Игорь Иванович Бахтин
Предновогодние хлопоты
Неожиданно его охватил липкий страх и гнетущее сомнение в том, что он поступает правильно. Он заколебался. Стал успокаивать себя тем, что вероятность обнаружить его схрон мизерна. «Кому это нужно, бродить в мороз вокруг дома и заглядывать в отверстия фундамента?» – думал он, но никак не мог уйти от своего тайника. Сомнение в правильности своих действий совсем его не покидало. Он мёрз, устал, сильно болел бок, ему остро требовалась «поправка» и он пытался убедить себя в том, что сможет придумать более надёжный способ уберечь деньги после того, как «поправиться» и отдохнёт.
Ну, а пока, другого выхода он не видел: встреча с милицией ничего хорошего ему не обещала, его вид в нынешнем его состоянии, даже без проверки исколотых рук и ног, кричал о его амплуа. Он подошёл к торцу дома, запомнил номер, огляделся и двинулся к шоссе.
Посыпал мелкий и частый снег. «Это хорошо. Заметёт следы», – прошептал он, оглядываясь. Его потрясывало от холода, думая о завтрашнем дне решил, что первым делом обязан обезопасить себя и улучшить свой облик, съездить на рынок и приодеться. Купить кожаную утеплённую куртку, хорошие ботинки, свитер и шапку с ушами, дезодорант, а после уже спокойно проехать с ревизией к своей «банковской ячейке».
События последнего получаса немного его отвлекли от ломки, но когда он вышел на шоссе, его опять стало крутить. Холодный ветер забирался под тонкую куртку, он мёрз, ныло колено, опять зачесалось лицо, дышалось тяжело, сердце куда-то периодически укатывалось.
Нина Фёдоровна Чернова
Нина Фёдоровна не могла заснуть. Давление прыгало, не помогали ни корвалол, ни таблетки пустырника, ни папазол с дибазолом. Не спал и старенький пёс, спаниель по кличке Ушастик. Лёжа на коврике у дивана, на котором маялась его хозяйка, он поглядывал на неё грустными добрыми глазами, будто что-то хотел ей сказать.
Нина Фёдоровна тяжело опустила ноги на ковёр, пёс приподнял голову.
– Сейчас пройдёмся с тобой, может, тогда и сон нагуляем, дружочек, – сказала она собаке. – Ночка морозная, снежок тихий сыплет, самое время нам с тобой прогуляться, Ушастик. Глотнём кислорода, ночью это в нашем стольном граде ещё возможно. Господи, как же хочется дожить до лета, окунуться в зелёную тишину леса, вдохнуть аромат флоксов и шиповника! Доживу ли? Как думаешь, Ушастик, доживём?
Пёс встал и завилял хвостом.
Нина Фёдоровна не стала переодеваться, она только надела шерстяные гамаши, а поверх тёплого халата накинула стёганое пальто. Надев сапоги, шарф и шапку, она сказала нетерпеливо поскуливающему псу:
– Пойдём, старичок ты мой милый.
Как только они вышли из подъезда, пёс, отбежав к углу дома, и справив нужду, принюхиваясь, повертел головой и резво рванул в проезд между гаражами.
– Куда? – попыталась удержать собаку Нина Фёдоровна, но её и след простыл.
С удовольствием, вдохнув морозный воздух, она побрела за Ушастиком, но он неожиданно выскочил из-за гаражей, сел у её ног, и виляя хвостом, уставился ей в глаза.
– Ну, что, миленький, случилось что-то? – она ласково потрепала его по холке.
Ушастик рыкнув негромко, стремглав бросился в проезд, Нина Фёдоровна медленным шагом пошла за ним. Ушастик сидел к ней спиной и периодически оглядывался на идущую к нему хозяйку. Она подошла ближе, увидела лежащего на снегу Тельмана, всплеснула руками, вскрикнув: «Царица Небесная! Ещё один замёрз»! Но человек, которого она приняла за бомжа, был одет в дорогую дублёнку, рядом валяется ондатровая шапка, а на руке светился циферблат часов.
Медсестра с сорокалетним стажем, не раздумывая, она опустилась на одно колено, приложила пальцы к шее Тельмана и через несколько секунд лицо её осветилось улыбкой: «Жив!». Она бережно приподняла его голову, подложила под неё шапку, увидев кровь на лице, прошептала: «Кажется, какие-то мерзавцы «помогли» человеку не дойти до дома».
Запахнув на нём дублёнку, и приказав собаке сидеть, она торопливо вернулась домой, не раздеваясь прошла в комнату к телефону. Вызвать «Скорую» оказалось не просто. Когда же она, наконец, дозвонилась, диспетчер, лениво позёвывая, стала задавать всякие ненужные вопросы. Поведение диспетчера, её вальяжность, вывели Нину Фёдоровну из себя и она строгим голосом потребовала назвать свою фамилию, пообещав, что не оставит этого дела, будет жаловаться, и непременно проконтролирует ситуацию. Женщина раздражённо пообещала, что машина будет, но не раньше, чем через двадцать минут. Захватив из дома старое верблюжье одеяло, Нина Фёдоровна выбежала во двор, укрыла Тельмана, и стала дожидаться «скорую».
Она приехала минут через пятнадцать и Нине Фёдоровне пришлось подгонять врача и санитара с водителем, объясняя им, что промедление опасно, дорога каждая секунда, что человек этот, по всему, уже давно здесь лежит.
Санитар с водителем, с явным неудовольствием уложили Тельмана на носилки, и чертыхаясь, понесли к машине. Нина Фёдоровна проводила врача до машины, узнала, куда отвезут пострадавшего, фамилию врача, сказав той, что непременно позвонит, чтобы узнать о состоянии мужчины. Врач, женщина лет пятидесяти, слушала её, кривя лицо, а, уже садясь в машину, раздражённо бросила:
– Чего вы так печётесь об этом усаче? Он по виду один из тех, кто дурит горожан на рынках, девушек наших портит и наркоту продаёт детям. Вам не приходит в голову такое?
– Пока мне приходит в голову только одно: врач обязан спасать пострадавших и не рассуждать о том, с каким цветом кожи люди имеют право на врачебную помощь, – вспыхнув, ответила Нина Фёдоровна.
– Рудименты социалистического интернационализма. Хорошо, что вы не видели, как такие вот усачи палками гнали мою мать с отцом из солнечного Таджикистана, – ответила врач, – хотя о чём это я? Мы русские, общеизвестно, народ жалостливый и не мстительный.
Нина Фёдоровна внимательно вгляделась в усталое лицо женщины.
– Может быть, миленькая моя, поэтому и не сгинули мы в тартарары до сих пор. И не сгинем, если в сердцах жалость будем беречь для всего живого. Кстати, об «усачах». Что-то мы неблагодарные как-то забывать стали, что они нас во время войны в своих краях приняли милосердно и благодаря этому столько людей наших выжили и не умерли от голода.
Врач устало вздохнула.
– Попробовали бы они тогда, при той власти не принять. Силу они уважают. Когда мы ослабели, они и показали в полной мере свой «интернационализм», а будем ослабевать и дальше, нам и в родном доме покажут этот самый «интернационализм». Да, ладно, чего уж там – проехали. Не болейте, добрая вы душа, прощайте.
В эту ночь Нина Фёдоровна так и не уснула. Только в восьмом часу утра она решилась выпить таблетку седуксена, которым старалась не злоупотреблять, и забылась в тяжёлой дрёме.
Заснул и пёс на полу рядом с диваном. Ушастику снился дачный посёлок в Сосново, где он со своей хозяйкой проводил каждое лето. Снились кошки и собаки соседей дачников, озеро, по берегу которого он любил бегать. А Нине Фёдоровне опять снился сон, что стал часто сниться в последнее время.
Ей снилась она сама, десятилетней девочкой в обтрёпанной каракулевой шубке, крестом перевязанной поверх неё шерстяной шалью, в валеночках и платке. Она видела себя стоящей у буржуйки, а её мать худая, с измождённым мертвенно-бледным лицом, на котором выделялись большие впавшие глаза с чёрными подглазьями, растапливала печь книгами, говоря с ней глухим, потерявшим жизненную силу голосом.
Бросая в печь очередную книгу, мать вначале смотрела на название книги, и коротко рассказывала девочке её содержание. Когда же попадалась книга, которую она не читала, внимательно рассматривала обложку, будто хотела запомнить название и говорила: «А эту книгу, доченька, мы непременно после войны с тобой прочтём, а сейчас мы ей скажем большое спасибо, что она спасает нас и попросим у неё прощения за то, что делаем ей больно».
Мама не дожила до снятия блокады. Она тихо умерла во сне. Отец девочки Ниночки погиб, освобождая Варшаву от фашистов.
Максим, Эдик, Лана
К шоссе Максим вышел, озираясь и нервничая. Он лихорадочно пытался вспомнить, где поблизости в этом районе можно купить зелья. Вспомнил, что совсем недавно брал героин на Кузнецовской, и он был довольно приличного качества. Увидев приближающуюся машину, поднял руку.
Денисов остановился и перегнувшись, открыл правую дверь заблокированную кнопкой. Быстро оглядев пассажира, спросил первым:
– Куда тебе, парень?
– Мне бы до «Звёздной», уважаемый. Заберём моих товарищей, а после, если вы располагаете временем, хотелось бы проехать до Кузнецовской – это всё здесь, в этом районе. Плачу двести, обстоятельства, к сожалению, форс-мажорные и, знаете, трагичные: у моего друга только что умерла мать, надо как-то поддержать человека, – он инвалид, один в квартире, – сочинял Максим с совершенно серьёзным и печальным выражением лица.
Думая: «Что ж, придётся работать, раз сегодня мне так фартит. Деньги сейчас перед праздниками лишними не будут, – Денисов бросил взгляд на часы и кивнул.
– Садись.
Максим быстро уселся в машину, сказав спохватываясь:
– Простите, пожалуйста, даже поздороваться забыл.
Он суетливо залез в карман, достал деньги.
–Вот, возьмите, пожалуйста.
Денисов искоса глянул на него. Вежливость пассажира показалась ему чрезмерно густоватой, а объяснение совсем необязательных подробных личных обстоятельств, излишним для такого простого дела, как наём машины. Но он отбросил эти мысли, списав это на естественное волнение и стрессовое состояние пассажира. Однако неотчётливое состояние настороженности и недоверия к пассажиру не покинуло его.
Через несколько минут Денисов уже был на месте. Максим попросил остановить у освещённого торгового павильона за его стёклами он увидел своих товарищей.
– Замечательно! Вырождающийся прайд в сборе и поедает мертвечину. Шевелитесь, животные. В машине ведите себя культурно, сидеть тихо, не лыбиться, не блатовать, не курить и не забудьте вежливо поздороваться с водителем. Мы едем к товарищу инвалиду, у него только что умерла мать. Ясно? – проговорил он быстро
–Ясно, – быстро ответил Эдик, опешив от того, что Максим всё же появился, и сразу же начав подозревать его в каких-то новых коварных задумках.
–А у кого мать умерла? – удивлённо спросила Лана, прожёвывая бутерброд. – Классные у них тут бургеры. Хочешь, Макс?
–У Пушкина с Лермонтовым, – хохотнул нервно Эдик, подобострастно заглядывая в глаза Максиму.
–Макс, мы тут хавчика набрали, сигарет, сока в пачках вкусного. Хочешь глотнуть? – сказала Лана.
Максим озлился.
– Зажрись и запейся! Поправиться бы. Повторяю, скорбите в машине и сопите, в две дырочки. И не забудьте, идиоты, поздороваться.
На выходе из магазина Лана тихо спросила у Эдика:
–А кто умер-то?
Эдик ничего не ответил ей в этот раз, он, молча, шёл за Максимом. Садясь в машину, Эдик с Ланой вежливо поздоровались с Денисовым. Максим, с отчуждённым видом уселся на переднее сиденье.
У Парка Победы стояли несколько машин с включёнными «аварийками» и две машины ДПС. Гаишник, стоящий чуть поодаль, поднял жезл и Денисов остановился.
Неспешно подойдя к машине, молодой лейтенант козырнул, вяло и невнятно представился. Быстро просмотрев документы, вернул их, заглянул в салон и спросил запросто, как старого знакомого:
– Бомбишь, отец?
Подавив усмешку, Денисов пожал плечами:
– А что делать? Деньги всем нужны перед праздником.
– Эт, точно. Деньги всем нужны, миллениум на носу, – сказал гаишник и добавил, – техосмотр, пора бы уже сделать, отец. Ехай аккуратно, держи дистанцию, скользко, мама не горюй.
Бросив быстрый взгляд на Максима, сидевшего с каменным лицом, Денисов тронулся. Это спокойствие далось Максиму тяжело. Когда к машине подошёл гаишник, у него началась дичайшая паника, он решил, что уже всё обнаружилось, началась облава, от того так много остановленных машин. Еле сдерживая охватившую его дрожь, бледно улыбнувшись, он сказал, когда они тронулись:
– Гаишник, какой-то необычный и добренький, видать уже хорошо хапнул и хорошо поужинал. У них всегда есть за что придраться. Я уже десять лет за рулём, но что-то такие добрые менты мне ещё не попадались. Обычно при встрече с ними приходиться доставать бумажник и делиться денежными знаками.
– Всякие встречаются, – пожал плечами Денисов и глянул в зеркало: пассажиры на заднем сиденье дремали.
Слова давались Максиму тяжело, ему казалось, что язык распух, отяжелел и потерял подвижность, бок прожигала боль, а водитель почему-то был ему неприятен, нервировал его своей невозмутимостью и спокойствием, он с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить ему. И сам себе он становился противен за своё жалкое актёрство за то, что в который раз приходиться говорить и делать не то, что хочешь, а то, что нужно в данной ситуации. Да и денег стало жаль: хватило бы и рублей сто пятьдесят (лоху этому!), думал он сейчас раздражённо.
Поглядывая на спидометр, он мысленно подгонял Денисова, но тот ни разу не превысил скорость городской езды: ехал ровно, со скоростью 50–60 км в час. Размеренная езда, однако, не помешала доехать до места по свободным улицам довольно быстро. По просьбе Максима он свернул в Яковлевский переулок. Когда Максим, обернувшись назад, сказал: «Подъём, ребята», Эдик с Ланой быстро открыли глаза, будто и не спали вовсе. Бормоча слова благодарности, они вылезли из машины, а Максим, повернувшись к Денисову, посмотрел, наконец, ему в глаза, глухо пробормотав:
– Громадное вам спасибо, вы нас выручили. Удачи на дорогах.
Их глаза встретились и тут Денисов, чувствовавший с самого начала какое-то неясное сомнение в искренности своего пассажира и глубоко спрятанную фальшь, ясно ощутил мощную волну отчуждения исходящую от него – эти глаза, несмотря на доброжелательные пожелания и слова благодарности, были злы и неподвижны, лицо болезненно кривилось.
Максим вышел из машины, едва сдержав стон. Провожая взглядом быстро удаляющиеся задние фонари машины, он неожиданно с досадой на себя осознал, что выбрал неудачный сценарий с несуществующим товарищем инвалидом, у которого умерла мать. Ведь можно было безо всяких слезоточивых легенд просто и делово договориться с водителем о поездке в разные места (в конце-концов «бомбилы» для этого и существуют), заплатить обговоренную сумму и спокойно, обтяпав все дела, не отпуская машину доехать до дома. Теперь же опять придётся останавливать очередную машину, что-то объяснять водителю, оглядываться по сторонам в страхе от того, что можно нарваться на милицию с карманами, в которых теперь будут лежать не только деньги, но и наркотики. В горле пересохло, чувствуя дичайшую усталость и опустошённость, он остановился.
– Дай попить, Лана, – попросил он, тяжело дыша,
Лана услужливо протянула ему пачку сока.
Максим пил долго и жадно. Выкинув пачку, он пробормотал:
– Второй круг ада. Опять перед каждым штопаным гондоном водилой придётся Ваньку ломать. Правду говорят, что не в деньгах счастье.
Вид у него был жалкий, постаревший и поникший. Компания поплелась за ним, Максим уже еле шёл – больное колено не гнулось, ногу он волочил, боль в правом боку становилась нестерпимой.
Денисов
Денисов выехал на Московский проспект. Некоторое время он размышлял о своих странных пассажирах, анализировал их поведение, склоняясь к мысли, что троица несомненно имеет отношение к околокриминальному мирку, а парень на переднем сидении явный лидер этой компании. Ему не раз уже приходилось возить тёмные компании уголовников, наркоманов, аферистов, скользких типов из разряда подпольных деятелей. Деньгами эта категория пассажиров никогда не сорила, платили всегда по минимуму, частенько запудривали мозги ради того, чтобы попробовать прокатиться на халяву. Лексика и манера речи у них была примерно одинаковая: какая-то гнусавость в голосе и ещё странная сонливость. Такую сонливость Денисов прозвал иронически «высокомерная дрёма», в общении с этими типажами у него всегда возникало ощущение, что они как бы снисходят с ним для беседы, а разговаривая, усиленно думают в это время о чём-то своём. Впрочем, набравшись опыта, он близко подошёл к разгадке такого поведения, решив, что большинство таких типажей находились под воздействием наркотиков.
Глянув на часы и прошептав: «Домой», он решил, что подвезёт последнего клиента, только, если это будет ему по пути.
Перед «Московскими Воротами» он остановил невысокому тучному мужчине без головного убора. Неторопливо подойдя к машине, он открыл дверь, просунул в салон короткостриженную голову и бесцветным, лишённым живого тембра голосом, спросил:
– На Ваську поедем?
– А куда конкретно? – Денисов сразу решил, что на Васильевский остров он поедет только в его часть близкую к центру города. Ехать на окраины острова совсем не хотелось.
–Да тут рядом, сразу за мостом. Начало восьмой линии, – мужчина буравил его тяжёлым пристальным взглядом, – но могу дать, только «полташку». Я – не олигарх.
– Садитесь, неолигарх, – пригласил его кивком головы Денисов, быстро прикинув, что маршрут подходящий, после он с «ветерком» долетит домой по пустынным ночью набережным.
Мужчина тяжело занёс грузное тело в машину, «буржуазный» живот сильно выпирал из-под обтягивающей его залоснившейся куртки из искусственной замши явно ему маловатой. Плюхнувшись в кресло, он недовольно крякнул и заёрзал, усаживаясь поудобнее.
– Что у тебя с креслом-то? – недовольно буркнул он.
«Ещё один «господинчик», – решил Денисов, но сказал, пожав плечами:
– Машине ажник двенадцать лет. В нашем климате это многовато для такой железяки, – пожал он плечами.
– За машиной смотреть нужно, – возразил пассажир, пожевав губами. – Давно бы поменял кресло. На «разборках» валяются на любой вкус. Не бесплатно, чай, «бомбишь», всяко «пятихатка» за вахту набегает, а? Жаба душит поменять кресло для комфорта клиента?
Глянув быстро на пассажира, смотревшего набычившись в лобовое стекло, и усмешливо подумав: «Какое богатство персонажей и типажей на дорогах моего родного града»! – Денисов ответил спокойно, не реагируя на явную грубость пассажира:
–А смысл? Бедолажку, скоро уже саму на «разборку» сдавать придётся. По моим наблюдениям к весне может развалиться, а на разборке за неё дадут пять-шесть тысяч, не больше. Рублей, разумеется.
Пассажир ничего не возразил на это, только опять пожевал тонкими бескровными губами. В машину вместе с ним проник пикантный купаж из запаха пота и чеснока. Ещё раз, искоса взглянув на него, Денисов, попытался прикинуть к какой категории клиентов в его негласном реестре, можно было бы отнести этого типа. Под категорию «отсидевшей» публики он никак не подходил: такие габариты в тюрьмах тают быстро и восстанавливаются нескоро. К тому же большинство его клиентов из «отсидевших», которых доводилось ему возить, хотя и не стеснялись в выражениях, но явной грубости и панибратства в отношении водителя никогда себе не позволяли, что называется за «метлой» следили, могли, конечно, по делу ввернуть крепкое словцо и от «фени» не отказывались. Большинство таких пассажиров совсем не скрывали своего прошлого, охотно беседовали, не ловча, не скрывая своих манер, и жадно интересовались теперешней жизнью.
Встречались, конечно, среди них и «фрукты» – любители запудривать мозги, да так красиво могли это делать, что правду от фантазии трудно было отличить, но такие типы больше относились к категории мелких пронырливых аферистов, которые были не силах совладать с горячим желанием трепаться, усыплять бдительность водителя, чтобы прокатиться за его счёт. И ещё, у недавно отсидевшего люда был отличительный признак: цвет лица. Он у людей, проведших годы в духоте и тесноте, без нормального питания, был специфичный, бледно-сероватый – «лагерный загар», как сказал ему однажды один из таких пассажиров. У теперешнего пассажира цвет лица был вполне здоровый.
Денисов глянул на его руки, сложенные на выпуклом животе, удивительно маленькие и пухлые для такого грузного мужчины, думая: «А ручки-то к труду не привыкшие, а сам дядечка килограмм за сто потянет. К «новым» людям пассажир тоже не подходит: нет телефона, по которому сев в машину, такие господа сразу начинают без умолку говорить, употребляя неизменные фразы вроде выражений: ты где? я еду в тачке… что купить? и тому подобный словесный сор. Нет и пресловутой барсетки, символа деятельного и предприимчивого российского человека конца двадцатого века, да и одежонка у него, как у чёрта, посещавшего Ивана Фёдоровича Карамазова, вид которого мой дорогой Фёдор Михайлович Достоевский остроумно охарактеризовал, как «вид порядочности, при весьма слабых карманных средствах».
Пассажир тем временем, бесцеремонно взял его пачку сигарет и, хмыкнув, бросил её на место, проговорив:
– Экономист, «Приму» куришь. Пещерный век. На фильтрованные не хватает? Хреново работаешь, кореш.
Денисов непроизвольно про себя срифмовал: «Ерунду ты порешь».
А пассажир достал из кармана куртки пачку «Мальборо», протянул её величественным жестом.
– Закуривай фирму, не стесняйся.
Устало вздохнув, Денисов ответил, что сейчас не хочет, с раздражением думая: «Простота – хуже воровства. Хамство и бесцеремонность тут, по всему, обязательный атрибут общения».
– А я закурю, – пожал плечами пассажир, включил автомобильную зажигалку, прикурил, по-хозяйски постучал зажигалкой о пепельницу, вставил её обратно в гнездо и, откинулся головой на подголовник, выпуская дым в приоткрытое окно.
«Хамо сапиенс обыкновенный». А не «кидала» ли он своеобычный? Да и питерский ли он? Наши питерские кидалы – само воплощение вежливости, кидают с нежностью, говорят только на «вы», а этот человек-ребус усиленно «тыкает», показывая свою необыкновенную крутость, – думал, начиная нервничать Денисов.
И словно угадав его мысли, пассажир спросил, лениво потягиваясь:
– А что ж ты денег-то не спрашиваешь, бомбила? Я ведь могу выйти, где мне надо и слинять. Что, заговорённый? Не кидали ещё, или новобранец? Я сам бомбила со стажем, в свободное время на своей тачке бродяжничал, а так, вообще, на КамАЗе в «дальняк» ходил. В антракте сейчас – на год лишили прав, сволочи. Скоро верну права и по-новой закружу.
«Вот и разрешился ребус! «Водила» большегруза со стажем, разъелся без работы сидючи на пиве шипучем у телевизора, забыли ручки пухлые, что такое водительская доля. Известно, что в этом профсоюзе любят словесные фигуры, почерпнутые не из стихов Северянина, люди там грубоватые, бывалые, хотя этот чересчур бывалый. И «бывалость» его уж больно показная, с бравированием даже», – отметил Денисов, расслабляясь, и сказал:
– Количество кидал, уважаемый коллега, за время вашего вынужденного антракта не уменьшилось, а даже в связи удорожанием жизни несколько выросло. Для мелких воришек и доморощенных мошенников районного масштаба, пасшихся на ниве похищения госсобственности, все лазейки капиталистическое государство перекрыло в связи с наступившим царством частной собственности. Народного же добра теперь нет – есть святая, неприкасаемая и охраняемая частная собственность. Но остались ещё мы – самодеятельные таксисты-халтурщики, а это та ниша, где аферист ещё может показать мастер-класс. И хотя наша деятельность, в принципе, законом не запрещена, но и законной её, согласитесь, тоже нельзя назвать. Значит, мы с ними, с кидалами, как бы по одну сторону баррикад, а со своими, – они так думают, – можно не церемониться. Мы же не пойдём жаловаться в органы, мол, помогите, товарищи дорогие, кидают гады? Чувствуешь, конечно, себя не важно, когда какой-нибудь тип с невинными глазами для того чтобы доехать из пункта А в пункт Б заговаривает тебе зубы, считая тебя полным идиотом, предполагает всучить тебе крупную фальшивую купюру, желая при этом получить сдачу полновесными деньгами. Кидают, коллега, кидают. Это Штирлиц в кино мог рассчитывать свои комбинации на много ходов вперёд, а тут такое разнообразие методов кидания, обольщения, наглости и артистизма, такие чувства и эмоции, что даже Штирлиц непременно бы лопухнулся, если бы надумал заняться частным извозом в Питере. Артистов много у нас талантливых.
– Кидал мочим, – буркнул тип угрюмо. – Я их, лично, мочил и мочить буду. Надо ехать? Без вопросов! Деньги на бочку и вперёд. Нету денег? Твои проблемы – шагай ногами. Наглеешь? Получи в рыло.
– Деньги, конечно, можно взять вперёд, – сказал Денисов, – но где гарантия того, что какой-нибудь клиент из безбашенных оторвил, в конце пути не экспроприирует свои деньги назад, а заодно и кровные деньги водителя, приставив к горлу нож или револьвер? Народ у нас изобретательный.
На это пассажир ничего не возразил. С мрачным видом он пожевал губами и, указывая рукой на мигающую огнями витрину круглосуточного магазина, бросил:
– Тормозни. Пивка возьму. Что-то глотку сушит.
Денисов остановился, решив «Брошу. Такой наглец не пропадёт. Доберётся – не в степи завьюженной находится, не инвалид и не старец беспомощный».
И опять, будто считав его мысли, пассажир залез в карман и, усмехаясь, протянул деньги.
–Держи. Не ровен час до инфаркта доведёшь себя, переживать будешь, что я слиняю, а это вредно, переживать.
Денисов покраснел и не нашёлся, что ответить. Он быстро сунул деньги за солнцезащитный козырёк, под усмешливым взглядом наглеца и неожиданно успокоился. Не потому, что тип оплатил проезд, а потому что уверился в том, что не стоит нервничать, надо перетерпеть, благо ехать недалеко.
Тип вернулся с бутылкой крепкого пива «Балтика №9», коротко приказав: «Поехали», сделал большой глоток, и подавив отрыжку, сказал недовольно:
– Испортили пиво, суки. Сначала делали нормальное. Попили мы его с напарником, когда возили в Мурманск и Архангельск. То было пиво, а сейчас так, – бодяга со спиртяшкой.
Впереди, прямо посередине дороги, в раздумье приостановилась крупная крыса с отвисшим до асфальта брюшком. Увидел её и пассажир, резиновое его лицо оживилось. Он привстал с кресла.
– Крысятина-шушарятина! Дави, дави, падлу!
Денисов плавно увёл машину влево.
–Ты чего? Она ж брюхатая! – с недоумением в лице повернулся к нему тип. – Знаешь, сколько она шушарят может принести? И пять и десять, а растут они, твари, как грибы. Блин, как они меня доставали в нашей старой хавире на Синопской! Сядет, падла, у мусорного ведра и зырит на меня наглыми зенками! Цирк! Швырнёшь хлебной коркой в неё, а она – цап! сидит и жрёт, зараза. Ночью под полом грызутся, стонут, пищат, спать не дают. Раз наводнение было, вода по полу, так эти твари на столе нашем спасались, штук двадцать на столе сидело. Дед рассказывал, что когда коммуняки церковь морскую взорвали, то крысы бежали такой толпой, что все разбегались. Фильм ужаса, в натуре. И травили мы их, цементом со стёклами дыры заделывали, жаренными на масле пробками подкармливали тварей. Беспонтово! Пришлось войну им объявить. Смастерил я гарпун из старого бильярдного кия, на конце присобачил стальной заточенный напильник, папаня покойный мне на заводе сварганил. Мочил я тварей конкретно! И, прикинь, сдрейфили, тварюги! Ушли от нас. Прибью, бывало, гадину, она завизжит, на гарпуне извивается, визжит, пока не сдохнет. И в этот момент под полом возня крысиной кодлы сразу прекращается. Слушают, твари. Понимают, что к чему! Это ж такие хитроумные твари, у них, как у людей, против силы они не прут, уважают силу. Кодлой смелыми становятся. Ненавижу крыс, с детства ненавижу.
«Так ты ещё и садюга», – проговорил про себя Денисов.
Пассажир приоткрыл стекло и вышвырнул бутылку, она попала в столб и разлетелась искрящимися брызгами.
Денисов не выдержал.
– Слушай, это-то зачем? С головой не дружишь? Говорил, что водитель, а сам бутылки битые под колёса коллегам подбрасываешь. Город чужой тебе, неолигарх?
– Ничего страшного, – брякнул нагло наглец и зевнул.
Обозвав его про себя «повелителем крыс», Денисов устало покачал головой и ничего больше не сказал, понимая, что взывать к разуму этого беспардонного типа дело бесполезное, хотя очень хотелось осадить за его чересчур вольное поведение.
Он остановился на красный свет перед площадью у метро «Технологический институт». На островке безопасности был сооружён ярко освещённый макет старинной городской заставы, внутри неё установили манекенов в военной форме 18-го века.
– Изгаляются, блин, денег девать некуда, лучше бы пенсию и зарплату людям прибавили. Тут-то, конечно, вариант – сотню потратили, миллион в карман положили. Дуй прямо до Садовой, потом уходи влево на Римского-Корсакова, мимо Мариинки выскочишь на Поцелуев мост, тут тебе Площадь Труда. Через Неву перескочишь и налево, потом направо, на восьмую линию. За поворотом станешь у дома с доской, – проговорил пассажир, позёвывая.
«О, это неуёмное и страстное желание питерцев непременно показать знание своего города. С советских времён остались у многих эти позывы, недаром же тогда была у нас популярной фраза: «Знай и люби свой город». Правда эта любовь для многих приезжих боком иногда выходит. Могут такой маршрут приезжему подсказать «краеведы» доморощенные, что люди потом полдня плутают по городу в поисках нужной улицы», – невольно улыбнувшись, подумал Денисов и спросил:
– Дом с доской, где живал первый председатель ВЧК товарищ Урицкий?
– В Питере тех досок … каждому французу по доске, – неопределённо ответил пассажир, откинул голову на подголовник и закрыл глаза.
До Поцелуева моста ехали, молча, но на мосту Денисову пришлось резко затормозить: трое юношей и две девушки перегородили проезд, взявшись за руки. Одна из девушек подбежала к водительской двери, безумная улыбка блуждала на её лице.
–Дядечка, дядечка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дядечка, отвезите нас на Пионерку, – затараторила она заплетающимся языком, приплясывая.
– Пожалуйста, уйди с дороги, племянница, – сказал Денисов.
– Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, что люди такими жадными стали? Есть же сзади место, – плаксиво заныла девушка.
Один из парней, пошатываясь, тоже подошёл к машине, но с правой стороны.
Пассажир открыл глаза.
– А ну, отвалили, ублюдки! Сейчас выйду, посворачиваю головы на бок, уроды. Ты, Труфальдино из Бергамо, отвалил от машины! – гаркнул он, приоткрыв дверь.
– Запевай нашу, пацаны! – выкрикнул парень у машины и сам заголосил первым, пьяно и фальшиво: «We are a champions».
– Всё достали, чемпионы, – пассажир приоткрыл дверь машины, собираясь выйти, но Денисов, глянув в зеркало, придержал его за руку: он увидел приближающийся сзади милицейский УАЗ с включённой мигалкой, видимо кто-то уже успел позвонить в милицию.
– Появляются, когда не надо. Кайф обломали. Без ментов разобрался бы с этими паскудами, настучал бы по харям, – с недовольным лицом захлопнул дверь пассажир.