогает спастись от другого груза, еще более тяжкого. Но сейчас тебе легко. Поэтому я оставлю тебя. Возможно, навсегда. А возможно, что и нет.
Он неторопливо повернулся и встал. Я молча смотрел в тарелку перед собой. Слова его стучали в пустой голове, как долгий звон в колоколе. Краем глаза я продолжал следить за его фигурой – вот он подошел к стойке, чтобы расплатиться, задержался там, слился с группой людей, что высматривали на витрине пирожные… Я поднял взгляд. Где же он? Вот группа у витрины, вот стойка. Никто точно не отделялся от нее и проходил к дверям. Я бы заметил. Но среди стоящих у стойки Эгра не было. Не было его и среди сидящих за столами. Не было и среди официантов и барменов. Он просто растворился, словно и не приходил сюда. Я бросил взгляд на его место за столом. Там было пусто, и даже стаканчик из-под чая исчез. Напрасно я выбегал на улицу, напрасно заглядывал в глаза сотрапезникам, смущенным моим вниманием – Эгра не было нигде и не в ком.
«Когда тоска одолеет тебя так, что ради избавления ты будешь готов принести в жертву все, что тебя окружает», – повторил я и оглянулся вокруг. Весеннее солнце лежало яркими пятнами на полу, стенах и столах, обещая на улице еще больше себя – стоило только выйти за дверь. «Он прав», подумал я. Я встал, аккуратно составил на прилавок грязную посуду, расплатился и вышел.
…Конец…
