Илья Александрович Земцов
Возврата к старому не будет
– Что ты возмущаешься, – сказал Николай. – Ты же косишь, сам говорил, сколько душа желает.
– Я не за себя, мне хватит. От меня еще остается на сто таких хозяйств, – ответил Петр. – Дело не в этом. Жаль, столько добра гибнет. Пусть даже и частник скосил, сено-то было прибрано и осталось у нас в СССР. Все какая-то польза была.
– Ты многое не понимаешь или вообще не хочешь понимать, – заговорил Николай. – Ведь коли все побегут косить где кто придумает, всю работу в колхозе бросят, тогда будет полная анархия. Все развалят, все растащат.
– Ты неправильно меня понял, Николай, – перебил Петр. – Я веду речь о разрешении косьбы после окончания колхозом сенокосных работ.
– Вот будь ты в правительстве. Как бы поступил с этими заброшенными землями?
Петр улыбнулся, показал свои наполовину съеденные зубы, сказал:
– Да кто меня в правительство пустит. Близко не захотят видеть.
– Ты мысленно представь, что тебе поручили решить вопрос с этими заброшенными землями. Что бы ты решил?
– Что решил бы? – переспросил Петр. – Во-первых, те, которые возле кордона, забрал бы себе. Остальные земли раздал бы мужикам-работягам. Через три-пять лет они стали бы родить не хуже черноземов. Государство бы на первых порах мужику помогло. Дало бы ссуду на приобретение самого необходимого сельхозинвентаря, машин и минеральных удобрений.
– А куда бы ты девал продукцию, полученную с земли? – спросил Николай.
– Как куда? – в недоумении переспросил Петр. – Сдавал бы государству. Сейчас государство дорого за все платит. Оно от колхозов-то покупает в убыток себе.
– Еще один вопрос. Допустим, получил ты разрешение на кордонную землю, отдали тебе ее по договору или в вечное пользование, суть не в этом. Что бы ты делал и с чего бы начал?
Петр на мгновение задумался, заговорил:
– У нас пахотной земли в 1946 году числилось восемьдесят два гектара. Разделили бы мы ее на четверых. У меня два зятя и племянник, все механизаторы.
Немного подумал, разговор продолжил:
– Нет, делить бы мы ее не стали. Люди все свои. На первых порах я бы ее принял, обмерял. Взял бы образцы почвы и послал бы в почвенную лабораторию для определения чего на первых порах в нее вносить. Навоза на такое количество земли сейчас нет. От кордона в пяти километрах торфопредприятие. Поехал бы туда, купил торфа и договорился о погрузке.
– На чем же ты стал бы возить торф? На корове что ли? – спросил Николай.
Петр сделал паузу, выражение лица его стало серьезным, на впалых щеках от самых глаз образовались глубокие борозды, ответил:
– Зачем на корове? Это не послевоенные 1945-46 годы. Сейчас, слава богу, тракторов и автомашин уйма. Шоферы иногда приедут в гости, поставят автомашину под окно и гостят по три-четыре дня. То же самое с тракторами МТЗ, которые после работы и в выходные дни стоят под окнами трактористов. А сколько этого добра проходит за день через кордон. С любым договаривайся. За бутылку любой сделает один рейс в пять километров. Это на первых порах. А со временем появилось бы все свое. Последнюю корову, дом – все бы продал и купил бы в колхозе брошенный трактор с тележкой. Плуг, борону можно в чермете из металлолома подобрать взамен ржавого железа, а его найти можно – везде валяется.
– С кем же ты стал бы работать? Нанимать рабочих нельзя, эксплуатация чужого труда, – сказал Николай.
– Я и нанимать никого не собираюсь. Два зятя, племянник, их жены, детишки. Летом много своих едут в отпуска, справились бы и без найма. Стал бы выращивать хлеб, лен, картошку. Построил бы животноводческую ферму, полностью механизированную. Разбогател бы, купил десятка два коров, штук пять лошадей, овец и свиней. Появился бы навоз. Мечты, мечты, где ваша сладость, – закончил Петр. – Возврата к старому нет и не будет.
– Хорошо, что деревню вспомнили после смерти Сталина. Кто о нас, крестьянах, позаботился, спасибо тому, – снова продолжал Петр, а он поговорить любил. – Говорят, что Маленков с Хрущевым и Булганиным. А то ведь дело доходило до полного разорения. Я грешным делом тоже мечтал уехать в Крым. Там у меня две дочери живут. Я за одну корову, двух овец платил две тысячи рублей налога – мясо, молоко, шерсть, яйца. Налог был на все: на пчел, яблоню, вишню. На трудодни ничего не доставалось, а платить надо было. Работникам райфо в то время можно было позавидовать. У каждого в деревне все пронюхают. Только родились трое ягнят, а они уже знают какой они масти, серые или рыжие. Зато сейчас благодать, никто не спрашивает и ничем не интересуется.
Я считаю, самое главное сейчас, Николай, – менять форму хозяйствования как колхоза, так и совхоза. Искать что-то новое, не шаблонное, а реальное. Пусть это будет государственное или кооперативное хозяйство. В том и другом хозяйстве надо ставить всех в зависимость от урожая, животноводства, дохода хозяйства. Дать свободу действий директору совхоза или кооператива, чтобы он был полноправным хозяином. Оплату производил не по этим путаным нормам, расценкам, составленным в Москве людьми, не знающими деревни. Иногда эти расценки до смешного доходят. Какой-то головотяп установил норму подачи сена на стог семь тонн. Вот этого составителя и заставить бы стоговать. Да и вообще много казусов, что не страница, то абсурд.
Директору надо разрешить в зависимости от вида работ и времени года самому производить оплату. В два-три раза увеличить зарплату ему самому, дать ему личные фонды. Какой же он хозяин – получает 170-180 рублей. Сейчас шоферы зарабатывают больше 300 рублей. С 180 рублей он платит подоходный, партвзносы и профсоюзные, еще разного рода сборы, то Красный Крест, то МОПР, то НОТ – всего не перечислишь. То человек умрет или дом сгорит, тоже сборы. Директору не платить неудобно. У него от зарплаты и остается шиш.
Еще забыл, надо выписать газеты, журналы, заплатить за квартиру, свет и газ и так далее. Да у него еще каждый день гости. Едет к нему районное начальство, прихватывает и областных начальников. Если их всех пересчитать, то пяти зарплат не хватит. Мне жена знакомого директора рассказывала, что не поспевает со стола убирать. Только и знает, что кормит, поит и бегает за водкой. Вот директор и крутится как белка в колесе. Деньги нужны, а где их брать, в совхозе все государственное, зарплата маленькая. Его, как Остапа Бендера, заставляет нужда думать, где взять денег. В наше время попробуй кого-нибудь не угостить. Один пошлет ревизию, все переворошат, как царская полиция. Другой не даст запчастей. Третий такие планы преподнесет, что как волк в феврале завоешь. Четвертый лишит новой техники. Пятый, шестой, седьмой вообще скажет, что товарищ не внушает доверия, надо заменить. Вылезай из собственной шкуры, а угощай.
Вот директор и мудрит, хитрит и кое с кем из проходимцев заводит грязные дела. Проходимец для директора сделает на сто рублей, а себе в карман две сотни положит. Так директора часто и сходятся с нечестными людьми и залазят в петлю. Этот негодяй будет прибирать к своим рукам все, что близко лежит. Ему директор не помеха. Он его на поводу держит.
Если бы у директора свой фонд был, он поручил бы завхозу организовать угощение. Перед бухгалтерией отчитался бы по официальному счету из столовой или магазина. Все законно, все официально. Сейчас любого директора можно сажать без суда и следствия. Все нашли лазейки. Но, поверь, директор не виноват. Необходимость вынуждает его хулиганничать. Вначале он переживает, может быть, ночами не спит, со временем свыкается, думает, что так и надо.
В колхозе это значительно проще. На заседании правления председатель колхоза утверждает отчет, что израсходована на угощение такая-то сумма. Члены правления кричат «утвердить». Тут брат генеральный прокурор не подкопается.
– Ты, Петр Павлович, упрощаешь все, – сказал Николай. – Так можно утвердить, что сегодня съели барана, а завтра – быка, выпили столько-то ящиков коньяка.
– Так все и бывает, – ответил Петр. – Ничего не упрощаю. Сам больше десяти лет был членом правления.
– И голосовал? – спросил Николай.
– А куда деваться. От дождя не в воду, – ответил Петр. – А сейчас, Николай, давай спать. Поговорили мы с тобой по-мужицки, по-крестьянски. Наговорились досыта, отвели душу. Земли нашей и вашей деревни скоро зарастут лесом. Лес на них вырастет добротный и расти будет быстро.
Утром Николай распрощался с гостеприимными хозяевами и ушел. На востоке еще чуть алела неширокая полоса бледно-розовый зари. Ему очень хотелось пройтись по знакомым местам, по знакомым лесным покосам. Ведь когда-то в радиусе семи километров он отлично знал весь лес, все дорожки и тропинки. Когда он удалился в лес на три-четыре километра, у него защемило сердце. Все заросло лесом. Нет больше тех дорог и тропинок. Ничего знакомого не осталось. Где раньше были молодняки ели и березы, там уже шумел спелый лес. От лесных покосов не осталось и следа. Они заросли ивой и ольхой.
По лесу Николай ходил до обеда. Затем вышел в поля. Где раньше леса не было, кругом были деревни и поля. Его взору представилась печальная картина. Во многих деревнях сиротливо стояли по одному-два старых обветшалых дома, сгнившие, с провалившимися крышами сараи. Некоторые деревни можно было узнать по разбросанной кирпичной щебенке и стоявшим, как часовые, деревьям липы, рябины и черемухи.
Николай пешком дошел до города. С тяжелыми, удручающими впечатлениями снова уехал на Курилы. Со словами: «Новая Родина – Курилы. Деревни нет, нет больше и прежней Родины».
