полная версия
Игорь Игнатенко
Лента жизни
Сердцебиение
I.
ДАВНИЙ ДЕНЬ
Все прошло.
Забылось очень многое.
Не забылся только давний день:
Облака над пыльною дорогою,
И черемух с проблесками тень.
Я малец.
Во рту черно – оскомина.
В небе коршун вычертил круги.
В волосах луч солнца, как соломина.
На ногах из грязи «сапоги».
Мы бежим с мальчишками на озеро,
Там ныряем с ветхого моста,
С перекупа нас уж заморозило.
Рвем боярку с колкого куста.
Баламутим ил на узких старицах,
Добываем сонных карасей —
Это в моей памяти останется
От минувшей жизни детской всей.
Дождь слепой.
Печурка в летней кухоньке,
Где оладьи мама напекла.
Слово «МАМА» соберу из кубиков.
………………………………
Вот и жизнь куда-то утекла.
ОДУВАНЧИК
Цветет одуванчик, желтеет, белеет,
Летучее семя по ветру развеет,
По долу, по полю кругом разнесет,
Из тысяч, быть может, один прорастет.
Чтоб каждый ребенок когда-нибудь смог
Сплести своей матери жаркий венок,
И помнил всю жизнь до последнего срока
Горчинку цветенья – вкус млечного сока.
РОВЕСНИЦА
Венок сонетов
Памяти моей матери,
Нины Александровы
1.
Начало жизни – давний, смутный сон;
Былому не воскреснуть ощущенью.
Так старую пластинку патефон
С надеждой предает круговращенью.
Пускай скрипит потертая игла,
Скользя с трудом по звуковой дорожке.
Мне самых модных «стерео» дороже
Мелодия, что слушать мать могла.
Таких пластинок не найти сейчас,
А спрятать не сумел я про запас
Тот черный диск с простудной хрипотцою.
Но помню и теперь, с вершины лет,
Как мне в глаза пролился белый свет,
Согретый материнской теплотою.
2.
Согретый материнской теплотою,
Я крикнул свету первое «агу» —
И улыбнулась мама надо мною,
Как будто жизни я сказал: «Могу!»
Могу смотреть, как солнцем высь полна,
Дышать веселым майским кислородом,
И невдомек, что странам и народам
Уже два года смерть несет война.
Жестокая Вторая мировая!
Огонь, и смерть, и прах, и кровь людская…
Шатал планету материнский стон,
Но поворот к Победе был намечен.
Мать и дитя – союз наш свят и вечен,
Когда два сердца бьются в унисон.
3.
Когда два сердца бьются в унисон,
Любая боль ребенка ощутима
И каждый день с тревогой посвящен
Комочку, что пищит незащитимо.
Какую долю мать желала мне?
О чем мечтала, хлопоча у печки
Иль полоща белье в студеной речке? —
Пришел бы поскорей конец войне.
Тогда она сумеет воспитать
В сохранности меня – на то и мать.
Я для нее планеты целой стою.
Так билось сердце матери моей,
Как и у всех кормящих матерей,
С единой частотой и чистотою.
4.
С единой частотой и чистотою
Бьют родники на дне степных озер.
С единственной надеждой и мечтою
И мать моя жила с тех самых пор:
Сначала первый шаг мой заприметить,
Разумной русской речи научить,
На добрые поступки вдохновить,
Случись беда – вдвоем ее нам встретить.
Заботы мать безропотно сносила:
Стирала, шила, гладила, кормила.
Мой слабый писк звучал ей как приказ.
Ну а когда, случалось, ушибался —
На синяки бальзамом проливался
Протяжный взгляд больших печальных глаз.
5.
Протяжный взгляд больших печальных глаз
Сопровождал мой каждый шаг неровный.
И повело зеленый свой рассказ,
Шумя листвой, село родное Ромны.
В улыбке до ушей тянул я рот,
Когда в садах черемуха поспела
И всякая вкуснятина созрела
В краю чудес, что звался – огород.
Послевоенный голод победить
Он помогал, коль силы не щадить,
В заботах о свекле, картошке, луке.
Я с мамой был, сластена, тут как тут,
Горох жевал и слушал, как плывут
Старинных песен медленные звуки.
6.
Старинных песен медленные звуки
В меня входили воздуху под стать.
И в радости, и в горе, и в разлуке
Любила мама песни напевать.
В них было все, что нужно от рожденья
Душе еще неопытной моей —
Дубравы шум, дыхание полей,
Простор небес, мечта и вдохновенье.
Поэзия и музыка тогда
Вошли в меня на долгие года,
Они внедрились и в сердечном стуке.
Глаза закрою – слышу тот мотив,
И улыбнусь, как будто ощутив
Родимые натруженные руки.
7.
Родимые натруженные руки,
Везде вы успевали, все могли —
Поднять росточек из пластов земли,
Рубашку сшить, погладить сыну брюки.
От всех забот не уклонялась мать,
В мои дела с участием вникала,
Задачи вместе сложные решала
И вслух любила книжку почитать.
Теперь-то знаю, как ты уставала,
Когда уроки доброты давала,
Не замечая шалостей, проказ.
А я на них горазд бывал без меры.
Долготерпение твое и веру —
Все воскрешает память мне сейчас.
8.
Все воскрешает память мне сейчас
То детство деревенское, то счастье,
Когда, невольной радостью светясь,
Я согревался маминым участьем.
И смех, и слезы помню до сих пор,
Когда зимой, слизнуть пытаясь иней,
Я притащил домой тяжелый, синий,
Пристывший крепко к языку топор.
И после с каждой новою бедою
Я представал, бывало, пред тобою —
И был утешен, ласкою согрет.
Любя, грустя, печалясь, сострадая,
Все горести на сердце принимая,
Ты прожила лишь тридцать восемь лет.
9.
Ты прожила лишь тридцать восемь лет.
Как это все же беспощадно мало!
И до сих пор прощения мне нет,
Что в смертный час с тобой я не был, мама.
Пуржил февраль. Густела мгла вокруг.
За далью дальней, в клинике столичной,
В невозмутимой тишине больничной
Тебя сразил губительный недуг.
С твоим убийцей я не мог бороться.
Над юностью взошла звезда сиротства.
В пространстве затерялся мамин след.
Как солнышко ты детство осветила,
До капельки себя мне посвятила,
Давно угасла, но летит твой свет.
10.
Давно угасла, но летит твой след,
Как будто метеор на небосводе.
Унынью и безволию запрет
Ты положила при своем уходе.
Последний вздох твой: «Как там без меня?..» —
Пример любви до самоотверженья,
До вечности и до самосожженья,
До синего плавильного огня.
Попав в суровый этот переплав,
Теперь я понял, в чем бывал не прав,
Долг невозвратный накопив немалый.
Вот почему в круговороте дней
Скликаю терпеливо дочерей
На мой огонь – неровный и усталый.
11.
На мой огонь – неровный и усталый —
Слетаются две дочки – два птенца.
С годами поседевший, возмужалый,
Горжусь я, мама, званием отца.
О, если б видеть внучек ты могла!
Они порой так на тебя похожи:
Добры, как ты, и работящи тоже,
А запоют – и кругом голова!
Давнишние любимые мотивы —
Они в семье у нас поныне живы,
Все горести снимают как рукой.
Вот почему с их новым возвращеньем,
Наполненный особенным значеньем,
Пришел отрадный сердцу непокой.
12.
Пришел отрадный сердцу непокой,
Душа всем болям настежь отворилась,
И хочешь – плачь, а хочешь – песню пой,
Но каждый день воспринимай как милость.
Ровесница! Спасибо на века
За счастье жить и трудно, и тревожно,
Хотя казалась раньше невозможной
Жизнь без тебя. Она была горька,
Как дым костра походный, бивуачный,
Жестка, как старый дедов диск наждачный,
Сжимала горло цепкою рукой.
Когда настало время откровенья,
И горько осенило вдохновенье,
Тебе сложил я строчку за строкой.
13.
Тебе сложил я строчку за строкой,
Как год за годом жизнь моя слагалась,
Каким я был и стал теперь какой,
Что выросло в душе и что сломалось…
О, мама, мама! Радостная боль…
В твой возраст я вступаю неумело.
За нас двоих мне жить пора приспела,
Но, как и прежде, сыном быть позволь.
Как ты когда-то, познаю и я
Всю полноту и мудрость бытия.
Торю свой путь и суетный, и здравый.
И обращаясь к памяти твоей,
Вплетаю в череду летящих дней
Венок сонетов – дар мой запоздалый.
14.
Венок сонетов – дар мой запоздалый —
На мамину могилу я принес.
В вершинах сосен воет ветер шалый
И рвет листву с настуженных берез.
Мой тихий голос в непогодь не слышен.
Да разве дело в клятвенных словах!
Смола, как слезы, сохнет на стволах
Трех поминальных, трех печальных вишен.
Как беззащитны в пору листопада
Деревья над кладбищенской оградой!
Стихии хлещут их со всех сторон.
Склонюсь к тебе, травинки малой ниже,
Забудусь бесконечно, и увижу
Начало жизни – давний, смутный сон.
15.
Начало жизни – давний, смутный сон,
Согретый материнской теплотою,
Когда два сердца бьются в унисон
С единой частотой и чистотою.
Протяжный взгляд больших печальных глаз,
Старинных песен медленные звуки,
Родимые натруженные руки —
Все воскрешает память мне сейчас.
Ты прожила лишь тридцать восемь лет,
Давно угасла, но летит твой свет
На мой огонь – неровный и усталый.
Пришел отрадный сердцу непокой,
Тебе сложил я строчку за строкой
Венок сонетов – дар мой запоздалый.
1982
***
Ни звезды, ни осколка месяца…
Ночь нагрянула и сгустилась.
Мама, мама! Моя ровесница,
Отчего ты давно не снилась?
В длинном синем больничном халате,
Половицею нескрипучей,
Хоть во сне подойди к кровати —
Одеяло сползло у внучки.
МАМИНА МОГИЛА
Мамина могила под Москвою
Заросла пыреем, лебедою.
Выцвела оградка, поржавела.
На калитке вязочка истлела.
Памятник просел и покосился.
Столик иструхлявел и свалился.
Тусклой фотокарточки овал
Много лет никто не целовал.
Мамин взгляд с портрета долгий срок
На восток направлен, на восток —
В те края, где в землю лег отец.
Тяжко бремя жизни, как свинец!
Ни в Родительский, ни в будний день
Не войти в кладбищенскую сень,
Не припасть к кресту, что на граните
На восемь концов направил нити.
Кто крещен, тот, стало быть, прощен,
В лоно вышней жизни возвращен.
Там не спросят: кто и за кого?
Там все знают твердо и давно.
Позабыты слава, маята,
Жизнь давно уже совсем не та…
У порога вечности солгать
Сыну не позволит только Мать.
У могилы молча посижу
И в глаза родные погляжу.
Вновь венок сонетов* прочитать,
Не сказав ни слова, просит мать.
Сердце заболит еще сильней —
Я давно уж не ровесник ей…
____________
*Венок сонетов – «Ровесница», 1982 г.
***
Не будет ничего, когда меня не будет…
Последний дождь холодный лоб застудит.
Я не умру – впаду в анабиоз.
И мне приснится зейская равнина,
Вся в ирисах, саранках луговина,
И теплый запах маминых волос…
***
Мать всю себя ребенку отдает,
Лишь для него страдает и живет,
А он порой того не замечает.
Вот так поток, покинув свой исток,
Все дальше убегает на восток
И в океане ключ свой растворяет.
II.
ЖДУ ТЕБЯ
По селу поземка
Целый день метет.
Приходи, в потемках
Жду я у ворот.
Приходи скорее,
Лаской обогрей.
Стужа все сильнее,
Ветер дует злей.
Жду тебя давно я,
Жду тебя без сна,
Время золотое —
Красная весна.
1957
РОМНЫ
Полого легло на сопки
Село далекого детства.
Сутемень утра надвое
Автобус разрезал фарами.
Горят маяками окна.
Поют петухи фанфарами.
Веди меня верно, память —
Мое основное наследство.
Иду постаревшей улицей,
Добротно скрипят мои валенки.
Колодец стоит знакомый.
Тополь. Черемушный садик.
Вот кособокий домик —
Подслеповатый, маленький.
Здравствуй! И я не знаю,
Как мне с волненьем сладить.
Поземка мне ноги лижет,
Плачет, скулит по-щенячьи,
Как будто со мной ей жалко
У детства стоять на пороге,
Как будто она решила
Вернуть голоса ребячьи,
Как будто сама природа
За встречу нашу в тревоге.
СТЕПИНА ГОРКА
Память прошлого горько
Опахнула дымком…
Здесь, на Степиной горке,
Я летал кувырком.
Самодельные клепки
Мастерил вместо лыж —
И с обрывистой сопки
Вниз бросался, как стриж.
Высота и пьянила,
И внушала мне страх.
Скорость властно манила
Устоять на ногах.
Но законы скольженья
Неподвластны вполне,
Скрыли тайну паденья
На пробитой лыжне.
Пусть не сразу, но все же
Осенило меня,
Что надежней и тверже
Лишь своя колея.
Вмиг с лыжни проторенной
Я свернул на целик,
И помчал, окрыленный,
С крутизны – напрямик!
Мимо елки летели,
И мелькали дубки.
След мой снежной метелью —
Напрямки, напрямки!
Осмелев понемногу,
Обгоняю гурьбу.
Выбираю дорогу —
Выбираю судьбу.
И науке той с детства
Я обязан зиме.
До сих пор это средство
Служит преданно мне.
Вновь на Степиной горке
Гомонит ребятня.
Продолжаются гонки.
Научи их, лыжня!
КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД
Это было когда-то,
Много весен назад.
Я нырял в Кочковатом,
Распугав лягушат,
Бултыхался на Гребле,
Рвал на пойме щавель
И любил эту землю,
Как свою колыбель.
Память детского быта
Снова властно зовет
По тропинкам забытым
На кирпичный завод.
Там мы глину месили,
Чтоб ее формовать,
Жарко печи топили —
Кирпичи закалять.
Брызгал дождь, как из лейки,
Ткало солнце лучи…
Хоть платили копейки
Нам за те кирпичи,
Мы сновали, как в улье —
Пятки голые жгло…
Новостройками улиц
Расцветало село.
Ромны, верю, ты помнишь
Были давней поры
И посильную помощь
Той босой детворы.
Не забыть эту пору
В хороводе забот,
Перед мысленным взором —
Мой кирпичный завод.
В НОЧНОМ
Где за озером далеко
Горько свищут кулики
И колышется осока
По-над струями реки.
Где роняет небо звезды,
Словно спелые плоды,
Где зорит кукушка гнезда —
Там наш табор у воды.
В наступившей тьме полночной
Заблудился ветерок,
Немудреный, маломощный
Тускло светит костерок.
В облаках плутает долго
Месяц – старенький горбун,
И пасется в росном доле
Лошадей гнедых табун.
Донесется бас удода,
Выпь застонет в камышах.
Спят ребята.
Дремлют воды.
Я один лишь на ногах.
Только чай допью из кружки,
И пойду к реке опять
Наживлять береговушки
И мордуши проверять.
То-то славно на рассвете
В котелке взбурлит уха!
Новый день в селе отметит
Звонкий голос петуха.
И пойдут лучи без счета
Жечь осоку и пырей.
Мы погоним на работу
Отдохнувших лошадей.
Разнотравные угодья,
Гул густой шмелей и ос.
Начинается сегодня
В луговине сенокос.
Непременно так и будет,
А пока весь дремлет мир,
Спи, покуда не разбудит
Дядя Федя бригадир.
Жизнь прекрасна,
Все в ней ново,
Но зовет издалека
Голос детства дорогого
Так, как будто из ночного
Манят искры костерка.
МАЛЬЧИШЕЧЬИ ВОЙНЫ
О, как черемуха цвела,
Кипела вдоль оврага,
Когда в атаку нас вела
Мальчишечья отвага!
Сходились часто грудь на грудь
В Кузьмихином овраге.
Так напылим – не продохнуть,
Грязным-грязны рубахи.
«Пусть поиграет ребятня.
А пыль – она не порох…» —
Кивал у ветхого плетня
Соседский дед в опорках.
Уж он-то знал, что говорит,
Разведчик партизанский,
Давнишний сельский инвалид,
Боец войны гражданской.
Мы в перемирья краткий час
Ему дрова кололи.
Поил он хлебным квасом нас
И спрашивал: «Как в школе?
Добро, уважили меня,
Пора и за уроки…»
А мы кричали, ребятня:
«Вот не было мороки!»
Ведь май кипел и веселил
Травой босые пятки,
Он придавал нам новых сил,
Звал в озорные схватки.
«Штурмуем, хлопцы, Старый вал!
Гей, конница босая!..»
…………………………..
Я только в детстве воевал,
Победы славные знавал,
А пораженья испытал,
Взрослея и мужая.
ВЕЧЕР НА УКРАИНЕ
Молочно-розовый закат.
Холмистая равнина.
Колодцы-«журавли» у хат,
А у плетня – калина.
Плывет над крышами дымок.
Жук-хрущ гудит, как трактор.
Набегался! – не чую ног —
По майским росным травам.
«Вечерять! —
Бабушка кричит. —
Егор, ты де сховався?»
Она не знает, что я сыт
Не хлебом и не квасом.
Мне только бы пройтись еще
В саду меж вишен белых,
А после уж корми борщом
И все, что хочешь, делай.
На западе тускнеет свет.
Неразличимы лица.
И дальний голос мне вослед
Спивае про криницу.
1962
ЖЕЛАНИЕ
Я теперь скупее стал в желаньях…
С. Есенин
Опять крепчают холода,
В полях поземка кружит,
И натянула провода
Полуночная стужа.
Заледенели на ветру
Малинники в ограде.
Снежинки белую игру
Заводят в палисаде.
Мороз развесит кружева,
Не пожалеет лучших —
И я поеду по дрова
На розвальнях скрипучих.
На лошадь старую свищу —
Едва бредет, треклятая!
Сухой валежник отыщу,
По осени упрятанный.
Тяжелым синим топором
Натюкаю вязанку —
И мерным затрусит шажком
Усталая Буланка.
А дома печку натоплю —
Мальчишечья забота,
Чтоб мама к этому теплу
Пришла скорей с работы.
Она подержит над плитой
Ладони невесомо —
И несказанной теплотой
Наполнит сумрак дома.
Налью усталой крепкий чай,
Горячий, но не слишком,
И скажет мама: «Получай!
Тебе купила книжку».
Бианки? Пришвин? Кто там ждет?
Зальюсь счастливой краской,
Смотрю – а в ней рассказ идет
О дочке капитанской.
И станем вечер коротать
Над Пушкиным согласно:
Грустить и сокрушаться – мать,
А я – страдать прекрасно.
И не забыть, и не избыть,
Хоть на пороге зрелость,
Желанье печку истопить,
Чтоб мама отогрелась…
РУССКИЕ ГОРКИ
Вот так горки —
От небес
До речных торосов!
Для чего нам здесь прогресс?
Здесь кататься просто.
Санки в сторону – и, страх
Позабыв на круче,
Мчим гурьбою на ногах,
Ничего нет лучше!
Шаг – и дух захватило!
Понесло!
Закрутило!
Где земля?
Где небо?
Снег?
Чей визг?
Чей смех?
То ль кричу?
То ль пою?
Упаду?
Устою!
ХОХЛАТСКОЕ
Ночь озябший месяц родила
Над селом, скатившимся с пригорка.
Родина…
Мне сладостно и горько
Видеть свет знакомого села.
То ли это свечка над стихом
Молодой души незнаменитой?
То ль сполох в печурке приоткрытой
На поленьях скачет петухом?
Земляки, впустите отогреть
И мою застынувшую душу.
Вашего покоя не нарушу,
У огня дозвольте посидеть.
Никому из вас я не знаком —
Молчаливый припоздавший лыжник.
Не спортсмен,
Не журналист,
Не книжник —
Просто гость незваный за чайком.
А поди ж ты – что-то отлегло,
На сердце как будто полегчало,
Словно мать меня здесь повстречала
И ввела в забытое тепло.
ЧЕРГАЛИ
Мне в Чергалях по-прежнему милы
Дома вдоль улицы знакомой.
Когда-то крытые соломой,
Они белели, как мелы.
С годами чистый свежий свет угас.
На крышах шифер серенький волнится,
И земляков неведомые лица
Мне ничего не говорят сейчас.
Я здесь уже заезжий гастролер,
Времен прошедших ищущий приметы.
Лишь неодушевленные предметы
Содержат смутно память давних пор.
Былого ни за что не воскресишь!
И что-то колет больно, право слово,
Как будто мне насыпалась полова
За шиворот – с истлевших черных крыш.
ВСТРЕЧА С ТАМБОВКОЙ
Устав бежать бескрайними полями,
Шоссе заходит в левый поворот.
Село степное новой встречи ждет,
Гостей встречая вместе с тополями.
Эй, великаны, как вы высоки!
Не вас ли мы сажали дружным классом?
От северных ветров спасая трассу,
Теперь уже вы стали старики.
Один из вас – вот этот – верно, мой…
Он колышек забыл – свою опору.
Я узнаю его по листьев разговору,
Что воскресает каждою весной.
Поговорим о тех, кого здесь ждут,
Их так немного на земле осталось
Нести свои потери и усталость,
И вспомним тех, что больше не придут.
Здесь школы нет, что нас учила жить,
Ее снесли во имя новостройки.
Дух памяти, неистребимо стойкий,
Не позволяет нам ее забыть.
Мы здесь учились верить и любить.
И как бы ни были порою строги
Мудрейшие на свете педагоги,
Мальчишества нам все же не избыть.
У взрослости немало есть причин
Стать правильным и скучным человечком.
Но я опять хочу, увидев речку,
Вниз головой с моста нырнуть в Гильчин.
Он подзарос давно густой травой,
Забилось русло тиною и илом,
Но остается все таким же милым
Поток воды в безбрежности степной.
В нем есть, я верю, чистые ключи
С живительною влагой родниковой.
В жару я побегу купаться снова
В твоих объятьях, узенький Гильчин.
Раскинув руки, упаду в траву,
В духмяный клевер и тысячелистник,
И в небе синем и глубоко чистом
С восторгом детским снова утону.
31 июля 2009 года.
Я СЫН ПОЛЕЙ
Родная приамурская земля,
Какие ветры над тобой шумели,
Гремели грозы и мели метели!
Раскину руки и скажу: «Моя!»
Я сын полей. Мой колос налитой
Уже созрел. И я не возражаю
Отдать его во имя урожая,
Как повелось в судьбе моей крутой.
Дать людям хлеб – забота из забот,
Пускай он черен, как черна землица,
Как трактористов загорелых лица,
Но только хлеб нам жизни свет дает.
Всем нелегко, но хныкать нет причин.
И для любви не надобно вербовки,
Когда за нижней улицей Тамбовки
Зовет, звеня ключами, наш Гильчин.
Его струя по-прежнему чиста,
Чтоб утолить и жажду, и тревогу,
Он не зарос травою, слава Богу,
Над ним все та же неба высота.
За ним все та же роща на бугре,
За ней – поля, покуда видно глазу.
И повинуясь сердцу, не приказу,
В село родное мчусь я на заре.
Ну, здравствуйте! У поля, у реки,
У огородов сразу за домами,
Я снова здесь, на родине, я с вами
И в праздники, и в будни, земляки.
III.
ПЕРВЫЙ «ТРЕНЕР»
В июльский полдень, в свирепый зной,
Я пас корову – худой, босой.
Кружил в дозоре над степью сокол,
Хрустела в кочках, пыля, осока.
Нужна корове сочнее пища,
И Зойка – ходу на соевище!
То кочкарями, то луговиной,
Неслась рысцою неутомимой,
Косилась глазом большим, лиловым —
Рысак орловский, а не корова…
– Назад, зараза!.. Вертайся к стаду…—
Кричал, грозился, молил устало,
И хворостиной махал напрасно,
Сменить пытаясь маршрут опасный.
Но коровенка держала темп!
Я задыхался, пыхтел, потел
И – падал, чуя нутром беду…
Вставала Зойка на всем бегу
И принималась мычать серьезно,
Рождая эхо в полях колхозных.
Потом, дождавшись, пока я встану,
Сама покорно шагала к стаду…
Кто ж знал, что будет тот бег в подспорье?
Не зря я, видно, в десятиборье
На стадионах родного края
Был чемпионом и уважаем.
Промчалась юность, спортивный пыл,
Но эти гонки я не забыл,
Как доставались мне нелегко
Терпенье, скорость и молоко.
«МЕРТВАЯ» ТОЧКА
Я тяжел, невынослив,
Плюс повышенный пульс.
Мало ль трудных вопросов
Не решил я – и пусть…
Вон за тем поворотом
Я закончу свой бег
И занятия спортом
Позаброшу навек.
Нет – за той вон осинкой…
Нет – за тем вон дубком…
С непокорной тропинкой
Больше я не знаком…
Полог неба закатный
Упирается в грудь.
Почему же обратный
Стал полегче мой путь?
И листва под ногами
Зашуршала слышней,
И осеннее пламя
Засияло сильней.
Коль пробега цепочку
Продолжаю торить,
Значит, мертвую точку
Я сумел победить!
Мне бы завтра к закату
Хорошо отдохнуть,
Побегу я обратно
В свой неласковый путь.
Пусть подарит мне снова
Он багрянец листвы
И хорошее слово,
И хорошие сны.
ПРЫЖОК С ШЕСТОМ
Я взлетал высоко на шесте
И парил в голубой высоте,
И от гибкой жердинки толкаясь,
Я на землю летел, кувыркаясь.
Это было блаженством и счастьем,
Брать вторую попытку я мчался
И над планкой с разбега взлетал,
И о новых высотах мечтал.
Но всему есть на свете предел.
Я взлетел и преграду задел —
И она оборвалась за мной,
И напомнила, что я земной…
МАРАФОНКА
Маленькая бегунья бежит большой марафон.
Ей очень трудно, она забыла час, когда стартовала.
С утра было очень душно, а сейчас вовсю палит солнце.
Соленый пот ест глаза, дыхание похоже на стон.
На пунктах питания она пьет воду, но ей все мало.
Хочется плакать, но внутренне она над собою смеется.
Скоро будет поворот, и она отправится в обратный путь.
Зрители вдоль дороги кричат слова одобрения.
Что они знают о причине, по которой она добровольно страдает,
Разве им ведома самоистязания сокровенная суть?
Они кричат до хрипоты, до восторженного одурения;
А маленькая бегунья наконец поворачивается и убегает.
Ее заждался на финише выцветший транспарант,
Там есть обидные слова об окончании долгого бега,
Но разве можно прочесть их за сорок два километра?
Запах усталости не вытравит ни один дезодорант.
Сердце громыхает в груди, как расхлябанная телега.
В глазах осталась лишь черная краска спектра.
Прострация от напряжения и есть марафонский кайф.
За сверхусталостью внезапно приходят новые силы.
Она летит почти бестелесно, как лайнер на автопилоте.
Неясно мерещится, что на дно океана ее опустил батискаф.
А солнце по небу катится оранжевым апельсином
И сочными дольками разрывается на горизонте.
Она добежит, без сомнения, туда, где стоит арбитр;
В руках у него хронометр, знающий срок ее муки.
Она упадет за ленточкой на колкий газон стадиона.
Дирижер взмахнет палочкой, подставив под ноты пюпитр,
Но она уже не расслышит победного марша звуки.
Такова цена молодости, адреналина и марафона.
ИСПОВЕДЬ СТАЙЕРА
Вместила всё отмеренная жизнь:
Паденье с кручи, в небо воспаренье,
Начальный спринт и стайера раденье.
Найди свой темп, за лидером держись,
Не дожидайся втуне вдохновенья.
Я не подсуден мненью ничьему,
Рассудит всех лишь бег несуетливый.
Неузнанный, незнаемый, незримый,
Куда бегу, и сам я не пойму,
Порой любимый, а порой хулимый.
Пусть захлестнет волной адреналин —
Дитя безумства и отец азарта.
Учили нас не убегать с фальстарта,
Чтоб не стрелял судья вдогонку спин,
Летящих из сегодня пулей в завтра.
Кто засиделся, тот отстал навек.
Попробуем сорваться раньше грома.
Перекрестившись, оставляем дома
Уют тепла, провизию, ночлег.
Давай рискнем – нам это так знакомо!
Вновь горизонт дорогою разъят.
Что там за ним, за дальним окоемом?
Довольно быть пейсмейкером* ведомым!
Медали чемпионские звенят
Выносливым, настырным, вечно новым.
Бегущих всех страдания роднят,
А немощь вызывает лишь проклятья.
Быть стайером – суровое занятье.
Пусть на трибунах зрители вопят,
Но не враги бегущие, а братья.
Когда-нибудь, за чередою лет,
Часы на стенке бег свой остановят
И наконец людьми я буду понят,
Но Интернет поглотит их ответ,
И позже стартовавшие обгонят.
__________________
*Пейсмейкер – наемный лидер в забеге стайеров.
НА РИНГЕ
Н. Георгиевскому
Судья на ринге – строгий дирижер —
Меня с партнером приглашает к танцу.
Гонг! – он вручает каждому по шансу,
Пусть победит искуснейший танцор.
Соперник мой с прической малыша,
Он столько знает «па» необычайных,
Движений ловких и маневров тайных,
Да и к тому же пробивной левша.
Счастливчик! У него особый дар
Искать изъяны в пластике партнера.
В упор вонзает взгляд гипнотизера,
А это ведь опасней, чем удар.
Сфальшивить в боксе – значит проиграть.
Вот так и в жизни: бьют нас и толкают,
Из ритма выпал – и уже нокаут,
И есть кому до десяти считать.
СЕРДЦА ЗВОН
А. Енютину
Жизнь – бесконечный стадион.
Мы рождены, чтоб в этом круге
Преодоления препон,
По звуку выстрела, упруго
Бежать и слышать сердца звон.
Уже который год кружим!
Как будто в вальсе бурном венском,
Мы не себе принадлежим,
И в ритме музыки вселенской
Свою дистанцию бежим.
Кто в эстафете долгих лет
Этап наметил самый тяжкий,
В ком перед жизнью страха нет,
Обязан быть всегда в упряжке,
На то он, в общем, и атлет.
Летим, не смея уставать,
Хоть сердцу в ребрах страшно тесно,
Всей грудью пробуя дышать,
Этап свой отработав честно,
Потомкам палочку отдать.
Кто победил? Кто побежден? —
Себя вопросами не мучай.
Ты в нужный день и час рожден,
Ты выбрал жребий самый лучший —
Я в этом точно убежден.
ЭСТАФЕТА
Быть первым – это значит не дремать
На старте жизни, на ее пороге.
Ну а какой получится в итоге
Твой результат – возьмись предугадать…
Одно лишь ясно: скорость и азарт —
Удел того, кто сам себя сжигает,
Кто из колодок пулей вылетает,
Ведь жизнь не финиш – это вечный старт.
Бежать упруго, глубоко дышать,
Вращать в пути усталую планету
И новых поколений эстафету
Мы бесконечно будем продолжать.
IV.
«ПРУЖИНКА»
Нас вечер звал на танцплощадку,
Июльский мрак густел пугливо.
Через кювет мосточек шаткий
Перебегал я торопливо.
О эти сельские танцульки!
Как мотыльки на свет летели
Андрюхи, Вовки, Светки, Юльки…
Бурлила кровь, глаза блестели.
Пластинка модная вращалась:
«Хмуриться не надо, Лада…»
Я знал, меня здесь дожидалась
Подруженька – Олимпиада.
Кто это имя непростое
Ей дал, неведомо мне было.
Оно заманчивой мечтою
К себе настойчиво манило.
И, подчиняясь радиоле,
Я в вальсе медленном кружился,
Шепча на ушко гибкой Оле:
«Моя упругая пружинка…»
Мы только здесь с ней и встречались
Студенческим коротким летом,
И страстным танго обручались,
И провожались до рассвета.
Струил Гильчин среди осоки,
Кувшинки на ночь закрывались.
Под светом летних звезд высоких
Мы на мосту поцеловались.
Оттанцевали, откружились,
На целый век наобнимались,
Нацеловались, надружились,
И с той поры мы не встречались.
Но и сегодня, только стоит
Встревожить старую пластинку,
Я вспомню имя непростое —
Мою упругую «пружинку».
ГЕОРГИНЫ
Сочных красок именины,
Свадьба зрелой красоты —
В палисаде георгины,
Генеральские цветы.
Пали заморозки рано,
Ну а им всё нипочем,
Доцветают, как ни странно,
Ярко, смело, горячо.
Ты сказала: «Время мчится…
На дворе сентябрь стоит,
Улетают к югу птицы,
А цветок, смотри, горит».
Протянула тихо руку,
Попросила: «Игорек,
Подари мне на разлуку
Георгинов огонек».
Обломлю цветок скорее,
Пусть ругает завтра мать.
Если он тебя согреет,
Что здесь без толку стоять?
УЛЫБКА
По улице бреду-плыву
К неведомому устью.
Смотрю как будто бы в дыму,
Глаза затмило грустью.
И вот, как отблеск на волне,
Качающийся зыбко,
Вдруг неожиданно ко мне
Скользнет в толпе улыбка.
Непредсказуем этот свет.
Казалось, не согреться,
Но улыбаюсь я в ответ —
И тает грусть на сердце.
НАЯВУ
Я столько раз видал тебя во сне,
что, встретив наяву, не удивился,
не вздрогнул,
не вздохнул,
не восхитился,
ведь ты давно принадлежала мне.
***
«Я люблю тебя» – три слова,
Проще их не отыскать,
Жизни целой в них основа,
Не робей, скажи их снова,
Не стыдись их повторять.
Эти хмурые пространства —
Те, что родиной зовем —
Так желают постоянства,
Сохраняя дух славянства
В древнем имени своем.
Все назвать и все измерить
Я словами не берусь,
Зарекаюсь лицемерить,
Буду я в тебя лишь верить,
Прародительница Русь.
Эту искреннюю веру
Испытаньям не сгубить,
Ты сама назначишь меру
И очертишь четко сферу —
Как нам жить и что любить.
«Я люблю тебя» – молитва,
Обращенная к Творцу.
Мир – не тишь да гладь, а битва,
Отсекающая бритва,
Поднесенная к лицу.
Не спеши набить утробу,
Ненасытный свой живот —
Это верный путь ко гробу,
Но любовью жить попробуй.
Кто не любит – не живет.
***
Моя милая так
Над судьбою смеется:
– Хватит жить кое-как!
Будем жить как придется…
И живет.
И поет.
Под бедою не гнется.
Прикажу – и уйдет.
Позову – не вернется.
БЫВАЕТ ЧАС
Бывает ранний час в ночи,
Когда потеряны ключи
От сна, который не идет,
В сознанье – хоровод забот.
Бывает смутный час в ночи,
Когда от горя хоть кричи,
Когда от боли хоть заплачь,
А жизнь – как цепь из неудач.
Бывает грозный час в ночи,
Когда сомненья-палачи
Лишают нас последних сил,
Когда никто уже не мил.
Бывает нежный час в ночи,
Когда желанная молчит,
Когда забыты все слова,
Когда одна любовь права.
Но есть особый час в ночи,
Когда в окошко постучи —
И побежишь, куда велят,
Да в этот час все люди спят…
ЧЕТВЕРТАЯ МЕТЕЛЬ
Тепловоз качнул состав,
Тронул с места.
Что ж ты, милая, грустна,
Как невеста?
В первый раз нам суждено
Расставанье.
Помаши рукой в окно
На прощанье.
Вспомни давние деньки,
Ветродуи
У заснеженной реки —
У Гилюя.
Над вагончиком дымок,
Как дыханье…
Я предать бы их не смог.
До свиданья!
Рельсы песню завели,
Загудели.
Замели пути твои
Три метели.
А четвертая со мной
Остается.
Значит, милая весной
Не вернется…
ТОК ЖИЗНИ
Взволнованным, многоголосым
В село приходит новый день.
Под солнцем липнет грязь к колесам.
Последний снег сбегает в тень.
Уже мой след истаял вовсе.
Уже дороги развезло.
Я не приеду, ты не бойся,
Непрошеным, в твое село.
Страшна распутица в природе,
Страшней – распутица души,
Ведь тяга вечная к свободе
Сильнее именно в глуши.
И все надеюсь: ты услышишь,
Простишь, поверишь и поймешь,
И слово доброе напишешь,
И к новой жизни позовешь.
Вся сила юности за мною,
В ней – моей верности исток.
Стою, как дерево земное,
И ощущаю жизни ток.
НАЧАЛО РАЗЛУКИ
Блестит роса,
И новый день заманчив,
Черемуха роняет белый цвет,
И светлый пух взвевает одуванчик —
И горя нет,
И счастья тоже нет…
ОТЛЁТ
Разгон – и гром пространство огласил,
Как будто бы прощенья попросил
У всех, кто на земле один остался.
И лишь на взлетной полосе еще
Дымился след разгона горячо,
И ледяною коркой покрывался…
***
Любовь была, любовь прошла —
И дни с тобою стали былью,
Зато взамен какие крылья
Ты обрела!
Лети в заоблачную высь
И надо мной, бескрылым, смейся.
Но умоляю: не сорвись!
Но заклинаю: не разбейся!
ВЕЧЕРНЕЕ
У этого вечера тонкие пальцы,
он их пропускает сквозь волосы ветра —
и ветер стихает, как малый ребенок,
в тепле и покое закатных пеленок.
Луна поднимает недреманно веко —
увидеть у сна черепаховый панцирь.
Откинь покрывало с горячего тела,
но не задохнись от свободы и страха,
ведь полночь целует совсем не по-детски.
Ты здесь! Тебе некуда скрыться и деться —
мешают привычки, стесняет рубаха,
но ты ведь, признайся, свободы хотела.
Ты волосы в пальцы мои окунаешь,
ты дышишь, как спринтер на финише гонки,
где приза не будет, где место не важно.
Ты очи смыкаешь протяжно и влажно,
как будто рванулась на лыжах – да с горки,
и где приземлишься – не знаешь…
***
У этой женщины хороший вкус,
она читает Шелли и Рубцова,
ей современный детектив претит,
роман сентиментальный просто скучен.
Так яблоко, чей бок слегка надкушен,
доступностью своей нас отвратит;
так дождь осенний, что нудит свинцово,
в своей непроходимости огруз.
Я напишу ей, как тиха река,
что протекает вдоль пустого парка,
где листобой вершил свои дела,
где внятен шорох листьев под ногою,
где роща откровенной и нагою
разглядывать себя нас позвала,
маня костром, мерцающим неярко,
и как тепла, доверчива рука.
Быть щедрой ей никто не запретит,
она вольна дарить вниманья милость,
ведь вкус ее, мы помним, безупречен.
Она красива, крепко сложена,
ее библейским именем Жена
давно зовут; и в ней вочеловечен
тот Божий свет, которым осветилось
все то, что испытать мне предстоит.
ТАТЬЯНИН ДЕНЬ
Мужская рифма в стылом январе
Звенит хрустально, лишь ее задень,
О том, что каплей света на заре
Богаче стал Татьянин день.
Любимый лик увидишь ты опять,
Просяще руки к Господу воздень —
И на кресте ты дашь себя распять —
Кресте любви – в Татьянин день.
Крещения в купели не стыдись,
До первородной наготы раздень
Себя, в живую воду окунись —
И смой грехи в Татьянин день.
УПЛЫВАЮЩИЕ ВОРОНЫ
А ты ни в чем не виновата:
ни в том, что ранние закаты
зима в наш город привела;
ни в том, что холодно в квартире,
а заодно и в целом мире;
ни в том, что даль белым-бела.
Ты смотришь с ангельским прищуром
на лед, шуршащий по Амуру,
на проплывающих ворон —
они на льдинах отдыхают
и из последних сил взлетают,
роняя хриплый, горький стон.
Лишь я один во всем виновен:
и в том, что осень за спиною;
и в том, что стынешь ты сейчас;
что уплывут вороны к югу,
покинув город, холод, вьюгу,
и не возьмут с собою нас.
КЛУБОК ПРОТИВОРЕЧИЙ
Ты сплошной клубок противоречий.
Нынче там, а завтра снова здесь.
Оправданий скомканные речи —
Взрывчатая дьявольская смесь.
Твоего не сделать фотоснимка,
Ибо выйдет сущий тарарам.
Ветреная к вечеру блондинка,
Томная брюнетка по утрам.
Хрупкая, как ландыш в майской роще.
Гнешься ивой, заглядевшись в пруд.
Полюбить других гораздо проще,
А тебя – неимоверный труд.
Кто тебя, горячую, остудит?
Стылую, тебя кто подожжет?
Кто тебя, любимую, забудет?
Разную, кто в сердце сбережет?
ЖЕЛАННАЯ МИНУТА
Непонятная зима…
То ли это память лета,
То ли это ты сама
Чем-то солнечным согрета?
Жизнь, как будто в горку бег:
Чем всё выше, тем труднее.
Не споткнись, мой человек,
Ведь никто не пожалеет.
Синяки-то отцветут,
Да обида не растает…
Время в вечность вырастает
Из малюсеньких минут.
Ты – желанная минута,
Соверши свой оборот.
Слышишь, где-то снег идет
Неожиданно и круто?
ЦИКЛОН
Три недели циклон верховодит,
Грозы небо порвали в клочки,
Дождевые ветра колобродят
И хватают дубняк за грудки.
Брошу все и рванусь наудачу,
Грязь меся по проселкам степным.
Если что-нибудь в жизни и значу,
То обязан я быть молодым.
Странный груз тяжко давит на плечи.
Долго буду смотреть и молчать,
И глаза, как погасшие свечи,
Жгучим чувством своим зажигать.
Мудрость держит, а молодость рвется.
Дождь остудит, а страсть подожжет.
Если женщина тихо смеется,
Знать, чего-то хорошего ждет.
Может, ласки?
А может быть, солнца?
Нежных слов?
А быть может, тепла?
И, цветок убирая с оконца,
Занавеску задернет она.
Наша встреча мелькнет, как зарница.
Поезд в ночь загрохочет, как гром.
И до осени будет мне сниться
Под черемухой низенький дом.
В октябре всё, конечно, остынет.
Лед покроет канавы, как жесть.
И циклон этот память отринет.
Был он, не был ли летом? —
Бог весть…
***
Не клянись случайной женщине
Всеми правдами-неправдами.
То, что страстью лишь отмечено,
В жизни нас недолго радует.
Все, что наспех, все, что наскоро,
Не избегнет разрушения.
Не насытишься ты ласками,
Не поняв души движения.
Засевай поля желания
Семенами разумения,
Пусть окупятся старания
Теплым хлебом откровения.
Приходи к вечерней трапезе,
Только без толку не трать его.
МЕЧТА ПОЭТА
Ты моя любимая ошибка…
И. Северянин
У поэта нет иной заботы,
Чем в себя читательниц влюблять.
Есть одна – пером не описать
Прелести ее, ее красоты.
Стройная, как тополь у реки,
Волосы пышней листвы калины,
А глаза – две черные маслины,
До того бездонно глубоки.
Губ кораллы посулят мечту
О безумных жгучих поцелуях,
Руки в нежных ласках замилуют,
Рдяность щек дополнит красоту.
Ножки!.. Что о них и говорить —
Грациозней нет и у газели;
Чтоб на них прохожие глазели,
Юбку не грешно укоротить.
Желобок, бегущий вдоль спины,
В талию осиную вольется.
Словно колокольчик, засмеется.
И как ландыш пахнет в день весны.
Облик милый сказочно высок,
Чист, прозрачен и воздушно светел,
Да беда – такой поэт не встретил,
Оттого-то кровь стучит в висок.
Много было разных, и во всех
По крупице собирал все это.
Въяве же мечта поэта
Выглядит, как будто бы на грех:
Толстая, как древний баобаб,
Волосы – куделька у матрешки,
А глаза – как две большие плошки, —
Эталон российских крепких баб.
А, поди ж ты, смотрит, как шальной,
И никак не может наглядеться.
Восхищенно замирает сердце:
«Да, ошибка! Но люблю такой».
***
Ты меня не разлюбишь —
и звезды с небес не сорвутся;
ты меня не предашь —
никому, ни за что, никогда;
без тебя я умру,
чтобы снова на землю вернуться,
только ты на земле
оставайся, живая, всегда.
Без тебя мне и вечность
томительна, словно пустыня;
ты со мною всегда и во всем,
наяву и во сне;
ты рабыня мечты моей,
тайных желаний богиня;
до последней кровинки
ты вся растворилась во мне.
Но тебе ни к чему
запоздалых стихов велеречье —
этот дым без тепла,
этот блеск без большого огня,
ну а чем-то иным
рассмешить тебя, в общем-то, нечем…
Ты меня не разлюбишь,
ведь ты не любила меня.
РАССТАВАНЬЕ
Рука на прощанье —
Желанная милость,
Она обещанье,
Чтоб встреча продлилась.
И губы немеют,
И тяжко дыханье,
Но пальцы умеют
Продлить расставанье.
Все реже и реже
Взлетают ресницы.
Наверно, я брежу
И все это снится.
Но губы сухие
Согреты касаньем,
Но очи большие
Томят ожиданьем.
И все это было,
И все это будет.
Наверно, любила…
Наверно, забудет…
ПРОЩАЙ…
Прощай! Такая наша доля:
Встречать, сживаться, отпускать.
Маньчжурский ветер в стылом поле
Тебя отправился искать.
Там, где в июле спозаранок
Спешила ты нарвать букет
Жарков, веснушчатых саранок,
Тебя давно в помине нет.
И на реке, где ледоставом
Воздвигнут заберег сплошной,
Под небом до смерти усталым
Ты не согреешься душой.
Костра былого головешки…
Он даже пепел не сберег.
Октябрь в какой-то страшной спешке
Задул последний уголек.
Замерз ручей на дне оврага.
Предзимье заковало край.
И только ветер-бедолага
Свистит в камышинку: «Прощай…»
УТЕШЕНИЕ
Не плачь, собрат,
Не возбуждай
Непрошеную жалость.
Любимая ушла?
Пускай!
Зато любовь осталась.
МАГНИТ
Быть может, мы под знаком «плюс»,
А может быть, под знаком «минус»
Любви изведали искус
И разочарованья милость.
Я запоздало понял сам,
Изведав горечь отторженья:
Одноименным полюсам
Запрет положен на сближенье.
Нас случай свел и разметал,
Он в этой жизни так обычен…
И стынет на душе металл,
Одной тобою намагничен.
СНЕГ И ТЕНИ
От белых берез
На белом снегу —
Чернеются тени.
А тени от звезд
Увидеть смогу
На тропке оленьей?
Иду на большак.
Дорога светла
С утра до ночлега.
Хоть прошлое мрак,
Но где ты прошла —
Мерцание снега.
***
Я без музыки глохну,
В тишине я лишаюсь слуха,
Без тебя же совсем мне плохо,
Так пустынно, так глухо,
Что и вымолвить не могу,
Что и слов таких не найти…
На каком ты сейчас берегу,
По какому идешь пути?
В октябре облетают листья,
В ноябре приходит разлука.
Заметает тропинки лисьи.
Тишина. Ни вздоха, ни звука…
Из гортани, сухой, как корка,
Я не вымучу даже стона.
До чего же беззвучье горько!
Кто бы знал, чего это стоит…
Что спасло бы от потрясений?
Чу, прислушайся… Что там звучит?
В непроглядности мглы осенней —
Это сердце мое стучит.
ГЛАВНАЯ ПРИМЕТА
Они расстались так давно,
Что позабыли все приметы
Любимых лиц, но все равно
Мечтали встретиться при этом.
И день настал. И свел их он.
Робея, словно бы в начале,
Друг друга в сумраке времен
Они узнали по печали.
И нежность отменила страх,
Она терпенью научила.
Как вкус абсента на губах,
Полынно память загорчила.
ВИРТУАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА
Лучше выпьем давай на прощанье
За недолгую нежность в груди…
Н. Рубцов
Девушка по имени Vendetta
Проживает в недрах Интернета
И кому-то очень страшно мстит.
Нежная, как лотос приозерья,
С милою лукавинкой во взоре,
Может быть, она врагам простит?
Сказано: «Любите, коль любимы…»
Мы словами древними хранимы.
Почему ж горит моя щека?
Вот вторая – бей сильней наотмашь!
Неужели ты совсем не помнишь,
Что ласкать должна твоя рука?
Я не слышу звуков русской речи.
Молчаливы в «паутине» встречи.
Строчки диалогов коротки.
Ну зачем ты смотришь виртуально,
Недоступно, тайно, нереально,
Словно на прощанье у реки?
Выходи скорей на свежий воздух,
В Иордань нырни, в живую воду,
Крестиком прикрой нагую грудь.
Видишь, пар идет легко от тела —
Это ведь душа твоя взлетела,
Постигая Вечной Жизни суть.
Пусть погибнут злые ноутбуки!
Станут вновь реальны ноги, руки,
Пусть согреет губ твоих тепло
Юношу, которому ты мстила,
А быть может, просто не любила −
Время воплощения пришло.
Будет больно, холодно, тоскливо,
Все равно ты будешь вновь счастлива,
Потому что наступает Жизнь.
Девушка по имени Vendetta,
Хватит прятать свою юность где-то.
Спящая красавица, проснись!
***
Ты прислала «эсэмэску»,
в текст включив три старых слова —
наказанье и награда,
если правду говорить.
Было бы совсем чудесно
получить посланье снова,
но, прошу тебя, не надо…
Воздержись меня губить.
Я ведь вовсе не железный,
хоть давно уже не мальчик,
мне считать года девичьи
и немалые свои
откровенно бесполезно,
да и глупо, не иначе,
ни к чему, и неприлично —
ты пойми и извини.
Брошу я «мобильник» в урну —
не вводи людей в смущенье!
Вот ведь глупая вещица,
не дает спокойно жить.
Поступлю, конечно, дурно.
Попрошу затем прощенья.
Постараюсь измениться.
И напрасно, может быть…
V.
КАРПЁНКУ
(Написано мелом на школьной доске)
Ох, как трудно,
Ох, как невесело
Одному быть, всегда одному!
Ходят девушки мимо с песнями,
А кому поют, не пойму.
Ходят девушки, улыбаются
И смеются враз звонко, весело.
Голова моя, словно мак, склоняется
И летит душа вслед за песнями.
Голова моя по тебе болит.
Сердце вдребезги – в сотни зимних лун!
А в глазах твоих речка, небо ли…
Я от ласки их буду вечно юн.
Вот и кончилась песня звонкая,
Улетела вдаль и рассыпалась.
Ходят девушки всё сторонкою.
На окне моем снег да изморозь.
1963
НА ОДНОЙ ВОЛНЕ
Весь я – приемник огромный.
Сердце в эфир стучит:
– Милая, где ты? Помни!
Милая, не молчи!
Знаю, как чутко ты дышишь.
Ночью твержу и днем:
– Милая, как меня слышишь?
Перехожу на прием…
Огромен эфир наш звонкий,
В нем затеряться – пустяк!
Жду я твой голос негромкий
И не дождусь никак.
Сердца сигналы все выше,
Жгут небывалым огнем:
– Милая, как меня слышишь?
Перехожу на прием…
И вот, сквозь помехи и время,
Голос твой рвется ко мне:
– Слышу!
Надеюсь!
Верю!
Мы на одной волне!
ПЕСЕНКА
Не рассказывай, не надо,
Не хочу я правды знать,
С кем гуляла ты по саду,
Кто тебя смел целовать.
Дунет ветер, грянет гром —
Мы с тобой не пропадем.
Сколько б ни было печалей,
Все вдвоем переживем.
Не расспрашивай, что толку
Узнавать, кто был мне мил.
Позабыл к зазнобе тропку,
Путь к любимой проторил.
Стихнет ветер, мир кругом —
Мы с тобой не пропадем.
В сад пойдем гулять под ручку,
Славно время проведем.
НА СЕЙНЕРЕ
Вертится радар наш, как шальной,
Шарится лучом во мгле тумана.
И гудок простуженно и странно
Гаснет за невидимой волной.
Где удача? Где он, тот косяк
Чутких рыб, стремительных, пугливых?
Мы забыли думать о любимых,
Мы мечтаем лишь об ивасях.
А когда забудусь кратким сном
После вахты, бормоча проклятья, —
Милая плывет в мои объятья,
Шевеля русалочьим хвостом…
***
Мы жен своих совсем не бережем,
Их ласки и заботы принимая.
Сверкнет прозренье, как удар ножом:
– Ты постарела, кажется, родная…
Куда девалась прежняя краса,
Какие вьюги кудри растрепали,
В какие дни и ночи отпылали
Весенние искрящие глаза?
Ты улыбнешься, скажешь: «Не грусти.
Чего же не бывает на пути…
Любуйся лучше дочками отныне.
В них моя свежесть, красота и стать.
Не забывай, что я жена и мать.
Иди на кухню – суп не то остынет…»
***
Я не люблю автобусный галдеж,
Мне летний город нестерпимо тесен,
Он в липкой паутине модных песен —
От них вовсю «балдеет» молодежь.
Зато люблю над плесами речными,
Завидев свет далекого костра,
Кричать, перекрывая все ветра,
Твое неповторимейшее имя!
Дровишек скудный не жалей запас,
Мы сушняка набрать еще сумеем,
Чай вскипятим и песенку затеем,
И эта жизнь сама полюбит нас.
КОСТЕРОК НА ЗЕЕ
Давай затеплим тихий костерок.
Давно октябрь. Свинцовы воды Зеи.
Холодный ветер все наглей и злее
Бурунит волны у застывших ног.
Когда-то здесь мы плавали вдвоем.
Сияло солнце. Был июль в разгаре.
Нуждались плечи в ласковом загаре.
Звучало счастье в голосе твоем.
Но быстротечно лето… И года
Уже прошли с той памятной поездки.
Сегодня мы, как будто по повестке,
В последний раз приехали сюда.
Глаза дымок щекочет – и слеза
Спешит смежить намокшие ресницы.
Минует все…
Но Зея будет сниться,
И костерок, и летняя гроза,
И страстное желанье изловить
Пятнистую стремительную щуку…
Холодный ветер поцелует щеку,
Ты улыбнешься.
Так тому и быть.
У РЕКИ
Ты смотришь вдоль предутренней протоки —
Туда, где солнце встанет на востоке,
Ну а пока клубится там туман.
Роса все стлани вымочит на лодке.
Удод дудит, и голос его кроткий
Напоминает – это не обман.
Все так и есть: река, ивняк на косах,
Удары щук у острова на плесах,
На таборе дымок над костерком,
В палатке спят две маленькие дочки,
На звездном небе спутник чертит строчки,
С вершины сопки тянет ветерком.
Мы у воды, молчим вдвоем согласно.
Мгновение стоит – оно прекрасно,
Но не стоит журчащая река,
И, оставаясь с нами, убегает.
Ни ты, ни я – никто из нас не знает:
Куда?
Зачем?
Дорога далека…
ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ
Пела, пела иволга – и смолкла.
Вновь июль затеял духоту.
Зацветает липа у проселка,
Дух медовый слышен за версту.
Мы с женой рядком, как будто дети,
Ветки гнем и дышим глубоко,
Рвем пыльцой сорящие соцветья,
Нам вдвоем отрадно и легко.
Рядом шмель вовсю давно хлопочет,
Весь в пыльце, с утра он деловит,
Медом тоже запасаться хочет,
Улетит и снова прилетит.
Долго ли в работе перегреться!
Лето-лекарь дарит нам рецепт:
От простуды нету лучше средства,
Чем июльской липы белый цвет.
Вот засушим пестики-тычинки —
Будет нам добавка в чай зимой.
То-то славно чашки по две чинно
Выпить и распариться, как в зной,
И припомнить липу у проселка,
Ложечкой в стакане шевеля,
Иволгу, степную перепелку,
Неба высь, гудение шмеля.
ЧАЙ ВПРИКУСКУ
Чай вприкуску, со смородинным листом,
С пригоршней шиповника в заварке,
С духовитым вермутом притом,
А сам чай – английской высшей марки.
Жарко пышет раскаленный самовар.
Калачи с густою маковой посыпкой.
Милая сквозь ароматный пар
Подслащает чай своей улыбкой.
То-то славно, по-купечески сопя,
Схрумкать вволю рафинада груду!
Уважаю этак вот себя
И всегда в довольстве я пребуду.
Выпью чашек пять, а может быть и шесть,
Обольюсь, прошу прощенья, потом.
В этом что-то русское ведь есть,
И менталитетное есть что-то…
На дворе стоит морозишко лихой,
Дым из труб подпер седое небо.
Чай вприкуску напоит с лихвой,
Лишь бы он вприглядку только не был.
У ОЧАГА
Вот и кончилась эта осень…
Стало проще, понятней жить.
У встречающих зиму сосен
Начинают снежинки кружить.
Холода подступают к дому.
По утрам оживает печь.
С детства памятному, родному
Вторит санных полозьев речь.
Это было уже когда-то…
Знать, игра наша стоит свеч.
Из откуда-то и куда-то
Будет время поземкой течь.
Заходите, желанные други,
Стол накроем, чем Бог послал.
Скоротаем свои досуги
Рядом с той, что мне жизнь спасла.
Эту женщину, это чудо,
Золотую удачу Творца,
Пусть воспримут, как прежде, чутко
Ваши искренние сердца.
Не страшна нам зима глухая,
Зря в окошко, пурга, не трезвонь.
Если чувство не затухает —
В очаге не погаснет огонь.
БУКЕТ БЕЛЫХ СТИХОВ
Вам, стоящим в очередях
за одеждой и провиантом,
уводящим своих детей
утром в ясли и шумные школы.
Вам, стирающим кипы белья,
выгребающим горы мусора.
Вам, поварничающим у плит,
где картофель – главное блюдо,
истребляющим сорняки
на кудыкиных дачных участках.
Вам, не спящим длинных ночей
у кроваток плачущих внуков.
Вам, доящим коров и шьющим
километры мужских рубах,
умудряющимся к тому же
не забыть про свой макияж,
уложить помоднее волосы,
сбегать вечером на аэробику,
улыбнуться, согнать морщинки
с многодумных высоких лбов,
быть красивыми и желанными.
Вам, единственным, неповторимым
от рождения и на века —
мой поклон,
мое восхищенье,
и признательность,
и благодарность,
и мое мужское «прости».
АПРЕЛЬСКИЙ СНЕГ
1.
Любимая, спи, не спеши просыпаться —
В округе метель начала бесноваться.
Метель – и в апреле… Приснится ж такое!
А ветер снега наметает толпою.
Стихия внезапна, но ровно дыханье.
До встречи, родная, сквозь все расставанья,
Сквозь снов забытье, сквозь ненастье весною!
Любимая, спи – и во сне ты со мною.
2.
Сегодня снег опять —
Зима вернулась,
А ты не хочешь спать,
Чуть свет проснулась.
Пошла взглянуть в окно:
Что за причуды?
Рассветное сукно…
Сугробов груды…
Ночь в запад утекла,
Разоблачив ненастье.
Так хочется тепла
И зелени, и счастья!
Пойти и вновь заснуть?
Но, право слово,
Снов прежних не вернуть,
Как и былого.
Ты зябнешь у окна,
Смежив ресницы.
Метельная весна…
А может, это снится?
ДАЧНЫЕ СТРАДАНИЯ
Собирались отдыхать
с милой на природе,
только чаще нас видать
с нею в огороде.
Мы такие молодцы,
твердо держим слово:
посадили огурцы —
это нам не ново.
Где-то иволга поет,
горлица воркует,
а у нас капуста прет,
кабачки бушуют.
Посидеть бы у реки,
поплевать от скуки,
да поспели сорняки —
тяпки взяли в руки.
То прополка, то полив,
то рыхленье почвы…
Облетает цвет со слив…
Груш не будет точно…
Начинаем сенокос
мы вокруг усадьбы.
Отдыхаем? – сей вопрос
нам не задавать бы.
Ночью в домике поспать
захотелось скоро,
да поломана кровать,
стол украли воры,
и печурку унесли,
ибо из железа.
Отдых где-то там, вдали…
Нам потеть полезно.
Так проходит день за днем,
лето пролетает.
Мы зимою отдохнем,
если снег растает.
***
Что вечное блаженство,
мир иной,
когда на расстоянье жеста
ты со мной!
Ведуний обещанья —
полный бред,
меж нами расстоянья
вовсе нет.
Всех измерений милость,
как во сне,
поскольку растворилась
ты во мне.
ПРАВДА ЧУВСТВА
Люблю, но реже говорю об этом.
В. Шекспир
Подозрителен кричащий
о любви, как на торгах.
Мы с тобой молчим всё чаще,
правда чувства не в словах.
Было время, до упаду
я твердил: «Моя! Моя…»
Ты моею стала вправду,
и давно твоим стал я.
А любовь – она как воздух,
где-то там – внутри, в крови.
Было рано – стало поздно
говорить нам о любви.
Наши дети, наши внуки
наши песни пропоют.
Ах, какие это звуки!
Мы молчим – они живут.
***
Мне кажется, спокойнее дышу
И всё ясней, чем прежде, понимаю,
Что с каждым днем тебя верней теряю
И в памяти глубинной уношу.
Иль, может быть, ты вся вошла в меня,
Как солнце в день, как ветер в приозерье,
Как входит дождь в бушующее море,
Как искра – в пламя вечного огня?
Я весь тобой пронизан и согрет,
Как ритмом древним этот вот сонет,
Как дерево, напитанное соком.
Я весь в плену у верности высокой.
Вот так и реки, верные истокам,
Текут от них с прощальным тихим вздохом.
МЕЛОДИЯ МЕТЕЛИ
Г. Свиридову
В родном краю метель мела,
Дороги дальние переметая.
По снежной замети вчера ушла
Любовь и молодость моя былая.
Я брошу все, пойду за ней,
В степи завьюженной не заплутаю.
На перекрестии закатных дней
Мы с нею встретимся – я это знаю.
Твоя рука так холодна!
Ну, здравствуй, милая!
Неужто ты ли?
Разлуки мгла в глаза легла,
Снежинки волосы перебелили…
Той белизны, той чистоты
Порой закатною недоставало.
И было пусто мне, и часто ты
Из снежной замети ко мне взывала.
ЗАВЕЩАНИЕ
Родная, я смертельно болен
Любовью к снегу по-над полем,
К его стерильной чистоте.
Мою он обреченность чует
И сонным шелестом врачует,
И ждет меня на высоте.
Не знаю срока, дня и часа,
И не зову, чтоб снег примчался,
Не кличу, не пророчу – нет.
Покуда нет на то причины,
Не жди обещанной кончины,
Чего б ни бредил там поэт.
Но грянет глас с высот небесных —
И ринет колкий снег отвесно
Туда, где так необходим.
Я обижал тебя, Бог видел,
Вот и сейчас опять обидел,
Уйдя в неведомость один.
В могилу лягу я на взлобке
Крутой, в дубах маньчжурских, сопки,
Застывшей немо у реки.
Брось мне кусок замерзшей глины,
Или песка, не все ль едино,
И крошки отряхни с руки.
Примчит метелица, завьюжит,
Все приберет и отутюжит,
Заупокойную споет
И зарыдает, как вдовица,
И, обессилев, удалится…
А снег идет,
идет,
идет…
VI.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Ларе
Пчелы в садике давно
Затворили ульи.
Смотрит звездочка в окно.
Все уснули.
Притаились пауки.
Дремлет кот на стуле.
Тихо в доме у реки.
Все уснули.
На затоне пескари
Нехотя всплеснули,
Снова тихо до зари.
Все уснули.
Где-то ходит по степи
Счастье моей дочки…
Спи, малышка, крепко спи,
Прибавляй в росточке.
АПРЕЛЬСКИЙ СЧЕТ
Набухли ивовые почки,
Тепло струистое течет.
И по дороге в садик дочка
Ведет всему на свете счет.
Гирлянды хрупкие сосулек —
Апрельских «градусников» строй —
Она считает и рисует
Их сумму в воздухе рукой.
Пока что это лишь десяток.
Я слушал счет – был верен он.
И невдомек ей, что остаток,
Быть может, – добрый миллион.
Потом мы тополя считали —
И тоже десять было их,
И десять домиков в квартале,
И десять встречных псов худых.
Пока до садика добрались
Пешком с «бухгалтершей» моей,
Мы насмотрелись, насчитались
И стали вроде бы умней.
Наивность дочки безотчетна,
Но ощущаю – и меня
Переполняет жажда счета
Мгновений начатого дня.
ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛЕТО
Не завидую жителям города
Ни зимой, ни весной и ни летом.
Отпущу-ка я лучше бороду
И в деревню пойду с рассветом.
Не один, обязательно с дочкою,
Словно сказочник добрый и зоркий.
Повстречаем низины с кочками
И орешники на пригорке.
Стосковавшись по росному холоду,
С узелочком, где хлеб да соль,
Не спеша, как будто бы по воду,
Я, разувшись, пойду босой.
Скинь-ка, дочка, сандалики модные,
Пыль горячая – не гудрон.
Видишь – лошади с умными мордами
Воду пьют за ведром ведро.
У колодца колода долбленая,
Ты нигде не видала такой,
А вода в ней студеным студеная!
У лошадок здесь водопой.
Слушай, конюх, не дай отчаяться,
Мы устали с дочкой в пути,
На автобусах дома катаемся —
На телеге нас прокати.
Мы поможем тебе при случае,
Только вожжи дай подержать.
Не беда, что проселки трясучие,
Нам ведь некуда опоздать.
И не всю оборвут черемуху
Пацаны по чужим садам.
Не давал я здесь в детстве промаху,
А теперь и подавно не дам.
Не беда, что набьем оскомину —
Это лучше всяких конфет.
И отправимся дружно по миру
Познавать снова белый свет.
Побежим на луга за ромашками.
Колокольчики зазвенят.
Кто сажал их и кто раскрашивал,
Ожидая нынче тебя?
– Папа, пчелы! Они кусаются?
– Нет, не бойся, коль не сердить.
Если хочешь, давай отправимся
Мы на пасеку – мед попить.
Пусть поглубже достанет с полочки
Миску пасечник дед Андрей.
Будем мы макать в нее корочки —
Ничего нет на свете вкусней!
Выпьем квасу потом шипучего
И отправимся на сеновал —
В полутьму и прохладу пахучую.
Я здесь в детстве когда-то спал.
Ветерок продувает насквозь его,
Убаюкает нас на часок.
Отдохнем и пойдем на озеро
Искупаться. Уткнулась в песок
Плоскодонка с длинными веслами.
Мы по заводи поплывем
И кувшинку тебе белесую
С водяным орехом сорвем.
Да, протопали мы немало!
Хоть деревня стоит на виду,
Ты, я вижу, дочка, устала —
Лезь-ка на спину, я добреду.
Солнце к вечеру низко клонится.
На лугу дует в дудку удод.
И ранеточная околица
По гусиной тропинке ведет.
Я хочу, чтобы ты приметила
И запомнила этот путь
И тебя деревенька приветила
Через годы когда-нибудь.
1970
НАПЕВ
Нине
Худобынечка, дудочка из тростника,
Ты протяжно вздыхаешь, тиха и тонка.
Дует ветер разлуки в твое певчее устье,
Извлекая мелодию самостоятельной грусти.
И улыбка тебе, и серьезность к лицу.
Ты награда уставшему крепко отцу.
Я в тебя перелью все теплинки дыханья —
Пусть родится напев состраданья.
***
Узкий лучик света ляжет у дверей.
Яблочко румяное упадет в кипрей.
Зернышко из колоса канет в борозду.
Ночь повесит на небе главную звезду.
Будут в сны глубокие падать семена,
Прорастать любимые лица, имена.
Утро травы вымочит в голубой росе.
Вздрогнет незабудка в дочкиной косе.
АВГУСТ
1.
Наверное, август щедрот не убавит,
Грибами и ягодой вновь одарит,
Зарницами дальними ширь озарит,
Спокойную мудрость служить нам заставит.
Он зрелый, он спелый, во всем знает толк.
Он желтым колосьям вдохнул душу хлеба.
Задумай желанье – и звездное небо
Исполнит заветную думу в свой срок.
2.
Какая добрая пора!
Еще цветы в красе и силе,
И холода не наступили,
В былое канула жара.
Сегодня снова звездопад
Зальет сияньем чьи-то лица.
И долго будет радость длиться,
И оборвется невпопад.
Наверно, август тем хорош,
Что в нем всего сполна и в меру.
Последуй же его примеру,
И ты гармонию поймешь.
Цвести, расти, дарить плоды —
Всему природа мудро учит.
О август! – ты счастливый случай,
Награда людям за труды.
ПРОГУЛКА В ПАРКЕ
Даниилу
Рассветный день неприхотлив и зыбок,
Он, как ребенок, не набрался сил.
Поговорим на языке улыбок,
Мой младший внук, веселый Даниил.
В тебе смешалось столько разных генов:
Осанист по-болгарски, прямонос,
Лучистый взгляд взял украинских дедов,
И, как Есенин, золотоволос.
Ты мудрых слов совсем еще не знаешь,
А я, признаться, многие забыл.
Тебе уже полгода, ты взлетаешь,
Туда, где я в минувшем веке был.
Смотри, какое небо голубое!
В нем облака-медведики плывут.
Нам в парке хорошо гулять с тобою,
Прогулок вешних здесь пролег маршрут.
Вот дятел дробь рассыпал по округе,
Он на сосне исследует дупло.
Бельчонок поспешил к своей подруге,
Поскольку время брачных игр пришло.
Синичка скачет с веточки на ветку,
Ведь ей порхать ничуточки не лень.
Она звенит ликующе приветно:
– Хороший день!
Не прячьтесь в тень.
Тень-тень!
Пусть свежий воздух крепкий сон навеет,
В коляске спать уютно и тепло.
Никто тебя тревожить не посмеет,
Расти, мой внук, с улыбкою светло.
С тобою мы равны не беспричинно,
И я тебя быть сильным научу.
Мы оба полноценные мужчины,
И вместе все нам будет по плечу.
Моих надежд, я верю, не обманешь,
Вступая в этот Мир и в этот Век.
Гадать не буду, кем ты в жизни станешь,
Но ты уже по званью – Человек.
Сорочий гомон, громкий грай вороний —
Нам не помеха спать и размышлять.
И облака в небесном перегоне
Не устают друг друга догонять.
2007
URBIS
Где из просоляренной земли растут стальные хвощи,
В канализационных трубах течет прокисший бульон,
Солнечный свет заменило дрожание неона,
На каждом углу продаются зеленые банкноты,
Люди слушают пластиковые наушники
И совершенно не замечают нищих инвалидов,
Подъезды домов загорожены подержанными авто,
На лестничных клетках висит застарелый сигаретный смог,
Снег детских площадок усеян собачьими экскрементами,
В мусорных контейнерах роются экзистенциалисты,
Все киоски завалены содовым баночным пивом,
На первых страницах газет нижнее белье знаменитостей,
Куртизанки в джипах давят на перекрестках старух,
Бульвары завалены спиленными верхушками ильмов и вязов,
Которые у нас почему-то называются карагачами,
Мобильники кандалами сковывают руки прохожих,
Магазины торгуют турецкими и китайскими шмотками —
И так далее, до бесконечности, ибо тупость людская безгранична.
Тут не до рифм и соблюдения силлабо-тонического размера,
Каноны строгой метрики отступают перед бетонным хаосом города,
В котором человек потерялся среди задвижек и чугунных заглушек.
Будет свет и тепло – зашевелятся руки и ноги,
Провернутся валы механизмов, защелкают кнопки компьютеров.
Будут пища и зрелища – иного нам и не требуется.
Многотысячный город, ты сделал меня одиноким.
Иду среди людей, и меня швыряет как щепку в половодье
запруженных улиц.
Хочу подойти и поговорить с кем-нибудь, но разве меня услышат?
Все куда-то бегут шелестя пластиковыми пакетами,
В которых необходимые для счастья покупки и хлеб насущный.
Я забыл название улицы, на которой живу,
Но точно знаю, что она не носит имя вождя.
Наверное, она называется Зейская или Амурская,
Ведь наш город стоит в слиянии этих рек, где сливаются судьбы
людские
В одно безликое городское хозяйство, которым любят управлять
чиновники,
Активно борющиеся за власть, приносящую доход и взятки.
Можно сдохнуть с тоски, опустив безвольно руки
Перед тем, что латынь величает URBIS.
Но я точно знаю, что в одном из силикатных домов ждет
золотоволосый внук Даниил,
Который встретит меня чистой улыбкой, протянет ручонки
и скажет: «Деда!»
Ради этого мига стоит жить и терпеть ненавистный мне мегаполис.
***
Я, словно клен, к земле родной прирос.
О, как горчат живительные соки!
Хмелею до невыплаканных слез,
Глотая ветер на обрыве сопки.
Речная пойма в синих лоскутах —
Дробится солнце в старицах, протоках.
Сухие гнезда на сухих кустах
Качают ветры северо-востока.
Гнездовья, потерявшие певцов,
Найдут ли вас усталые пичуги?
Пусть желтоклювых выведут птенцов
И щебетом разбудят жизнь в округе.
Дождусь ли их – не знаю…
Только вновь
Расклеит май березовые почки.
И эту жизнь, как вешнюю любовь,
Пусть ощутят без боли мои дочки.
VII.
УСТАЛОСТЬ
В декабре мели метели.
Ночью ангел прилетал
И кружил вокруг постели:
То ли крылья шелестели,
То ли что-то он шептал
Иль во сне, иль в самом деле.
Филин в полночь грозно кычет.
Мать меня, наверно, ждет,
И отец неслышно кличет.
Брошу кости: чет иль нечет?
За окошком снег идет.
Черт в стекло снежками мечет.
И банально, и комично:
Я устал на свете жить —
Все известно, все вторично,
Все случилось, как обычно,
Даже некого винить
В том, что скука неприлична.
***
Сон приходить не торопился.
Пришли раздумья и тоска.
Комочек сердца колотился.
Болела левая рука.
Немели пальцы.
Стыли ноги.
Першило в горле.
Кашель бил.
Был мир спокоен, и тревоги
Нигде никто не вострубил.
Придут Рождения и Смерти,
А Жизнь останется всегда.
Хотите верьте иль не верьте,
Все остальное ерунда —
И терпкий привкус валидола,
И наговорное питье.
Звезда с небесного подола
Глаза неярко уколола.
Ночь загустела.
Забытье…
Я ЕЩЕ ПРИГОЖУСЬ
О. Маслову
Хромосомы бунтуют не вдруг,
Если мы им не ставим преграды.
Подстерег меня грозный недуг:
Тот, что мать поразил без пощады.
Никогда я не думал о том,
Что беречь надо тело и холить.
Все, что будет, – случится потом,
Так зачем же себя мне неволить?
Не щадил я ни рук и ни ног,
Бегал, прыгал всегда до упаду.
До поры меня ангел берег,
Но не вечно меж нами быть сладу.
Все паденья мои с высоты,
Словно мины, готовые к бою,
Накопились у некой черты —
И взорвались немыслимой болью.
Лента жизни, как будто в кино,
Прокрутилась с конца до начала.
Лечь под нож? А не все ли равно!
Боль со смертью уже повенчала.
В пустоту равнодушных глазниц
Я взглянул. Чья возьмет? – мы поспорим.
Жизнь со смертью не знают границ,
Нет преграды меж счастьем и горем.
Только мать завещала мне жить,
Только ждут меня дети и внуки,
И любимая будет тужить,
Если я опущу в битве руки.
Я еще пригожусь вам, друзья,
А врагам не спущу я обиды.
Нет, сдаваться без боя нельзя.
Вечный бой! – нет иной мне планиды.
Приступайте к делам, доктора,
Вами жизненный срок мне отмерен.
Помереть я успею… Пора!
Скальпель косу сразит, я уверен.
Не забудьте меня разбудить,
Я в долгу пред людьми, между прочим,
Чтобы мог я дышать и любить,
Чтобы эти стихи я окончил.
ВОСКРЕШЕНИЕ
Ларисе
Беспомощный новорожденный щенок
Слабей моего быть, наверно, не мог.
Ни света, ни звука, лишь йодистый дух…
Я жив или умер? Что выбрать из двух?
Но тело пронзила спасительно боль:
Ты жив, бедолага. Страдай же, изволь.
И слуха коснулся прерывистый стон,
Зрачки ослепил заплутавший фотон.
Стерильность известки. Струильность дождя.
Стихийность озона. Стремительность дня.
Прохладные пальцы студят жаркий лоб…
Ты рядом! И счастья горячий озноб.
Ты будешь со мною, как звук и как свет,
Как запах, роднее которого нет.
С тобою не страшен мне отзвук беды,
Дай только глоточек холодной воды.
И тихо, чтоб врач не услышал, пропой
О том, что мы снова на свете с тобой.
В ПАЛАТЕ
Прижав подушку к животу,
На краешке кровати
Сижу всю ночь, как на посту,
Шестой мужик в палате.
У всех болит, у всех свербит,
Кто стонет, кто вздыхает;
Один родными позабыт,
Другой начальство хает.
Ночь начертила на двери
Тень тополя узорно.
Тут вспомни мать или умри —
Всё будет незазорно.
Успеем отдохнуть в земле.
Под скальпелем хирурга
Мы все лежали на столе
И живы с перепуга.
Жизнь принимать нас не спешит —
По капле, понемногу.
Здесь каждый взрезан и зашит,
И предоставлен Богу.
Судьба! Спаси и сохрани
Всех, кто лежит в палате,
Продли немереные дни,
А мы тебе отплатим.
Завяжет с выпивкой Иван,
Курить забросит Мишка,
Не будет бить жену Степан,
Я накропаю книжку.
Утихла б только эта боль
Да выписали к сроку —
И станет ангелом любой,
Хотя в том мало проку.
Отдав поклон за все врачу,
Опять набедокурим:
Мы не изменимся ничуть,
И выпьем, и закурим,
Начнем любимых миловать,
Ведь нас покоить рано…
Скрипит тихонечко кровать,
Подушка греет рану.
ТАКАЯ МАЛОСТЬ
Бьюсь об заклад, что я еще живой.
Плевать, что шрам в боку, как ножевой,
Что месяц я лежал под гамма-пушкой,
Ведь я спасен врачами и женой.
Я за столом второй Гаргантюа,
Со смаком ем куриные тела,
Морковь и свеклу квасом запиваю,
В желудке от калорий кутерьма.
Недавно даже начал сочинять,
Не зря же мне калории терять.
Читаю всем свои ночные вирши,
Смирительной рубашкой не унять.
Я снова молод, счастлив и силен,
Вновь творческой отвагой окрылен.
Всего-то надо было – лечь под скальпель
И ощутить, как в эту жизнь влюблен.
ВРАЧЕВАТЕЛИ
День за днем съедает солнце
снег в окрестностях больницы.
На проталинах пасется,
прилетая, чудо-птица.
Серо-крапчатые перья,
на головке изумруды.
Я глазам своим не верю,
заприметив это чудо.
Ходит важно, неторопко,
подбирает клювом зерна.
Хоть ведет себя неробко,
но поглядывает зорко.
Вот другая прилетела —
той же масти, стати той же:
видно, очень захотела
зоб набить едой подножной.
К этим двум еще четыре
вмиг добавились для счета.
До чего ж они чудные —
прототипы вертолета.
Из окна своей палаты
я смотрел на эту стайку,
словно бы стерег пернатых,
любовался без утайки.
За чертой микрорайона —
сразу поле, птичьи гнезда.
Наступает неуклонно
на природу город грозно.
Но, оставив страх и злобу,
прилетели, как ни странно,
излечить мою хворобу
шесть доверчивых фазанов.
НЕКАСАЕМОЕ
…вряд ли есть родство души.
М. Ю. Лермонтов
Прикоснусь к тому, что некасаемо, —
защемит, заноет, заболит…
В документах четко: «Инвалид».
Милая! Люблю тебя. Спасай меня…
Мне не стыдно нежным быть и плыть
по реке, по вечному течению.
Как монах, склоняюсь к поучению —
слепо верить, праведно любить.
Как песок, года скользят меж пальцами…
Сколько их осталось? И каких?
Мы всегда чужие средь чужих,
потому что рождены скитальцами.
Оттого-то хочется и мне
написать кому-то, чтобы поняли,
чтобы состраданьем сердце полнили,
как когда-то раньше, на войне,
на чеченской, той,
когда поручик Лермонтов
кровь на Валерúке проливал
и к любви кунáков призывал.
Жаль, что я не жил тогда и не был там.
Тот урок нам, как всегда, не впрок,
хоть Галуб* качает головою.
Я пишу вам.
Нас сегодня двое.
Истина, как водится, меж строк…
Вечная быть понятым тщета
нищих духом, верящих и любящих,
оттого-то все на свете губящих.
Суета сует всё.
Суета.
______________________
*Галуб – кунак (друг) Лермонтова.
БОЛЬ
Чтоб не играть в земной юдоли
На склоне лет страдальца роль,
Один удел – привыкнуть к боли,
И не считать ее за боль.
О. Маслов
1.
Утряслось.
Усохло.
Улеглось.
Даже боль в свой час откочевала.
У кого она заночевала?
Никому не нужен этот гость —
непотребный, словно в горле кость.
К слову, я ведь ногу поломал —
правую, толчковую когда-то.
Добежал я с ней до кандидата*,
птицу счастья, правда, не поймал:
то ли проморгал, то ли устал.
А всего-то нужен пеший ход.
Что ж меня нелегкая носила!
Поугасла скорость,
сникла сила.
Снег глубоким стал
и скользким лёд.
На леченье надобен расход.
«Не было бы счастья…».
Где оно?
Видишь – мне несчастье помогает.
Свой талант терпенье прилагает.
Птица клювом постучит в окно:
«Что ж стихов ты не писал давно?»
2.
Энергия Вселенной – это боль,
она растет, Материю сжигая,
и гибнет, ничего не создавая,
поскольку в центре Мирозданья – Ноль.
Так кто же я, зачем и почему?
До Взрыва был, иль после существую?
Всю боль Вселенной бренным телом чую,
В Нуле иль за Нулем лишь – не пойму.
3.
Она – всегда напоминанье, что я живой,
И всё же она всегда настойчиво хотела
Владеть не только моим бренным телом,
Но и моею вечною душой.
На первое, пожалуй, я согласен.
А, впрочем, что моё согласье ей!
В мелькании неразличимых дней
Порог терпения неведом и опасен.
И потому моя душа болит,
И нет превыше этого страданья.
Но неизбежность с нею расставанья
Быть равнодушным к жизни не велит.
_______________________
* Звание «Кандидат в мастера спорта».
