Игорь Харичев
Прошлое в наказание
Проект конституции был обнародован. Вслед за тем стартовала подготовка референдума и выборов 12 декабря. Все это – при непосредственном участии моей группы. Опять приходилось вкалывать. Два раза в воскресенья мне удалось выкроить время для того, чтобы немного побыть с Кириллом. Несколько раз, заезжая в Институт государства и права, успевал коротко пообщаться с Настей. И никаких личных дел сверх того.
В один из дней мне пришлось отправиться в Министерство безопасности – договариваться с высоким начальником о том, как моя группа будет получать текущую информацию из регионов России. Когда все вопросы были решены, я поведал генералу, что у них работает мой двоюродный брат и я хочу увидеть его, если это возможно. Без лишних разговоров генерал вызвал помощника, худощавого капитана, приказал ему проводить меня к Эдуарду. Капитан молча повел меня по бесконечным коридорам, выкрашенным зеленоватой краской. Путешествие до нужной двери оказалось долгим. В какой-то момент я подумал: «По этим коридорам водили отца на допросы. И еще по ним ходил его брат. Который посадил его. Интересно, тогда здесь была такая же краска?..»
Войдя в кабинет и увидев сидевшего за столом Эдуарда, я с деланым радушием проговорил:
– Ну здравствуй. Вот пришел к тебе в гости. Проверить, чем ты тут занимаешься.
Он тотчас перевернул бумаги, которые читал, поднялся, шагнул мне навстречу, вяло пожал руку, глянув на стоявшего рядом капитана, спросил:
– Какими судьбами?
– Был у твоего руководства. Решил навестить тебя.
– Ну… проходи.
Капитан исчез, а я осматривал кабинет, не слишком большой, но и не маленький, на одного человека, с приставным столом, за котором уместится еще человек шесть. Выходит, у Эдуарда имелись подчиненные. Любопытно, что он был в штатском.
– Какое у тебя сейчас звание?
– Майор, – неохотно сообщил он.
– Давно?
– Недавно. Летом получил.
– Растешь.
– Расту, – осторожно согласился он.
– А что молчал?
– Ты не спрашивал.
– Поздравляю.
– Спасибо.
Он явно был не расположен к разговору. А у меня к Эдуарду имелся лишь один вопрос. И я задал его:
– Кто все-таки стрелял тогда в людей?
Пристально глядя мне в глаза, он как-то механически произнес:
– Не знаю. Я этим не занимаюсь.
Я понимал, что ни слова от него не услышу, даже если он знает. Глупо было лезть к нему с таким вопросом. Глупо.
– Садись, – Эдуард показал на приставной стол.
Я отрицательно покачал головой.
– Пойду. Много работы. Референдум готовим. Я всего лишь хотел тебя увидеть. И увидел. Еще раз со званием майора.
Возвращаясь в Кремль, я думал о том, что вроде бы мы с Эдуардом поддерживаем приятельские отношения, но остается между нами что-то, мешающее стать по-настоящему близкими людьми. И это что-то – вовсе не прошлое, которое разделило наших родителей. Все дело в разнице жизненных позиций. И тут я споткнулся: «А в чем именно?.. Наверно, в том, что для него демократия, права человека, уважение к закону не имеют значения… Потому и Настя от него уходит…» Но я чувствовал неубедительность этого объяснения. Было что-то более важное, что я не мог сформулировать. То, что на самом деле разделяло меня и брата, что, скорее всего, послужило причиной их развода с Настей.
После моего визита к генералу мы стали получать информацию напрямую, объединяли ее с информацией, поступающей от глав регионов. Мы ежедневно готовили обширные справки, которые передавали Филонову и президенту. Картина получалась на удивление радужная: везде ожидались прекрасные результаты референдума и выборов.
Декабрь стремительно приблизился, начал отсчет своих ненастных дней, наполненных снегопадом и вьюгой. Впрочем, я мало зависел от погоды: ранним утром садился в ожидавшую меня «Волгу», потом выходил из нее возле первого корпуса в Кремле. А поздно вечером проделывал все в обратном порядке. Порой днем отправлялся по делам в какие-то организации, в тот же Институт государства и права. Но и в этом случае мое пребывание вне стен кабинетов было минимальным.
Двенадцатое декабря надвинулось на нас, окружило ворохом новых забот. Текущие сводки по явке со всех уголков страны, результаты опросов проголосовавших – вот что занимало меня и мою группу. Ничто не вызывало опасений, но Филонов с крайне озабоченным видом изучал данные, потом отправлялся с докладом к президенту.
Ближе к вечеру мы перебрались в зал для приемов Кремлевского дворца съездов, который превратился в центр подведения итогов референдума и выборов. Уйма народу наполняла огромное пространство зала – важные чиновники, известные политики, государственные деятели стояли или сидели группами. Жириновский, сопровождаемый большой свитой, неспешно ходил кругами. Я наблюдал за ним с иронией – клоун, который строит из себя невесть что, примитивный демагог, который не может рассчитывать на серьезную поддержку населения. Президент появился ненадолго и вновь удалился к себе в первый корпус.
Настроение у всех было праздничное. Когда начали передавать первые данные с Дальнего Востока, мы подумали, что это ошибка, – Либерально-демократическая партия лидировала. Но вскоре пошли сведения из Приморья, Восточной Сибири, и там тоже партия Жириновского брала верх, заметно обогнав «Демократический выбор России» Гайдара.
Жириновский ликовал – его партия побеждала. Народ купился на дешевые посулы. «Каждой женщине по мужику, каждому мужику по бутылке водки». Примитив! И глупость! Что будет делать мужчина с женщиной после целой бутылки водки? А референдум со скрипом, на минимуме дал нужный результат – принятие новой Конституции. Совсем не то, на что мы рассчитывали.
Какова же цена тех данных, которые посылали главы регионов и управления Министерства безопасности? Великая досада сжимала мое нутро. Врали. Подтасовывали результаты. Всех бы уволил. Немедленно. Всех до единого.
Когда я сказал об этом Филонову, он грустно усмехнулся:
– Всех не надо. А многих стоило бы. Но это нелегко будет сделать.
Я не стал у него спрашивать почему. Прекрасно понимал – ой как непросто президенту с регионами, когда Кремль мало что может дать им, когда экономика все еще в разрухе, когда не хватает тех, на кого можно всерьез опереться. И потому президент не спешил карать ответственных чиновников за пределами Москвы. Лишь в крайних случаях летели их головы. Таковы были тогдашние реалии.
Новая жизнь
Страна стала жить по новой Конституции. Вновь, как в царские времена, обзавелась Государственной думой, а в придачу и Советом Федерации, куда, кстати, по итогам выборов смогло войти немало достойных людей. Президент получил огромные полномочия, не без участия Конституционного совещания. А в остальном ничего не изменилось. Все те же проблемы донимали страну – с экономикой, с преступностью, с неустроенностью жизни многих и многих. Впрочем, еще звучали высказывания о том, что удалось разрешить конституционный кризис. Но я понимал – это только слова. Противоречия остались, их лишь загнали внутрь.
Сбросив тяжелый груз референдума, я почувствовал себя куда свободнее. Едва покончил с накопившимися делами, отправился к Насте. Она по-прежнему была немногословна, сумрачна, и все-таки я уговорил ее сходить пообедать в ресторан. Мы отправились в сторону Старого Арбата. Мороз был небольшой, и небо висело над нами светлое, хотя солнце пряталось за высокой пеленой облаков.
– Как Василий? – спросил я.
– Нормально, – выдохнула она.
– Что нормально? Как у него учеба? Привык к школе?
– Да. Хотя учительница жалуется, что он частенько не может высидеть до конца урока, вскакивает. Читать научился. По слогам.
Разговор мы продолжили в ресторане, после того как сделали заказ.
– Уже вторую неделю живем по новой Конституции, – с лукавой улыбкой изрек я, – а ничего не изменилось. Такое ощущение, что и не было референдума.
Настя глянула на меня с удивлением.
– А ты думал: приняли Конституцию, и сразу новая, совсем другая жизнь начнется?
– Не думал. Конечно, не думал. Но через какое-то время хотелось бы увидеть перемены.
– Будут. Юридические нормы приживаются медленно, нужно подождать. – Передо мной была прежняя Настя, легкая, не придавленная грустными размышлениями. – При этом есть опасность получить не тот результат, на который рассчитывали.
– Так бывает? – демонстративно удивился я.
– Да. Лишь правоприменительная практика может показать, работают ли заложенные в законодательстве механизмы и как именно они работают. – Увидев мое сомнение, она добавила: – Конституция – слишком сложный документ, чтобы заранее все оценить.
И все-таки я ей не поверил. Решил, что это какие-то юридические суеверия. А в законе что запишешь, то и будет.
– Что-то ты можешь сказать уже сейчас? Про Конституцию.
– Могу. Слишком много власти у президента.
– Французский вариант, – привычно пояснил я.
– Да, – ровным голосом произнесла Настя. – Но мы – не Франция. Можем получить совсем другой результат в будущем.
Я вяло усмехнулся – что за недоверие к нашему президенту? Разумеется, у Ельцина есть недостатки, но он не станет переступать закон.
– Борис Николаевич этого не допустит.
– Борис Николаевич будет не всегда.
– Еще есть Дума. Она в крайнем случае скажет свое слово.
– Хотелось бы в это верить.
Еще мы говорили о выборах, о работе, о ситуации в экономике. Но я не спрашивал ее о семейных делах, об Эдуарде, я даже не знал, развелись они уже или нет. Я лишь думал, глядя на нее: «Хочу, чтобы она стала моей женой». Да, мне очень хотелось этого.
Когда мы прощались около института, где меня давно ожидала машина, я шутливо поинтересовался:
– Не сердишься, что я тебя вытащил?
Она задумчиво улыбнулась:
– Правильно сделал. А то я совсем закисла. Спасибо. Заглядывай.
Я заглянул через неделю, накануне Нового года. Спросил, где она будет встречать праздник.
– Дома, – сказала она.
– А я, как всегда, вечером заскочу к Марине и Кириллу, а потом поеду в Переделкино к моему другу Мише Манцеву. Там будет вся наша писательская братия. Правда, я сейчас пишу только аналитические записки, всевозможные справки и официальные письма. Можно сказать, поэт канцелярской прозы. Но с писательским цехом связь продолжаю поддерживать. Яркая публика. И в общем, хорошая… – Помолчав несколько мгновений, добавил: – Если хочешь, можешь поехать со мной.
– С удовольствием бы поехала, – мечтательно проговорила Настя. – Но… как же я брошу Васю?
– Он будет спать.
– Нет. Он всегда ждет наступления Нового года.
– Могу заехать за тобой позже.
– Не надо, – мягко отказалась Настя.
То, что она не упомянула Эдуарда, порадовало меня. Хотя это была глупая радость.
Через три дня я осуществил намеченное: заехал к Марине и Кириллу, вручил им подарки, наскоро купленные в ГУМе, немного выпил, немного закусил, а потом отправился в Переделкино.
Все повторилось – и возгласы: «Кремлевский затворник! Налейте ему! Налейте!», и захватанный стакан, который был экстренно наполнен, и совместные усилия по изничтожению вина и водки. Потом Лесин, Ваксберг, Ушаков выспрашивали у меня: «Старик, что сейчас пишешь?» – «Исключительно деловые письма и аналитические записки», – вновь бойко отвечал я. А они рассказывали про новые романы, повести, рассказы. И я по-прежнему ничуть не завидовал им.
Удивил меня Миша. На этот раз вопросов он не задавал, сидел, хмурый, в углу, будто все происходящее не касалось его. Я занял соседний стул, негромко спросил:
– У тебя что-то произошло?
– Нет, – буркнул он.
Я оставил его в покое, а через какое-то время вновь сел рядом с ним.
– Все-таки у тебя что-то стряслось. Может, я могу помочь?
Он долго молчал, потом неохотно произнес:
– Я женился осенью.
– Женился?! – вырвалось у меня.
– Да.
– На ком?
– На женщине… – мрачно ответил он. Помолчав, добавил. – Моложе меня. Мы в Парке культуры познакомились. Я там снимал, ну и… познакомились. А в сентябре поженились. А потом она уехала на гастроли. Она в цирке работает. Гимнасткой. Уехала в Испанию и что-то не возвращается. Должна была вернуться в начале декабря, потом обещала к Новому году… Теперь сообщила, что остается там до конца января.
– А в чем причина?
– Будто бы гастроли продлевают. Но не могут же их все время продлевать.
– Почему не могут? Могут, – легкомысленно изрек я.
Он глянул на меня с надеждой.
– Думаешь, могут?
– Да. Если зрители все время приходят на представления, почему не продлить?
Немного поразмышляв, он предложил:
– Давай выпьем.
– Давай!
Как водится, угомонились мы только к утру, завалились спать в разных углах дома. Я проснулся около часа дня, опохмелился в компании Михаила. Мы сидели на веранде, накинув на плечи куртки, – здесь было холодно, зато не так душно, как в комнатах. Миша вновь пребывал в мрачном настроении. Похоже, мои вчерашние слова перестали действовать. Мне хотелось поддержать друга. Я не нашел ничего лучшего, как заверить его:
– Миша, все будет нормально.
– Что все? – Он поднял на меня грустные глаза.
– И у тебя, и вообще, – нес я какой-то вздор.
– А что – вообще? – вяло отреагировал он. – Не знаю, когда будет нормально вообще. Пока что все предельно мерзко. Уйма нищих. Бандиты безнаказанно грабят, убивают. Школьники хотят стать бандитами, школьницы – проститутками. Всё благодаря тебе и твоим дружкам.
Что я мог ответить ему? Что всего этого нет?
– Неужели ты думаешь, что все это было целью власти?
– Не знаю, какая была цель у власти, но… «По делам их судите их», – монотонно произнес он слова из Евангелия.
– Дела еще не закончены. Далеко не закончены.
– Ладно. Не дергайся…
Мы выпили еще по одной, потом еще, после чего я отправился домой. Пешком до электрички. Как и год назад, не стал вызывать машину. Не хотелось никуда спешить. Да и Анатолию следовало дать передышку.
Переделкино… Было пустынно, казалось, будто люди покинули окружающие дома – исчезли неведомым образом. Невесомый снег летел с неба. Торжественную тишину портил хрустящий звук моих шагов. Природа словно приноравливалась к наступившему году. Мною овладело чувство умиротворения. Светлая вкрадчивая мелодия наполнила пространство – вновь это была так любимая мною вторая часть Третьей оркестровой сюиты Баха, названная композитором «Air». Поселок выпустил меня за свои пределы. Как славно было идти по дороге, ведущей к станции, глядя на бело-черный мир вокруг – на цепочки деревьев по обе стороны, на уходящее вдаль заснеженное поле слева. Минут через пятнадцать я миновал кладбище, на котором покоились Борис Пастернак и еще многие известные писатели, поэты – гордость отечественной литературы.
Потом я ехал в электричке. Спокойно разглядывал окрестности, проплывающие слева и справа. Думал о каких-то пустяках – о странном ходе времени, о полезной традиции отмечать праздники, о немногих попутчиках в вагоне – кто они, чем заняты, довольны ли своей жизнью? Строил предположения и ничуть не жалел о времени, которое тратил на эту чепуху. А еще признал правоту Михаила – не то получалось у нас, что хотелось бы. Пока что получилось не то. Бандиты и в самом деле стали нашей реальностью. Как и многочисленные проститутки. Как и побирающиеся старики. И нищие ученые, учителя, врачи. Все это вызывало печаль. И музыка звучала совсем печальная – Адажио соль минор для струнных, органа и скрипки соло Томазо Альбинони.
Следующие два дня я провел дома, полагая, что заслужил небольшой отдых. Я читал, и вовсе не справки и аналитические записки. Перечитывал Чехова. Сначала «Студента», потом «Степь». Потом «Палату номер шесть». Я наслаждался чеховским языком. Но не только. Погружаясь в другое время, я отдыхал от своего, предельно жесткого, чересчур стремительного.
Нравится не нравится – человек должен жить в своем времени. Попытки спрятаться от него бесполезны. Следующим утром я влез в привычный ритм существования. И будто не было перерыва. Опять аналитические записки, официальные письма, поручения президента. Впрочем, я не забывал о собственных интересах. Как только появилась возможность, я сразу пристал к Филонову с идеей превратить Общественную палату в постоянно действующий орган.
– Зачем? – недоверчиво поинтересовался он.
– Механизм обратной связи.
– Тебе мало Думы?
– Это разные вещи, – азартно принялся объяснять я. – В Думе партии. А в Общественной палате – всевозможные общественные организации. Они будут представлять неполитические интересы. Самый широкий спектр неполитических интересов.
Филонов обещал подумать, но как-то вяло, а мне очень хотелось добиться своего. Поэтому я схитрил: при первой возможности отправился к помощнику президента Льву Сухатову. Напомнил ему суть идеи, уже обкатанной, оставил записку. Сухатов сказал, что постарается ознакомить с ней Бориса Николаевича.
Через два дня меня вызвал Филонов, показал мне на стул, а потом положил передо мной мою записку, на которой рукой президента в правом верхнем углу было начертано: «Филонову. Прошу разработать меры по реализации. Б. Ельцин». Я сразу понял – сейчас будет разнос.
– Зачем ты мне отдавал, если ты напрямую с президентом работаешь? – Он говорил скорее устало, чем раздраженно. – Может, я вообще здесь не нужен?
– Сергей Александрович, я за дело переживаю. Очень важно, чтобы появилась Общественная палата. Для страны важно.
– Есть много чего важного для страны… Ладно, разрабатывай меры. Когда разработаешь, мне дашь, а не президенту. Мне. Потому что вон там, наверху, написано: «Филонову». Ясно?
– Ясно.
Через день я вручил Филонову проект указа, предложения по организации работы палаты, регламент работы и список общественных организаций, которые могли делегировать в нее своих представителей. Большинство из них уже делало это в прошлом году. Теперь мне оставалось только ждать. И заниматься другими делами, которых, как всегда, хватало.
Меня продолжал мучить вопрос: кто стрелял в людей прошедшей осенью? Все мои усилия не дали результата: не удалось ничего узнать. В конце концов я опять пошел к Льву Сухатову. Попытался убедить его, что надо попросить президента дать распоряжение органам безопасности разобраться во всем. Выслушав меня и поразмышляв, он предложил:
– Ты для начала вот с кем переговори, – Сухатов назвал имя главного охранника. – Возможно, он что-то знает. В любом случае, ему проще информацию получить по своим каналам. А Бориса Николаевича не стоит беспокоить, пока надежной информации не будет.
Идти к главному охраннику ой как не хотелось. Не нравился он мне. Но я пошел. Очень уж настроился докопаться до истины.
– Да они сами стреляли, – услышав, о чем речь, без тени сомнения выдал главный охранник. – Те, которые в Белом доме сидели.
– В своих соратников? – усомнился я.
– Да. Чтобы нас потом обвинить. Они и в солдат стреляли.
– Солдат ранили, а своих убили? Да еще столько?.. – Я с сомнением покачал головой. – Не могу поверить. Чтобы обвинить, достаточно убить пять, ну десять человек. А там около сотни погибло.
Он пристально смотрел на меня.
– И кто это, по-твоему?
– По-моему, это ваши бывшие коллеги, – четко выговорил я.
– Да? – картинно удивился он. – И зачем они это делали?
– Хотели скинуть Ельцина.
Он задумался, посмотрел в окно, на Ивановскую площадь, на соборы, поднимающиеся за ней, шумно вздохнул и вновь глянул на меня.
– Слушай, не лез бы ты в это дело. Победили, и слава богу. Виноваты те, кто затеял переворот. И они за это ответят.
Через две недели после нашего разговора Государственная дума приняла решение об амнистии для лиц, участвовавших в событиях сентября-октября девяносто третьего, независимо от квалификации их действий по статьям уголовного кодекса. Расследование, начатое в ноябре, не было завершено: следственную группу распустили. Я не сомневался в том, кто уговорил президента отказаться от попыток ворошить недавнее прошлое. У всех были свои скелеты в шкафу. У людей из ближнего окружения Ельцина – тоже.
Февраль принес не только разочарования – появилась наконец Общественная палата. Созданная распоряжением президента, она была правомочна обсуждать самые разные вопросы и давать рекомендации президенту. Мне и моей группе предстояло обеспечивать ее работу. На следующий день я приехал к Топорнину, назначенному председателем палаты. Я обсуждал с ним первое заседание нового органа.
– Он должен открыть заседание, а фактически работу палаты, напутственным словом, – говорил я.
– Лучше Бориса Николаевича вообще не тревожить. – Топорнин, тоже Борис Николаевич, был весьма осторожным человеком. – Поговорим о направлениях работы, составим какой-то план. И его ознакомим.
– Нельзя начинать работу без его напутствия, – возбужденно настаивал я. – Он создал палату своим распоряжением. Он должен сказать какие-то слова в начале ее работы.
– Откуда возьмутся эти слова?
– Я их напишу. – Он смотрел на меня с большим сомнением, и я добавил с некоторой небрежностью: – Уже не раз писал.
– Ну… вы мне хотя бы покажите, перед тем как отдадите президенту, – с какой-то беспомощностью попросил он.
Я этого не собирался делать. Но и отказывать ему впрямую не хотелось.
– Борис Николаевич, все будет нормально.
Он хмуро кивнул, хотя было видно – неспокойно у него на душе, ой как неспокойно.
Покинув кабинет директора, я тотчас направился к Насте. И не нашел ее. Пришлось выяснять у коллег, где она. Оказалось, болеет. Подумал, что позвоню ей, когда вернусь в Кремль. И вдруг понял, что вряд ли смогу сделать это: я знал только домашний телефон Эдуарда. Если они развелись, где она теперь живет? В другом месте? Как узнать номер телефона? Или она осталась там, где и прежде? Не хотелось попасть в ситуацию, когда я прошу брата позвать к телефону бывшую жену.
Я додумался попросить Настин телефон у той худенькой женщины в очках, которая сказала мне про ее болезнь.
– Вы хотите позвонить ей по работе? – строго посмотрев на меня, выговорила она.
– Нет. Я – ее родственник.
Немного поколебавшись, она достала блокнот, нашла нужную страницу, продиктовала номер. Он отличался от домашнего номера Эдуарда.
Появившись в своем кабинете, я первым делом позвонил Насте. И услышал в трубке женский голос, немолодой, бархатистый:
– Слушаю.
– Здравствуйте. Нельзя ли позвать к телефону Настю?
– Простите, кто ее спрашивает?
– Олег.
– Сейчас…
И через какое-то время ее теплый, как мне показалось, обрадованный голос:
– Олег, добрый день.
– Добрый. Я был у Топорнина. Потом заглянул к тебе. Оказалось, ты болеешь. Что с тобой приключилось?
– У меня грипп. Провалялась пять дней. Но сегодня температуры уже нет. Скоро выпишут. А что ты делал у Бориса Николаевича?
Я рассказал про Общественную палату, про наш разговор с Топорниным.
– Конечно, президент должен сказать напутственное слово, – для нее это было очевидным.
– Топорнин – хороший человек, но вечно чего-то боится, – насмешливо произнес я. – Хоть он и академик.
– Его можно понять. – Настин голос звучал примирительно. – Весь опыт его жизни принуждает к осторожности. Юриспруденция – слишком политизированная сфера деятельности. Откуда ты взял мой телефон?
– Мне его дали у тебя в отделе.
Последовала пауза.
– Да, я теперь у мамы живу.
– Одна?
– Нет, с Василием.
После некоторых колебаний я спросил:
– Вы все-таки развелись?
– Да. Сейчас мы с мамой решаем вопрос о переводе Васи в другую школу, поближе к нынешнему дому. Маме тяжело каждое утро отвозить его в такую даль, а вечером привозить. Тут на Фрунзенской есть школы. Хочется выбрать лучшую. Но поближе к дому.
Положив трубку, я с вялой усмешкой подумал о том, что, несмотря на все различия, мы с Эдуардом сходны в семейной жизни: разведены, имеем сыновей, но живем отдельно от них, видимся урывками – как еще можно видеться занятому человеку с ребенком, живущим в другом месте? Случайно ли это совпадение или нет? Бог его знает. Но оно есть.
«Я давно не видел Кирилла, – такая мысль явилась мне в итоге. – Надо навестить его и Марину в ближайшее воскресенье…»
Президент явился на первое заседании Общественной палаты. Мне было приятно услышать, что его выступление в значительной мере повторяло текст, переданный мной Сухатову неделю назад. Я с довольным видом оглядывал зал и видел почти сплошь знакомые лица. Эти люди участвовали в Конституционном совещании, теперь им предстояло обсуждать важные проблемы нашей жизни.
Вслед за президентом выступил академик Топорнин, был избран Совет палаты, в который вошли наиболее известные общественные деятели, после чего всех пригласили на фуршет. Я постарался выпить и поговорить со многими членами палаты.
– Я тебя поздравляю, – сказал мне Вольский. – Это твой успех.
– Аркадий Иванович, это наш успех, – мягко возразил я.
– Наш. – Он согласно кивнул. – Но прежде всего – твой.
Мы сдвинули фужеры, глотнули вина. Я решил сказать ему нечто важное для меня.
– Аркадий Иванович, я на вас как на члена Совета палаты надеюсь. Топорнин – слишком осторожный человек. Он постарается избегать острых тем. Но зачем тогда палата, если их не обсуждать? Нужен разумный баланс.
– Не беспокойся, обеспечим разумный баланс, – заверил меня Вольский. – Думаю, против Совета Борис Николаевич не пойдет.
Марлен Мартынович Хуциев, известный кинорежиссер и невероятно обаятельный человек, говорил мне о важности поддержки отечественного кино, а Володя Дашкевич, теперь уже давний мой соратник – о настоятельной необходимости становления институтов демократии. Я согласно кивал в ответ на их слова. Мне действительно казалось важным и достойным обсуждения в палате то, о чем они говорили. Проблемы были у всех: у инвалидов и предпринимателей, у ветеранов и театральных деятелей, у банковской сферы и малых городов, а еще у летчиков, авиадиспетчеров и докеров, представленных новыми профсоюзами, у самих профсоюзов. Я ожидал, что так будет, – свои болячки всегда ближе к телу. Но я не сомневался, что мы найдем темы, которые удовлетворят всех членов палаты. Ну или почти всех. Темы, важные для страны.
Праздник прошел. Дальше мне и моим сотрудницам следовало готовить первое рабочее заседание палаты. Но прежде должен был собраться только что избранный Совет.
Ближайшие выходные я решил посвятить сыну. И не только воскресенье. В субботу приехал к Марине. Погода была мерзкая – метель гуляла по улицам, занося снегом город, бросая пригоршни обжигающих снежинок в лицо. Я решил никуда не тащить Кирилла, а побыть с ним дома. Почитать какую-нибудь книгу или поиграть во что-то. Из библиотеки, сохранившейся у Марины с детства, Кирилл выбрал «Таинственный остров» Жюля Верна. Читать он начал сам, сбивался, бубнил без выражения и быстро утратил интерес, тогда за дело взялся я. Мне доставляло удовольствие демонстрировать выразительное чтение. Я старался подчеркнуть характеры героев. И видел, что Кирилл слушает меня.
– Читать куда интереснее, чем смотреть кино, – убеждал я сына через некоторое время, – потому что кинофильм – это зафиксированное на пленке видение режиссера, оператора. А ты, когда читаешь, можешь представить что-то свое. Понимаешь? Ты – творец своего фильма, который прокручивается перед твоим внутренним взором. Хочешь, герой будет таким, а хочешь – другим. Хочешь, пейзаж будет выглядеть так, а хочешь – по-иному.
Кирилл послушно кивал в ответ, но я прекрасно понимал, что столь легко сына к чтению не приобщишь.
После обеда мы с ним играли в настольный хоккей. С каким неистовством и я, и мой сын двигали рычагами, приводя в движение хоккеистов. Какие крики наполняли комнату. Теща поначалу испугалась, прибежала глянуть, что происходит.
Перед моим отъездом обсуждали планы на завтра. Решили, что мы с Кириллом отправимся в Политехнический музей, а Марина – по своим делам. С тем я и удалился домой.
Метель на улице поутихла. Снег приятно похрустывал под ногами. Я шел по улице, наслаждаясь прогулкой. Радовался редкой для меня возможности идти не спеша, беззаботно глядя по сторонам. Бойкая, но изящная мелодия Партиты № 2 Баха вертелась в моей голове. Тут я подумал, что неплохо бы пригласить в музей Василия. А вместе с ним – его маму.
Появившись дома, позвонил Насте. Так приятно было услышать ее голос в трубке.
– Хочу завтра сводить Кирилла в Политехнический музей, – сообщил я. – Думаю, Василию тоже будет интересно побывать там. Что скажешь?
– Сейчас спрошу у него. – Последовала пауза, я слышал невнятный разговор, потом вновь ее голос. – Вася согласен. Во сколько и где встречаемся?
В назначенный час я увидел Настю и Василия в холле музея. Ее лицо – похудевшее, немного бледное – выглядело еще более благородным, чем раньше.
– Здравствуй. – Она сдержанно улыбалась.
Мы спустились в гардероб, разделись, и дети сразу направились влево, туда, где располагалась автомобильная экспозиция. Дружной парочкой они принялись осматривать старые машины и мотоциклы, обсуждать их достоинства, читая вслух надписи. Мы с Настей не спешили за ними.
– Как твои дела? – спросил я.
– Нормально, – ровным голосом отвечала она. – Я выздоровела, давно уже хожу на работу.
– Чем ты там все-таки занимаешься?
– Конституционным правом. – Увидев недоумение на моем лице, добавила: – Отрасль права, закрепляющая основы взаимоотношения личности и государства.
– Это интересно?
– Это очень важно. Для страны и людей. И это интересно для меня.
Помолчав, я полюбопытствовал с легкой улыбкой:
– Твое мнение о новой Конституции не изменилось?
– Нет, – спокойно отвечала она. – Слишком много полномочий у президента.
– Будем надеяться, что он воспользуется ими во благо страны.
– Будем. – Ее лицо стало невеселым. – А что еще остается?
Я предпочел промолчать.
Мы дождались, когда мальчики насмотрятся на технические новинки давних лет, потом пошли вслед за ними на первый этаж, на второй, а закончили на третьем, где была представлена космическая техника. Я старался не вмешиваться в разговор Кирилла и Василия, лишь в тех случаях, когда они обращались с вопросом, давал пояснения.
– Вон там вырывается струя, горячая-горячая, и он в космосе движется, – объяснял Кирилл, показывая на заднюю часть спутника.
– Нет, его ракета разгоняет, чтобы он в космосе летал, – возразил Василий.
– Да. А потом он сам может лететь! Когда уже в космосе. – Кирилл повернулся ко мне. – Правда, папа?
Я подтвердил его правоту, хотя не слишком разбирался в спутниках и ракетах.
Когда мы спустились в гардероб, я предложил Насте пообедать в одном из ближайших ресторанов, в Большом Черкасском переулке.
– Там хорошая кухня, – заверил я. Она согласилась. Покинув музей, мы направились к началу Ильинки. Погода была неплохая – небольшой снежок ласково опускался на тротуар и проезжую часть. Но там, где проходили люди или проезжали машины, таял, оставляя мокрый след на асфальте.
Мы пришли в тот самый ресторан на углу Большого Черкасского и Старопанского переулков, где я бывал вместе с Эдуардом. Впрочем, я не собирался говорить об этом Насте. Свободных столиков оказалось много, мы устроились у окна, долго и шумно изучали меню. Как только определились и был сделан заказ, я с тихой улыбкой посмотрел на Настю, сидевшую напротив.
