Иоганн Эрдман
Основы логики и метафизики

Полная версия

Введение

§1.

Поскольку объединение логики и физики все еще должно быть названо чем-то новым по отношению к долгому периоду, в течение которого эти две дисциплины рассматривались отдельно, вводные замечания должны пролить свет не только на возражения, выдвигаемые обычно против каждой из этих двух дисциплин, но и на те, каковые выдвигаются против их объединения.

§2.

Старая логика, которую обычно рассматривали как описание ¹правильного мышления или даже как инструкцию ²к нему, утратила уважение, которым она пользовалась в течение двух тысячелетий, так как было признано, что она не только бесполезна, поскольку учит только тому, что каждый и так может делать, но даже вредна, поскольку, если ее правилам (которые, однако, верны только для конечного мышления)]³ следовать в высших областях знания, это приведет к абстрактно-рассудочному отношению ⁴к философии. Общую потребность в реформе философии можно было удовлетворить не путем оснащения ее инородными⁵ элементами, а только путем выдвижения логики как науки, которая должна была не столько отвергнуть, сколько осмыслить правила старой логики, и если последняя принимала в расчет только конечное мышление, то она должна была учитывать и свободное или абсолютное мышление.⁶

§3.

Метафизика – названная так лишь случайно вместо раннего обозначения πρώτη φιλοσοφία – как учение о бытии или также о сущности вещей (отсюда также онтология), могла рассматриваться как фактический центр философии, действительно могла существовать только до тех пор, пока признавалась познаваемость сущности вещей. Следствием канонической реформы философии стало то, что метафизика оказалась чем-то невозможным. На чем основываются возражения против нее и, следовательно, какова их сила, должна исследовать сама логика (см. §40.). Правда, эти возражения приобрели большую силу, став общераспространенными идеями времени, но прежде чем они будут доказаны, их следует рассматривать как простые предрассудки ума, и в первую очередь уверению, что метафизика невозможна, противостоит уверение, что она возможна.

§4.

Наконец, связь логики и метафизики, поскольку первая имеет своим предметом мышление, а вторая – бытие, представляется недопустимой из-за противопоставления субъективного и объективного. Сама эта оппозиция действительно окажется неистинной, но только в рамках самой логики. Поэтому, поскольку оно овладело воспаленным воображением всех образованных людей, особенно в наше время, его следует на время устранить, показав, как это самое воображение не позволяет считать его неоспоримой аксиомой, как он сам думает. Это доказательство, конечно, не является доказательством истины, но, кроме того, призвано лишь обезвредить один предрассудок за счет другого.

§5.

Если мы задумаемся над тем, что такое мышление, к которому, как предполагается, имеет отношение логика, то поймем под ним деятельность разума, которая имеет своим продуктом общее. Размышление или вдумчивое созерцание предмета, таким образом, обобщает его, то есть изменяет. Тем не менее, мы считаем, что через размышление мы постигаем сущность вещи, осознаем саму вещь.

Почему для осознания сущности предмета необходимо произвести такое изменение, станет ясно позже, когда мы будем обсуждать сущность в целом.

§6

Поскольку, однако, то, что мы постигаем посредством мышления, не может быть ничем иным, как мыслью, т. е. чем-то субъективным, но в то же время мы думаем, что посредством мышления мы постигаем вещь должным образом, вещь в ее истине, т. е. нечто объективное, то, следовательно, в нашем обычном сознании заложено, что существуют определения, которые являются как субъективными мыслями, так и объективными отношениями действительности.⁷ Эти субъективные и объективные мысли, в отличие от просто субъективных мыслей или идей, мы называем категориями.⁸ и понимаем под ними, вместе с Кантом, не просто так называемое Кантовское понятие, но и отношения происхождения, под которыми мы снова подходим к аристотелевскому понятию категорий. (Совокупность категорий образует, как мы увидим позже, систему разума или идею).

§7.

Если теперь можно показать, что и логика, и метафизика имеют отношение к рассмотрению категорий, то тем самым доказывается и то, что их можно не только рассматривать вместе, но и то, что их разделение – это насильственная абстракция, которая может иметь свою благую цель,⁹ не будучи необходимой в силу объективного существования обеих дисциплин. Но поскольку научное созерцание может учитывать только последнюю, то наука о категориях (или об идее)]¹⁰ будет только одна. Эта логика носит соответствующее название, поскольку это название в равной мере указывает как на объективный, так и на субъективный характер ее содержания.¹¹

§8.

Внутренняя трудность логики заключается в том, что, поскольку человек постоянно пользуется категориями, для того чтобы сделать себя предметом созерцания, необходима абстракция. Большая часть того, что называют непостижимостью логики, имеет своей причиной привычку рассматривать то, что кажется наиболее знакомым, и вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание на предметах, о которых иначе размышляют с помощью категорий, сосредоточиться на самих этих предметах. Эта непривычность всегда заставляет нас желать, чтобы мы могли, как мы привыкли, мыслить о чем-то (о чем-то другом, а именно о предмете) с помощью категорий, вместо того чтобы просто мыслить их.

§9.

Однако то, что составляет ее трудность, в не меньшей степени заключается в важности или так называемой полезности логического исследования. Как научная критика категорий, применяемых в мышлении, логика учит нас отличать истинные категории от неистинных,¹² а также распознавать, в каких областях знания те или иные категории действительны, а в каких нет.¹³ Как привыкание к работе с простыми категориями, изучение логики является тренировкой для ума и служит пропедевтикой для субъекта, который обращается к философии; в обоих отношениях логика является фактическим основанием философии или составляет первую часть системы философии.

§10.

Последнее выражение указывает, насколько это можно сделать при его обсуждении, на отношение логики к другим философским дисциплинам. Она имеет отношение не только к формам истины, но и к самой истине, к категориям как «душам реальности»; в то же время, однако, это всего лишь души, и поэтому логика вводит нас в «теневое царство». Таким образом, логика – это не вся наука, а лишь ее фундамент.

В изложении есть два подводных камня, которых следует опасаться: первый – это то, что логика воспринимается лишь формально и превращается в безжизненную абстракцию. С другой стороны, логика содержит всю истину в своем зародыше. И тогда предмету становится настолько уютно в этом теневом царстве, что он больше не желает живительной крови более конкретных частей философии. Здесь говорится, что логика представляет собой лишь зародыш истины.

§11

Если логика – это наука (§2) о категориях или о мышлении, то то, что верно для науки в целом, верно и для нее. Поскольку из сформированного понятия изначально известно только то, что в нем заложено, оно подлежит осмыслению. К науке как системе известных вещей,¹⁴ а не просто совокупности, придется применить то, что относится к знанию вообще, – что она не должна довольствоваться признанием того, что нечто ведет себя тем или иным образом, но имеет дело с необходимостью этого положения¹⁵. Поэтому наше представление о необходимости должно быть проанализировано и из него должны быть сделаны выводы:

§12.

Поскольку, как показывает этот анализ, о необходимости можно говорить только там, где две вещи (например, основание и сущее) неразрывно связаны или тождественны¹⁶, и только это составляет необходимость, то для того, чтобы познать нечто в его необходимости, поскольку оно необходимо, мы должны сначала постичь его в его фиксированной определенности и единстве с самим собой. Созерцание, подчеркивающее этот момент, есть разумное созерцание;¹⁷ утверждаемое односторонне, оно порождает мнение, называемое догматизмом.¹⁸

§13.

Во-вторых, однако, необходимое содержит в себе некритические определения (эта двойственность §12.), поскольку оно содержит в себе лишь тем самым движение, которое мы называем необходимым. Поэтому умного созерцания недостаточно, необходимо указать на противоречие в предмете, а также на его невозмутимую определенность. В этом и состоит задача рефлексии¹⁹, которая односторонне утверждает диаметральную противоположность. Вместе с догматизмом существует скептицизм.²⁰

§14.

Но, в-третьих, необходимое есть и то и другое, оно есть и содержит в себе противоречие. В этом оно есть нечто конкретное.²¹ Таким образом, кульминационный момент является столь же существенным в рассмотрении, как и два других. Но и он может быть односторонне подчеркнут в ущерб остальным, причем это происходит как с точки зрения так называемого непосредственного знания, так и с точки зрения интеллектуального созерцания, которое «я противопоставляю рассудочному мышлению в той же мере, что и рефлексии.²²

§15.

Необходимое постигается полностью только тогда, когда все эти моменты вступают в свои права, т. е. путем умозрительного наблюдения (ср. m. Grund, d. Psychologie §122.) или путем постижения. Это достигается тем, что сначала объект берется таким, каков он есть, затем таким, каким он противоречит сам себе, наконец, таким, каким он является в конкретном тождестве противоположностей.

§16.

Но если объект берется таким образом, то сначала он есть нечто иное, чем он есть впоследствии или в конце; но то, чем он является впоследствии, при ближайшем рассмотрении оказывается его действительным бытием. Поэтому постижение произойдет только в том случае, если в постигаемом объекте обнаружится противоречие между тем, чем он первоначально является, и тем, чем он является на самом деле. В этом случае будет признано, что объект воспринят правильно только в том случае, если после этого он воспринимается иначе, чем раньше. При этом, однако, говорится, что после должно быть иначе, чем до. Иными словами, осознание этого противоречия покажет, что объект должен измениться таким образом, чтобы он действительно стал тем, чем он на самом деле является. Как только это произойдет, противоречие будет разрешено. Но поскольку превращение объекта в то, чем он на самом деле является, есть развитие, то из только что приведенных рассуждений (§12—16) следует, что нечто постигается и тем самым (§15) признается необходимым только через признание этого в его развитии.

§17.

Хотя человек признает нечто необходимым, лишь постигая его в развитии, из этого не следует обратное. Временной генезис также является развитием, ибо он возникает из противоречия, подобного только что описанному,²³ но поскольку противоречие, опосредующее временной генезис объекта, может быть по меньшей мере случайным,²⁴ генезис объекта не признает его действительной необходимости.²⁵ Это можно признать, только признав в самом объекте, совершенно независимо от внешних обстоятельств, как неотделимое от самой его сущности, то противоречие, из которого, следовательно, вытекает, т. е. вечное, развитие, установленное с понятием предмета.²⁶ Это вечное развитие²⁷ должно быть подчеркнуто когнитивным познанием.

§18.

Свойство предмета приходить в такое вечное движение, вызванное внутренним противоречием, называется диалектической природой его, само же это вечное движение – диалектикой. Диалектическое искусство ²⁸или метод должен преследовать его,

и доводить его до конца, так как, хотя он и имманентен самому предмету, он тем не менее достигается здесь только путем его воспроизведения.²⁹

§19.

Поскольку в этом развитии каждая последующая ступень содержит в себе как разрешенное (§16) противоречие, которое не имело места в предыдущей, она содержит больше определений, чем первая. Как это единство нескольких детерминаций она, следовательно, заслоняет собой предыдущие ступени, как более богатая и конкретная – более бедную и абстрактную (§14. Примечание I.). Чем более установлены все детерминации, лежащие как зародыши в развивающейся вещи, тем более предмет соответствует своей бесконечной детерминации. В этом он проявляет себя только в своей истине, ибо раньше он был таким, каким не был в истине (собственно, §16.). Поэтому диалектический метод должен показать, как предмет поднимается от абстрактного к конкретному посредством противоречия, лежащего в нем самом, вплоть до его бесконечной судьбы, в которой все противоречия вожделенны, или же он должен проследить, как предмет развивается от своей ложности к своей истине.

Выражение, что более поздняя стадия есть истина более ранней, находит здесь свое осуществление. Ибо оно показывает, чем является предмет в истине.

§20.

Если, таким образом, наука как система возникает благодаря диалектическому методу, то логика как двуединая наука о категориях (§.6.) также должна следовать диалектическому развитию последних и создавать их систему, начиная с самой абстрактной и бедной и, обнаруживая в ней противоречие, которое движет ею дальше, методически переходить от нее к более конкретным.

§.21.

Но поскольку в рассуждениях уже должны применяться категории, впервые разрабатываемые логикой, нельзя требовать, чтобы использовались только те категории, которые уже выведены, и нельзя ожидать, что каждый пункт, когда он рассматривается, должен быть сразу же совершенно ясным. Тщательность, которая (часто только) кажется основой таких ожиданий, не должна быть оправдана, так как по упомянутой причине многие вещи могут получить свое правильное освещение только в продолжении. Этой тщательности, которая не хочет идти дальше, чем до полного понимания всего, противостоит, как противоположный утес, стремление сразу же сделать выводы, вместо того чтобы оставаться с делом, поскольку то, что следует за ним, может стать очевидным только впоследствии.

Последняя ошибка, заключающаяся в поспешности, подпитывается тем, что в логику переносятся отношения высших сфер, и речь идет о предметах, о которых логика как таковая ничего не знает, о природе, духе, Боге и т. д. Помимо того, что тем самым нарушается педагогическая цель (§.9.) логики, возникают также недоразумения в отношении значения логики, которая благодаря таким предвосхищениям легко приобретает вид всей философии (ср. §.10.).

§.22.

Началу философии вообще, а следовательно, и логики как ее первой части (§9.), противостоит то затруднение, что если она начинается с доказанной пропозиции, то она будет выведена из другой и, следовательно, не будет началом, тогда как если она начинается с недоказанной, то философский характер отрицается, поскольку это может быть утверждено только при отсутствии предпосылок.

Беспредпосылочность философии, к которой со времен Декарта более или менее стремятся все, кажется, доказывается невозможностью этой дилеммы, согласно которой начало философии должно либо основываться на гипотезе, либо само быть таковой.

§.23.

Утверждение, что философия не может ничего предполагать, не может иметь того смысла, что для нее ничего не предполагается, а только то, что для нее ничего не предполагается.³⁰ На самом деле, однако, если она ничего не предполагает, т. е. не утверждает,³¹ то и от нее ничего не предполагается. Поэтому он освобождается от этой трудности (§22.), начиная не с утверждения, которое, конечно, было бы предположением или основывалось бы на нем, а с предположения или постулата,³² при котором говорить о доказательстве было бы абсурдом.³³ Поэтому он ниоткуда не берет того, что имеет, а производит.

§.24

То, в чем будет состоять логика, или то, в чем будет состоять этот постулат, определяется всей ее задачей. Ведь если это наука о мышлении (§6. прим. 2.), то она не нуждается ни в какой другой субстанции, кроме этой одной; поэтому она разумно должна начать с требования, чтобы была создана только эта субстанция. Иными словами, она требует, чтобы было только мышление, и, таким образом, начинается с постулата: «Думай!», а значит, «прежде всего, только решение вести себя мыслящим образом». «Это решение предполагается логикой без того, чтобы она начинала с определения мышления как своего первого θέσις.

§25.

Трудность, которая возникает, с одной стороны, из-за того, что этот постулат представляется чисто произвольным, поскольку вместо него можно было бы выдвинуть один или несколько других (напр. (например, тот, на котором основано учение о науке), а с другой – тем, что неизвестно, как надо действовать, чтобы осуществить этот постулат, – это должно быть систематически устранено философской пропедевтикой, которая для субъекта ³⁴дает начало логике;³⁵ там, где такой пропедевтики не возникло, против прежней видимости следует указать, что именно в нашем сознании мышление является той функцией, которая делает человека человеком, и поэтому требование мыслить будет иметь совсем иное обоснование, чем любое другое, которое можно было бы выразить.³⁶ На второй аргумент можно ответить, так сказать, демонстрацией того, чего требует этот постулат. И в том, и в другом случае только и можно добиться решения вести себя обдуманно.

§26.

Мышление было §5.) Актуальность обобщения. Таким образом, человек будет вести себя чисто мыслительно, если он будет скрывать себя таким образом, но при этом воздерживаться от всякой объективности, которая сделала бы мышление прикладным и не оставила бы его чистым. Но если так поступить, то в результате получится мысль, категория, но совершенно чистая, беспредметная и неопределенная, то есть самая абсурдная из всех. Как этот абсурд она будет самой неистинной (§19). Начало, как начало, есть неистинное, и его неистинность порочна тем, что оно не останавливается на нем, а идет дальше, т. е. уходит от простого начала, отрицая его.

§27.

Если бы мыслью было нечто определенное и представимое, то, помимо простого мышления, в вашей мысли все же присутствовало бы то, к чему мысль была бы применена; мысль, таким образом, была бы внутренне отчетливой; но теперь, когда есть простое мышление, мысль будет иметь вид внутренне неотчетливой. Эту неразборчивость мы называем непосредственностью, и именно категорию (или категории) непосредственности логика должна рассматривать в первую очередь.

Когда Аристотель, говоря о производных и положенных в основание пропозициях, называет это πρότασις ἂμεσος ής μή έστιν ἃλλη προτέρα, он совершенно справедливо помещает непосредственность в то, что нечто является первым (ἂρχη), поскольку в качестве второго оно было бы опосредовано первым. В соответствии с двойным смыслом, который имеет для него nqtüiov, наиболее общее должно быть обозначено как непосредственное (ибо αἲτιον [таким образом, также ἂρχη] τό καθόλου), а затем снова индивидуальное, разумное. Фактически, простое и абстрактное служит основой для конкретного и составного, или предшествует ему как низшее, так же как чувственное и природное предшествует сверхчувственному и духовному. Простая непосредственность, как будет показано далее, – это абстракция, «неистинное», которое не должно быть ее целью. Поэтому непосредственность и опосредование оказываются лишь относительными определениями, поскольку одна и та же вещь может выступать по отношению к другой как конкретная, опосредованная, и снова по отношению к другой как непосредственная. Здесь непосредственность – это простая безразборчивость.

Первая часть. Категории неопосредственности (Бытие)

§. 28.

В чем состоит особенность той или иной группы категорий, можно выяснить только тогда, когда она полностью описана и отделена от другой. Кроме того, если представить развитие категорий (§17.), но в этом развитии сначала возникнет разделение того, что развивается, то предварительное указание на то, как будут сгруппированы категории, будет не только совершенно непонятным, но даже создаст впечатление, что мы имеем дело с готовой вещью, поддающейся членению, а не с органической вещью, которая подразделяется. Поэтому вместо такого предварительного указания целесообразнее в конце каждого раздела дать краткое изложение, чтобы облегчить обзор пройденного пути. Даже общие заголовки являются бессмысленными названиями перед таким перечислением.

В лекции названия отдельных глав можно скрыть и упоминать только в конце, но в печатном конспекте без них не обойтись. В большинстве случаев делается ссылка на §, в котором обосновывается выбор того или иного названия. Теперь в номенклатуре прослеживается троякий принцип: Либо обозначают каждую группу» по первой категории, возникающей в этой группе, поскольку она содержит в себе зародыш всего (так в основном поступает Гегель), либо, поскольку представлено развитие, обозначают отдельные группы как периоды, конечные точки которых обозначены (см. Шеллинг в трансцедентальном идеализме, Фихте и др.), либо [наконец, ищут имя, характеризующее всю группу. Имя, которое указывает на характеристику всей группы. При таком принципе, которому мы будем следовать, имя перед концом такой группы оказывается самым бессмысленным.