Игорь Озеров
КамТугеза
– Теперь у нас есть законная возможность отомстить. Притащим их сюда, отвезем на базу, там разберемся. Только бы не ушли…
– Не уйдут. Вон их баба на лавке с каким‑то мужиком сидит, – указывая на Катю с Павлом, зло буркнул, пострадавший в драке с Томасом казак. – Значит и они где‑то здесь.
Пару напутственных слов сказал приставленный к этому непонятному полувоенному соединению иерей отец Андрей Трепачев. Бывший замполит из‑под Одессы с изъеденным оспой лицом и мелкими черными крысиными глазками, непонятным образом получил сан и теперь опять оказался возле кормушки.
Глава 38
В другое время Кузнецов после произошедших событий даже этими малыми силами легко бы вытеснил людей с площади и навел порядок. Сегодня он приказал лишь одному взводу занять место перед сценой. Три десятка молоденьких мальчиков встали лицом к огромной толпе с непонятной задачей.
В это же время, воспользовавшись суматохой, к микрофону, не выключенному после выступления Лизы, вышел непонятно откуда взявшийся худенький паренек с портретом Ленина на черной футболке и с рюкзаком за плечами. Он откашлялся, облизал высохшие тонкие губы, убрал рукой падающую на глаза светлую длинную челку и звонким юношеским голосом начал негромко что‑то говорить. Чтобы разобрать его слова, люди притихли.
– Девушка, которая сейчас выступала, говорила очень хорошо и очень правильно, но она не сказала главного, – начал он, глядя себе под ноги.
Потом опять поправил волосы и посмотрел на толпу. Несмотря на тихий голос, в его голубых глазах чувствовалась полная уверенность в своих словах.
– Что делать, чтобы нас услышали? Чтобы убрали эту проклятую свалку… Чтобы прекратили нас самих считать отбросами… Кто‑то здесь еще верит, что власть сделает это добровольно? У них было полно времени, но с каждым годом становится только хуже…
Он отвернулся и откашлялся. Потом взялся рукой за стойку микрофона, надеясь в ней найти себе дополнительную опору, и продолжил:
– Здесь на площади большинство – молодежь. И нам жить в нашей стране после них. И чем быстрее мы заставим их уйти, тем больше возможности исправить то, что они натворили. Поэтому мы должны… Мы обязаны объявить этот митинг бессрочным! И призвать провести такие митинги всех жителей страны. В каждом городе. Наша цель добиться ухода этой власти. Немедленного ухода. Наша цель запретить людям, которые занимали в ней руководящие должности, участвовать в следующих выборах, которые должны быть назначены как можно скорее. Преступная группировка, которая сейчас командует в стране, знает, что любая честная власть обязана будет осудить большинство из них. Поэтому добровольно никогда не уйдет. Мы обязаны заставить их это сделать. Вот это и будет той справедливостью, о которой хорошо говорила та девушка, – он отвел руку назад, указывая за сцену.
Потом выпрямившись и отпустив стойку микрофона, он поднял руку вверх и, оглядывая толпу, добавил:
– Время слов кончилось! Пора действовать! Мы должны это сделать ради России! Наше дело правое. Мы победим… – несмотря на то, что его последние слова уже тонули в шуме, который поднялся вокруг, он продолжал говорить ровно без крика и надрыва. И эта его уверенность только усиливала эффект.
Кузнецов смотрел на выступление из‑под тента у штабного трейлера. Этот парень, выскочивший на сцену как черт из табакерки, был для него, как подарок.
– Товарищ генерал! – подлетел к нему возбужденный молоденький капитан, командир одной из рот. – Какой‑то провокатор на сцену пролез, баламутит народ. Надо закрывать здесь все. Иначе могут быть большие беспорядки…
– Отставить панику, – резко прервал его Кузнецов. – Прикажите тому взводу перед сценой, начать вытеснять людей с площади.
Капитан, понимая, что задача невыполнима, не осмелился перечить генералу. Он приказал солдатам сцепиться руками и начать двигаться на толпу. Удалось отодвинуть людей лишь на несколько метров. Впереди стоящие немного уплотнились, но больше людям двигаться было некуда. Да и уходить никто не хотел. Начались стычки между солдатами и обычными гражданами.
Все получилось, как и хотел Кузнецов. Он прекрасно знал, что три десятка молодых ребят неспособны справится с толпой. Митингующие сейчас занимали всю огромную площадь. Перемещаться свободно могли только задние, но они не видели, что происходит перед сценой и поэтому никуда не двигались. По инструкции нужно было разбить людей на группы и вытеснять сначала тех, у которых была возможность куда‑нибудь уйти. Другие действия лишь приведут к давке и столкновениям. Но именно это и было ему нужно. Чтобы разжечь пожар, он решил постепенно подбрасывать в толпу бойцов, накаляя уровень противостояния. Поэтому приказал второму и третьему взводу рассредоточится за первым и усилить давление на толпу.
И как будто в ответ на это, две большие группы спортивных ребят с символикой футбольных клубов, хорошо организованных и подготовленных, с двух противоположных флангов напали на солдат. Завязалась драка. Натиск нападающих был внезапным и мощным. Неготовые к таким действиям, солдаты растерялись. От неожиданности и испуга они начали бить дубинками всех подряд. Это разозлило людей, но не помогло сдвинуть толпу ни на шаг.
Солдатики, прижатые к сцене, с трудом сопротивлялись. Нападавшие футбольные фанаты били их отнятыми дубинками, палками от разломанных транспарантов и металлическими трубами от разобранных конструкций. Несколько человек забрались на сцену и обрушили на солдат гору черных акустических колонок. В конце концов рекламные щиты из фанеры, окружавшие сцену, не выдержали и попадали. Большинство солдат, у которых не было никакого желание драться, скрылись за ними, а другие просто убежали. Разгром был полный. Толпа почувствовала свою силу, чего и добивался Кузнецов. Он немедленно приказал построить всех солдат, находившихся здесь в его распоряжении вместе с казаками, которые как раз подошли после инструктажа.
Кузнецов не умел и поэтому не любил выступать. Но сегодня он наслушался чужих речей и сам не удержался. От возбуждения он не мог стоять на месте и ходил перед строем в нелепой огромной фуражке, угрожающе взмахивая рукой после каждой фразы.
– То, что происходит – это бунт! Это – майдан! Вы знаете, кто его организовал, и кто финансирует?! – он застыл перед строем, убрав руки за спину, будто бы ожидая ответа. Все молчали и он продолжил: – Это те же, кто когда‑то финансировал большевиков: американские банкиры и генштаб НАТО. Это они вставляют палки в колеса наших «Искандеров» и «Арматов». Их задача помешать нашему процветанию.
Находящийся рядом фотограф какого‑то издания, прекрасно знавший, как и все вокруг, об источниках личного процветания генерала, не выдержал и начал громко заразительно хохотать. Он прекратил фотографировать, согнулся, не в силах удержать приступы здорового хохота, и никак не мог остановиться.
Кузнецов подбежал к нему, схватил за шиворот жилетки и, указывая скрюченным пальцем на продолжающего смеяться журналиста, попытался сказать что‑то достойное момента. Но как назло из головы все выветрилось. Он побагровел, вытаращил глаза и, несколько раз глотнув воздух, на свое счастье вспомнил, засевшее когда‑то в мозги нелепое ругательство:
– Вот он – наймит империализма.
Дальше ему хотелось крикнуть: «Бейте его». Но десятки видеокамер вокруг остановили его. Он отпустил фотографа, вернулся к строю и продолжил:
– Все что мы делаем – мы делаем для людей. Поэтому я приказываю: не жалеть себя и тем более не жалеть, купленных на американские деньги, провокаторов. Мы должны это сделать ради России, – повторил он запомнившуюся фразу из речи молодого парня. – Наша задача очистить площадь, чего бы это ни стоило.
Кузнецов не забыл, кто дал ему команду устроить здесь кровавый разгон невинных людей, не забыл про свой дом в США, не забыл, что его сын задержан за наркотики в Таиланде. Но в эту минуту он искренне верил, что сейчас это не он выполняет чужую команду, а те, кто стоит на площади.
В нарушение всех инструкций солдаты и казаки налетели на людей, даже не предупредив их и не дав возможность разойтись. Несколькими клиньями с разных сторон они врезались в толпу, круша людей налево и направо, не разбирая, мужчина перед ним или женщина. Солдаты и казаки, разъяренные недавним поражением, использовали дубинки и нагайки.
А вот тех, кто спровоцировал столкновения, среди толпы не было. Куда‑то исчезли и футбольные болельщики, и молодые хулиганы из колледжей. Поэтому сопротивления почти не было. Десятки людей уже лежали в крови на асфальте. Кто‑то пытался убежать, но бежать было некуда.
В этот момент в глубине площади раздался сильный хлопок и сразу же взметнулся вверх столб огня от загоревшегося автомобиля. Потом следом еще два похожих хлопка и через несколько минут горели уже несколько автомобилей оставленных у тротуара. Несколько человек, посеченных осколками, упали рядом. На одного перекинулся огонь, но его удалось сразу потушить. Владелец заблокированной машины, на которую огонь еще не успел перекинуться, бегал рядом, не зная, что предпринять. Он мог бы залезть в автомобиль, но боялся, что не сможет выехать, так как машины стояли очень плотно. Наконец, он решился. Прыгнул за руль, завел автомобиль и, расталкивая переднюю и заднюю уже горевшие машины, смог вырваться на простор.
Те, кто был рядом с пожаром, отхлынули подальше от огня, оттаскивая пострадавших. Другие же, стоявшие далеко, наоборот, решили подобраться ближе, чтобы посмотреть. Те, кто пытался избежать бойни происходившей ближе к сцене, тоже рванули сюда. Люди сбивали друг друга, пытаясь вырваться с площади, наступая на упавших и раненых.
Неожиданные взрывы автомобилей были для Кузнецова приятной неожиданностью. И еще он отметил, что никто ему не звонит и не требует доклада. Как будто спрятались все и пережидают. «Не я один у них на крючке, – подумал он. – Вон сколько служб задействовано. Значит как всегда прав Явдат Хасанович: наверху решили все здесь зачистить. А значит вовремя предать – это не предать, а предвидеть».
Глава 39
Оставив Томаса и Родиона наедине, Катя с Павлом ушли с площади во двор и сели на недавно покрашенную ядовито‑желтой краской скамейку под чахлой молодой березкой. Двор‑колодец, со всех сторон зажатый огромными высотными домами‑близнецами, был почти пуст. Даже молодые мамочки с колясками укатили на площадь. Только в дальнем углу около автобусов собрались люди в казачьей форме. Павел пытался развлечь Катю, рассказывая, как потерял документы в Индии и несколько дней жил без денег в Калькутте, ночуя в брошенной бомжами палатке на берегу Ганга и питаясь тем, что удавалось стащить на местном рынке.
Но Катя его почти не слушала. Она думала о том, что сейчас из‑за неё выясняют отношения хорошие друзья. И если что‑то случится, то виновата будет только она. «А может всё и не так», – вдруг пришло ей в голову. И сейчас они оба смеются над ней. Что, в сущности, произошло? Неделю назад она закрутила роман с одним. Вчера прыгнула в койку к другому. Оправдание одно – любовь. Только этот аргумент выглядит убедительным лишь для неё.
Катя держала телефон в руке, боясь пропустить звонок или сообщение. Каждую минуту она включала экран, смотрела на часы и нервно поправляла волосы над ухом. За сутки случилось столько, что ей казалось, что она вчерашняя и она сегодняшняя – два разных человека. Сейчас она чувствовала лишь сильную усталость и уже не пыталась размышлять. «Пусть все будет, как будет, – решила она, глубоко вздохнула и убрала телефон в карман. – Я сделала все правильно. Мне себя не в чем укорить. А там… посмотрим».
Тем временем Родион с Томасом тоже ушли с площади. Томас решил зайти домой, проведать родителей. А Родион направился к Кате с Павлом, которых заметил издалека.
Искушение сказать по телефону, что он уезжает, противным червячком грызло мозг. Он прошел через новую детскую площадку, сильно качнул скрипучие железные качели и молча сел рядом с Павлом на край деревянной скамейки, устало опустив руки на колени. Катя, сидевшая с другой стороны, тут же почувствовала, как заколотилось от волнения ее сердце. Ей хотелось броситься к Родиону. Но она спокойно положила одну ногу на другую и стала рассматривать кончик своего ботинка.
– Тяжелый день? – спросил Павел.
– Да уж, – Родион провел пальцами по лбу, вытирая капли пота, – такой жары давно не было. Да еще эта вонь.
– Я Кате сейчас рассказывал про Индию. Очень напоминает. Жара, вонь. Только привкус у запаха немного другой. Все‑таки там людей жгут, а не всякие отходы.
– Как же они живут в такой грязи? Зачем рожают детей, у которых нет будущего? – спросила Катя.
– Они считают, что будущего нет у нас. У всех свои линейки для измерения жизненных ценностей. Невозможно измерить по шкале индийца, цель жизни которого добраться до Варанаси, омыться в священных водах реки, умереть на гхатах, быть там кремированным на погребальном костре и завершить круг перерождений, и девочку‑инстаграмщицу, которая мечтает выйти замуж за миллионера, купить красивую дорогую машину и тем самым втоптать в пыль бывших одноклассниц.
– Я не инстаграмщица, – засмеялась Катя.
– А похожа, – Павел в шутку сделал вид, что расстроен.
Родион вспомнил свою бывшую жену и представил, что можно даже жить в одной квартире в абсолютно разных измерениях.
– Я вообще не люблю всякие инстаграмы, фейсбуки и, вообще, лишней болтовни, – Катя ревновала Родиона к яркой успешной Лизе, у которой у которой была красивая красная машина. Поэтому не удержалась и высказала очень колко: – Пару часов в неделю работа санитаром в доме ветеранов, гораздо полезнее и важнее речей с трибуны.
– Ну кто-то же должен быть оппозиционером и выступать с критикой, чтобы власть не расслаблялась, – миролюбиво заметил Павел.
– Женщины в политику лезут не для того чтобы бороться за чьи‑то права и свободы, а из‑за карьеры и денег. Ну или те, у кого с сексом проблемы. А вся эта оппозиция – сплошная показуха. Чтобы людям голову заморочить, – с неожиданным раздражением ответила Катя. Но тут же поняла, что наговорила лишнего и Родион может догадаться о настоящей причине ее сильных эмоций.
Немного помолчав, Павел, уловив накал страстей, решил, что лучше будет оставить их одних.
– Пойду я лучше посмотрю, что там на площади творится. Похоже, сегодня не мой день. Везде я лишний. «Снова туда, где море огней…»
Родион поднял голову и посмотрел на вставшего со скамейки Павла.
– Ты там осторожнее, – напутствовал он его с грустной благодарной улыбкой. – Там драки какие‑то.
Как только Павел отошел на несколько метров, Катя мгновенно обняла Родиона и прижалась головой к его груди. После того как она поговорила с Томасом, отступать стало некуда и все сомнения остались в прошлом. Больше она сделать ничего не могла, и оставалось только довериться Родиону. А он, прекрасно понимая ее состояние, не представлял, как скажет сейчас о своем отъезде.
– А я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Катя.
– О чем? – спросил с любопытством Родион и облокотился на спинку.
Катя быстро забросила ноги на край скамейки, легла на спину, положила голову ему на ноги и, глядя снизу ему в глаза, ответила:
– Ты боишься, что я помешаю тебе заниматься делом, которое тебе нравится. Боишься, что засосет семейная рутина и жизнь растратится на пустяки, – Катя подняла руку и взяла пальцами пуговицу на его рубашке. – Но я постараюсь быть тебе полезной. Очень постараюсь. Поверь мне.
Он осторожно провел ладонью по ее щеке, нагнулся и поцеловал в губы. Катя радостно подалась к нему навстречу. У Родиона было ощущение, что все это уже когда‑то происходило. И эта счастливая девушка, и эта скамейка, и это милое лицо в его ладонях, и этот поцелуй… Только не встреча с бывшим одноклассником.
– Ну что, голубки, воркуете? – скрипучим голосом спросил кто‑то у них за спиной. И тут же раздавшийся смех, напоминающий кваканье жабы на болоте, вернул Родиона в очень далекое, липкое и неприятное прошлое.
– Ты, Рябов, с каких пор казаком стал? Ты вроде раньше мечтал в бандиты податься? – вместо приветствия бросил Родион, даже не собираясь изображать радость от встречи.
Герман Рябов вышел вперед, встал перед скамейкой, а два других казака остались сзади.
– Разговор есть. Сам с нами пойдешь или тебе помочь? – злобно прошипел он и сплюнул на землю под ноги Родиону.
Прошло много лет, но Родион легко вспомнил эти налитые ненавистью маленькие глазки, которые сейчас злобно смотрели на него.
Он сразу понял, что одноклассник появился перед ним не случайно. И явно не с добрыми намерениями. Поэтому драки не избежать и лучше бить первым. Если бы Катя не лежала на его коленях, он смог бы успеть сбить с ног тщедушного Рябова, пока те двое обойдут скамейку. Катя, не понимавшая что происходит, начала медленно подниматься с его колен. Он уже почти был готов вскочить и налететь на Германа, когда тот, предвидя такую ситуацию, кивнул стоящим за скамейкой казакам и один из них с размаху ударил Родиону сзади по затылку дубовой рукоятью нагайки.
– Ну вот, не хотел идти по‑хорошему, значит, понесут по‑плохому, – Рябов ногой столкнул потерявшего сознание Родиона на землю и стянул ему руки за спиной нейлоновым хомутом.
– Ну а ты? Сама пойдешь или как? – он вытащил из кармана нож, откинул лезвие и поднес к Катиному лицу. – Лучше быстрее двигай копытами, а то мы прямо здесь вас обоих кончим.
Катя была так потрясена произошедшим, что от растерянности только кивала головой.
– Этого под руки и в автобус, – распорядился Герман. – А ты, сучка, иди вперед, – сказал он Кате, – и не вздумай попробовать убежать, а то я ему сразу горло перережу.
Они прошли через пустой двор и затащили Родиона в один из стоявших автобусов с наглухо тонированными стеклами.
– Заходи, чего застряла! – Рябов толкнул в спину, замешкавшуюся у автобусной двери Катю.
В автобусе Родиона бросили на сиденье, а Катю за кисть руки такой же пластмассовой стяжкой привязали к поручню в конце автобуса. Такими же стяжками заблокировали все двери.
– Вот что, милая, если хочешь жить, то сейчас сделаешь все, что мы захотим, – похотливо произнес казак с синяком. – Ну, ты понимаешь… – он попытался подмигнуть заплывшим глазом, но лишь сморщился от боли. – А не хочешь добровольно, то у нас веревок хватит. Нам так даже интереснее будет.
Катя уже пришла в себя и смогла реально оценить ситуацию. Она быстро сообразила, что помощи ждать неоткуда. Все на митинге. А если кто и видел произошедшее, то люди в форме, пусть и казачьей, ассоциировались с властью и поэтому вряд ли кто‑то вызовет полицию. Да и полиции сейчас было не до этого: она занята митингующими.
Глядя на казаков, больше похожих на обычных гопников, Катя, выросшая в нищей деревне, хорошо знала с кем имеет дело. Она видела на их лицах очень ей знакомые симптомы наследственного алкоголизма и вырождения. Узкие покатые лбы, сморщенные не по возрасту лица, провалившиеся под переносицу выцветшие глазки, которые смотрят на все вокруг абсолютно бессмысленно и вяло, а если в них что‑то и появляется, то это лишь ненависть, страх или похоть. Половина ее одноклассников могли сойти за близнецов этих отморозков. Сейчас они паскудно улыбались, но она знала, что это легко может смениться неконтролируемой скотской злобой.
– Ну что решила? – спросил самый нетерпеливый, расстегивая ремень на гимнастерке.
– Хорошо, я согласна. Но после вы нас отпускаете, – решительным тоном ответила Катя, понимая, что других вариантов нет.
– Здесь условия ставлю я! – захрипел Рябов, делая шаг к Кате – Твоего жениха мы с собой увезем. А тебя, если все хорошо сделаешь, может и отпустим. А захотим, прямо сейчас на куски обоих порежем, – он опять рассмеялся квакающим смехом, как тогда у лавочки. Изо рта вырывались хриплые булькающие звуки, а из глаз от истерической радости предвкушения мести текли слезы.
– Ты его не слушай, – соврал казак снявший ремень, – он шутит. Отпустим. И тебя отпустим и парня твоего.
Катя подумала, что если они привяжут ее к сиденьям, то все равно сделают все, что захотят и она не только не сможет помешать, но и тогда у нее, связанной, не останется никакого шанса что‑либо предпринять для спасения себя и Родиона.
– Да, я все сделаю. Только потом выпустите нас.
– Потом и посмотрим, а сейчас пусть и он посмотрит, – Герман взял кем‑то оставленную бутылку с водой и вылил ее на голову Родиона, чтобы тот очнулся.
Катя одновременно и обрадовалась, и растерялась. Он жив – ликовало сердце. Но если он увидит, что сделают с ней эти твари, это будет гораздо хуже самого насилия.
– Ты что, окончательно с ума сошел, – с трудом приходя в себя, выдохнул Родион.
– Да, Родичка, окончательно, – злобно ухмыльнулся Герман. – И ты в этом убедишься. Поверь мне, для тебя все только начинается.
Рябов схватил его за волосы и поднял голову так, чтобы Родион видел Катю.
– Думал, только тебе хочется с красивыми девками трахаться? Нет, Родя, видишь – остальные тоже хотят. Так что надо делиться. Ты не переживай. Мы сначала её порадуем, а потом и до тебя очередь дойдет, – Герман подошел к Кате и без всякой необходимости ударил ее в живот. – Начинайте, – скомандовал он, – а то скоро остальные с митинга вернутся. Всех может не выдержать, – злорадно добавил он, переполняемый счастьем.
Звон разбившегося бокового стекла и грохот от влетевшей в салон здоровой железной урны ошеломил казаков. Поэтому никто не помешал Томасу быстро забраться в окно. Вся испанская кровь в его огромном теле сейчас кипела. Он был похож на разъяренного быка. Налитые кровью помутневшие от ярости глаза, прижатый к груди мощный подбородок с жесткой щетиной, искривленный ненавистью рот с частоколом крупных белых зубов, лохматая грива черных волос… Сто сорок килограммов смертельной злобы.
Если у растерявшихся казаков и был маленький шанс спастись, то они его упустили. Томас схватил за ножки лежащую на полу черную квадратную урну и, подлетев к первому оказавшемуся около него казаку, обрушил ее ему на голову. Можно было услышать хруст костей ломающихся рук, которыми тот пытался защитить свою голову. Урна вошла в череп углом и раскроила его почти пополам. Второй казак, успевший снять ремень, попытался схватить Томаса за руку, но был мгновенно отброшен и рухнул между сидениями. Он начал кричать от ужаса и боли, еще до того, как урна в руках Томаса опустилась на него первый раз. А Томас как лесоруб, несколько раз выпрямлялся, откидывая урну далеко за спину, и несколько раз опускал ее на визжащего казака. После нескольких ударов он затих. Рябов, пытавшийся перерезать ножом хомут на задней двери автобуса, чуть замешкался, и следующий удар пришелся ему на спину. Он сразу упал вниз в яму, где ступеньки и закрыл голову руками. Томас не стал его добивать, а лишь с размаху кинул в него урну и бросился к Кате.
– Ты как? – он опустился на колени и стал зубами перекусывать хомут.
– Нормально. Ты откуда взялся? – Катя, потирая затекшую руку, потрясенно смотрела на Томаса.
– Я из дома. В окно за вами немного подсматривал, а потом здесь кое‑что успел услышать, – улыбнулся Томас. – Родион, ты живой? Это твои друзья были?
Они вдвоем подошли к нему и стали пытаться освободить его стянутые за спиной руки.
– Это наш общий друг – Гера Рябов, – ответил Родион. – Ты его разве не узнал?
– Это та мелкая гнида из нашей школы? Как он здесь оказался?
Освобождая Родиона от хомутов, никто не заметил, как Герман подполз к ним с задней площадки. И только когда он резко вскочил и несколько раз ударил Томаса сзади ножом в горло, закричала Катя. Перед тем как умереть, Томас схватил Германа и сдавил его горло своими толстыми пальцами. Тот несколько секунд дергал тонкими ручками, как препарированная лягушка. И по ужасу в его вытаращенных глазах, было ясно, что он и сам понял, что это смерть – шея его сломана, и черти его тащат куда‑то, зацепив за кишки и жилы ржавыми крючьями.
Глава 40
То, что происходило на огромной площади, даже отдаленно не напоминало какое‑то продуманное полицейское действие. В этом бардаке было не больше смысла и организованности, чем в деревенской драке после свадьбы. Речь уже не шла о вытеснении людей с площади. Без централизованного командования, разрозненные группы солдат действовали сами по себе. Где‑то они, сцепившись друг с другом руками, пытались не допустить проход людей, сами не зная куда. В другом месте растерянный конопатый лейтенант приказал своим бойцам не допустить разграбление магазина, витрину которого разбили кирпичами и уже выносили коробки с товаром. Но от солдат отмахивались, как от назойливых мух, не думая прекращать воровство.
Не успевших скрыться казаков, ловили и избивали молодые ребята. Они были похожи на футбольных болельщиков, но настоящие они или такие же ряженные, как и сами казаки, никто не знал. После того, как казаков на площади уже совсем не осталось, хорошо организованные молодые люди переключились на общественный транспорт. Десятка два автобусов стояли вдоль тротуара, заблокированные еще перед митингом. Водители были на своих местах и ждали, когда можно будет продолжить работу.
Сначала болельщики попытались заполнить автобусы митингующими и рвануть в центр Москвы. Кто‑то кричал в мегафон: «Пора вернуть Кремль себе!» Но ехать штурмовать Кремль никто не хотел. Людей, как обычно, больше интересовало разграбление магазинов. Выносили все: нужное и не нужное. Какой‑то мужик тащил на плече женский манекен в купальнике, а в руке нес открытую бутылку вина, из которой, останавливаясь, делал большие глотки. Пожилая женщина, скрюченная ревматизмом, нагрузила магазинную тележку картошкой и катила ее за собой, разгоняя толпу своей палкой. Симпатичная сообразительная мамаша вытащила из детской коляски ребенка и взяла его на руки, чтобы муж мог положить в нее несколько коробок украденного алкоголя. Некоторые магазины, в которых взять было уже нечего, поджигали.
Невидимые организаторы сообразили, что увезти людей в центр города не получится, и поменяли план. Грубо вытащив нескольких водителей из автобусов, машины развернули поперек дороги, полностью перекрыв возможный подъезд. Но и этого показалось мало. Тогда у каждого автобуса собрали большую толпу, опрокинули их на бок и подожгли. Целый район оказался в западне.
Командир СОБРа, полковник Андрей Алексеевич Тушин, сидел за небольшим железным столом, прикрученным к полу, один в штабном КУНГе, стоявшим около разрушенной сцены. Он уже догадался, что происходит. Это в августе 1991 года для него, молоденького курсанта, было непонятно, зачем в Москву нагнали никому ненужные и бесполезные в той ситуации танки. Почему солдаты, выставленные в оцепление, делали все наоборот: специально перегораживали соседние улицы, чтобы случайные прохожие могли выйти только на площадь перед Белым домом. Кто привез на автобусах пьяных, собранных непонятно откуда агрессивных людей. Но вечером, когда увидел по телевизору пьяного президента, он понял – организаторам нужна была красивая массовка для картинки, чтобы повторить уже отработанный еще в 1917 году сюжет с вождем революции, призывающим с броневика идти на штурм прогнившей власти. Как и тогда, никого штурма, конечно, не было. Для Тушина труднее всего было осознать, что все это лишь чудовищный обман многомиллионной страны. Поверить в это до конца, он тогда еще не мог. Это бы значило признать, что почти вся верхушка страны состоит из подлецов и предателей. Его служба стала бы бессмысленной.
Окончательно вера в честную и справедливую власть у него исчезла 13 января 1996 года. Поздно вечером его вызвали на доклад в штабную палатку. За два часа до этого, прямо у него на глазах пуля влетела в лоб его лучшего друга, Саши Сысоева, когда они лежали на сырой, перемешенной с грязным снегом земле, в оцеплении на окраине села Первомайское. Тогда ему казалось, что на этом клочке земли в излучине Терека сосредоточилось все зло на земле. Столько вранья, предательства, обмана и глупости он не видел больше никогда.
В центре палатки гудела раскаленная докрасна чугунная печка, со всех сторон обставленная валенками и сапогами, с развешанными на них носками и портянками. Чуть дальше, два больших стола сделанных из обычных дверей: один с картами и схемами, другой с водкой и закусками. На экране маленького переносного телевизора выступал президент. Любому мужику, находящемуся в палатке, давно было ясно, что этот алкаш‑подкаблучник в нахлобученной по самые брови нелепой большой песцовой шапке‑ушанке давно уже не управляет страной. Все вершат никому не известные люди у него за спиной. Поэтому каждый раз, когда он появлялся на экране, у любого приличного человека от жгучего стыда сжималось сердце. Но сегодня он превзошел сам себя. Видно было, что ему уже удалось с утра обмануть охрану и выпить заветную чекушку. Поэтому, уже с трудом подбирая слова, явно сам не понимая, о чем говорит, он рассказывал миллионам россиян, как очень и очень тщательно подготовлена та самая военная операция по освобождению заложников, в которой сейчас участвовал Андрей Тушин. Потом этот сумасшедший человек, президент огромной страны рассказал про каких‑то тридцать восемь снайперов. Для наглядности он приложил к плечу воображаемую винтовку и начал с трудом, по‑старчески осторожно, кружиться на месте, демонстрируя окружившим его прихлебателям, как снайперы следят за назначенными целями. Тушин смотрел на свои мокрые, грязные ватные штаны, которые от жаркой печки уже начали дымиться, и слушал, как президент объяснял, что если заложники разбегаются в разные стороны, то террористам их труднее убивать.
Рота, в которой служил Тушин, была уже сутки на позиции, а горячую еду ни разу не подвозили. Запасы сухого пайка кончились. А пропитый голос талдычил: «Все продумано до мелочей. Я вам гарантирую, что каждый бандит под прицелом и все заложники будут освобождены буквально вот‑вот, с минуты на минуту…»
Андрей думал, что скажет жене погибшего друга, у которой остались двое совсем маленьких детей. Если бы этот самовлюбленный болван, загнавший по пьянке в нищету и безнадегу всю страну, сейчас оказался здесь, в Первомайске, и военно‑полевой суд приговорил бы его к расстрелу, то Тушин не раздумывая, вызвался бы исполнить приговор тут же, на месте, где‑нибудь за этой палаткой.
Как боевой командир, он считал, что такое отношение к своим обязанностям для человека, отвечающего за жизни ста пятидесяти миллионов человек, это подлое предательство.
Следующие двадцать пять лет своей жизни Тушин сотни раз сталкивался и с предательством, и с коррупцией. Он заставлял себя думать, что это уже стало неизбежным злом, и он ничего не может изменить. И что, главное, не замараться в этом самому. «Тебе что, больше всех надо? – умоляла не вмешиваться жена. – Не можешь терпеть – выходи на пенсию. Купим маленький домик в Анапе. Будем фрукты выращивать, курочек заведем. С голоду не умрем».
