Хавьер Кастильо
Игра души
Глава 7
Нью-Йорк
23 апреля 2011
Тремя днями ранее
Джим Шмоер
Зачем людям глаза, если многие просто неспособны видеть?
Профессор вышел из корпуса Колумбийского университета на пересечении Бродвея и 116-й улицы с неприятным послевкусием во рту. Добравшись до дома после долгой прогулки пешком в северном направлении, он упал в кресло «Честер», обитое коричневой кожей, – самый выдающийся предмет мебели его гостиной. Он ослабил галстук и застыл, смотря в потолок и зажав двумя пальцами переносицу. Прежде чем подняться по лестнице в свой кондоминиум на перекрестке Гамильтон-Плейс с 141-й улицей, он остановился у магазинчика «Дели» на углу и купил на полдник бретцель без сахара, упаковку нудлс с карри быстрого приготовления на ужин и большой стакан латте, чтобы хоть как-то скрасить неприятный осадок, оставшийся после разговора со Стивом. Он попросил добавить в него тройную порцию ванильного сиропа – больше, чем его сорокавосьмилетний организм мог выдержать, но сейчас такая глюкозная бомба была ему по-настоящему необходима.
Оставив кофе на кухонной столешнице, как и всегда, на неопределенное время – может, на пятнадцать минут, а может, на два часа, – он встал с дивана и с серьезным выражением лица подошел к окну. На противоположной стороне перекрестка играли дети. Две девочки, приблизительно шести и восьми лет, качались на красных качелях, как два маятника. Мальчик лет пяти сидел на одном из сидений балансира, крепко держась за ручку, и ждал, пока кто-нибудь сядет на другой край. Джим смотрел на него несколько минут, но мальчик продолжал недвижно сидеть. В этом ребенке профессор увидел человека, в которого постепенно превращался сам: в того, кто безучастно ждет непонятно чего и непонятно откуда.
Джим отвернулся от окна, внутренне возмущаясь тем, что с мальчиком никто не играл. Он взял кофе со стола и сел перед компьютером. Сделав первый глоток, профессор поморщился:
– Твою мать.
Он любил холодный кофе со вкусом ванили, но на дух не переносил карамельный сироп. Этот кофе был с карамелью. Продавец снова ошибся, и профессор хотел спуститься и потребовать замены, но этим вечером он собирался готовиться к подкасту.
Джим включил «Аймак» и открыл заметки, где у него был намечен план программы. В течение часа он планировал во всех подробностях рассказать о серьезной вспышке ботулизма, от которой пострадали уже четыре сотни детей по всей стране. Согласно его собственному расследованию, причина распространения болезни крылась в партии сухого молока «Гроукидс» фармацевтической компании «Глобал Хелс». Партия была отозвана с рынка за несколько недель до этого без какого-либо объяснения и освещения в медиа. В течение следующих дней Джиму удалось получить доступ к группе в «Фейсбуке»[5] под названием «ДетскийБотулизм». Количество новых обращений по сравнению с данными прошлого года говорило само за себя. Все комментарии в группе, казалось, повторяли друг друга: «Не знаю, из-за чего это могло произойти. Мой сын пьет только сухое молоко “Гроукидс”».
Он подготовил эту программу почти в одиночку. Материала было собрано столько, что придраться было просто не к чему. Слова декана задели его, и Джим даже задумался над тем, не написать ли ему статью. Проглотив свою гордость, он мог бы отправить ее в свою бывшую редакцию, в «Геральд», где он не появлялся с момента увольнения в 1998 году. Однако Джим тут же подумал о том, как об этом начнут шептаться его бывшие коллеги, до сих пор работавшие в издании.
Он включил микрофон, открыл программу для подкастов и, глубоко вздохнув, начал запись:
– Доброй ночи, искатели. Сегодня я приготовил для вас доказательства по делу, которым занимался на протяжении последних дней. За вспышкой ботулизма, от которой пострадали уже более четырехсот детей, по всей видимости, стоит фармацевтическая компания «Глобал Хелс». Если общественность и дальше будет игнорировать происходящее, последствия могут…
Он остановил запись. С первых слов у него появилось какое-то нехорошее предчувствие.
Джим открыл браузер и зашел на сайт университета в раздел, где перечислялись меценаты и благотворители. Во вкладке «Партнеры», будто они делали что-то помимо того, что перечисляли деньги, на первом месте гордо красовался логотип «Глобал Хелс».
– Черт.
Это было еще хуже, чем карамельный латте. Джим не знал, что делать. Он мог бы запустить подкаст в прямом эфире по ссылке в «Твиттере» и не размещать его для скачивания. Таким образом, если кто-то из «Глобал Хелс» или из руководства университета будет искать запись среди списка подкастов, чтобы доказать его нападки, найти ничего не удастся. Но он понял, что этого будет недостаточно. Джим взялся за это расследование именно для того, чтобы эта новость вышла в свет и возымела должный эффект: штраф, денежную компенсацию для семей, внесение изменений в рецептуру, чтобы подобное не повторилось. Удалив выпущенный подкаст, он набросит тень на свою работу и подорвет собственную репутацию. Тысячи людей, которые слушали его каждые пятницу и субботу, увидят, что он удалил эту новость со своей страницы, очевидно поддавшись давлению сильных мира сего. Разве не против этого он боролся всю свою жизнь? Если же он выпустит подкаст как обычно и совет узнает об этом, он может попрощаться с карьерой преподавателя. Все это было омерзительно.
Джим поднялся со стула и вернулся к окну. На балансире, на котором сидел мальчик, теперь катались две девочки с качелей, а мальчик сидел на одной из этих качелей с безжизненно свисающими ногами, которые походили на сталактиты. Джим поискал взглядом его родителей среди взрослых, собравшихся на зеленой лавочке, но они, похоже, были так увлечены разговором, что никто не обращал внимания на одинокого малыша.
Джим собирался спуститься и сам покачать его на качелях, когда неожиданно начался дождь. Родители тут же поднялись, а дети бросились врассыпную. В мгновение ока парк опустел, и вид этой площадки, этих качелей напомнил Джиму то время, когда он был намного счастливее.
Профессор взял телефон и набрал номер. Через несколько секунд на другом конце раздался женский голос:
– Джим?
– Привет, Кэрол, – произнес он с надеждой в голосе.
– Что тебе нужно? – Очевидно, она не ждала его звонка.
– Можно поговорить с Оливией?
– Она в Лонг-Айленде. В гостях у Аманды.
Он горько вздохнул, но так, чтобы Кэрол не услышала.
– Да? Если б я знал, что она не собирается проводить выходные с тобой, я бы пригласил ее сюда.
– Она… Она бы отказалась. Она хотела провести несколько дней у подруги. Она целую неделю уговаривала меня и родителей Аманды.
– Но… Мы могли бы сходить в театр или…
– Что тебе нужно, Джим? – перебила его бывшая жена. – Ты никогда не звонишь просто так, если это не выходные, когда наступает твоя очередь провести время с Оливией.
– Я просто подумал о вас, вот и все. К тому же нам нужно поговорить. Одни выходные в месяц это очень мало.
– Ты постоянно работаешь, Джим. Ты не можешь заботиться о ней.
– Нам обоим прекрасно известно, что мы договорились о таком распределении еще тогда, когда я работал в газете. Сейчас у меня больше свободного времени.
– Не начинай. Оливии уже семнадцать. Мы развелись, когда ей было три. И… Сколько лет ты уже не работаешь в газете? Восемь? Девять?
– Тринадцать, – вздохнул Джим.
Когда он произнес это огромное количество лет, словно это был лишь незначительный промежуток времени, вся логика его рассуждений тут же рухнула.
– Ладно, Джим, мне некогда. Если хочешь, позвони Оливии и поговори с ней. Не знаю, что с тобой, но, может, тебе станет лучше, если ты услышишь от нее, что с ней все в порядке. – Бывшая жена почувствовала, что с ним было что-то не так, и не хотела тревожить старые раны. – У тебя все хорошо?
– Да, все хорошо. Просто… Я хотел провести с ней время. Вспомнил, как мы втроем ходили в парк покатать Оливию на качелях.
– Да, теперь она большая для этого. Я тоже иногда вспоминаю, какие хитрости Оливия выдумывала, чтобы остальные дети делали то, что она хотела.
– Она была очень умной девочкой.
– Она и сейчас такая. Хотя в последнее время у нее такой период… Она предпочитает гулять с друзьями и делать вид, что меня не существует.
– Понимаю, – ответил Джим.
– Мне надо идти, ладно? Мы с Эндрю собираемся погулять. Я привезу ее к тебе на следующих выходных, хорошо?
Джим ответил не сразу.
– Джим?
– Да, отлично, Кэрол, – с трудом выговорил он, пытаясь проглотить ком в горле.
Он вернулся к столу и закрыл программу, не сохранив запись. Джим не мог позволить себе потерять что-то еще. Профессор открыл «Твиттер» и написал:
«Искатели, о чем вы хотите, чтобы я рассказал в сегодняшнем подкасте? Я подумал, лучше вы сами предложите тему».
Несколько секунд и два лайка спустя появился первый ответ, к которому была прикреплена фотография девочки с каштановыми волосами. Комментарий был написан пользователем под ником @Godblessthetruth[6]. Под фотографией Джим прочитал:
«О смерти Эллисон Эрнандес».
Глава 8
Куинс 23 апреля 2011
Тремя днями ранее
Бен Миллер
Нетрудно найти правду, трудно ее принять.
Миллер распахнул входную дверь и выбежал из дома семьи Эрнандес. Подойдя к машине, он взял с пассажирского сиденья папку с делом Эллисон и нервно разложил бумаги на капоте. Среди документов и записей допросов, которые он собирал на протяжении последних дней, агент нашел несколько фотографий, приложенных к материалам дела.
На первом снимке Эллисон, с темными волосами и вечной улыбкой, отчужденно смотрела в камеру, как на школьном портрете. Было несколько фотографий с камер наблюдения банкоматов, стоящих неподалеку от того места, где Эллисон в последний раз видели живой. Их предоставили работники нескольких банков напротив аптеки, посреди Ямайка-авеню, рядом с ее школой… По-видимому, кто-то позвонил на горячую линию «ЭМБЕР Алерт» и сообщил, что, похоже, видел девушку вместе с другими подростками примерно ее возраста в то утро, когда она пропала, где-то в двухстах метрах от «Института Маллоу». Агент попытался пойти по этому следу, но ничего не нашел. В тот день Эллисон была на занятиях до обеда, а, по словам директора образовательного учреждения, студентам не разрешалось выходить за пределы школы в учебное время даже во время тридцатиминутной перемены.
Наконец Миллер нашел нужный ему снимок и стал внимательно рассматривать его под светом луны. Фотография спальни Эллисон. На ней было четко видно покрывало на кровати, висевшее над ней распятие, книги на полках, бумаги на столе, стул… Маленькая статуя Девы Марии на одной из полок поддерживала книги. Миллер внезапно понял, что все в той комнате было пропитано религией. Со снимком в руке он поспешил обратно в дом, на этот раз не спрашивая разрешения хозяев.
Рыдания матери, отражаясь от стен, разносились из гостиной по всему дому, как удары церковного колокола на берегу моря. Миллер включил свет в спальне Эллисон и вошел, смотря на фотографию. Он был поражен той зловещей, бросающейся в глаза разницей между тем, что было на снимке, и тем, что он видел перед собой.
Миллер подошел к стене, где висело распятие, и заметил, что на его месте остался четко очерченный светлый след. На глаз он определил, что это был католический крест размером примерно семьдесят на тридцать.
В полной тишине Миллер сравнивал снимок с тем, что окружало его в комнате. Еще одна деталь привлекла его внимание. На фотографии книги стояли плотно друг к другу, прижатые статуей Девы Марии. Сейчас же они завалились в сторону, и по небольшому пространству между ними было понятно, что одной не хватало.
Вдруг за спиной Миллера встал Оскар, отец Эллисон. С глазами, полными слез, он рыдая набросился на агента:
– Вы все еще здесь? Разве мало горя вы нам принесли? Убирайтесь отсюда сейчас же!
– Где распятие, которое висело над кроватью? – удивленно спросил Миллер.
– Распятие?
Отец в растерянности перевел взгляд на стену, не понимая, о чем идет речь.
– Прошу вас, это важно. Была ли здесь Эллисон после своего исчезновения?
– Эллисон? Как она могла бы?..
– Отсюда пропали вещи. Распятие. И книга, которая стояла вот здесь. Я сделал фотографию в день, когда вы подали заявление. Видите?
Миллер показал ему снимок. В ту же секунду в глубине дома прекратились рыдания жены.
– Пропали вещи? – пробормотал Оскар, ошарашенный этими словами, и с потерянным взглядом добавил: – Я не…
– Кто забрал их? Это очень важно.
– Я… Я не знаю, – наконец ответил он. – Два дня назад…
– Что два дня назад?
– Кто-то разбил окно на кухне, за гостиной.
– Что?
– Разбили окно. Когда мы увидели осколки на полу, подумали, что нас ограбили. Но… Мы проверили все вещи и… Мы подумали, что все на месте, – сказал он.
– Почему вы не сообщили полиции? Мы искали вашу дочь. Это могла быть ва…
Миллер оборвал сам себя. Они и без того взвалили на себя слишком много вины.
– Мы думали, это местные мальчишки. Это… небогатый район, ребята играют на улице, пинают мяч и разбивают окна. Мы не думали, что…
На этот раз Оскар замолчал сам. Он не мог продолжать.
Каждое слово напоминало ему о том, что они слишком долго не заботились о судьбе дочери. Мужчина кивнул, не в силах произнести больше ни слова. На пороге спальни появилась фигура Хуаны с красным от слез лицом и опухшими глазами.
– Скажите, агент, – начала она слабым голосом. – Моя девочка страдала?
– Вы верующие, не так ли?
Оба, затаив дыхание, молча кивнули.
– Страдал ли Иисус на кресте? – спросил Миллер.
– Я… Я не знаю, – сказала Хуана, не понимая его.
– И я… Я не знаю, что ответить на ваш вопрос.
Глава 9
Манхэттен
24 апреля 2011
Двумя днями ранее
Мирен Триггс
Не все двери закрываются навсегда.
Всю ночь я провела в состоянии полудремы, не в силах перестать думать о Джине и обо всем, что мне предстояло сделать, чтобы наверстать упущенное. Когда часы показали пять утра, я приняла душ и надела черные джинсы и черную кофту, под цвет теням, преследующим меня в каждом сне. Это был мой базовый образ писательницы, и я надеялась, что теперь он станет базовым образом журналистки «Манхэттен пресс».
Остановившись перед зданием редакции, в самом центре Манхэттена, я почувствовала, что вернулась домой или по крайней мере в место, где я чувствовала себя как дома. Я стояла, держа в руках коробку с материалами по делу Джины, а мимо меня мелькали костюмы офисных работников, проплывали фигуры случайных прохожих, с открытыми ртами проходили туристы, поднявшиеся с утра пораньше, чтобы пройтись по туристическому маршруту Нью-Йорка. Следующие по этому маршруту встречали рассвет на смотровой площадке «Вершина скалы», заходили за капкейками в пекарню «Магнолия», останавливались на Таймс-сквер и делали небольшую передышку напротив «Манхэттен пресс», откуда, переходя с одной улицы на другую, к полудню добирались до Центрального вокзала. К вечеру все как сумасшедшие устремлялись к «Эмпайр-стейт-билдинг», чтобы успеть занять место на обзорной площадке. Самым удачливым, возможно, посчастливится стать свидетелями неудачной попытки самоубийства с вершины небоскреба. Точно такой же маршрут проделала и я, впервые оказавшись в городе с родителями, когда мы приехали сюда на машине из далекого города Шарлотт в Северной Каролине. Тогда я мечтала поступить на факультет журналистики Колумбийского университета, не догадываясь о том, к чему это приведет. Боль и правда всегда шли рука об руку.
Кира Темплтон была единственным лучиком света, который освещал мою жизнь в этом городе. Я не могу сказать, что все остальное было погружено во тьму. Но другие искорки и случайные моменты счастья никогда не светили мне с такой ясностью, как история этой девочки. Даже свет того пламени, что открыл передо мной двери «Пресс».
Я достала пропуск и прошла через турникет на входе в редакцию. Услышав звонки телефонов и стук клавиш редакторов за дверью, я подумала, что они, должно быть, не останавливались ни на секунду с того самого момента, когда я была здесь в последний раз. Незнакомая мне молодая девушка-секретарь с улыбкой робота и гарнитурой с микрофоном посмотрела на меня.
– Вы?..
– Могу я увидеть Фила?
– Фила… Что-то еще?
Она улыбнулась мне еще шире, будто я сморозила какую-то глупость. От ее улыбки стало не по себе.
– Фила Маркса…
– Посмотрим… Одну секунду…
Она поднесла ручку ко рту. Я понадеялась, что на ней полно микробов.
– Кто его спрашивает? – спросила она, хотя, по-видимому, это ее не очень интересовало.
– Может, мы оставим это на другой раз и я просто пройду?
– Вход в редакцию разрешен только для работников «Манхэттен пресс». Таковы правила. Скажите, кого вы ищете, и я узнаю, можете ли вы зайти. С кем вы хотите поговорить?
– Я уже сказала. С Филом Марксом, – с раздражением ответила я, опустив коробку Джины на пол.
– Этого имени нет в моем списке, – холодно отозвалась она почти в ту же секунду. – Знаете ли вы кого-то еще? Назовите имя, и я узнаю в редакции.
– Фил Маркс – главный редактор газеты. И ваш начальник, на минутку. Мое имя – Мирен Триггс, я работаю здесь. В отделе расследований.
Она снова углубилась в список на своем столе. Немного погодя она подняла глаза, которые расширились до того, что стали похожи на страусиные яйца, и равнодушно произнесла:
– Вас нет в моем списке. Мне жаль, но я вынуждена попросить вас удалиться.
– В каком смысле? Я работаю здесь, – со злостью запротестовала я.
– Согласно моему списку, нет.
– Да к черту ваш список.
– Прошу, не вынуждайте меня звать охрану. Это серьезное издательство…
Я огляделась вокруг. В этот самый момент в редакцию вошли два журналиста, которые работали в отделе внешней политики. Я не знала, как их имена, но помнила лица.
– Простите, вы не могли бы сказать, что я здесь работаю? Мне нужно поговорить с Филом.
Они с недоверием переглянулись. Потом один из них грустно посмотрел на меня, а другой заговорил:
– Мирен? Разве тебя не уволили?
– Уволили? Я была в отпуске. Вы же знаете, из-за книги. Можете сказать ей, чтобы она меня пропустила?
Они снова переглянулись, и эта секунда показалась мне вечностью.
– В отпуске? Ты ничего не знаешь?
– О чем? – не поняла я.
Вдруг за спиной я услышала голос, который тут же узнала:
– Мирен?
Это был Боб Уэкстер, руководитель отдела расследований. Все это показалось мне странным. Более двенадцати лет я работала в «Пресс», и хватило всего секунды, чтобы я почувствовала себя чужой.
– Боб?! Как хорошо, что ты здесь!
– Мистер Уэкстер, вы ее знаете? – вмешалась секретарь.
– Конечно, это мисс Триггс, – ответил Боб.
Затем, повернувшись ко мне, явно удивленный моему появлению, он продолжил:
– Что ты тут делаешь?
Я знала, что он был рад меня видеть, но в то же время выглядел растерянным.
– Я готова вернуться. Мне требовалось время и… Вот я здесь.
– Давай пройдем в мой кабинет и поговорим там.
– В твой кабинет? Тебе дали кабинет? Как им удалось закрыть тебя в четырех стенах?
– Ты не знаешь? Теперь я главный редактор газеты.
– Серьезно? Невероятно! Поздравляю! Тебя… Подожди-ка. А как же Фил?
– У Фила все плохо. Проходи, я тебе расскажу. Хочешь кофе? Боже мой, как ты изменилась. Я слышал тебя по радио. Твоя книга повсюду.
Я прошла вслед за ним, оставив за спиной секретаршу, которая в последний раз бросила на меня свой недоверчивый взгляд. У меня защекотало под ложечкой, когда я проходила мимо своего стола. Моего пустого стола. Слишком пустого в сравнении с воспоминаниями. Испарились горы документов. Исчезли лотки для бумаг. Пропал монитор компьютера. Я заметила, что, несмотря на непрерывный шум телефонов и чей-то громкий разговор, офис казался опустевшим. Когда мы вошли в кабинет, в котором я столько раз спорила с Филом, Боб сел в кресло и сбросил на меня бомбу:
– Видишь ли, Мирен… Ты не можешь вернуться.
– Что? – ошарашенно переспросила я.
Такого удара я не ожидала.
– Поверь, дело не в тебе. Это бизнес.
– Бизнес? Что ты имеешь в виду?
– Руководство складывает паруса. Приближается буря. На самом деле мы уже качаемся на ее волнах. Ты заметила, что половина офиса пустует?
– Я подумала, еще слишком рано.
– В прошлом месяце уволили половину штата. Вот уже несколько месяцев количество читателей стремительно падает. Если так пойдет и дальше, через год нам придется закрыть газету.
– Поэтому Фил ушел?
– Фил ушел, когда ему сообщили эту новость. Он не мог уволить пол-издательства и остаться во главе. Он чувствовал свою ответственность за это. Как видишь, теперь в офисе царит совсем другой дух. Тебе не показалась, что он будто… Умер?
– Почему это произошло?
– Интернет, социальные сети, отсутствие интереса… Откуда мне знать. Сейчас люди читают только заголовки в «Твиттере», и им этого хватает. Настали тяжелые времена. Фил делился со мной своими опасениями. Руководство давило все сильнее и сильнее. Этих ублюдков интересуют лишь деньги. Только они имеют для них значение. Тиражи с каждым разом становятся все меньше, а монетизировать онлайн-статьи не так уж и просто. Люди не привыкли платить за информацию в Интернете.
– Все так плохо? А что с командой? Где Саманта? Кто остался кроме тебя?
– Саманта ушла первая. Я… Я занял место Фила, а отдел расследований распустили. Мы не можем позволить, чтобы два или три человека занимались одной новостью. Это нежизнеспособно. Сейчас мы сосредоточены на разделах происшествий и политики. На этом можно легко заработать. Происшествиями занимаются молодые и дешевые журналисты, отбивая свои статьи у новостных агентств. В отделе политики тоже не все гладко. У нас есть несколько хороших аналитиков, которые пишут для редакторов небольшие сводки.
– Это шутка?
– Если бы… – Боб обреченно вздохнул. – Мирен, я знаю, что Фил обещал тебе место по возвращении, но все изменилось. Мне больно говорить это. Ты даже принесла… Что это такое?
Я была в шоке. Слова Боба повергли меня в оцепенение. Он был руководителем отдела расследований «Пресс», сколько я себя помнила. Более того, еще до моего прихода в 1998-м он уже занимал эту должность. Его непринужденный стиль управления без железной иерархии помог мне почувствовать себя частью команды с самого первого дня. И это в какой-то мере позволило мне действовать самостоятельно и расти. Команда всегда выбирала две или три центральных темы для работы, и эти расследования могли длиться месяцами. Помимо этого, каждый параллельно выбирал себе еще одну тему, которую вел независимо от остальных. Благодаря этой свободе я и взялась за дело Киры. Я с отчаянием смотрела на то, как все рушилось на моих глазах, оставляя за собой лишь останки того времени, по которому теперь тосковала как никогда. Если исчезнет газета, испарится моя последняя надежда вернуть то, что заставляло меня чувствовать себя живой.
– Это… Случай, над которым я хотела работать.
– Что за случай?
– Джина Пебблз.
Боб на несколько секунд задумался и серьезным тоном спросил:
– Еще одна девочка? Мирен…
– Это не просто еще одна девочка. Она исчезла в 2002 году. Вышла из школы, а потом ее рюкзак нашли в парке в двух километрах от дома. Больше о ней никто никогда не слышал.
– И что в ней особенного? Почему она, а не… Эллисон Эрнандес, например?
– Эллисон Эрнандес?
– Вчера тело Эллисон Эрнандес, девочки-мексиканки пятнадцати лет, было найдено в Рокавей, в одном из строений Форта Тилден, заброшенного военного комплекса.
– История Джины…
– Тело Эллисон нашли распятым на кресте, – перебил меня Боб. – Она пропала на прошлой неделе. В «Происшествиях» работают над этим. Мы опубликовали небольшую новость в Интернете, и завтра она выйдет на бумаге, когда у нас появится новая информация. Что-то краткое. Не хочу посвящать этому много места. Все внимание сейчас обращено на Сирию, которая с каждый днем полыхает все ярче. Держать там корреспондентов обходится нам слишком дорого, чтобы отвлекаться на посторонние сюжеты. Ситуация складывается напряженная, и мы должны направить туда все силы. Даже если все местные СМИ опубликуют новость об Эллисон, это останется погребенным под валом новостей с Востока. Мирен, я лишь хочу сказать, что этот мир – та еще помойка. Несчастья происходят каждую минуту, и нам приходится выбирать, на чем сосредоточить внимание. Мне очень жаль, но я не могу предложить тебе твою бывшую должность, тем более для такого материала. Мне приходится очень тщательно выбирать темы и публиковать их тогда, когда они могут добиться максимального охвата.
– Твою мать… – выдохнула я.
Пятнадцатилетняя девочка распята на кресте. Целый мир катится в тартарары, пока мы наблюдаем за ним по телевизору и любуемся его крахом, будто это театральное представление.
– Я жду подходящего момента, чтобы пролить на историю Эллисон больше света. Что-то более изящное, чем… Чем то, что у нас есть сейчас. Если нам удастся раздобыть какие-нибудь детали от полицейских, которые сообщают нам об этих преступлениях, из этого может выйти хорошая статья.
Я не выдержала.
– Боб, вчера вечером кто-то оставил мне это. – Я положила на его стол полароидный снимок.
– Что это? – спросил он.
Молодой редактор, которого я раньше не видела, постучал в дверь, и Боб жестом прогнал его.
– Это Джина Пебблз, в салоне фургона и с кляпом во рту. Фото старое; кажется, его сделали, когда она пропала; возможно, оно что-то значит. На волне ажиотажа вокруг книги о Кире… Сумасшедший, который это сделал, похоже, решил испытать меня и проверить, способна ли я найти ее. Что-то говорит мне, что я должна попробовать.
Несколько секунд Боб неотрывно смотрел на фотографию.
– Ты показывала этот снимок полиции?
Я покачала головой. Я знала, что ему это не понравится, и добавила:
– Еще нет. Я покажу, как только сделаю копию. Я знаю агента Миллера, из отдела розыска пропавших без вести. Я хочу отдать ему. Он наверняка знает это дело.
– Агент Миллер?
– Он вел дело Киры. Уже несколько лет мы… дружим.
Установилась долгая тишина. Я знала, что это значит. Боб начинал сдаваться.
– Это хороший материал, Мирен. Не буду отрицать. Но я не могу взять тебя на работу. У нас нет денег. К тому же очень вероятно, что это дело зайдет в тупик. Прошло… восемь, нет, девять лет. Слишком много. Ты и сама прекрасно понимаешь. Я не могу предложить тебе место.
– Мне не нужны деньги. Я просто хочу вернуться. Это… мой дом.
– Я не могу допустить, чтобы лучшая журналистка страны работала бесплатно. Нет. Пусть нам не удастся остановить отток читателей и мы обречены, но я отказываюсь принимать участие в этом бесстыдстве. Если страна молча смотрит на то, как умирает свободная пресса, пусть будет готова попрощаться с демократией.
Отчасти он был прав, хотя мне казалось, что страна не смотрит на то, как мы умираем, а скорее подает нам тревожный сигнал о том зле, что мы творим.
– Ты ведь понимаешь меня? Поверь, я больше всех хотел бы, чтобы ты была с нами и все стало как раньше. Ты знаешь, я не люблю командовать. Здесь я чувствую себя не в своей тарелке. Я всегда предпочитал… быть на передовой. Как и ты, Мирен. Но поверь, тебе не захочется находиться в этом здании, когда оно обрушится.
Я молча ждала. В мои планы не входило, что эта дверь захлопнется перед носом. В течение последних лет «Пресс» была моим домом, местом, где я могла бороться за спасение мира. А может, местом, из которого мир бился сам за себя. Мы были как спасательная шлюпка посреди кораблекрушения. Она не могла вместить всех.
– Должен быть какой-то способ вернуться, Боб.
– Мирен… Мы не нужны тебе, чтобы начать расследование по делу этой девочки. Ты можешь сделать все сама, написать еще одну книгу и выбраться из этой дыры.
– Я знаю.
– Тогда почему ты здесь?
– Потому что это моя дыра.
Боб вздохнул.
– Здесь я… Здесь я – это я. Ты сам это сказал, Боб. Ты всегда предпочитал быть на передовой. Когда я работаю здесь, я нечто больше, чем… Мирен Триггс. Здесь я журналистка. Здесь я могу что-то изменить.
Возможно, я совершила ошибку, поделившись с ним моими сомнениями. Но если эта дверь закрывалась передо мной, что еще мне оставалось? Он серьезно взглянул на меня. Затем снова опустил взгляд на фотографию Джины.
– Сделаем вот что, – наконец произнес Боб. – Ты будешь работать в отделе происшествий, но с полной загрузкой. Статья в неделю. Что-то между расследованиями и происшествиями. Думаю, так это может сработать.
– Отлично.
– Оплату будешь получать за статью, неплохие деньги. Но меньше, чем у тебя было, – все изменилось.
– Я согласна. Договорились.
– Но темы определяю я. И тебе потребуется внести что-то новое. Необычную точку зрения. От первого лица. Просто пересказывать факты недостаточно, я хочу видеть тебя в статьях. Люди тебя знают. И любят. Воспользуемся этим. Возможно, так мне удастся убедить начальство взять еще одного человека.
– Мм… Хорошо.
– Мне нравится идея насчет Джины, но мы оба понимаем, что эта работа может затянуться на неопределенный срок. Твоя первая статья должна быть готова к следующему воскресенью, первого мая.
– Боб…
– Ты веришь в Бога?
Я в недоумении подняла бровь.
– Что?!
– Ладно, неважно. Эллисон Эрнандес. Поезжай в Рокавей, опроси прихожан в церквях, поговори с местными, встреться с ее друзьями. Подружись с каким-нибудь священником. Вера – важная часть жизни людей. Как только они узнают, как умерла девушка, они за головы схватятся. Это не твоя Джина Пебблз, но ты понимаешь, я не могу поручить тебе статью, не будучи уверенным, что за этим стоит нечто серьезное. Работай над ее делом в свободное время.
– Ты сказал «Рокавей»? Ведь именно там… – Я запнулась. Если я еще раз упомяну имя Джины, мое возвращение окажется под угрозой. – Я не планирую сближаться с семьей Эллисон, Боб. Ты знаешь, я против сенсаций.
– Знаю. Это неважно. Я не хочу, чтобы ты копалась в их горе. Я хочу увидеть твое видение этой истории. Внедрись в местную религиозную общину. Прояви воображение. Уверен, ты придумаешь что-нибудь. У тебя неделя. Точнее, шесть дней. Буду ждать статью самое позднее в субботу вечером.
– В религиозную общину? Что ты имеешь в виду?
– Церкви, часовни, семинарии, академии. Мне все равно, что это будет. Пресвитерианка, протестантка, католичка, да хоть поклонница самого дьявола. Расскажи самую суть. Узнай, во что верила Эллисон, и начинай раскручивать оттуда. Попытайся выяснить, как она оказалась на кресте. Поговори с полицией, с отделом убийств или с кем посчитаешь нужным. Но я хочу, чтобы статья вышла из твоего нутра. В этом тебе нет равных. Что скажешь, Мирен? Ты в деле? – Он протянул мне руку над письменным столом.
Я не знала, что ответить. Я не ожидала, что Боб предложит мне нечто подобное. Но что я могла ответить? Откуда мне было знать, что после утвердительного ответа моя жизнь окажется на волоске. Но, отказав, я снова превратилась бы в ходячего мертвеца.
