Ион Лука Караджале
Два лотерейных билета
И, бах! Швыряет её об пол… Вдребезги! А потом следующую: бах! И ещё одну туда же.
– Лефтер!
– Да, сударыня, я такой! Широкой души человек! Захочу – и разбиваю; разбиваю, сударыня, когда захочу, тарелки по 10 тысяч франков за штуку! Разбиваю, понимаешь, разбиваю, чёрт их побери!
И бах! бах! все до единой… всякий раз, когда очередная тарелка разлетается на осколки, хозяйка вздрагивает так, будто её пронзает молния. Покончив с тарелками, г-н Попеску вынимает платочек, промокает пот со лба и с серьёзным видом усаживается на стул, затем суровым, размеренным тоном непреклонного судьи, перед которым стоит преступник, обращается к жене:
– Кто эта кивуца? Ты её знаешь?
– Цыка, молодая, красивая, всегда сюда приходит, – отвечает виновная, сквозь слёзы чистосердечного, но позднего раскаяния.
– Знаешь, где её найти?
– Она говорит, что живёт на окраине города, в посёлке Фарфуриджи.
– Довольно, несчастная!
Через час, уже в сумерках, в Фарфуриджи по улице Эмансипации проносится бричка. На козлах рядом с возницей сидит сержант полиции, сзади едут г‑н Лефтер и капитан Панделе, напротив них ещё один сержант и г‑н Туртуряну, комиссар полицейского отделения, заинтересованный в пяти процентах выигрыша, которые он получит, если билеты найдутся. Комиссар знает, где живёт кивуца Цыка.
С трудом проехав по грязи, бричка, наконец, останавливается вблизи одиноко стоящей на пустоши, кособокой глиняной хижины. Комиссар выставляет позади дома сержантов по всем правилам классической облавы, делает им знак Гарпократа2, а затем в сопровождении капитана и г‑на Попеску выдвигается вперёд и стучит в дверь… Им открывает маленькая девочка в оборванной одежде. В комнатёнке, освещённой мерцающими на печи углями, резко пахнет мясом и сливами: пожилая цыганка стряпает ужин. Все три визитёра отступают на шаг и прикрывают носы руками.
– Где твоя мама, малАя? – спрашивает комиссар.
– Скоро придёт, – отвечает девочка, испуганно глядя на мужчин.
– Зажги свечу и проведи нас в дом, мы подождём её.
Девочка медлит в нерешительности.
– Ну, давай же, – прикрикивает на неё г-н Туртуряну и, втолкнув девочку в дом, все трое входят следом.
Старуха, горбившаяся у очага, распрямляется и спрашивает с изумлением:
– Что такое?
– У нас дело к твоей дочке, к Цыке…
– Из одного дома кое-что пропало… она знает что, – добавляет г-н Лефтер.
– О, горе мне, боярин! – восклицает старуха… Да нет у Цыки такой привычки… Во всех домах знают Цыку… все знатные госпожи знают Цыку…
– Хватит болтать! – командует Панделе, – зажигай свечу, долго нам у порога стоять?
– Сейчас… Да не может этого быть, боярин, чтобы Цыка… Боже упаси! Да я за Цыку готова руку в огонь… Может какая другая кивуца, но не Цыка…
Говоря так, старуха зажгла сальную свечу и провела непрошеных гостей в комнату. Из мебели там были две кровати, стол, лавка, стул и печка-чугунка. На кроватях высились горы поношенной одежды и обуви, шляпы, шали, под кроватями и лавками всё было уставлено тарелками и стеклянной посудой…
При виде наваленного в кучи тряпья г-н Лефтер вздрагивает и принимается торопливо в нём рыться. Он извлекает вещь за вещью и внимательно осматривает. Сколько ироничных, пикантных и сентиментальных соображений могло бы родиться в его голове при взгляде на эти пёстрые залежи о бессмысленном течении жизни, в которой всем этим вещам принадлежал лишь краткий миг новизны и опрятности! Но г-ну Лефтеру не до философии… он ищет… ищет без остановки. Однако, не судьба! Серая куртка как сквозь землю провалилась. Он не знает, что и думать, но тут появляется Цыкa, она едва тащит свою корзину, полную старья. Весь день она пробегала и теперь валится с ног от усталости и голода: ещё издали она почуяла запах стряпни и жадно втягивает ноздрями воздух.
Едва она входит в дом, её окружают трое мужчин; г-н Лефтер хватает её за ворот:
– Где моя куртка?
– Какая куртка?
– Серая куртка…
– Какая ещё серая куртка?
– Куртка с билетами…
– Какими былетами, боярин?
– Притворяешься, что не знаешь, девка цыганская!
– Да разрази меня гром! Чёрт меня подери!
– Лучше сразу признайся, – грозит г-н Туртуряну.
– Если скажешь, получишь неплохой бакшиш, – добавляет капитан Панделе.
– Что ей сказать, боярин? – надрывается старуха. – Что ей сказать, грехи наши тяжкие, если она ничего не знает? … Слышите, вы? Что ей сказать?
– Заткнись! – рявкает г-н Туртуряну и выталкивает старуху в кухню.
Старуха крестится, девчонка дрожит, как осиновый лист, на очаге шипит кастрюля со сливами.
– Да чтоб вам век!… – начинает Цыка.
– Не ты ли была, – перебивает её г-н Лефтер, – на улице Пачиенцы 13, у мадам Попеску, мадам Лефтер Попеску – она такая высокая, стройная, красивая дама, брюнетка с большими тёмными глазами, дом зелёный с застеклённой верандой, ещё у неё родинка с волоском над левой бровью и красная лента в причёске?
– Ну была.
– Тогда зачем врёшь?
– Да, я не вру, боярин. Была. И что?
– Не ты ли поменяла десять, хотя у тебя просили двенадцать, тарелок с широкой малиновой каймой по краю и узкой вишнёвой внутри на серую куртку?
– Ну я.
– Тогда зачем врёшь?
– Не врёт она, боярин! – кричит старуха из кухни.