Хью Томас
Великая Испанская империя

Полная версия

Книга первая
Старая Испания

1. Король Филипп II: просвещенный деспот

Филипп, милостью Божией король Кастилии, Леона, Арагона, обеих Сицилий, Иерусалима, Наварры, Гранады, Толедо, Валенсии, Галисии, Майорки, Севильи, Сардинии, Кордовы, Мурсии, Хаэна, Альгарве, Альхесираса, Гибралтара, Канарских островов, островов Индии и материка Океанского моря ^[9], эрцгерцог Австрии, герцог Бургундии, Брабанта и Милана, граф Барселоны, Фландрии и Тироля, господин Бискайи и Молины, герцог Афин и Неопатрии, граф Руссильона и Серданы, маркиз Ористана и Гочано…

Из титулатуры монарха в ответ на посвящение ему Эрсильей стихотворения «La Araucana», 1569 год

Новая правительница Испании, «Королева мира» Елизавета Валуа прибыла в Памплону в январе 1560 года, вскоре после того, как король Филипп тоже вернулся в Испанию после своих многочисленных поездок по испанским владениям в Северной Европе. Елизавета, четырнадцатилетняя девочка, отличалась смуглой, «итальянской» кожей, что напоминала о предках-Медичи. Жизнерадостная и миловидная, она отнюдь не была красавицей в полном смысле этого слова – во всяком случае, так полагал венецианский посланник. Оба супруга как будто радовались своему союзу, пускай король Филип был на двадцать лет старше своей новой жены. Елизавета слала своей матери, Екатерине Медичи, восторженные отзывы о короле. Балы, охоты, рыцарские турниры и бои быков устраивались чередой в честь бракосочетания. Королевская чета приехала на карнавал в Толедо в 1560 году и остановилась в алькасаре ^[10]. Празднества продолжились. Затем новобрачные посетили Аранхуэс, где Филипп даровал местным властям разрешение приступить к перепланировке сада. Король даже расстался со своей любовницей, Евфрасией де Гусман, которая, будучи беременной (возможно, от монарха), поспешно вышла замуж за Антонио Луиса де Леона, третьего принца Асколи и равного ей по положению неаполитанца. Дочь Евфрасии от короля впоследствии счастливо жила при испанском дворе, а сама Евфрасия основала монастырь для августинцев-реколетас ^[11].

Одним из значительных последствий испанских военных побед во Фландрии стало поручение архитектору Хуану Баутисте де Толедо возвести в память об этих триумфах новое религиозное сооружение, большой иеронимитский монастырь в предгорьях Гвадаррамы. Так закладывался, по сути, фундамент Эскориала.

Баутиста де Толедо, как мы видели в «Золотом веке», постигал ремесло в Италии, сперва в Риме, а затем в Неаполе, где трудился на службе могущественного наместника Педро де Толедо, маркиза Вильяфранка, который надзирал за испанским владычеством в Средиземноморье. Этот маркиз многое сделал для украшения Неаполя. Ему помогал в этом Баутиста де Толедо, который также работал бок о бок с Микеланджело в Ватикане. Можно сказать, что сотрудничество между Италией и Испанией в эти годы было весьма тесным и крайне позитивным.

В 1560 году Филиппу исполнилось тридцать два года. Он родился в Вальядолиде, в городском доме Бернардино Пиментела, графа-герцога Бенавенте, в мае 1527 года. Семейство Бенавенте проживало по соседству с громадной доминиканской церковью Святого Павла, которую отец новорожденного Карл, да и другие люди, воспринимали как собор. Мальчика крестили Филиппом (Фелипе) в честь щедрого на посулы и дары ^[12] деда Филиппа Красивого Нидерландского, который принял титул и имя короля Филиппа I после женитьбы на Хуане Безумной, королевой Испании по праву рождения. Молодой герцог Альба, советник императора Карла по многим вопросам, как и впоследствии советник его сына, предлагал назвать мальчика Фернандо, в честь другого деда, «католического короля» Фердинанда. Но младенца все-таки назвали Филиппом.

Матерью Филиппа была прекрасная, умная и несгибаемая императрица Изабелла, дочь португальского короля Мануэла Счастливого. Она приходилась ближней двоюродной сестрой своему супругу, императору Карлу, и обычно ее окружали португальские друзья и придворные³⁷.

При этом главным наставником юного Филиппа в политике оказался испанский дворянин Педро Гонсалес де Мендоса³⁸, сын знаменитого герцога Инфантадо, который считался дедушкой (или, по крайней мере, патриархом) всей испанской аристократии ^[13]. Также мальчика воспитывал Хуан де Суньига, который, будучи неоспоримым авторитетом, сумел вдобавок заразить Филиппа своей страстью к охоте. Суньига, родившийся в 1488 году, был сыном Педро де Суньиги-и-Веласко, графа Миранда, и, таким образом, принадлежал к великому семейству Эстремадура³⁹. Он приходился ближним кузеном Хуане, второй жене прославленного завоевателя Эрнандо Кортеса⁴⁰.

В молодости Суньига стал другом и верным сторонником непризнанного короля Филиппа I, а с 1506 по 1517 год находился во Фландрии, занимая незначительные должности при королевском дворе. Он стал camarlengo, постельничим, молодого принца и будущего императора Карла, в 1511-м, а затем сделался camarero, или камергером. К 1520 году он уже считался главным советником короля Карла и el ayo del principe, наставником принца. Суньига долгое время пользовался полным доверием Карла: в 1522 году император направил его послом в Португалию, чтобы он расстроил планы мятежников, укрывшихся в этой стране⁴¹. Его также призвали в Лиссабон проработать мельчайшие детали бракосочетания Карла и Изабеллы Португальской. Он принял сторону Бартоломе де Лас Касаса в знаменитом споре с архиепископом Родригесом де Фонсекой о том, как надлежит обращаться с индейцами (1519)⁴², а позднее крепко сдружился со всемогущим секретарем императора Карла Франсиско де лос Кобосом.

Несмотря на это взаимное доверие, в 1541 году в тайном наставлении Филиппу император Карл указывал, что Суньига завидует Кобосу и герцогу Альбе, поскольку его печалит, что в его распоряжении слишком мало императорских щедрот. (Ниже император приписал, что Суньигу утомляют и изводят жена и многочисленные дети.) Однако Карл при этом признавал, что у Филиппа «не будет советчика надежнее дона Хуана»⁴³. Франсиско де лос Кобос как-то записал, что «дон Хуан де Суньига упорно трудится на себя самого. Я вовсе не подразумеваю, что он действует против меня, и менее всего желаю пробудить подобные подозрения этаким замечанием. Но мне думается, что он жаждет полноты власти и не обращает ни малейшего внимания… на остальных из нас… прилагая все усилия к тому, чтобы сделаться единственным советником; это его усердие и упорство всем бросаются в глаза. Суровость и строгость, с которыми он воспитывал принца, превратились в покладистость и стремление угождать, и все это проистекает из лести, каковой он намерен добиться своей цели»⁴⁴. Другого мнения о Суньиге придерживался циничный, но умный придворный Энрикес де Гусман, который считал графа другом: «Он поистине достоин уважения»⁴⁵.

Суньига женился на девушке из рода королевских советников, его женой стала Эстефания де Рекесенс, дочь Луиса де Рекесенса, капитана испанского флота, что служил под началом «Гран-капитана» Гонсало Фернандеса де Кордобы в Италии, а также был королевским поверенным в Барселоне. Эстефания оказалась для Филиппа кем-то вроде приемной матери, и обычно мальчик оставался с нею, когда бывал в Барселоне. Собственный сын Эстефании, тоже Луис, в детстве был товарищем принца по играм и часто исполнял его поручения в дальнейшем – в частности, служил послом в Риме в 1550-х годах и был наместником в Нидерландах в 1570-х. В молодости над Луисом потешались при дворе за каталонский акцент. Но он принадлежал к числу наиболее верных сторонников Филиппа.

С апреля 1535 года, когда ему исполнилось всего семь лет, Филипп обзавелся собственным домом, отдельным от королевского. Именно там он получал образование. Император Карл, который столько времени проводил за пределами Испании, своего основного владения, долго довольствовался восторженными откликами об успехах сына в учебе⁴⁶. Епископ Силисео (Хуан Мартинес де Гуйхарро) писал в марте 1540 года, что Филипп «значительно улучшил навыки латыни и не говорит ни на каком другом языке во время занятий»⁴⁷. На самом деле принц так и не освоил толком латынь, во всяком случае, говорил на этом языке не лучше отца. Зато он уделял внимание музыке – это «родовое» увлечение Габсбургов, – популярным песенкам, а также мавританским и французским танцам. Луис Нарваэс из Гранады⁴⁸ стал его наставником в музыке и научил Филиппа играть на виуэле (vihuela), этакой большой и примитивной гитаре⁴⁹. Сестры мальчика тоже любили танцевать и научили его многим песням. Однако уже в 1540 году выяснилось, что «более всего он предрасположен к охоте»; блуждая по сельской местности, Филипп мог обдумывать свои мысли, свои страхи и мечты (это снова наблюдение – точнее, суждение – епископа Силисео).

Неизвестно, играл ли сам Филипп на музыкальных инструментах или пел, но он отличался несомненным слухом и собрал любопытную коллекцию инструментов, где среди прочего были десять клавикордов, тринадцать виуэл и шестнадцать волынок⁵⁰. Также он обладал 219 канторалами, сборниками хоровых песен (всякий хорист на службах предпочитал пользоваться собственным экземпляром). Филипп невысоко ценил великого Палестрину, отдавая предпочтение старомодным напевам. Однако «Liber Secundus Missarum» (Missa Papae Marcelli ^[14]) Палестрины, опубликованная в 1567 году, оказалась посвященной Филиппу⁵¹. Многие музыканты тогда, кстати, состояли при королевском дворе, и в Испании их число доходило едва ли не до 150 человек; эта цифра намного выше цифр во Франции, Англии и даже в Ватикане.

Тщедушный Силисео, заклятый враг испанских евреев, вскоре отправился епископом в Картахену – император Карл довольно неожиданно решил, что церковник «слишком ему [Филиппу] потакает». На смену Силисео явились Хуан Кристобаль Кальвете де Эстрелья, новый наставник принца в латыни, и полемист Хинес де Сепульведа, убежденный недруг Лас Касаса, нанятый преподавать историю и географию (опасные предметы, если обучать им берется столь предвзятая личность). Кальвете, всего четырьмя годами старше Филипа, подбирал для принца книги и сопровождал его в ходе государственных визитов в Италию, Германию и Нидерланды в 1549 году, а затем они вместе поехали в Англию в 1554 году, ради женитьбы Филиппа на королеве Марии⁵². Позднее Кальвете стал первым биографом могущественного испанского проконсула в Лиме Педро де ла Гаски⁵³.

Находчивый искатель приключений Энрикес де Гузман полагал – несомненно, являя в своих мемуарах подобострастное желание угодить, – что уже в четырнадцать лет Филипп выделялся «несравненным изяществом манер, непоколебимой отвагой, весьма разумным восприятием жизни, благочестием, искренностью и уравновешенностью», а также «знанием о том, как все надлежит устроить правильно»⁵⁴. Еще он добавлял, что Филипп был красив лицом, а вот ростом не вышел, и был «образованным, приветливым и чрезвычайно серьезным, словно взрослый, как и подобало будущему императору»⁵⁵.

После ранней кончины императрицы Изабеллы (1539) при очередных родах и нового отбытия в Германию императора Карла Филипп вновь очутился под сильным влиянием Суньиги. В 1543 году домашнее хозяйство Филиппа насчитывало 110 человек, включая писца, врача, носильщиков и конюхов, а также одиннадцать капелланов (во главе с Силисео, вернувшимся из Картахены). Кроме них имелись постельничии и повара с кухарками, напрочь отвергавшие рыб, что отнюдь не было редкостью в те времена, зато охотно потчевавшие принца мясом, хлебом, курятиной и яйцами; в рацион принца входили вдобавок листья салата и мандарины, а раз в неделю подавали фрукты – апельсины зимой, груши летом. Порой на столе молодого человека появлялось пиво, но после 1551 года все чаще стали выставлять вино (обыкновенно касалью из Сьерра-Морены, излюбленный напиток конкистадоров). Филиппу прислуживали почти семь десятков пажей, все сыновья знатных дворян. Позже двор принца разросся до полутора тысяч человек, в значительной степени лично отобранных герцогом Альбой, который подвизался и в качестве главы домохозяйства (majordomo). Помимо забот о принце, эти люди занимались государственными делами – и фактически составляли центральный аппарат государственной службы Испании.

Кобос писал императору о Филиппе в 1543 году:

Филипп уже настолько преуспел в постижении королевского удела, что своими познаниями и поступками намного опережает свои годы [принцу тогда было шестнадцать лет], ибо он склонен добиваться невозможного благодаря поистине великой проницательности и неоспоримому дару предвидения. Он обретает счастье в неустанной преданности делам и заботам о благе королевства. Он всегда думает о благом управлении и о справедливости, не покидает залы заседаний… не отвлекается во имя праздности, не падок на лесть и не подвластен иным порокам. Он неизменно обсуждает вопросы государственной важности, причем со зрелыми людьми, достойными всяческого уважения. Если необходимо с кем-либо встретиться, он внимательно выслушивает мнения всех присутствующих, внемлет с поразительным тщанием… Часто просиживает со мною за закрытыми дверями… и так же поступает с главою королевского совета, Фернандо де Вальдесом, архиепископом Севильским и великим инквизитором, с которым говорит о справедливости. А затем идет к герцогу Альбе обсуждать войну… Я до глубины души поражаюсь его глубоким и продуманным замечаниям⁵⁶.

Выдающийся французский историк Бартоломе Беннассар считал Вальдеса «прототипом» всех великих инквизиторов⁵⁷. Астуриец по происхождению, Вальдес родился в крохотном городке Салас, в тридцати милях к западу от Овьедо, на дороге в Галисию. С инквизицией он начал сотрудничать еще в 1524 году. В 1539-м Вальдес сменил кардинала Таверу во главе совета Кастилии, а в 1547-м возглавил совет инквизиции. Быть может, вследствие того, что он поддерживал тесные отношения с Кобосом, его считали потенциальным регентом королевства, когда Филипп и император Карл покинули страну в 1554 году. Вальдес оставался великим инквизитором до самой смерти, уже восьмидесятилетним старцем, в 1568 году. К тому времени он подобрал себе ученика с отменной богословской подготовкой – Мельхора Кано.

Задолго до триумфа Вальдеса Филиппу довелось пережить очередную личную трагедию. Летом 1545 года его молодая первая жена и ближняя кузина, Мария Мануэла Португальская, умерла в возрасте восемнадцати лет, произведя на свет принца Карла («Дона Карлоса»). Подобно матери самого Филиппа, она была инфантой Португалии. Алонсо де Улуа уверял, что королева умерла, поскольку ее фрейлины, Мария де Мендоса и герцогиня Альба, отправились наблюдать аутодафе, а слуги, сплошь лютеране и португальцы, подали Марии лимон, которым она и подавилась. Скорее всего, впрочем, она умерла от послеродовой лихорадки, вызванной инфекцией матки; это была наиболее частая причина смерти беременных и родивших женщин в те дни⁵⁸.

Второй супругой Филиппа стала Мария Тюдор из Англии, женщина, руки которой для своего сына усердно добивался император Карл, который рассматривал этот брак как способ покорить Англию. Испытания, выпавшие на долю Филиппа в этом случае, наглядно демонстрируют, сколько велика была власть Карла. Мария, будучи на одиннадцать лет старше Филиппа, ясно дала понять, что не желает ни малейшей близости. А сам Филипп между тем наверняка ощущал насущную потребность в появлении на свет большего числа младенцев королевской крови, дабы обеспечить трон наследниками.

Вообще этот брак не сулил выгод ни одной из сторон. Но на свадебном пиру в Винчестере Филиппа все-таки провозгласили королем Англии; это случилось в 1554 году, о чем, как правило, забывают⁵⁹.

После смерти Марии в 1558 году (судя по всему, кончину ускорила злокачественная опухоль) Филипп как будто позволил себе насладиться несколькими месяцами благословенного одиночества во Фландрии. Венецианский посланник в Мадриде Федерико Бадоаро⁶⁰, бесценный свидетель эпохи, писал, что король сильно мучился несварением желудка и «по этой причине начал недавно, по совету докторов, совершать частые прогулки… Он обильно поглощает сладости и пирожные и воздерживается от фруктов и тому подобного, чреватых тем, что они порождают в теле дурные соки».

Другой венецианский дипломат, Антонио Тьеполо, двоюродный брат художника, писал, что Филипп был человеком невысокого роста, с круглым лицом, ярко-голубыми глазами («голубыми глазами лицемера», если вспомнить знаменитое, пускай предвзятое высказывание Ричарда Форда), толстыми губами и «румяной кожей, как у английских моряков»⁶¹. Его повадки, полагал посланник Бадоаро, выдавали честную натуру. Но он бывает рассеянным с женщинами, любит выходить по ночам, меняя облик [этим нередко забавлялась в те годы вся испанская знать], и обожает охоту во всех ее видах… Он больше склонен к мягкости… нежели к гневу, и выказывает особую учтивость посланникам… Часто делится забавными шутками и любит слушать шутки других. Хотя при дворе допустимо шутить за едой, он не позволяет себе смеяться столь же громко, как в собственных покоях, где хохот стоит громовой… Он уделяет пристальное внимание тому, что ему говорят, но обычно не смотрит на тех, с кем беседует, и наклоняет голову книзу, поднимая взгляд лишь ради того, чтобы повести глазами из стороны в сторону. На все вопросы, обращенные к нему, он отвечает кратко… и его усилия направлены не столько на то, чтобы увеличить свои владения силой, сколько на то, чтобы сохранить их мирными способами. Император правил державой, полагаясь исключительно на собственное мнение, а вот король, напротив, правит, прислушиваясь к мнениям других, пускай и не ставит ни в грош никакой другой народ, кроме испанцев. Советуется он только с испанцами⁶².

* * *

Филипп сызмальства интересовался архитектурой и проявлял немалый интерес к планировке и реконструкции дворцов, прежде всего монастыря Эскориал, где ему вскоре предстояло прожить много лет в покоях, сильно напоминавших покои его отца в монастыре Юсте⁶³. Другой венецианец, Мигель Суриано, писал, что Филипп не терпел многолюдья, хотя на людях всегда держался спокойно и полностью владел собою. Ему недоставало чувства юмора и живости нрава, а говорил он обычно очень тихо. Когда люди обращались к нему, их неизменно просили высказываться первыми, и король выслушивал любое обращение до конца. Он был молчалив, учтив и любезен. Хотя, подобно своему отцу, он предпочитал одеваться в черное, нельзя утверждать, что в одежде он тяготел к мрачности. При этом он был чрезвычайно озабочен потребностью в личной чистоте. Потому каждый месяц он появлялся в новом наряде. Однако тщеславия он избегал во всех проявлениях последнего⁶⁴.

Склонный к помпезности рассуждений историк папства Людвиг фон Пастор, для которого никакая подробность не являлась слишком незначительной и никакое обобщение не казалось слишком смелым, позволил себе довольно негативное суждение о Филиппе в те годы: «Вместо того чтобы действовать, король постоянно размышлял, пытаясь выиграть время и оттягивая необходимость принять решение. Его врожденный абсолютизм проявлялся в одержимости лично вникать в мельчайшие детали процесса государственного управления. Суровый, немногословный, недоступный, король быстро убедил всех, что единственное решение, на которое он способен, – это ничего не решать»⁶⁵. Такая точка зрения видится некорректной, пускай Филипп и вправду часто бывал подвержен сомнениям из-за неуверенности в себе. К примеру, в начале 1569 года он написал печальное письмо кардиналу Диего де Эспиносе, главе Королевского совета:

Столь много всякого складывается против меня, и это не может не причинять мне боли и не повергать в уныние… Если бы не положение дел в Гранаде [где шла война с морисками]⁶⁶, которое требует неизбывного внимания, не знаю, на что бы я отвлекся… Разумеется, я не гожусь для нынешнего мира. Мне доподлинно известно, что я должен был очутиться в некой иной жизненной среде, не такой суетной, как та, куда меня определил Господь, не такой отвратительной… Молитесь, чтобы на небесах нам была уготована лучшая участь⁶⁷.

Подобные размышления весьма необычны для коронованных особ. Филипп во многом опирался на поддержку своей матери-императрицы, а позже – на свою жену-француженку, Елизавету Валуа. Он говорил своему канцлеру, маркизу Ландраде, фламандцу по происхождению, что «расходы должны быть такими, какими они были во времена моей матери», то есть экономически обоснованными.

Филипп много путешествовал, за годы своего правления он провел четырнадцать месяцев в Англии, пятнадцать месяцев в Германии, два года и четыре месяца в Португалии, а также пять лет в Нидерландах, не считая довольно длительных пребываний в Италии и Франции. Трудно вообразить себе другого монарха с аналогичным опытом заграничных путешествий; вспоминается разве что его отец император Карл – или нынешние главы государств, которым свойственно частенько бывать за границей.

Венецианец Бадоаро, которого мы уже цитировали, сообщал о Филипе, что тот «встает очень рано и занимается делами или ведет переписку приблизительно до полудня. Затем он ест, всегда в одно и то же время, и почти всегда поглощает одну и ту же снедь в примерно одинаковых количествах. Вино он пьет из среднего размера стаканов, которые наполняют дважды. В целом его здравие удовлетворительно. Однако порою его донимают приступы подагры». Эти приступы с годами станут усиливаться и будут причинять постоянный дискомфорт.

Три или четыре раза в неделю Филипп выезжал в сельскую местность, где охотился на дичь и на зайцев с арбалетом. В начале 1560-х годов он навещал королеву Елизавету трижды в день: утром перед мессой; прежде чем приступить к работе и по ночам. Посланник отмечал, что, как и во многих современных спальнях, «у короля и королевы две постели, разделенных щелью в ширину ладони, но из-за покрывал, постеленных сверху, кровать видится цельной». К мессе Филипп ходил ежедневно, но причащался всего четыре раза в год.

Его религиозность была очевидной для любого. Из сорока двух книг рядом с королевской постелью «все, кроме одной, были религиозного содержания»⁶⁸. Король часто повторял: «Служение Господу и мне». Святой, которую Филипп почитал сильнее прочих, была, по-видимому, Богоматерь Монсерратская, и по этой причине он любил Каталонию (возможно, другая причина заключалась в том, что он любил Эстефанию де Рекесенс). Кроме того, он выказывал немалое почтение Приснодеве Пилар в Сарагосе. Филипп пристально следил за епископскими назначениями и всячески опекал епископов. Он почти всегда поддерживал инквизицию, но оплатил доктору Мартину де Аспиликуэте⁶⁹, знаменитому моралисту и церковному стряпчему, поездку в Рим на защиту архиепископа Каррансы, который в 1558 году опубликовал работу по катехизису, признанную церковью сомнительной. Вдобавок он собрал внушительную коллекцию из более чем 6000 святых реликвий.

Исповедниками Филиппа обычно становились толстяки; достаточно вспомнить францисканца Бернардо де Фреснеду⁷⁰, позднее епископа Куэнка и архиепископа Сарагосы, который был главным духовником короля с 1553 по 1577 год. После него появился суровый доминиканец Диего Родригес де Чавес⁷¹. Как и в случае с исповедниками Карла V, эти духовники нередко делились с королем собственным мнением о делах и проблемах, далеких от сугубо религиозных.

Король владел собранием, включавшим около сотни скульптур, преимущественно античных и в основном из мрамора или бронзы. Среди них имелась дюжина беломраморных древнеримских императорских бюстов, подаренных кардиналом Риччи, а другие двенадцать императорских бюстов прислал благочестивый аскет папа Пий V, Антонио Гисльери, последний понтифик, которого канонизировали. Еще Филипп владел бронзовыми изваяниями из собрания историка Диего Уртадо де Мендосы, который, скончавшись в 1575 году, передал по завещанию все свои сокровища короне. Наиболее ценным предметом в коллекции Филиппа был беломраморный Иисус на кресте работы Бенвенуто Челлини, великого папского скульптора папы из тосканской долины Мюджелло; эту статую Филиппу прислал Франческо Медичи, второй великий герцог Тосканы⁷². Король также приобрел несколько картин голландских живописцев, в том числе ряд знаменитых работ Иеронима Босха, Иоахима Патинира (включая великолепное полотно с Хароном, пересекающим реку Стикс) и Рогира ван дер Вейдена. Эти картины стали основой замечательных галерей фламандской живописи в музее Прадо и в Эскориале.

Еще важнее были полотна Тициана, которые Филипп заказал в 1559 году, включая картины «Диана и Актеон» и «Диана и Каллисто». Также в королевской коллекции имелись работы художника, которые сам Тициан относил к серии «поэзий»⁷³. На момент смерти Филипп владел более чем тысячей картин, в дополнение к тем пятистам преимущественно фламандским полотнам, которые он унаследовал⁷⁴. Автор недавней биографии Тициана, восхитительная Шейла Хейл, называет испанского короля «наиболее щедрым, понимающим и наиболее тонко чувствующим покровителем Тициана за всю жизнь художника»⁷⁵. Вдобавок Филипп владел и другими собраниями – монет, часов и астролябий, оружия и доспехов, и этим он изрядно отличался от монархов-современников, пускай те тоже испытывали склонность набивать диковинками свои Schatzkammer ^[15].

Еще Филипп собирал книги. В 1553 году он владел 812 книгами. В 1576 году книг было уже 4545. В 1598 году, на момент смерти короля, в коллекции насчитывалось едва ли не 14 000 книг, в том числе на греческом, древнееврейском и арабском языках. Собрание Филиппа являлось второй по величине частной библиотекой в мире, лишь немногим уступавшей севильской коллекции Фернандо Колона, где, как утверждается, имелось 15 000 книг.

Король и сам баловался литературными опытами. Возможно, он сочинил «Порядок тварей Господних» (1560) и «Разнообразие природы»; оба труда относятся, как бы мы сказали сейчас, к естественной истории. Кроме того, его перу принадлежат, быть может, несколько сонетов.

Как и многие другие люди того времени, Филипп верил, что, если отыскать правильную формулу, можно добывать золото из свинца, и сам экспериментировал с подобными штудиями, а заодно проявлял интерес к бесчисленному множеству прочих наук. Он основал академию математики в Саламанке и выделил средства на приглашение четверых профессоров. Преподавание следовало вести на испанском языке, а не на латыни, как в других университетах. Словом, Филипп вел себя как просвещенный деспот.

Он частенько проявлял щедрость и дружелюбие. Так, в 1564 году, во время торжественного въезда в Барселону в период карнавала, он смешался с толпой. Ему хотелось отделаться от меланхолии, что изводила короля долгие четыре с половиной месяца в угрюмом городке Монсон, где монарху пришлось присутствовать на заседаниях арагонских кортесов. Затем он отправился в Валенсию, где наперебой давались балы, устраивались пиршества и турниры. При этом он не разделял точку зрения своего отца Карла относительно необходимости беспрестанно разъезжать по владениям короны и после возвращения из Нидерландов в 1558 году предпочитал оставаться на одном месте. «Скитания по стране ни полезны, ни достойны», – сказал он своему сыну и возможному преемнику Филиппу (будущему Филиппу III) в 1598 году. Смею предположить, что Филипп ошибался в этом суждении, ведь император Карл V, как и его предшественники, католические короли Фердинанд и Изабелла, многое узнали о местных нравах, тяготах и заботах, обретая кров в самых неожиданных местах.

Даже заклятый враг не упрекнул бы Филиппа в каком-либо деянии, каковое, напрямую или косвенно, не опиралось бы на чувство ответственности короля за своих подданных. Однако, будучи недоверчивым по природе, он, к сожалению, подозревал в дурных умыслах двух умнейших мужчин своего рода – сводного брата, дерзкого дона Хуана, незаконнорожденного сына императора⁷⁶, и его племянника Александра Фарнезе, выдающегося полководца и сына Маргариты Пармской⁷⁷. Вдобавок Филипп стремился, похоже, к тому, чтобы нанимать в секретари людей покладистых, вроде Руя Гомеса де Сильва (принца Эболи) или, позднее, Матео Васкеса.

Врожденная осмотрительность Филиппа сказывалась и на его образе правления. В этом отношении он оказался полной противоположностью своего отца, который часто рисковал, порою с катастрофическими результатами, и, случалось, рисковал понапрасну. Филипп же уделял большое внимание институтам, через которые он управлял королевством, что год от года становилось все больше. Но, рассуждая об этих институтах, мы должны помнить, что Филиппа с юности всегда сопровождали птички в клетке и что он был готов сотворить что угодно, «при условии, что это могло быть сделано в его стране», если цитировать Суньигу⁷⁸. Он не держал телохранителей. Ему нравилось, когда к нему обращались «сеньор», а не «ваше величество» (а император Карл, к слову, настаивал на втором варианте). Он не любил корриду, но никогда не осуждал ее публично, сознавая, что это популярное развлечение⁷⁹.

В Саламанке, еще до первого брака с Марией Португальской, Филипп часто слушал лекции в университете. Возможно, ему довелось побывать на выступлениях великого богослова Франсиско де Витории, основоположника международного права.

Итак, пытаясь определить место Филиппа в истории, нужно помнить о его нетипичной для монархов любви к искусству. Он был противоречивым человеком, интеллектуалом, горячо любившим свою страну, и страстным охотником, а также коллекционером. Эти противоречия были столь же разнообразны, как и его интересы.