Игорь Вереснев
Реквием по вернувшимся
Виктор Коновалец. Точка входа, 3-й день экспедиции
Мгновенная тошнота, обморок, так похожий на смерть, и – ощущение свободы! Или пустоты? Есть разница между пустотой и свободой? Этого Виктор не знал. И он абсолютно не беспокоился о том, что его нынешнее тело возникло всего минуту назад из капли хромоплазмы, как и весь корабль, внутри которого он находился. Подумаешь, тело! Всего лишь вместилище разума.
Куда его забросил гиперпереход, Виктор пока не знал. Но то, что он вырвался из Солнечной системы, этого огромного человеческого муравейника, – бесспорно. Он чувствовал это. Его разум был свободен, он мог вновь проводить свой эксперимент…
– Пост киберконтроля! – На экране интеркома появилось лицо навигатора. – Доложите состояние бортового компьютера.
Виктор поморщился. Не получится пока с экспериментом. Сейчас начнется долгая, нудная процедура привязки релятивистских координат. Попросту говоря, предстоит определить, куда именно их выбросило.
Одногруппники называли Виктора «ботаном». За то, что он был круглым отличником и за то, что никогда не участвовал в вечеринках, на которых пили коктейли с добавкой чего-то не совсем легального, а после до утра занимались любовью. На самом деле Виктор мог бы учиться гораздо лучше, запросто стал бы первым студентом в университете. Но учился он не ради оценок, а ради знаний – тех, которые считал необходимыми. И всякую модную гадость не пил, потому что не хотел глушить разум. Сознание должно быть ясным и четким, чтобы решить задачу, которую он себе поставил.
Еще на первом курсе, изучая историю кибернетики, Коновалец заинтересовался необъяснимым парадоксом. В XXI – начале XXII века во всех технологически развитых странах велись работы по созданию искусственного интеллекта. К началу XXIII столетия тема эта была забыта напрочь. Почему?! Ведь это так интересно – создать разум, отличный от человеческого. Это сулило прорыв в теории познания, да и в других областях науки.
Виктор принялся искать объяснения. И он нашел их. Много. Ни одно его не удовлетворило. Получалось, что все ускоряющийся прогресс в исследованиях внезапно сменился полным застоем. Количественные изменения, которые обязаны были привести к качественному скачку… не привели никуда. Все научные группы забуксовали в одно и то же время. Это была загадка. Виктор пытался ее разгадать все годы своей учебы. И была эта охота за тайной куда интересней, чем глупые студенческие вечеринки, чем ухаживания за девчонками.
Девчонки ему нравились – издали. Но когда они оказывались рядом, Виктору становилось нехорошо. Они вторгались в его личное пространство, угнетали своим присутствием, сознание утрачивало ясность и четкость. Однажды у Виктора была женщина, взрослая, знающая, что и как нужно делать, – подруга его мамы. Это было ужасно: тело блаженствовало, а разум страдал. Он чуть не умер тогда, раздавленный наслаждением и отвращением, и, когда она наконец ушла, долго рыдал, уткнувшись в подушку, слабый, несчастный, противный самому себе. А потом заснул. И во сне увидел решение своей задачи.
Искусственный интеллект не сумели создать, потому что неверной была сама предпосылка. Нейроны человеческого мозга не есть вместилище разума. Это всего лишь биологические терминалы, устройства ввода-вывода, обеспечивающие связь разума с внешним миром. Более того, каждый индивид являлся частью единого над-интеллекта, не подозревая об этом! Именно этот над-интеллект гасил идеи, выбивающиеся из общего русла «познания», идеи, способные породить его конкурента.
Пришедшее во сне озарение было восхитительным, но требовало доказательств. А доказать не получалось, пока он оставался в силках над-интеллекта. Требовалось сбежать подальше от многомиллиардного человеческого муравейника. Виктору нужен был Дальний Космос. Пришлось потратить время, переделывая собственное тело, тренируя его мышцы и реакции, пришлось зубрить неинтересные разделы кибернетики, но он своего добился. Он вырвался за пределы досягаемости человечества.
На корабле Виктора посчитали слегка сумасшедшим, и он старательно носил эту маску. Зато никто не набивался в друзья, никто не покушался на время, необходимое для экспериментов. Впрочем, один человек на корабле был особенным. Пилот Ярослава – только ее он мысленно называл по имени – отличалась от людей, с которыми Виктору приходилось сталкиваться. В ее присутствии он не ощущал давления на свой разум. Возможно, она догадывалась, какую Задачу пытается решить кибернетик. Виктор и сам бы рассказал – если бы она спросила. Ярослава не спрашивала, она решала собственную. Какую? Коновалец не знал.
Спустя три с половиной часа координаты точки выхода были проверены и перепроверены. Кибернетик вызвал рубку.
– Да, Витя, я слушаю. – В рубке дежурила Ярослава, навигатора видно не было. Поэтому Виктор осмелился улыбнуться.
– Расчет по реперным квазарам закончен. – Ему показалось, что женщина напряглась, готовясь услышать результат. – Корабль в локальном пространстве G00010496. Вышли согласно полетному заданию.
Он продолжал улыбаться, ожидая улыбки в ответ, – урок ведь сделан правильно. И Ярослава улыбнулась. Только улыбка у нее получилась какой-то вымученной, ненастоящей.
Степан Маслов. Локальное пространство G00010496, 4-й день экспедиции
Степан терпеть не мог эти первые сутки в чужом локальном пространстве.
Во-первых, потому что страшно. Бортинженер знал, как устроен м-двигатель до последнего микрона, наизусть помнил принцип его действия. И не доверял этой чертовой технике ни на грош. Это Коцюба по своей наивности может задирать беличий носик – «па-ду-ма-ешь!». Степан-то знал, что масс-информационное преобразование не только красивый термин. Он проверял настройки двигателя перед разгоном. Да что настройки! Он чуял двигатель и корабль нутром – потому что был инженером от бога. А после гиперперемещения все шло коту под хвост за одно мгновение. Потому что в другом локальном пространстве это был другой двигатель, другой корабль. И он, Степан Маслов, – не тот, кто был прежде. Понимать это было не то что страшно – жутко!
Во-вторых, пока та же Коцюба отсыпалась в стасисе, ему приходилось пахать. Чуть ли не в буквальном смысле пахать – заново перебрать и перепроверить чертов двигатель и чертов корабль, чтобы задействовать то знание, которое не в голове, а в руках. Чтобы у команды твердая уверенность была: случись что, двигатель не подведет, системы жизнеобеспечения не откажут, корабль вернет людей к родной Земле. Жизни их зависели в первую очередь от него, бортинженера Степана Маслова.
И в-третьих, неприятно было, что Буланов становился капитаном на это время. Не нравился ему этот сыч надутый, гориллоид, кичащийся своей принципиальностью, и все тут! А кому понравится чмо такое? Губы бантиком, глазки как у поросенка, на голове ежик неопределенного цвета. Чувство юмора атрофировано, полчаса думает, прежде чем скажет. Закроется у себя в каюте и сидит там, неизвестно чем занимается. На голографию жены дрочит, не иначе, – такой же, как и сам, замухрышки. А скопидом, каких поискать! На кой он деньги коллекционирует? Тысячу лет жить собирается, что ли?
Причины ненавидеть первые сутки в чужом пространстве у Степана были основательные. Но в эту экспедицию он пошел именно ради них, ради этих суток.
Много лет назад, юным балбесом, Степан пристрастился к Игре. Той самой, которую тысячи лет вели Мужчина и Женщина. Игре в обольщение, игре в любовь. Что может быть увлекательнее, когда вокруг сотни и тысячи карих, голубых, зеленых, золотистых глаз, глядящих на тебя с интересом, с ожиданием, с вожделением? Он был создан для этой Игры – высокий, стройный, умный, обаятельный, красноречивый. Белокурая голубоглазая бестия. Он умел добиться расположения любой женщины. Единственное, чего не хватало для полного счастья, для окончательной и безоговорочной победы в Игре, – серебряных шевронов на лазорево-синем парадном мундире. Что поделаешь, коль довелось жить в век, когда человечество таращится на звезды, вместо того чтобы смотреть по сторонам!
Шевронами Степан обзавелся. И сразу стал полубогом. Даже искать предлог, чтобы познакомиться, больше не требовалось. Подойти к стойке бара, присесть за столик в кафе, продефилировать по вечернему бульвару, одарив мимолетной улыбкой прекрасную незнакомку. Девять из десяти побегут следом, а оставшаяся будет стоять соляным столбом в надежде, что улыбка полубога не пригрезилась, что обернется. Оборачивался, почему бы и нет?
Жаль только, отпуск у косморазведчиков коротковат, а в экспедиции с женщинами туго. Маленькие экипажи на нуль-кораблях, потому что и сами корабли большими не построишь – условия марковского преобразования не позволяют. Но Игра есть Игра, поблажек себе Степан не давал. Раз пришел в экипаж, то обязан «уложить» всех имеющихся в наличии самочек. После этого он писал рапорт о переводе. Обычно хватало одной экспедиции, от силы – двух.
Пристинскую он «уложил» в первом же совместном полете. Честно говоря, там и усилий прилагать не пришлось. Корабельный врач относилась к самой «покладистой» разновидности женщин – «восхищенные». Для них хватало белозубой улыбки и дежурного набора анекдотов. Он бы и Коцюбу «уложил», да писатель некстати вклинился. Внешностью потягаться с Масловым тот, конечно, не мог, но лапшу на уши вешал профессионально. И вся экспедиция обернулась охами да вздохами по «любимому Андрюшке». Ничего, Маслов знал, что подобная романтичная влюбленность долго не держится, особенно у таких девиц, как Коцюба. Во-первых, она входила в категорию «скучающих», то бишь тех, кого можно подловить, сыграв на настроении. Во-вторых, она была явной «перехватчицей»: смириться, что лишена удовольствия, которого у подруги в избытке, не могла ни в коем разе. А Пристинская наверняка не молчала, расписала Степановы мужские достоинства в лучшем виде. Во второй экспедиции Коцюба «уложилась». И пусть теперь сколько угодно мелет о «случайностях», Степан добился, чего хотел.
На «Колумбе» оставалась одна «не охваченная вниманием» женщина. Медведева была ему не симпатична ничуть, но загвоздка заключалась не в этом. И не в том, что командиром корабля был ее муж – прецеденты имелись. Круминь может потом обижаться сколько захочет, Степан по любому уйдет в другой экипаж. Однако Медведева относилась к редкой породе женщин, на которых обольщение не действовало. Степан мог хоть наизнанку вывернуться, она все равно не поверила бы. Самым правильным в таких обстоятельствах было отступить, признать проигрыш. Но как это било по самолюбию! И треклятое самолюбие пересилило, Степан пошел на «Колумбе» в третью экспедицию. У него оставалась единственная надежда – хоть Медведева и не поддавалась обольщению, но все же была «сострадалицей». И попытаться использовать свой шанс Маслов мог, лишь пока Круминь спал в стасисе. Он даже помолился, чтобы гориллоид-навигатор ламернулся несколько раз подряд. Молитва пропала втуне: к точке назначения они вышли с первого раза. И значит, у Степана оставался один вечер.
Коридор жилой палубы изгибался дугой. По правую руку – служебные помещения, по левую – каюты экипажа. Маслов занимал вторую, Медведева – четвертую. Всего-то двадцать шагов от двери до двери. И нажать кнопочку на панели интеркома. Степан и это нажатие тщательно выверил – чтобы сигнал прозвучал просительно.
Дверь распахнулась почти тотчас – Медведева не спросила, зачем она понадобилась бортинженеру в такое явно неурочное время. Что ж, хороший признак.
Степан осторожно, бочком вошел в каюту.
– Можно? – Как будто и так непонятно, что можно, раз отворили.
Медведева кивнула, уставилась вопросительно. Этого взгляда Степан терпеть не мог: как будто лазерами прожигает. Попробуй тут соврать! Он врать и не собирался. Разве что самую малость.
Он потупился и опустил плечи.
– Слава, я… в общем, я не знаю, к кому подойти с этим. И в себе держать не могу.
Славой Медведеву называл только Круминь, да и то в неофициальной, так сказать, обстановке. Степан попробовал несколько раз это имя, когда никого рядом не было. Прокатило, женщина не возмутилась и не удивилась вроде бы. И он записал это в свой актив.
– Степа, ты садись, – пригласила Медведева.
Маслов глаза не поднимал, потому не видел, кивнула она ему на кресло или нет. Очень показательно не видел, потому замялся, не зная куда сесть, – сама-то хозяйка каюты сидела на кушетке. Наконец после мучительного раздумья и он опустился рядом.
– Слава, понимаешь, я, разумеется, мог бы подождать Нику, и ей рассказать. Но пугать ее не хочу. А к командиру… нехорошо как-то. Подумает, что бортинженер того… списывать пора.
– Степа, я слушаю, слушаю. Что у тебя случилось?
Он помолчал, собираясь с мыслями. Вдохнул побольше воздуха. Поднял и чуть повернул голову – очень аккуратно, чтобы не встретиться взглядами. Смотрел как бы в лицо собеседнице, но в тоже время – мимо.
– Не у меня, у нас всех! Как из гиперпространства вышли, так и…
– Ты… что-то почувствовал?
Краем глаза Маслов заметил, как женщина вздрогнула. Проняло: чертовщинка всякая, это ж по ее части! Стало быть, тактику он выбрал верную.
Степан вдохновенно продолжил:
– Слава, ты ведь знаешь, я хороший инженер. Я этот корабль до последнего винтика знаю. Не головой, руками знаю. Ты меня с завязанными глазами на любую палубу, в любой отсек заведи и позволь пальцами переборки коснуться, – определю, где нахожусь. А сейчас…
Раньше ему не приходилось бывать в каюте пилота, лишь из коридора мельком заглядывал. Теперь мог рассмотреть ее в подробностях. Каюта как каюта, стандартная обстановка. Кушетка с тумбой в изголовье, квадрат столешницы с выдвижным терминалом, кресло, дверь утопленного в переборку шкафа. Жилое пространство в нуль-кораблях ужато до предела, но люди даже в такой аскетичной обстановке умудряются добавить своему обиталищу индивидуальности и комфорта. У Степана, например, стены оклеены… Не порнографией, само собой! Репродукциями пейзажей, земных, умиротворяющих, идеально подходящих для релаксации. А на кушетке – целая горка маленьких подушечек. Хоть под голову подложи, хоть под… куда потребуется. У Пристинской с полдюжины плюшевых медвежат-зайчат-«фиг-знает-ковят» по каюте разбросаны. И фотка дочуры ее, естественно.
В каюте Медведевой не было ничего, как будто хозяйка только сегодня в нее заселилась. Единственное исключение – к дверце шкафа приколота магнитной булавкой картинка. Лист белой бумаги с нарисованной грифельным карандашом птицей. Чайка парила над морем, а внизу, среди волн, угадывались мачты, паруса. Пропорции соблюдены не были: чайка на поллиста, кораблики же изображались несколькими штрихами, не понять, насколько успешно они боролись со штормом. Верхнюю часть картинки занимала зловещего вида черная туча, прорезанная зигзагами молний. Только до корабликов молнии не могли дотянуться – распластанные крылья чайки преграждали им путь.
– …сейчас так не получается. – Степан облизнул пересохшие от волнения губы. Пальцы его то сжимались в кулак, то разжимались, рука дрожала. И в конце концов соскользнула на кушетку, нечаянно задела бедро женщины. – Не чувствую я корабль. Как будто подменили его. Или нас?
Рука лежала, касаясь бедра женщины, а Медведева на это никак не реагировала. Слишком захвачена рассказом? Взглянуть ей в лицо, чтобы проверить, Степан не отважился.
– Слава, ведь невозможно такое, чтобы с информационным пакетом что-то случилось во время перемещения, правильно? Наука опровергает, да? Это у меня нервы шалить начали, да? Скажи, ты же ничего странного не заметила? Ты же разбираешься в разных поту… необычных штуках?
Степан не врал, только слегка преувеличивал. Описанное им ощущение возникало после каждого гиперперехода и никакого отношения к «ошибкам информпакетов» не имело. Индивидуальная реакция организма на масс-информационное преобразование. В лечении не нуждается, проходит в течение суток. И в этот раз уже почти прошло. Но это «почти» и отличало ложь от преувеличения, позволяло быть правдивым в сегодняшней Игре.
Маслов вновь облизнул губы. Самое время было повернуться к женщине, податься вперед всем телом, схватить за руки… Повернуться Степан не мог. А Медведева молчала, будто не слышала его сбивчивых, взволнованных, на грани истерики вопросов.
Он мысленно скрипнул зубами. Вот кукла деревянная! Но заданный темп нужно выдерживать. Рука бортинженера дернулась было и безвольно упала. Накрыла сложенные в замок руки женщины. И на это Медведева никак не отреагировала, даже не вздрогнула. Требовалось сказать еще какую-нибудь полуправду, повысить градус. Поймет же она когда-нибудь, что мужчина слаб, в одиночку не справится с навалившейся бедой. Что его нужно успокоить, приголубить, дать выплакаться в жилетку.
– Я еще на Земле предчувствовал… Да нет, что я говорю! Как раз все наоборот. Ты ведь знаешь, я ни на одном корабле больше чем в две экспедиции не хожу, правило у меня такое. А здесь… Сам не знаю, зачем я остался. Как будто тянуло что-то. Эх, не нужно было идти в эту экспедицию!
Руки Медведевой неожиданно разжались. Мягко, но решительно она подхватила ладонь бортинженера, убрала в сторону.
– Ты прав, не нужно было идти в эту экспедицию. Но теперь ничего не исправишь.
Голос ее звучал так спокойно и холодно, что на несколько секунд Степан поверил во весь тот бред, который только что нес. Желание продолжать Игру улетучилось мгновенно и бесповоротно. И так же мгновенно и бесповоротно он понял: да, в эту экспедицию не следовало идти.
Иван Круминь. Локальное пространство G00010496, 5-й день экспедиции
Круминь вышел из стасис-сна с привычной легкостью. Будто проснулся утром, а впереди ждет пусть напряженный, но вполне обыденный рабочий день. Двадцать девять лет стажа в косморазведке даром не проходят, человек привыкает ко всему. Вот и он к стасис-капсулам привык, ездит на работу бесчувственным чурбаком. Мог бы, конечно, во время гиперперехода сидеть в ходовой рубке на почетном месте. Но, честно говоря, не любил он этого: ощущение, что сознание вдруг отделяется от тела, и будто призраком становишься, бесплотной тенью. Всего несколько минут длится, но впечатлений надолго потом хватает. Говорят, у всех по-разному, некоторые даже оргазм испытывают. Иван таким «счастливчиком» не был, к тому же пользы от командира во время Маневра никакой, не разбирается он, физик-планетолог, во всей этой навигаторской кухне. Зачем географию учить? Извозчик довезет! А извозчик у него надежный, в профессионализме Буланова за десять лет совместных полетов он убеждался не единожды. Да, некоторые черты характера навигатора ему не нравились, но кто он такой, чтобы судить? Командир обязан находить общий язык с каждым из подчиненных. Круминь возглавлял экипаж «Колумба» тринадцать лет, со дня схода корабля со стапелей, и в разведке считался хорошим командиром. Сам он это мнение коллег и начальства разделял: четырнадцать экспедиций «Колумба» под его руководством прошли успешно. А если посчитать, сколько всего налетал, то эта будет тридцатой. Юбилейной. И, пожалуй, последней.
Летом Круминю исполнилось пятьдесят четыре, а это означало, что через год он получит право выйти в почетную отставку. Можно бы и еще поработать, строгих ограничений в космофлоте полвека как нет, лишь бы здоровье позволяло. Ивану здоровье позволяло, и друзья говорили, что выглядит он лет на десять моложе, а то и на все пятнадцать. «На семнадцать» – поправлял Круминь. И те, кто знал, какая именно у них со Славой разница в возрасте, кивали понимающе. Мол, да, вы прямо как ровесники. И Ярослава всегда смеялась этой шутке. А он…
Официально брак они не оформляли. Это никого не удивляло: зачем, если люди и так все время вместе, и на Земле, и в Космосе? Главное, чтобы любили друг друга. Любили…
Когда-то давным-давно у молодого косморазведчика Ивана Круминя была жена – первая и единственная его любовь. Он был счастлив, предвкушая каждую встречу долгими месяцами разлуки, и лишь посмеивался над коллегами, заводившими «полетные романы», – они ничего не знали о настоящей Любви… А затем его Единственная ушла к другому, сказав, что устала жить с вечным разведчиком, романтиком-неудачником, не способным сделать карьеру. Не говоря уж о ребенке. Да, она была права во всем. И с детьми не сложилось в жизни, и по карьерной лестнице не смог подняться выше командира косморазведки. А после того развода, той моральной оплеухи он и любить разучился так искренне и самозабвенно, как умел в молодости. Решил, что все это: семья, дети, любимые женщины – не для него. Ему нравился космос, нравилось высаживаться на только что открытых планетах, нравилось все новое, неизвестное, таинственное. Круминю нравилась его профессия, а все остальное он из своей жизни вычеркнул.
И вдруг появилась Медведева. Нет, «появилась» – неподходящее слово для этой женщины. Ярослава вошла в его жизнь, не спрашивая разрешения. «Я здесь, и делайте, что хотите». Они познакомились шесть лет назад на маленьком островке посреди теплого моря. Круминь проводил там очередной отпуск; пилот-испытатель Медведева тоже любила море, солнце и пальмы. Курортный роман завязался незаметно и естественно. И так же естественно закончился, когда Круминь улетел в очередную экспедицию. А вернувшись, очень удивился, встретив прошлогоднюю знакомую на космовокзале.
Медведева оказалась не только умной, начитанной, интересной в общении, обаятельной. Она была чертовски упряма. Во-первых, поступила в Академию Космофлота, с первой попытки пройдя отборочный тур, хоть конкурс на специальность «Пилотирование и навигация» был просто-таки дикий. Во-вторых, Иван ей понравился, и она решила, что будет его любить. Как это «решить любить» Круминь не понимал. Но применительно к Ярославе эти слова означали отнюдь не абстрактные чувства. Это были действия, вполне конкретные и осязаемые. Ему было хорошо рядом с этой женщиной, и одновременно…
Когда Круминь снова прилетел на Землю, то узнал, что Медведева закончила академию и ушла в свою первую экспедицию. «К лучшему», – подумал он и постарался выбросить из головы все, что успело их связать. Но год спустя, когда воспоминания начали тускнеть, они встретились вновь. Неожиданно встретились. Для Круминя неожиданно: Маликов, пилотировавший «Колумб» начиная с первой экспедиции, был списан медкомиссией космофлота вчистую, и на тренировочную базу прилетел новый член экипажа.
Когда она вошла в командирский кабинет, поздоровалась и, улыбнувшись, села в кресло, Иван понял, что в его жизни начинается новый этап. «Я здесь, и делайте, что хотите». «Почему ты выбрала именно меня? Чем я лучше других?» – он решился спросить лишь через год их супружеской жизни. «Ты не похож на большинство людей, ты редкость. На тебе нет железной скорлупы, только тонкая корочка из окалины. А прямо под ней – душа. Таких как ты надо беречь и любить. Без любви вы пропадете». – «Но я ведь не один такой?» – «Не один. Но на всех моей любви не хватит. Поэтому я решила любить тебя». Что он мог сказать ей в ответ? Этой странной женщине, самой непонятной и таинственной из открытых им планет? Если бы он умел так же «решить любить», он бы не сомневался ни минуты. Но он не умел, хоть очень старался научиться! Ведь брать, не отдавая взамен, – это неправильно. Это подло!
Круминь открыл люк стасис-капсулы, выбрался наружу. Воспользовавшись тем, что в отсеке пока никого нет, от души потянулся, расправил суставы. Вынул из шкафчика комбинезон и застыл, рассматривая себя в зеркале. Ростом маловат, но плечи не сутулятся, мускулы накачаны, живот подтянут, прямо как у молодого. Лоб высокий. Злопыхатель увидит в этом начинающую проявляться лысину, ну да не страшно, его это не портит…
Зашуршала дверца открывающейся стасис-капсулы, и шкафчик пришлось поспешно захлопнуть. Елена Коцюба, первый разведчик экспедиции, выпрямилась, сладко зевнула, сделала несколько поворотов влево-вправо. От движений этих ее объемные груди подпрыгнули двумя упругими мячиками. «Вот чертовка!» Круминь быстро отвел глаза. Когда он впервые увидел разведчицу в таком виде, то, естественно, сделал замечание. «А мне так удобнее, майка жмет во сне, – невозмутимо парировала девушка. – Инструкция это не регламентирует. Вы тоже в одних шортах спите». На том разговор и закончился. Нравоучений Круминь не любил и всячески избегал соваться в подробности чужой личной жизни. Он слышал, как друг-писатель называл Елену Белкой. В лице Коцюбы и впрямь было что-то беличье. И в повадках. Такая маленькая, дотошная, любопытная белка. Излишне любопытная. И слишком самоуверенная для косморазведки.
Коцюба улыбнулась командиру:
– Доброе утро!
– Доброе. Как спалось? – Не удержавшись, он поддел: – Не замерзла без майки?
– Не-а, я закаленная. И спится в стасисе мне всегда превосходно. Жалко, сны не снятся.
– А Вероника где? Не проснулась еще?
– Проснулась я, проснулась.
Люк на верхнем ярусе открылся, и второй разведчик «Колумба», экзобиолог и корабельный врач Вероника Пристинская, спрыгнула на пол. Короткие светлые волосы ее были взъерошены, лицо заметно опухло. Докторша, в отличие от подруги, хорошим самочувствием после стасис-сна похвастаться не могла.
– Вот и отлично, – кивнул Круминь. – Одевайтесь, умывайтесь и поднимайтесь наверх. Посмотрим, куда нас наш «извозчик» привез.
По пути в рубку он заскочил на жилую палубу, наскоро принял душ. Остатки сна мигом улетучились под холодными струями, полосующими со всех сторон. В каюту заходить не стал, наверняка в ней ничего не изменилось за два дня. «Надеюсь, что прошло два дня, что никакого ЧП у нас не случилось» – мысленно поправил он себя по привычке. И начал подниматься по ведущему к ходовой палубе трапу.
ЧП не случилось. Круминь поздоровался с навигатором и пилотом, уселся в приготовленное кресло. «Надо было Ярославу поцеловать – мелькнуло в голове. – А то сухое какое-то приветствие вышло». Он тут же отогнал эту мысль. Успеют нацеловаться – позже, когда останутся вдвоем. В рабочее время они командир и пилот, ничего более. Сам такие правила установил, негоже их нарушать теперь.
Он повернулся к Буланову:
– Итак, что мы имеем?
– Маневр Перехода выполнен штатно. Точка выхода соответствует расчетной. Координаты звездной системы занесены в бортовой журнал. Разрешите сдать полномочия капитана корабля?
– Спасибо, Алексей.
На этот раз в заданное локальное пространство они вышли с первой попытки. Хорошо, не пришлось ребятам возиться с юстировкой м-двигателя… Плохо! В косморазведке такая удача считалось дурным предзнаменованием. «Если сначала все хорошо, то потом уравновесится», – закон сохранения пропорции везения-невезения. Новичкам на голубом глазу рассказывали, что закон этот открыт Витольдом Мережем и строго засекречен Службой Безопасности Космофлота. Конечно, это было шуткой. Но работа в Дальнем Космосе делала людей суеверными.
Круминь включил внутреннюю связь.
– Бортинженер, доложите результаты диагностики.
– Доброе утро, командир!
Голос Маслова был неподдельно довольным. Радуется, что капитанство навигатора позади. Эти двое прямо таки на дух друг друга не переносят. Как же, у каждого свои жизненные принципы, своя система ценностей… Тьфу! А вроде взрослые, умные люди.
– Разбалансировка м-двигателя в пределах нормы, – продолжал докладывать бортинженер. – Система антиастероидной защиты работает в штатном режиме. Внешняя оболочка корабля повреждений и деформаций не имеет. Система жизнеобеспечения в норме. Все благополучно у нас!
Последнюю фразу Маслов сказал явно для самоуспокоения. Он тоже был косморазведчиком со стажем. А значит, суеверным человеком.
– Хорошо, Степан. Начинай проверку планетарных двигателей.
– Есть, мой капитан!
– Кибернетик, как там у вас дела?
– Бортовой компьютер работает в штатном режиме. Программа расчета координат точки выхода завершена. Идет обработка предварительных данных о звездной системе.
Иван повернулся к Медведевой:
– Что ж, Ярослава, давай посмотрим, что нам здесь приготовили.
Пилот пробежала пальцами по сенсор-панелям, выводя на большой экран картинку звездной системы.
– Данные предварительные. Звезда спектрального класса G1 V. Масса… Радиус… Светимость… Эффективная температура… Вот спектр излучения. Стандартные полосы.
Солнышко Круминю понравилось. Больше земного, ярче и горячее, но, в общем, похоже.
– Планетарная система?
– Пять планет, две земного типа и три газовых гиганта. Все, кроме четвертой, лежат в одной плоскости эклиптики. Предварительные данные по планетам… – На боковых экранах побежали столбцы информации. – Первая… Параметры орбиты… Расстояние от солнца… Эксцентриситет… Наклонение к плоскости среднесистемной эклиптики… Сидерический период вращения вокруг оси… Орбитальная скорость… Угловая скорость вращения… Наклон экватора к орбите…
– Что по самой планете?
– Вот фотографии.
– Негусто.
– Масса… Радиус… Соответственно, средняя плотность… Напряжение гравитационного поля… Альбедо… По первой пока все.
– Что-то похожее на наш Меркурий? – предположил Буланов.
– Меркурий размером с Венеру. Там, наверное, настоящее пекло.
– Разрешите войти?
Дверь со стороны пилотского ложемента отворилась: разведчицы наконец добрались до рубки. Судя по мокрым волосам, задержались они в душевой.
– Заходите, – кивнул Круминь, – фильм как раз на самом интересном месте.
Девушки по очереди «цемкнули» Медведеву в щечку и пристроились за ее креслом. Иван в который раз подивился, насколько женские правила общения отличаются от мужских. Целуются, и никому в голову не придет, что за этим кроется нечто эдакое. А попробовал бы он Буланова так «цемкнуть»? Навигатор с кресла бы упал, не иначе. А после возвращения по всему космофлоту слушок пошел бы.
– В принципе, на Первую высадиться можно, только смысла я в этом не вижу, – нарушила возникшее было в рубке молчание Медведева. – Разве что ножки помочить в свинцово-оловянных реках.
– Так горячо? – Елена пробежала взглядом по столбцам параметрии. – Ого, с таким солнышком там и медно-цинковые реки потекут.
– Да, смысла соваться туда нет, – согласился Круминь. – Ярослава, давай Вторую.
– Вторая… Параметры орбиты… Фотографии. Тоже неважные, далеко.
– Во всяком случае, какие-то детали поверхности различаются.
– Масса… Радиус…
– Да, вторая интереснее будет.
– Маловата, – с сомнением заметил Буланов.
– На сестричку Земли не тянет. Скорее, на наш Марс похожа.
– Марс, на котором температура в пределах плюс пятьдесят – плюс сто пятьдесят по Цельсию, – уточнила Ярослава.
– Это если там атмосфера, как на Марсе, – покачала головой Коцюба. – А цвет планеты местами странный.
