Иммануил Кант
Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)
VI. Общая задача чистого разума
Немалый шаг вперед, если разнообразные исследования можно подвести под одну общую задачу. Точным обозначением ее облегчается не только авторская работа, но и труд критика, желающего определить, в какой мере мы достигли своих целей. Задача чистого разума заключается в вопросе: каким образом возможны синтетические суждения априори?
Что метафизика до сих пор не могла добиться точности и колебалась между противоречиями, это зависело единственно от того, что никогда не являлась мысль об указанной задаче и даже о различии аналитических и синтетических суждений. Между тем судьбы метафизики тесно связаны с тем, разрешится ли эта задача или будет доказана невозможность подобных суждений. Из всех философов только Давид Юм приблизился к этой задаче, но недостаточно определил, и, обобщив ее, он остановился на одном синтетическом суждении связи действий с их причинами (principium causalitalis); он полагал, что такое суждение совершенно невозможно априори, и, по его выводам, все, называемое нами метафизикой, т. е. все достояние нашего разума, в сущности, заимствовано из опыта и только по привычке кажется необходимым. Если б он понял задачу в ее всеобщности, то не решился бы высказывать мнение, разрушающее всякую чистую философию. Тогда он увидел бы, что, по его выводам, невозможна чистая математика, которая, несомненно, содержит в себе синтетические суждения; от такого мнения его удержал бы собственный здравый рассудок.
С разрешением указанной задачи тесно связан вопрос о возможности чистой деятельности разума при развитии и основании наук, содержащих теоретическое познание априори, т. е. разрешение вопросов:
каким образом возможна чистая математика? Каким образом возможно чистое естествоведение?
Об этих науках, уже существующих, можно спрашивать только: каким образом они возможны? Что они возможны, это доказывается их существованием. Что касается метафизики, то, действительно, всякий может сомневаться в ее возможности; ибо до сего времени она плохо развивалась и нельзя указать ни одного сочинения, которое, по отношению к ее существенной цели, доказало бы непризрачность этой науки.
Впрочем, и на этот род познаний нужно смотреть как на данный в некотором смысле; метафизика действительно существует если не в качестве науки, то как факт (metaphysica naturalis). Не из кичливого любопытства, а вследствие естественной потребности человеческий разум неудержимо стремится к таким вопросам, которых не может решить опытный разум, на основании прилагаемых им принципов. Таким образом, лишь только разум людей развивался до теории, всегда являлась у них метафизика; это всегдашнее достояние людей. Возникает вопрос: каким образом возможна метафизика как факт человеческой природы? То есть как возникают вопросы, поставляемые чистым разумом, – вопросы, ответов на которые он ищет вследствие внутренней потребности? Что они возникают из природы общечеловеческого разума, это очевидно.
Но все попытки отвечать на эти естественные вопросы, например имеет ли мир начало или вечен и т. п., всегда вели к неизбежным противоречиям. Поэтому нельзя остановиться на одном предрасположении человека к метафизике, т. е. чистой способности разума, из которой вообще возникает (какая бы то ни было) метафизика. Должно решить окончательно: способны ли мы вообще знать подобные предметы или осуждены на их неведение, т. е. решить вопрос: способен или не способен разум рассуждать об указанных предметах; следовательно, мы должны или стараться расширить деятельность разума, или же внести его в определенные и узкие границы. Поэтому вопрос, вытекающий из упомянутой общей задачи, можно поставить так: каким образом метафизика возможна как наука?
Так, критика разума необходимо приводит к науке; одна же догматическая деятельность его без критики порождает неосновательные мнения, которым, в свою очередь, могут быть противопоставлены такие же шаткие суждения, следовательно, приводит к скептицизму.
Эта критическая наука не может быть слишком обширна: она имеет дело не с предметами разума, которые бесконечно разнообразны, но единственно сама с собой, с задачами, которые возникают из ее собственных недр, даются не чуждой природой вещей, а собственной натурой разума. Предварительно узнав свои силы по отношению к предметам, встречающимся в опыте, она легко и верно может определить объем и пределы своей сверхопытной деятельности.
На все доселе предпринятые попытки догматически осуществить метафизику следует смотреть как на не существовавшие. Аналитические стороны прежних трудов, именно анализ понятий, присущих нашему разуму априори, не могли приводить к конечным результатам, а были только одной подготовкой к метафизике, дабы она могла синтетически расширить познания априори. Но расширение познаний не достигается анализом, потому что он раскрывает одно только содержание понятий, но не указывает, как мы доходим до них априори, и не может поэтому определить меры их приложимости ко всем предметам познания. Нет нужды в большом геройстве, чтоб отречься от всех прежних метафизических притязаний; ибо давно уже они потеряли свое значение ради своих несомненных и при догматическом методе неизбежных противоречий. Гораздо более требуется мужества для того, чтобы внутренне не отступить пред трудностями и побороть препятствия, чтобы наконец новой, совершенно противоположной прежним, попыткой способствовать плодотворному развитию для человеческого разума науки.
VII. Идея и разделение науки, называющейся критикою чистого разума
Теперь очевидна идея науки, называющейся критикой чистого разума. Разум есть такая способность, которая дает нам принципы познания априори. Следовательно, чистый разум содержит в себе принципы познания безусловно априори. Органом чистого разума можно назвать сумму тех принципов, по которым могут быть приобретаемы и осуществляемы все чистые познания априори. Применение к делу такого органа может дать систему чистого разума. Но так как сомнительно еще, возможно ли в этом случае расширение наших познаний и в каких случаях оно возможно, то научное исследование чистого разума, его источников и пределов, может иметь значение пропедевтики к системе чистого разума. Она должна называться не наукой, а критикой. Ее польза по отношению к теории только отрицательная; она служит не к расширению, а к прояснению нашего разума, освобождая его от заблуждений, что составляет немаловажный шаг вперед. Трансцендентальным я называю то познание, которое имеет дело более со способом познавания предметов априори, чем с самими предметами. Система таких понятий может быть названа трансцендентальной философией. Впрочем, и это название для начала слишком широко. Такая наука должна была бы обнимать и синтетическое, и аналитическое познание априори и была бы слишком обширна для наших целей; мы не намерены простирать свой анализ более, чем это необходимо для раскрытия принципов синтеза априори во всем их объеме. Этот вопрос, собственно, мы намерены исследовать, и наш труд скорей может быть назван трансцендентальной критикой, чем наукой; ибо он имеет целью не расширение самих познаний, а улучшение их и оценку значения всякого познания априори. Такая критика должна быть, по возможности, преддверием к органу, а если он будет невозможен, то к канону, по которому аналитически и синтетически может быть изложена система философии чистого разума, будет ли она расширять наше познание или сдерживать его в должных пределах. Что это вообще возможно и что такая система не будет весьма обширной и, следовательно, можно надеяться со временем кончить ее, можно заключить из того, что в ней будет трактоваться не о природе бесконечного множества вещей, но о рассудке, который обсуждает их, да и о нем в той мере, в какой он способен к познаниям априори; достояние его не может утаиться от нас; ибо нет нужды искать его вне нас, и оно, по всей вероятности, не слишком велико, так что во всей целости может быть подвергнуто обсуждению и надлежащим образом оценено. Дело здесь не в критике систем и книг, а в критике самой способности чистого разума. В последнем только случае можно овладеть мерой, по которой возможна оценка философского содержания древних и новых сочинений по этой части; в противном случае будет тоже, как если б непризванный историк и судья стал бы произвольным мнением других противопоставлять собственные также произвольные мнения.
Критика чистого разума должна архитектурно, т. е. на основании принципов построить план трансцендентальной философии как науки – дабы достигнуть полноты и прочности всех частей, входящих в состав ее здания. Она есть система всех принципов чистого разума. Если она и не называется трансцендентальной философией, то это зависит от того, что для полноты системы ей недостает подробного анализа всего человеческого познания априори. Критика должна, конечно, указать все основные понятия, составляющие упомянутое чистое познание. Но она воздерживается от подробного анализа этих понятий, равно как от разбора выведенных из них: с одной стороны, подобный анализ не имел бы цели; ибо он не возбуждает сомнений, какие неразлучны с синтезом, ради которого и предпринимается критика; с другой – было бы несогласно с единством плана задаваться полным анализом, когда он может не требоваться сущностью дела. Притом такой полный анализ легко сделать потом над понятиями априори, которые мы намерены изложить, особенно если вполне удовлетворительно будет указан их характер, как принципов синтеза.
Таким образом, все содержание трансцендентальной философии входит в критику чистого разума, она заключает в себе полную идею трансцендентальной философии, но не может быть названа этим именем; ибо она занимается анализом только в той мере, в какой он необходим для полного обсуждения синтетического познания априори.
При делении ее нужно, главным образом, иметь в виду, что в ней не должны заключаться понятия, содержащие в себе что-нибудь опытное, а только одни познания совершенно априори. Вот почему не входят в нее высшие нравственные положения и основные понятия морали, хотя они и относятся к трансцендентальной философии, ибо в систему чистой нравственности входят понятия удовольствия и неудовольствия, стремления и наклонности и проч., которые вообще происходят из опыта; даже не пользуясь ими, как основанием своих предписаний, она все-таки, упоминая о понятии долга, должна была бы иметь дело с ними или как с препятствиями, которые нужно побороть, или как с внушениями, которые не должны служить побуждением к деятельности. Оттого трансцендентальная философия может быть названа всеобщей наукой чистого теоретического разума. Все практическое не должно иметь в ней места: ибо оно имеет дело с побуждениями и чувствами, входящими в разряд опытных познаний.
С общей точки зрения системы наша наука должна быть разделена, во-первых, на общее учение, во-вторых, на учение о методе чистого разума. Каждая из этих главных частей может иметь подразделение; указывать их основание, конечно, здесь не место. В видах подготовки или напоминания мы можем заметить, что существуют два рода человеческого познания, может быть, имеющие общее, нам неизвестное, происхождение; в первом нам даются предметы, во втором они мыслятся нами. И чувственность должна входить в состав трансцендентальной философии в той мере, в какой она содержит в себе представления априори, как условия, при которых нам даются предметы. Трансцендентальное учение о внешних чувствах должно быть отнесено к первому отделу общей части науки, ибо условие, при которых даются предметы человеческого ведения, предшествуют тем, при которых они мыслятся.
Первая часть трансцендентального общего учения
§ 1. Трансцендентальная эстетика
Каким бы способом и какими и какими бы средствами ни относили мы наше познание к предметам, только в наглядном представлении владеем мы средством, которое дает нам возможность сравнивать их; к нему, как к своему вспомогательному средству, обращается наше мышление. Наглядное представление образуется в нас, когда нам дается какой-нибудь предмет; предмет же дается, по крайней мере, для людей вообще только в том случае, когда он действует известным образом на нашу душу. Чувственностью называется способность (восприимчивость) образовывать представления вследствие действия на нас внешних предметов. Следовательно, посредством чувственности даются нам предметы, и только она служит к образованию наглядных представлений; рассудок же мыслит их и дает начало понятиям. Всякое мышление должно прямо (directe) или непрямо (indirecte), посредством известных признаков, опираться на наглядные представления, следовательно, на чувственность; иначе не может быть дан нам никакой предмет.
Ощущение есть действие предмета на нашу способность представления, по мере того как мы получаем от него впечатления. Наглядное представление называется опытным, если оно посредством ощущения имеет дело с внешним предметом. Неопределенный же предмет опытного наглядного представления называется явлением.
Что в явлении соответствует ощущению, то я называю содержанием его, формою же явления я называю то, чем сообщается разнообразному содержанию известный порядок. Конечно, это нечто, дающее ощущениям порядок и известные формы, само не может быть ощущением. Значит, между тем как содержание явления дается нам апостериори, форма его должна находиться в душе и может быть рассматриваема нами независимо от всякого ощущения.
Я называю те представления чистыми (в трансцендентальном рассудке), в которых не встречается ничего относящегося к ощущениям. Поэтому чистая форма наглядных представлений находится в душе априори, и в ней мы наглядно представляем себе содержание явлений в известных отношениях. Эта чистая форма чувственности называется чистым наглядным представлением. Например, если я из представления какого-нибудь тела устраню все мыслимое в нем рассудком, как то: сущность, силу, делимость и проч., а также все, относящееся в нем к ощущению, как то: непроницаемость, твердость, цвет и проч., то остается от наглядного представления тела еще нечто, а именно протяжение и образ. Последние относятся уже к чистому наглядному представлению, которое, независимо от предмета чувств или ощущения, находится в душе априори, в качестве формы чувственности.
Науку о принципах чувственности априори я называю трансцендентальной эстетикой. Она составит первую часть трансцендентального общего учения, в отличие от другой, заключающей в себе принципы чистого мышления и называемой трансцендентальной логикой.
В трансцендентальной эстетике мы постараемся рассмотреть чувственность отдельно от всего другого. Во-первых, мы устраним все мыслимое рассудком посредством понятий, так что останется только одно опытное наглядное представление. Во-вторых, из него мы выделим все относящееся к ощущению, так что в этом случае у нас останутся только чистое наглядное представление и форма явлений; только эти две вещи может дать чувственность априори. При сем окажется, что существуют две чистых формы наглядного представления как принципы познания априори, а именно пространство и время. К ним теперь мы и обратимся.
Трансцендентальной эстетики первый отдел. О пространстве
§ 2. Метафизическое изложение понятия
Посредством внешнего чувства (свойства нашей души) мы представляем себе предметы находящимися вне нас и притом в пространстве. В нем определяются их фигура, величина и взаимное отношение друг к другу. Напротив, внутреннее чувство, посредством которого душа усматривает саму, себя и свои состояния, не дает нам никакого наглядного представления о самой душе. Впрочем, и оно имеет свою определенную форму, в которой единственно возможны представления внутренних состояний души; именно все, что относится к внутренним событиям, представляется нами в отношениях времени. Как время не может быть усматриваемо вне нас, так пространство не может быть представляемо как нечто внутри нас. Что же такое пространство и время? Принадлежат ли они к разряду существ? Или они выражают определения и отношения вещей самих в себе, какие должны быть в них независимо от наших представлений, или они принадлежат к разряду свойств, зависящих от самой формы представления и, следовательно, от свойства нашей души, и без нее не были бы приписаны ни одной вещи? Дабы решить этот вопрос, мы изложим понятие пространства. Под изложением (expositio) я разумею ясное представление того, что входит в понятие; изложение будет метафизическим, если оно объяснит нам стороны понятия априори.
1) Пространство не есть понятие, извлекаемое нами из внешнего опыта. Представление пространства должно быть предварительно в нас, дабы мы могли известные ощущения относить к чему-нибудь вне нас (т. е. к чему-нибудь находящемуся в другом месте, не в том, где мы находимся), также чтобы мы могли представлять ощущение одно вне другого и рядом с другим, следовательно, не только различными, но и находящимися в различных местах. Следовательно, представление пространства не может быть опытно заимствовано нами из отношений внешнего явления, но само это явление возможно только при упомянутом представлении.
2) Пространство есть необходимое представление априори, находящееся в основе всех внешних представлений. Нельзя представить себе, что не существует пространства, хотя легко можно вообразить, что в нем нет никаких предметов. На него можно поэтому смотреть как на условие возможности явлений, от них совершенно не зависящее. Следовательно, оно есть представление априори, необходимо составляющее основу внешних явлений.
3) Пространство не есть дискурсивное или общее понятие об отношениях вещей, но чистое наглядное представление. Ибо, во-первых, можно представить себе только одно пространство, и если говорится о многих пространствах, то при этом разумеются только части одного и того же пространства. Эти части не могут предшествовать всеобъемлющему пространству как его составные отделы (из которых можно было бы его составить); они только мыслятся в нем. Пространство в сущности одно, всякое разнообразие в нем или понятие о пространствах вообще основывается только на том, что мы ограничиваем его. Отсюда следует, что наглядное представление априори (происходящее не из опыта) находится в основании всех понятий о пространстве. Так, все геометрические положения, например что в треугольнике две стороны, взятые вместе, больше третьей, вытекают не из общих понятий о линии и треугольнике, но выводятся нами из наглядного представления и притом с аподиктическою достоверностью априори.
4) Пространство представляется нам бесконечною данною величиною. Всякое понятие может быть мыслимо как представление, заключающееся в бесконечном множестве других возможных представлений (как их общий признак), следовательно, первое содержит под собой последние. Но ни одно понятие не может быть представляемо нами содержащим в себе бесконечное множество представлений. Пространство же мыслится нами в последнем виде (ибо все части пространства существуют вместе). Следовательно, оно есть представление априори, а не понятие.
§ 3. Трансцендентальное изложение понятия о пространстве
Под трансцендентальным изложением я разумею объяснение понятия как принципа, из которого может быть выведена возможность синтетических познаний априори. Оно будет удовлетворять своей цели, если видно будет: 1) что эти познания действительно вытекают из данного понятия, 2) что они возможны только при данном объяснении его.
Геометрия есть наука, определяющая свойства пространства синтетически и притом априори. Чем же должно быть пространство, чтобы из него можно было выводить такие познания? По своему происхождению оно должно быть представлением; ибо из простых понятий невозможно выводить никаких суждений, выходящих из круга понятия, что, несомненно, происходит в геометрии. Вместе с сим это представление должно быть априори, т. е. быть в нас прежде всякого чувственного восприятия предмета, следовательно, чистым сверхопытным представлением. Геометрические положения суть всецело аподиктические, т. е. сопровождаются сознанием их необходимости, например пространство имеет три измерения; подобные суждения не могут происходить из опыта, ни быть выведены из какого-либо опытного положения.
Каким же образом внешнее представление может находиться в душе, предваряя самые предметы и делая возможным определение понятий последних априори? Очевидно, не иначе как в виде формального свойства субъекта – испытывать действие внешних предметов и таким образом получать непосредственное и них представление, т. е. наглядное представление, следовательно, в форме внешнего чувства вообще.
Так при нашем объяснении очевидна возможность геометрии как синтетического познания. По этому признаку, т. е. в какой мере удовлетворительно объясняется возможность последнего, можно легко отличить всякий другой способ объяснения, хотя бы по виду и согласный с нашим.
Выводы из предложенных понятий
1) Пространство не представляет нам свойства вещей самих в себе, т. е. ничего такого, что находилось бы в самих предметах и что оставалось бы, если отвлечь все субъективные условия наглядного представления. Ни абсолютные, ни относительные определения не могут предварять самое бытие вещей, которым они приписываются, следовательно, не могут быть наглядно представляемы априори.
2) Пространство есть не более как форма всех явлений внешних чувств, т. е. субъективное условие чувственности, при котором единственно возможно внешнее наглядное представление. Восприимчивость лица, состоящая в том, что оно воспринимает действие предметов, необходимо должна предшествовать всякому наглядному представлению о них. Поэтому понятно, каким образом форма всех явлений может предварять в душе всякие действительные восприятия и каким образом она в качестве чистого представления, в котором все предметы должны быть определены, может заключать в себе принципы взаимных отношений их до всякого опыта.
Значит, только с человеческой точки зрения можно говорить о пространстве, о протяженных существах и т. д. Представление пространства ничего не будет значить, лишь только мы устраним субъективное условие, при котором единственно может быть приобретено нами внешнее наглядное представление, – именно тот способ, как мы испытываем на себе действие внешних предметов. Протяженность приписывается вещам только в той мере, в какой они являются нам, т. е. как предметам чувственности. Постоянная форма этой восприимчивости, называемой нами чувственностью, есть необходимое условие всех отношений, в которых мы представляем предметы вне нас, и если устранить все эти предметы, то останется только чистое наглядное представление, называемое пространством. Так как особенные условия чувственности могут быть условиями только явлений, а не самых вещей, то можно сказать, что пространство обнимает все внешним образом являющиеся нам предметы, но не вещи сами в себе, будут ли они наглядно представляемы или нет тем или другим субъектом. Мы не можем судить о представлениях других мыслящих существ, связаны ли они теми же условиями, какие ограничивают наши представления и для нас обязательны. Если мы к понятию субъекта присоединим упомянутое ограничение, тогда суждение будет безусловным.
Положение «все вещи существуют рядом в пространстве» имеет смысл только при том ограничении, если под вещами будем разуметь предметы нашего чувственного представления. Присоединим это условие к понятию и скажем: все вещи, как внешние явления, существуют одна с другой рядом в пространстве, тогда получим правило всеобщее и безусловное. Поэтому наше изложение говорит о реальности (т. е. объективном значении) пространства, по отношению ко всем встречаемым нами предметам и вместе об идеальности его по отношению к вещам, рассматриваемым в самих себе нашим разумом, т. е. без отношения к свойствам нашей чувственности. Утверждая таким образом опытную реальность пространства (по отношению ко всякому возможному опыту), мы в то же время допускаем его трансцендентальную идеальность, т. е. мы говорим, что оно не существует, если мы не устраним условие возможности всякого опыта и разберем, в каком отношении оно находится к вещам самим в себе.
Кроме пространства нет другого субъективного и относящегося к внешнему миру представления, которое могло бы быть названо объективным априори. Кроме представления пространства, никакое другое не может дать нам синтетических суждений априори (§ 3). Поэтому всем другим представлениям нельзя приписать в строгом смысле идеальности, хотя и они имеют то общее с представлением пространства, что также составляют субъективное свойство чувственности, например ощущение зрения, слуха, осязания – цвета, тоны, теплота; как простые ощущения, а не представления, они не дают нам непосредственных знаний о предмете, тем менее знаний априори.
Наше замечание имеет целью предостеречь от объяснений идеальности пространства посредством слишком недостаточных примеров; именно цвета, вкус и прочее должны быть рассматриваемы не как свойство вещей, а как изменения субъекта, которые у разных людей могут быть различные. В этом случае опытный рассудок часто принимает явление, например розу. За вещь саму в себе, тогда как самый цвет ее, может быть, каждому глазу кажется неодинаковым. Наше трансцендентальное понятие должно служить напоминанием, что представляемое нами в пространстве не есть вещь сама в себе. Что оно не есть форма вещей, принадлежащая им самим в себе, но что предметы сами в себе нам неизвестны и что так называемые внешние предметы суть не более как представления нашей чувственности; их форма есть пространство. Истинный же коррелят, т. е. вещь сама в себе нам не известна и не может быть познана, тем более что в опыте никогда не возникает о ней и вопроса.
