Ильдефонсо Фальконес
Наследники земли

Мальчик проснулся с первыми лучами зари и обнаружил, что ноги его босы. Ночью у него украли его великолепные абарки с кожаной подошвой, а он даже не почувствовал! Уго оглядел свое пристанище и попробовал вспомнить: а вдруг он сам разулся перед сном? Нет, он точно этого не делал. Зато рядом с собой Уго обнаружил луковицу. Его сандалии поменяли на лук! Вероятно, за ним вчера следили и видели, как мальчик ее выбросил…

– Подонки! – крикнул Уго, выходя из-под навеса и грозя мирозданию луковкой в воздетой руке.

– Чего орешь, парень? – Голос прозвучал у него за спиной. «Видимо, старик работает здесь, на огородах», – догадался Уго. – Чем это ты там машешь? – Старик застал его врасплох, с поднятой рукой. – Вот! – заорал огородник, увидев лук. – Держи вора!

Уго бросился бежать. Не успев сделать и двух шагов, напоролся на камень. Ступню пронзила резкая боль, мальчик упал. Старик приближался, хромая, с мотыгой в руке, хватая ртом воздух, которого ему не хватало, чтобы позвать на помощь. Мальчик поднялся. И все ради такого жалкого трофея! Он взглянул на луковицу, предъявил ее старику с мотыгой и аккуратно положил на землю. Уго молился небесам, чтобы огородник удовлетворился возвратом похищенного. Воришка склонился в низком поклоне, как когда-то во время прогулок с мисером Арнау, потом выпрямился.

– На что старому Нарсису луковица, вырванная из земли и облапанная вором?

Мальчика сграбастали двое мужчин – так крепко, что Уго решил, что руки вот-вот оторвутся.

– Я не… – только и успел пролепетать несчастный, а его уже подтащили к старику; как только мальчик оказался в пределах досягаемости, Нарсис черенком мотыги что есть силы ударил его по спине.

– Только не убивайте его, Нарсис. Он сослужит нам хорошую службу в виде примера для других сопляков, которые шастают по нашим огородам.

– Есть у тебя деньги, чтобы расплатиться за весь украденный тобой лук?

Один из державших грубо встряхнул Уго. Он наклонил голову к самому лицу пленника, будто собираясь его укусить, и злые слова вырывались у него изо рта вместе с густым зловонием.

– Я и взял-то всего две, – оправдывался Уго.

– Брехня! – вмешался второй мужчина. – Где твои дружки? Бросили тебя одного?

– Ты и за них заплатишь!

– Деньги есть?

И мальчика снова затрясли.

– Нет! – раз за разом выкрикивал Уго.

Процессия вышла из Городского Дома, в котором размещался зал Совета Ста и где вершилось правосудие, обогнула Дом и остановилась на площади Сант-Жауме. Уго так и не признал за собой краж, в которых его обвинили облыжно, но сразу же сознался в том, что вырвал две луковицы, которые даже не успел доесть, поэтому трое городских советников вынесли приговор молниеносно. Обвиняемого, одетого только в истрепанные штаны, с голой спиной и связанными спереди руками, усадили на осла и подготовили к порке.

– Не переусердствуйте, – уже неофициально напутствовал городской советник альгвасила.

А Уго тем временем вспоминал о наказании, которое город наложил на одного сквернослова, в жаркой перебранке изрекшего хулу на Господа Иисуса Христа; если бы он нанес оскорбление преднамеренно, его бы приговорили к смерти без всякого снисхождения. В тот раз богохульнику пронзили язык железным прутом, связанным посадили на ослика (быть может, того же самого, на котором сейчас восседал Уго) и провезли по всему городу: под крики глашатая барселонцы ругали его, оплевывали, забрасывали камнями, а еще хлестали бычьими кишками, набитыми экскрементами. Перед Уго вновь возник образ этого человека с разинутым окровавленным ртом, с лицом, заляпанным калом. Провезя бедолагу по улицам, его приковали к позорному столбу на площади Сант-Жауме. «А если меня тоже решили выпороть не кнутом, а бычьей кишкой с какашками?» – встревожился Уго. Мальчик сгорбился на неоседланном ослике, костистый хребет скотинки врезался ему в промежность, он был напуган воспоминанием о богохульнике, который захлебывался собственной кровью и экскрементами, попадавшими в разинутый рот, и тут его хлестко ударили по спине. Уго обернулся. Пеньковые веревки! Мальчик возблагодарил милосердных судей, и тут же раздался крик: «Луковый вор!» Публичное глумление началось.

Почти все утро мальчика под весенним солнцем возили по улицам города. От площади Сант-Жауме к собору. Оттуда на площадь Блат и к церкви Святой Марии. Площадь Борн, церковь Святой Клары, берег, торговая биржа с Морским консульством, монастырь Фраменорс, городские верфи…

Двое солдат прокладывали ослику путь и громогласно призывали горожан полюбоваться позором Уго, как будто для этого было недостаточно ватаги оголтелых мальчишек, бежавших по сторонам и улюлюкавших вокруг осла. Мальчика продолжали пороть веревками, и на детской его спине уже прорвалась кожа, а сам преступник сделался мишенью для ругани и плевков, совсем рядом пролетело несколько камней, однако альгвасилы немедленно пресекали такие попытки.

Где-то на улицах Риберы, за церковью Святой Марии, где селились люди моря, когда процессия уже приближалась к кварталу Комтал, злобные лица мужчин и женщин – орущих, хохочущих, тычущих пальцами – превратились в мутную расплывчатую массу. Уго почти перестал ощущать, как, рассекая плоть, хлопает по спине веревка, и перестал бояться, что его увидит Рожер Пуч или кто-то из его прислужников. Ему уже было все равно. Он закрыл глаза и посреди гомона и суматохи стал молиться. Он взывал к Деве Марии, умоляя, чтобы матушка не узнала, какая с ним приключилась беда.

– В следующий раз ты попробуешь добротного кожаного кнута, – предупредил альгвасил, снимая Уго с ослика по возвращении к Городскому Дому. Он развязал веревки и вернул мальчику рубашку. – Сначала ступай обмойся, – посоветовал страж порядка, увидев, что Уго собирается одеваться. Мальчик ошалело помотал головой. – В море. В твоем распоряжении целое море.

Злоумышленнику пришлось вытерпеть еще немало оскорблений по дороге от Городского Дома к берегу, однако теперь – без альгвасилов, без осла и веревок, с окровавленной спиной – мальчику больше сочувствовали, нежели глумились над ним.

– Замолчи! Оставь бедняжку в покое! – выговаривала немолодая женщина своей товарке возле пекарни на улице Регомир. – Он уже искупил свою вину. Это ведь голод заставляет их воровать лук. Возьми, паренек.

С этими словами женщина оторвала изрядный кусок от еще горячей буханки хлеба.

Хлеб из гороха с чуточкой белой муки. Уго проглотил кусок только что из печи, не успев даже ощутить вкус. Затем вышел на берег и под взглядами матросов и рыбаков пробрался между лодками к самой его кромке, где лениво плескались волны. Погода стояла хорошая: тепло, солнечно, безветренно. Несмотря на ясный денек, вода показалась холодной, так что, не войдя еще по пояс, Уго окунулся, и спину ожгло страшной болью. Мальчик сидел в воде, пока жжение не прекратилось. «Мне повезло», – еще недавно, на верфи, радовался Уго, когда не попал в темницу замка Пучей. В Равале он сильно засомневался в своем везении. Но теперь… За каких-то два дня его мир рухнул. И все-таки Пучи до него не добрались: естественно, им было бы сложно узнать его на низкорослом ослике, со склоненной головой, между двумя рядами злобных зрителей. И матушка его тоже не видела, в этом Уго был уверен. Мальчик устремил взгляд к горизонту, далекому и бескрайнему. «Луковка!.. Ха-ха!»

Уго вылез из моря с мурашками по всему телу и стал поскорее натягивать рубаху.

– Сначала оботрись, парень, – посоветовал приземистый бородатый конопатчик, на ходу бросая тряпицу. Потом осмотрел раненую спину. – Повезло тебе, – добавил он. – Стегали без злости.

– Повезло? – вырвалось у Уго.

– Конечно. Это ведь ты полез в драку, когда казнили мисера Арнау? – Вопрос больше походил на утверждение. – Смело. Неразумно, но смело. Вступиться за справедливость перед придворными полагалось городским советникам, но их больше интересует дружба с власть имущими, чем судьба горожан, а теперь, без короля Педро… – Конопатчик прищелкнул языком и, не закончив фразу, громко позвал какого-то Андреса, каковой вскоре высунул голову из-за лодки. – Принеси снадобья от ран, – велел бородач.

Барселонский берег разделялся столбами, отмечавшими зоны, где можно вытаскивать на берег рыбацкие лодки, и зоны, предназначенные для строительства судов под открытым небом. Перед старинными римскими воротами Регомир располагалась старейшая в Барселоне площадка для корабелов. Рядом со стеной стояло небольшое здание под названием Voltes dels Fusters^[10] – здесь хранились паруса, мачты, реи и другие детали оснастки, но корабли строили прямо на берегу; этим ремеслом и занимались Андрес, паренек чуть постарше Уго, и Бернардо, его отец: первый был подмастерьем, второй – мастером-конопатчиком.

Бернардо сам обработал раны мальчика: от его мази спину снова ожгло, как при погружении в соленую воду. Пока он это делал, подошли другие работники. Все знали, что Уго провезли по улицам на осле, а еще, кажется, всем было известно, что произошло в день казни мисера Арнау.

– Ты ведь сын Матиаса Льора? – спросил сгорбленный мастер, морщинистый и загорелый. – Его еще прозывали Свистун. Твой отец всегда что-то насвистывал. – Старик закаркал – такой у него был смех. – Очень его было жалко. Как твоя мать поживает?

– Хорошо… – промямлил Уго.

– Красивая женщина, – добавил старик.

– А ты? – вмешался еще один. – Тоже будешь моряком?

Моряком? Уго помотал головой, словно не отваживаясь произнести вслух. Батюшка… тот всегда говорил, что море чудесно. «Оно как прекрасная женщина, на которой ты покачиваешься, – объяснял он. – Море – вот мое лучшее наслаждение… после тебя», – поправлялся отец, если Антонина слышала его речи и недовольно морщилась. А когда отец с сыном оставались наедине, Матиас заводил настоящий мужской разговор: «Уго, нет на свете девки такой капризной, так умеющей тебя выбесить, как море. Держись от него подальше». Мальчику не довелось узнать, каким капризным оно может быть. «Обещай мне, Уго, что ты никогда не уйдешь в море, как ушел он», – умоляла Антонина в день похорон, указывая на гроб. И Уго пообещал.

– Знаешь, где улица Регомир?

Вопрос человека, который, судя по теслу в руке, являлся mestre d’aixa, пробудил Уго от грустных воспоминаний. Мальчик растерянно помотал головой.

– Да знаешь, знаешь! Ты же по ней на берег спустился! – подсказал Андрес.

– Ах да!

– Ну так ступай туда и отыщи кузницу Сальвадора Виньолеса, – велел mestre d’aixa. – Скажешь кузнецу, что пришел от меня, от Жоана Пужоля, и пусть он отдаст тебе гвозди, которые я ему заказывал. Ну и чего застыл, постреленыш? – поторопил он Уго.

Эта партия гвоздей и еще два поручения, которые Уго исполнил для конопатчиков, доставили ему краюху хлеба, миску куриной похлебки с овощами и полный стакан вина – Андрес принес новому знакомцу ужин прямо на берег. А еще мальчику позволили ночевать внутри корабля, который постепенно разбирали на доски.

Так Уго стал жить среди людей моря и спать под кораблями; он прятался, едва завидев блеск дорогих одежд или заслышав звуки приготовлений, всегда предшествовавших появлению вельмож. Навестил Арсенду. Уго не отважился признаться сестре, что больше не работает на верфи. Пришлось объяснять, почему он босой: просто забыл прихватить сандалии. «Однажды ты их где-нибудь вот так оставишь, вернешься – а их уже и нету…» – предупредила сестра.

Со временем страхи перчаточника после стычки Уго с семейством Пуч поутихли, и мать с сыном снова могли обмениваться парой слов по воскресеньям, выходя из церкви Святой Марии у Моря. Антонине мальчик тоже ничего не рассказал о происшествии на верфи. Он не мог найти нужных слов. Угрызения, терзавшие его, однако, утихали при встрече: ни мать, ни сестра не задавали вопросов, хотя Уго все-таки расплатился за молчание, когда руки Антонины, которая обнимала его и гладила по спине, снова пробудили жгучую боль.

Несколько раз Уго подходил к верфи. Работы велись безостановочно, и деревянная загородка, поставленная перед морским фасадом для защиты от волн, то стояла на месте, то убиралась, чтобы открыть проход к берегу. Бастайши перетаскивали древесину и инструменты. Моряки и мастера снаряжали галеры. Генуэзца нигде не было видно. Уго не разглядел ни его, ни других пленников с ядрами. Зато издалека узнал Жоана Наварро. Взгляды их встретились, и оба улыбнулись.

Уго подошел к помощнику управляющего.

– А где генуэзец? – поздоровавшись, спросил мальчик.

– Он теперь свободен.

И они посмотрели на море, как будто могли увидеть Доменико Блазио там, вдалеке.

Однажды Андрес предупредил Уго, что о нем расспрашивают в Равале. «Слуга знатного сеньора, – ответил, когда Уго спросил, кто именно. – Это правда, что ты продырявил ему голову?» Они вместе посмеялись над недавним происшествием, однако Уго воспринял новую угрозу всерьез и перестал появляться в этой части Барселоны. Но даже такая предосторожность не пошла ему впрок. Да, Уго старался не попадаться на глаза сеньору и его слуге, рыскавшим по кварталу Раваль, зато сеньоры и их слуги сами появились на верфи Регомир. Уго уже не однажды видел такое, он даже ходил вместе с отцом, когда тот вербовался на корабль; поэтому мальчика не удивило то, что произошло в следующее воскресенье, после объявления об отплытии королевской армады на Морею.

Корабелы выходили с мессы в церкви Святой Марии, а из собора под звуки труб выступала целая процессия: король и его местоблюститель на Востоке виконт де Рокаберти, епископ и другие священники из собора, рыцари и придворные под должным образом освященными штандартами, городские советники, знатные горожане, прочая свита, а следом – простой барселонский люд, к которому примкнули и прихожане Святой Марии у Моря. Пока глашатаи во весь голос призывали записываться в королевскую армаду, Уго заметил Рожера Пуча – тот шествовал рядом с дядюшкой, графом де Наварклес, в самых первых рядах. Уго поискал среди свиты знакомого слугу, и узнать его не составило труда: половину его лица скрывала повязка. Мальчик изо всех сил старался, чтобы матушка не заметила, как все его тело трясется мелкой дрожью.

– Помни о своем обещании, – сказала Антонина, неправильно расценившая волнение сына. – Ты не должен вербоваться в матросы.

Процессия миновала церковь Святой Марии и вышла на площадь перед биржей, у самого берега с верфью Регомир, на которой теперь работал Уго. И там, усевшись за подготовленный заранее стол, покрытый алой скатертью, сам король призывал горожан вербоваться в его армаду.

Тысячи горожан стеснились вокруг солдат, оберегавших монарха и придворных. Уго тоже пробился поближе. В такой толчее он не опасался, что его узнают. Король Хуан завершил свое воззвание, и толпа беспокойно зашевелилась. Глашатаи превозносили короля, виконта де Рокаберти, адмирала и капитанов армады; их крики воспламеняли толпу и побуждали простых горожан, арбалетчиков, гребцов и солдат приобщиться к славе, которая ждет их в далеких краях. Зазвучали трубы, барабаны и волынки. Всеобщее возбуждение нарастало, король с приближенными наслаждались произведенным эффектом. Из тысяч глоток вырвался крик:

– Долгих лет королю Хуану!

Уго стоял на цыпочках, зажатый среди взрослых, стараясь ничего не пропустить. Он увидел довольную улыбку на лице короля Хуана. Монарх наслаждался рукоплесканиями и приветственными криками. Желал их все больше и больше, и ликующие подданные его не разочаровали. В конце концов, когда солдаты уже едва сдерживали напирающую толпу, король протянул правую руку к одному из приближенных, и тот сразу наполнил ее монетами. Уго, казалось, слышал, как люди затаили дыхание в тот краткий момент, когда дождь из монет радугой засверкал над головами барселонцев; а потом тишина взорвалась неразберихой, давкой и борьбой за монеты, которые горстями швыряли король, виконт де Рокаберти и адмирал. Уго бросился на землю, как и другие мужчины и женщины вокруг него. Он ползал и шарил, то слыша ликование нашедших и кривясь от зависти, то жмурясь от солнечного света, – мальчику приходилось задирать голову, чтобы увидеть, куда упадут очередные монеты, упорно не дающиеся ему в руки.

Наконец он заметил блестящий кружок неподалеку. Пронесся на четвереньках, перемахнув через неуклюжую толстуху. Уго уже протянул руку, но его опередил лысый парень, крепкий и проворный… Откуда он взялся? Уго застыл на месте. Лысый даже не обернулся и пополз дальше в поисках новых сокровищ. Уго проводил удачливого соперника обескураженным взглядом. Тот был похож на собаку: возбужденно принюхивался и рыскал, ни на кого не обращая внимания. И вел себя как на охоте. Искал монеты, точно преследовал добычу, толкался без всякой жалости, обходил стороной более сильных; упирался ногами в землю… Ногами? Вот в чем дело: лысый был обут в его абарки! Уго погнался за ним. Мальчик торопился, не обращая внимания на золотой дождь, из-за которого возникали все новые перебранки и стычки, даже не представляя, как будет разбираться с похитителем сандалий. Лысый был старше Уго, детская обувка была ему мала, кожаные ремешки едва не лопались. К тому же вскоре, когда король и свита уже возвращались во дворец, к лысому присоединилась целая стая пацанвы разных возрастов. Уго заметил, как Лысый Пес отвесил подзатыльник малышу, который, мотая головой, показывал пустые ладони. Уго осторожно прошел мимо.

Собравшиеся на берегу барселонцы уже расходились по домам, у многих был довольный вид. Люди кричали и размахивали руками, гордо показывая добытые монеты. У вербовочного стола остались только чиновники и очередь из мужчин, пожелавших записаться в королевскую армаду и сразу же получить свое первое жалованье. Каждый из желающих завербоваться должен был представить одного поручителя и принести присягу на Библии; после этого завербованные убегали тратить деньги. Позже некоторым придется пожалеть о своем решении, однако договор вступал в силу немедленно.

Уго следовал за шайкой юнцов, осмотрительно держась на расстоянии. И вовсе не удивился, когда они направились в Раваль. В мальчике закипала ярость, стоило только вообразить, как они, тоже все вместе, шли в тот день – хохотали, орали, перебивая друг друга, насмехались над простачком, у которого стащили сандалии, а он даже не проснулся. «А луковица!..» – наверняка насмехался кто-то из них, возможно Лысый Пес. «Его провезли по всей Барселоне, всю спину исполосовали!» – добавлял кто-то другой, и смех того дня горьким эхом отозвался в мальчике рядом с воротами Бокерия, когда стервецы действительно расхохотались, похлопали друг друга по спине и разошлись в разные стороны. Лысый Пес поднимался по Рамбле в компании двух пареньков – один из них был тот самый побитый малыш. Все трое вошли в дом на улице Тальерс. В этом районе на окраине Барселоны, возле новой стены, было много мастерских по выделке кирпича, а еще здесь селились мясники.

На следующий день, в понедельник, Уго, выполняя поручение, данное ему на верфи Регомир, сделал крюк, чтобы найти своего обидчика. Лысый Пес работал вместе с огромным мужиком на бойне за воротами Бокерия; там же на грубо сколоченных прилавках продавалась козлятина, свинина и баранина – мясо, торговля которым в черте города была запрещена. Уго переживал, что кровь, стекающая с фартука злодея, может заляпать его сандалии… От злости мальчик даже рассмеялся: он не знал, что предпринять. Лысый был выше на голову, силен и напорист, а может быть, еще и опасен… Но абарки до сих пор на нем! Уго сжал зубы, кинул последний взгляд и побрел прочь, обманывая себя тем, что его ждут на верфи Регомир.

Несколько дней Уго приглядывался и выслеживал. Будние дни у ворот Бокерия ничем не отличались один от другого; рабочая рутина нарушалась лишь тогда, когда парень вместе с отцом ходил в церковь своего прихода, Святой Марии у Сосны. На открытом пространстве между кладбищем и церковью мясник вставал на ходули и весело вышагивал в компании мальчишек, покрикивая и гоняясь за друзьями сына. Толпа зевак, стеснившаяся полюбоваться великаном на ходулях, позволяла Уго подобраться ближе, не боясь, что его узнают. Тогда-то следопыт и выяснил, что отец Лысого Пса выступает в роли великана на празднике Тела Христова, а в свободное время упражняется. «Когда он идет в процессии, на нем одежды до самой земли», – поведала какая-то женщина. Когда гигант слезал с ходуль, сорванцы принимались за игру: хватали деревяшки и пытались повторить трюки мясника, а тот вместе с соседями хохотал над их прыжками и падениями. Церковь Святой Марии у Сосны, а особенно ее недостроенная башенка, в которой хранились ходули, видимо, служила любимым прибежищем для лысого и его дружков: в праздничные дни, вдоволь наслонявшись по Барселоне, они собирались в этой пустующей пристройке. Уго следил за ними, спрятавшись на близлежащем кладбище.

Лысого Пса звали Жоан Амат. Он был сыном мясника из Бокерии. И да, он был опасен. Все это Уго узнал от Андреса, когда, не придумав, как заполучить обратно свои абарки, отказался от бесполезного преследования и решил спросить совета у подмастерья-конопатчика.

– Во всей Барселоне нет уголка, где бы его не знали. Лучше бы тебе с ним не связываться, – прибавил Андрес, тем самым давая понять, что и сам он, хотя и старше годами, не отважится встать на дороге у Жоана.

– Мне говорили, что я не должен склоняться ни перед кем.

Андрес широко улыбнулся:

– Рискованный совет. А тебе не говорили, как этого добиться?

– Нет, – нехотя сознался Уго еле слышным шепотом.

Андрес успел разглядеть печаль во взгляде товарища, прежде чем Уго отвернулся в сторону моря.

– Это и есть самое главное в жизни: унижение и принуждение никому не по вкусу; штука в том, чтобы научится этого избегать. Будь очень осторожен с Жоаном Аматом, – еще раз предупредил Андрес.

Глядя на море тихими весенними вечерами, опираясь спиной о вытащенную на берег лодку, Уго задавался вопросом: как бы поступил на его месте мисер Арнау? Не находя ответа, принимал решение отказаться от слежки, – в конце концов, это всего лишь сандалии… Его сандалии! Эти слова всегда отдавались эхом в голове мальчика, да таким громким, что пойти на попятный было просто невозможно. К тому же оставалась еще и подброшенная луковица, и поездка на ослике, да и раны до сих пор жгли его спину. Эти негодяи вдоволь над ним поиздевались!

И все-таки Уго не осмеливался подойти к Лысому Псу.

Наступил май, прошло больше месяца с вербовки моряков у биржи, и Уго вместе с другими барселонцами, снова столпившимися на берегу, с радостью наблюдал за отплытием королевской армады. Мальчик знал, что вместе с армадой на Морею отбывает и одна из его главных проблем, облаченная в роскошный серебристый доспех. Накануне вечером люди моря «провожали» галеры песнями и тостами, а теперь, когда дюжина кораблей готовилась на веслах проходить через таски — опасные отмели, закрывающие барселонский порт, горожане криками прославляли королевский флот. Уго старался не меньше остальных. Он уже видел, как Рожер Пуч горделиво прошел по деревянному помосту, который мальчик сам помогал сколачивать, – это делалось для того, чтобы знатные рыцари не испортили свои дорогие наряды и с удобством переместились в лодки, которые переправят их на галеры. Уго узнал и слугу Рожера Пуча, охранявшего его багаж; правый глаз у него был залеплен пластырем.

Крики еще не успели отзвучать над берегом, штандарты короля и виконта, капитанские вымпелы и флаги со святым Георгием до сих пор расцвечивали горизонт, когда в порт вошла маленькая шестнадцативесельная галера под мальоркским флагом. Лодочники и бастайши позабыли об армаде и приготовились встречать очередное судно, пришедшее в барселонский порт: ведь именно морские перевозки больше всего обогащали город и его купцов.

Уго подошел к группе бастайшей: здесь паренек неизменно встречал радушный прием, и помощь его всегда так или иначе вознаграждалась. Уго не имел права разгружать товары – цеховое братство этого не дозволяло, однако он мог бегать по городу с поручениями от чиновников и торговых людей. К тому же ему просто нравилось находиться рядом с мужчинами, переносившими грузы с кораблей на берег. Уго услышал, что маленькая галера называется «Санта-Фелипа», а еще на берегу взволнованно судачили о том, как корабль отбился от нападения алжирских корсаров.

– Конечно, он был гораздо больше, – рассказывал один из купцов, имея в виду корсарский корабль. Уго подобрался как можно ближе, глаза его от любопытства широко распахнулись. – Как нам удалось уйти? Ясное дело, помогла скорость и хорошее снаряжение. Шестнадцать скамей дали нам такую ловкость, такую свободу маневра, какой не бывает у больших кораблей, а к этому добавились еще и два выстрела из бомбарды, угодившие точно в палубу корсарам, да под конец мы еще и обрушили на них ливень стрел. Увертливость, быстрота и хорошее снаряжение – вот что позволяет малому судну драться и побеждать, – назидательно закончил купец.

Уго спросил себя, сможет ли он соперничать в увертливости и быстроте с Лысым Псом. И этот вопрос преследовал его целый день. Уго вспоминал, как Жоан Амат вынюхивал монеты и рыскал среди толпы. Он очень быстр и очень верток! А ведь, по словам купца, залог победы – еще и хорошее снаряжение. Хорошее снаряжение…

В ту же ночь, когда Уго только собирался свистнуть у стены, ограждавшей двор королевской верфи, он расслышал беготню и глухое поскуливание собак с другой стороны. Они его почуяли заранее! Уго все-таки посвистел, прежде чем забраться на стену и спрыгнуть. Во дворе поиграл с собаками, которых давно уже не видал. Псы угадали его печаль, накинулись и принялись облизывать, а Уго и не думал уклоняться; потом дворовые сторожа проводили своего друга к оружейному складу.

Уго подождал, пока глаза не привыкли к темноте, нарушаемой лишь отблесками горящего во дворе факела. В последний раз, когда мальчик сюда заходил, пустого пространства на складе почти не было; определенно, армада забрала с собой бóльшую часть арсенала. Но и теперь дрожащий свет факела поблескивал на отточенных лезвиях топориков. Именно такое оружие Уго и искал – и вот на столе лежит целая груда! Мальчик подошел и провел рукой по металлу. Один из псов заскулил, как будто предупреждая.

– Замолчи, – перебил его Уго. – Ты ничего не понимаешь. Эта штука нужна, чтобы вернуть мои сандалии.

Уго взял топор, который посчитал самым маленьким. Но его вес удивил мальчика: раньше, когда Уго заходил на этот склад, он только мечтал о морских баталиях, а теперь… ему предстояло использовать топорик в деле.

Собаки никак не желали угомониться, но Уго приказал им помалкивать. В наступившей тишине мальчик резко взмахнул своим оружием. Острие запело, разрезая воздух.

Уго знал, что Жоан Амат поднимается на рассвете и спешит к мясному прилавку в Бокерии, чтобы почистить и приготовить ножи и другую утварь до прихода отца. А еще Уго знал, что возможность напасть на Лысого Пса и отобрать сандалии может представиться как раз по дороге с улицы Тальерс к воротам Бокерия; туда-то он и направился. Уго трясся мелкой дрожью в предрассветных сумерках. Хотя мальчик и не услышал шагов лысого, он точно угадал момент его появления.

– Отдавай мои сандалии, разбойник, сукин сын! – закричал Уго, преграждая ему дорогу.

Этот приказ выскочил у Уго сам собой: не зря же он всю ночь тренировался. Однако с голосом своим мальчик совладать не сумел – вместо угрозы прозвучал испуганный взвизг.

– Ага, луковый вор! – Оправившись от удивления, Лысый Пес расхохотался. – Снова хочешь прокатиться на ослике? И как же ты собираешься отнять у меня сандалии, мелюзга?

С этими словами Жоан Амат занес руку, чтобы влепить мальчику затрещину. Но не успел, потому что увидел грозный блеск топора. Сын мясника сделал шаг назад, оценивая ситуацию, но Уго предвидел и это: он знал, что лысый отступит… и если окажется на безопасном расстоянии… Уго бросился ему в ноги. Нельзя было также допустить, чтобы лысый перехватил его правую руку: если у Амата получится такой захват, Уго долго не продержится. Лысый Пес упал на землю и тут же попытался вывернуться, но, когда он дернулся, Уго уже прижимал острие топорика к его мошонке.

– Отрежу яйца! – завопил храбрец.

Жоан Амат перестал дергаться.

– А я тебя убью, – пригрозил он в ответ. – Как только ты перестанешь…

Уго надавил сильнее. Лысый умолк.

– Руки за голову. Живо!

Уго снова надавил – теперь самым краем острия. Лысый Пес охнул и повиновался.

– Теперь согни левое колено.

Не ослабляя давления на мошонку, мальчик свободной рукой развязал кожаные ремешки – сначала на левой лодыжке лысого, потом на правой. Оставалось самое сложное. Уго действовал без колебаний: подхватив свои абарки, он врезал деревянным топорищем по пальцам на левой ступне Амата, подскочил с земли и бросился наутек, пока Лысый Пес завывал от боли.

– Я тебя найду! – услышал победитель уже издалека. – Я тебя убью! Я тебе…

4

– Их утащили и спрятали собаки, которые стерегут верфь… Только представь себе! Поиграться со мной решили, – вот какое объяснение выдал Уго сестре, когда та заметила возвращение сандалий.

Дети сидели, прижавшись друг к другу, на плоской крыше монастыря Жункерес, под ясным звездным небом.

Арсенда подняла голову и слегка улыбнулась. Девочка больше не смеялась, как раньше. Она как будто… как будто подросла. С каждым днем Арсенда выглядела все взрослее. И держалась с братом серьезно и отстраненно.

– Ты больше не хочешь, чтобы я приходил?

Легкая улыбка как будто застыла на лице сестры.

– Не говори ерунды, – ласково ответила девочка. – Ты и наша матушка… Конечно! Ты всегда будешь для меня самым любимым… в этом мире.

– В этом мире? – переспросил брат.

– Уго, ты не можешь тягаться со Всевышним.

Уго не мог тягаться даже с бондарем из Сиджеса, укравшим у них мать.

– Пойми же наконец, Уго, – в следующее воскресенье пыталась объяснить Антонина, встревоженная тем, как побледнел Уго, услышав от нее новость: матушка собирается снова выйти замуж. – У вас у обоих теперь своя жизнь. Арсенда в монастыре, а ты на верфи… и у вас есть надежда на будущее. Я еще молода… – Антонина говорила прерывисто, короткими фразами. – Все устроилось через священника церкви Святой Марии. Он знал… он понимал… В общем… Он добыл для меня приданое! Так ведь бывает: богачи отписывают в завещании приданое, чтобы бедолаги вроде меня могли выйти замуж. Тебе больше не придется за меня тревожиться. Послушай, его зовут Ферран, и он хороший человек, понимаешь? Он недавно овдовел и живет в Сиджесе с двумя маленькими детьми, которым…

Антонина не успела договорить. Уго пошатнулся, и мать подхватила его за плечи. Мальчик был весь холодный, Антонина уложила его на землю.