Ирен Беннани
If you get me. Книга первая. Если ты достанешься мне
– Прекрати зубоскалить, «горлан», – бранясь на Максима, Камилла привстала, опершись на полу костыль, – Нам пора, да папа, досада берёт, что так вышло с Людмилой. Всё проводи меня, потрёпанный ты…, ты проститутка и…, – тут она махнула сыну рукой, направляясь в гостиную.
Гадкая и омерзительная, вызывавшая тошноту сцена, была заключительной в визите Камиллы, и более отвратительной, при виде того, как Владимир Арнольдович валялся в ногах дочери, целуя ей ноги и моля о прощении…
Но, где-то внутри, она ловила себя мысли, что догадалась о скрытых причинах, в честь чего собственно он и устроил допрос: «Посему, решил отомстить».
Вернувшись мысленно к недавней картине, когда в Шереметьевском аэропорту: « Заметив мужчину похожего на зятя Владимира, с которым ей не довелось быть знакомой, видела лишь на семейных их фото, она отнесла своё внезапное подозрение к случайности, к обманчивой схожести. «Да, мало ли, что померещится в издёрганном состоянии и не более, чем. Скорее всего, я плохо разглядела второго мужчину, который появившись и постояв с минуту в конце зала, скрылся, по всей видимости, в направлении туалетов. Силуэт второго имел сходство с фигурой Владимира». Теперь только она осознала, что в то время, в зале прилёта она в реальности не обозналась; этим вторым мужчиной был не кто иной, как Владимир Арнольдович». И только в эту минуту, когда Камилла уже покидала квартиру, она догадывается, что дочь его не глупа, по натуре она не плохой человек, как ещё она могла Людмилу воспринимать, когда папочка ведёт себе распутную жизнь. Камилла любила отца, но сегодняшний перекрёстный допрос помог снять покровы, изобличить его во всей наготе.
Дверь за ними определённо закрылась, какое – то время она просидела, словно оцепенев но, затем Людмила вернулась в гостиную: «Теперь нужно упаковывать свои вещи обратно в дорожную сумку, ведь утром придётся рано вставать», не прикоснувшись к лежащим на столе драгоценностям, подаркам Владимира. Кошмарный день, что начался с изнурительных попыток покупки билетов и демонстрацией безобразных педжентов домучиваясь, замирал. А между тем, присевши на кухонный стул, Людмила посмотрела в окно: «Да…, провинция, спальный район», – стало смеркаться. «Ей-богу, мои представления о жизни в Москве, безусловно, иллюзии, как этот вид; на этот дворик Московской окраины, на его спальный район, хоть и высотки но, вот именно, всё это не центр, а расположен на расстоянии от столичного центра, хотя по соседству часть Люберецкого района почему – то относится к части Москвы. То-то и оно, как и проекты на культурную столичную жизнь мне представлялись иными…». Теперь с нетерпением она дожидалась наступления утра …, нисколько не сожалея о том, что неотлагательно покинет московскую область…, на кухне подкапывал кран, кап, кап, кап…, тянулись минуты, закрутив рукоятку потуже, подумала «нервы сдают, совсем расшатались…»
Ближе к полудню, она на перроне, подходил её поезд: Санкт – Петербург – Адлер, транзитом через Москву и вот он нужный вагон и только теперь, садясь в поезд, посмотрела в затравленные глаза, её провожающего Сысоева, на минуту задержавшись при входе, Людмила сказала: – Не приглашай к себе женщин, раз ты не можешь, позволить такого, – мысленно возвращаясь к ушедшим минутам, к тому, как смотрела, когда он, стоя в гостиной, рассовывал брошенные её украшения по карманам пальто».
Пройдя к своему месту в купе, поставив рядом с собой клетку, в эту минуту и сама, ощущая себя птицей, вспорхнувшей на ветку, которая вот, вот улетит, вместе с поездом в свободный полёт. Мгновение и на душе стало легче, за стеклами удаляясь, мелькнул, бог знает, какой силуэт, в перспективе перрона уменьшаясь в чёрном длинном пальто перетекая в чёрную точку, будто бы и не было его никогда…, долгих дней с ним и надежд, как мираж, исчезая из вида. Поезд трогался, разгонялся, набирал обороты, увеличивал темп, быстрее, побежали минуты, устремляясь вперёд.
Пошёл обратный отсчёт…, из настоящего в прошлое, из прошлого к настоящему. Постепенно внутреннее раздражение от вида бетонных улиц, слякоти, скользящей под ногами, всей серости пыльных улиц …, ушло, сменяясь состоянием нарастающей радости при виде полуголых деревьев, ещё не покрытых листвой но, с набухшими почками, раскрывающих первые лепестки и постепенно покрываясь листвой по мере приближения к южным местам: Ощущение спокойствия всё больше наполняло её, за окнами мелькали деревья в нежной листве, зеленело…, какая экспрессия таилась где – то внутри и по ходу поезда, казалось, выплёскивалась, переполняя её приподнятым настроением, начиналась весна.
«Все милосердный, как я могла позволить, запереть себя среди этих камней, в стекло бетоне, в серости городской», – поезд подходил к станции Туапсе и, замедлив немного, поворачивал за поворот – а, там… бесконечная бирюзовая гладь…, просторы и не окинуть – раскинулось море.
