Хантер С. Томпсон
Ромовый дневник
Я подошел к нему и только собрался обратиться, как он дернулся, развернувшись ко мне всем корпусом.
– Ну? Какого хрена надо?
Я смерил его взглядом.
– С завтрашнего дня я здесь работаю. Меня зовут Кемп, Пол Кемп.
– Извини… Я подумал, что ты хочешь стибрить мою пленку.
– Чего-чего? – не понял я.
Мужчина что-то буркнул насчет «грабежа среди белого дня» и еще добавил, что, дескать, «за ними нужен глаз да глаз».
Я огляделся.
– С чего это? Нормальные вроде люди.
Он фыркнул.
– Жулье проклятое… тащат чего ни попадя. – Он встал и протянул руку. – Боб Сала, штатный фотограф. А ты чего сегодня приперся?
– Ищу, где бы поесть.
Он улыбнулся.
– На мели, что ли?
– Да нет, денег хватает… Просто не могу найти ресторан.
Боб упал обратно в кресло.
– Считай, тебе повезло. Здесь первейшее правило такое: держись подальше от ресторанов.
– А почему? – спросил я. – Дизентерия?
Он рассмеялся.
– Дизентерия, лобковые вши, гонорея, сифилис… да здесь что угодно можно подцепить. – Он поглядел на часы. – Обожди-ка минут десять, и я отвезу тебя к Алу.
Я сдвинул фотоаппарат чуток в сторону и присел на край столешницы. Боб опять впился взглядом в потолок, время от времени почесывая жесткую, кудрявую шевелюру и, судя по всему, уплывая мыслью в более счастливую страну, где есть хорошие рестораны и нет жулья. Здесь он смотрелся как бы не к месту: напоминал скорее билетера на карнавале где-нибудь в Индиане. Плохие зубы; побриться бы не мешало; грязная рубашка, а башмаки, верно, отыскал у старьевщика.
Мы посидели молча, потом из офиса на том конце зала вышли двое мужчин. Один из них оказался тем верзилой-американцем, что давеча воевал на улице, а второй был лысым коротышкой, очень говорливым и склонным жестикулировать обеими руками.
– Это кто? – спросил я Боба, показывая на высокого.
Он повернул голову:
– Который рядом с Лоттерманом?
Я кивнул, решив, что коротышка и был пресловутым Лоттерманом.
– Его фамилия Йимон, – сказал Сала, поворачиваясь обратно к столу. – Новенький… Появился две-три недели назад.
– Я сейчас видел, как он на улице дрался. Там толпа пуэрториканцев на него напала, прямо у входа.
Сала покачал головой.
– Охотно верю. Потому что он псих! – Фотограф сам себе покивал. – Наверное, сцепился к ихним бандитским профсоюзом. У нас тут сейчас какая-то «дикая» забастовка… а почему да отчего, никто понятия не имеет.
В этот миг Лоттерман крикнул через всю комнату:
– Сала, ты чем занимаешься?
Тот даже головы не повернул.
– Ничем. Через три минуты сваливаю.
– А это кто с тобой? – спросил Лоттерман, подозрительно зыркая в мою сторону.
– Судья Крейтер[10], – бросил Сала. – Глядишь, и репортажик сбацаем.
– Судья… что-что?! – Лоттерман двинулся к столу фотографа.
– Не важно, – сказал Сала. – Его зовут Кемп, и он утверждает, что намерен на вас работать.
Лоттерман выглядел ошарашенным.
– Судья Кемп?.. – пробормотал он. Затем расплылся в улыбке и вытянул обе руки вперед. – Ах да! Кемп!.. Рад вас видеть. Вы когда приехали?
– Сегодня утром, – ответил я, спрыгивая со столешницы, чтобы пожать ладонь. – Только почти весь день проспал.
– Отлично! Очень умная мысль. – Он энергично покивал. – Что ж, надеюсь, вы готовы и рветесь в бой.
– Не сейчас, – сказал я. – Мне поесть надо.
Лоттерман рассмеялся.
– Да нет, я про завтрашнее. Нынче вечером я вас запрягать не буду. – Он опять рассмеялся. – Конечно, ребята, питайтесь на здоровье, вы мне еще нужны. – Он улыбнулся фотографу. – Я так понимаю, Боб собрался показать вам город, а?
– Ясное дело, – кивнул Сала. – Как всегда, за счет конторы?
На это Лоттерман издал нервный смешок:
– Боб, ты знаешь, что я имел в виду… Старайтесь только вести себя в рамках приличий.
Он повернулся и помахал Йимону, который стоял посреди комнаты, критически разглядывая разъехавшийся шов под мышкой.
Йимон подошел к нам скользящей походкой кривоногого ковбоя и вежливо улыбнулся, когда Лоттерман меня представил. Высокий парень, с лицом то ли нахальным, то ли… даже не знаю, как сказать.
Лоттерман потер ладошки.
– Вот так-то, Боб, – ухмыльнулся он. – Команда подбирается что надо, а? – Он шлепнул верзилу по спине. – Старина Йимон только что надавал тумаков коммунистическим ублюдкам. Дикари… Под замок бы их упечь.
Сала кивнул:
– Вскорости они кое-кого из нас укокошат.
– Не надо так, Боб, – пожурил его Лоттерман. – Все будут живы и здоровы.
Сала неопределенно пожал плечами.
– Сегодня я насчет этого дела звонил комиссару Рогану, – пояснил Лоттерман. – Мы не можем больше закрывать глаза на такие вещи.
– Золотые слова. И к черту комиссара Рогана. Что нам надо, так это несколько парабеллумов. – Сала поднялся и надел пиджак, что висел у него на спинке кресла. – Ладно, пора идти. – Он взглянул на Йимона. – Мы собрались к Алу… Ты голоден?
– Подскочу попозже, – ответил Йимон. – Надо забежать, проведать Шено. Поди, спит еще.
– Ладно, – опять сказал Сала. Он поманил меня к двери. – Давай. Выбираться будем через черный ход. Не люблю я мордобои.
– Поаккуратней там, ребята! – крикнул Лоттерман нам вслед.
Я проследовал за Бобом в коридор. В конце коридора обнаружилась лестница, что привела нас к железной двери. Сала сунул в щель у замка перочинный ножик и отжал ригель. Дверь распахнулась.
– Снаружи так не получится, – сообщил он на ходу.
Выяснилось, что Сала водил крошечный проржавевший «фиат» с откидным верхом. Мотор заводиться отказался, так что мне пришлось вылезти и подтолкнуть машину сзади. Наконец, стартер сработал, и я прыгнул внутрь. Двигатель до того натужно ревел на подъеме, что я решил было: не доедем. Впрочем, автомобильчик мужественно перевалил через вершину, и тут его ждала очередная крутая горка. Боб вроде и не беспокоился, только вовсю орудовал рычагом переключения передач, когда мотор хотел заглохнуть.
Мы припарковались перед «Аловым двориком» и прошли вглубь, к патио.
– Я возьму себе три гамбургера, – объявил Сала. – Ничего другого тут не подают.
– Годится. Лишь бы побольше.
Боб вызвал повара и сказал ему, что мы хотим шесть штук.
– И два пива, – добавил он. – Одна нога здесь, другая там.
– Я бы рому взял, – сказал я.
– Два пива и два рома, – крикнул Сала. Затем он откинулся на спинку стула и зажег сигарету. – Так ты репортер?
– Типа да.
– А сюда зачем решил податься?
– Отчего бы и нет? – ответил я. – Карибы вовсе не самый отстой.
Он хмыкнул.
– Тут тебе еще не Карибы… Хочешь туда, езжай дальше на юг.
Повар тем временем уже семенил к нам с выпивкой.
– А до этого ты где был? – спросил Сала, принимая пиво с подноса.
– В Нью-Йорке, – сказал я. – А еще раньше в Европе.
– Где в Европе?
– Да везде… В основном Рим и Лондон.
– «Дейли американ»! – полувопросительно воскликнул Сала.
– Ну да, – сказал я. – Подменял одного типа на шесть месяцев.
– А ты знаешь такого Фреда Баллинджера?
Я кивнул.
– Так вот он здесь. Богате-ет…
Я простонал:
– Господи, вот ведь сукин-то сын, а?
– Ты его еще увидишь, – пообещал Сала с кривой ухмылкой. – Он частенько у нас ошивается.
– Чего ради? – нахмурился я.
– К Доновану подкатывает. – Боб издал смешок. – Заверяет, будто вел-де спортивную колонку в «Дейли американ».
– Да бездельник он, – сказал я.
Сала расхохотался.
– Донован как-то раз спустил его с лестницы… так что тот пока носу не кажет.
– Вот и хорошо. А этот Донован, он кто? Спортивный редактор?
Боб кивнул.
– И пьяница. Вот-вот заявление подаст, «по собственному».
– Почему?
Он расхохотался.
– Да потому! У нас все увольняются – и ты тоже уйдешь. Мало-мальски нормальный человек тут корячиться не будет. – Боб покачал головой. – Народ бежит, как мухи дохнут. Я вот дольше всех продержался… кроме разве что Тиррелла, нашего редактора городской колонки… Да и он вскорости свалит. Лоттерман об этом пока не знает… что нам всем придет каюк. Тиррелл-то ведь единственный остался, кто умеет работать. – Он коротко рассмеялся. – Погоди, увидишь главреда – этот вообще заголовок на полосу сочинить не может.
– А кто здесь главред? – спросил я.
– Сегарра… «Скользкий Ник». Сидит, рожает биографию нашего губернатора. Когда к нему ни подойди – хоть днем, хоть ночью, – он пишет губернаторскую биографию. И отвлекать его не смей, вот так-то.
Я отхлебнул из бутылки.
– И как долго ты здесь? – спросил я.
– Куда уж дольше… Почитай, поболе года.
– Ну, это еще ничего.
Он улыбнулся.
– Да ради бога. Разве я что говорю? Может, тебе тут глянется… Кое-каким типам здесь вообще лафа.
– Например?
– Рэкетирам, – ответил он. – Или всяким там дельцам. Ох, им тут нравится.
– Угу, – кивнул я. – Это я еще в аэропорту приметил. – Я внимательно на него посмотрел. – А что тебя здесь держит? Ведь билет до Нью-Йорка каких-то сорок пять долларов.
Боб фыркнул.
– Да я столько за час зарабатываю. Нажимаю свою пипку на камере, и все.
– Ты, должно быть, жадный, – заметил я.
Он ухмыльнулся.
– Это да. Более корыстного субчика не сыщешь. Иногда даже тянет самому себе дать по промежности.
Появился Трубочист с нашими гамбургерами. Сала схватил свою долю с подноса, разъял булочки и пошвырял листья салата вместе с кружками помидоров в пепельницу.
– Чудище ты безмозглое, – устало заявил он. – Сколько раз тебе втолковывать, чтобы не клал всякую дрянь в мое мясо?
Негр молча удалился.
– Тысячу раз повторял! – крикнул Сала. – Я тебе каждый долбаный день повторяю!
– Эй, – сказал я, улыбаясь. – Ты явно тут засиделся; видишь, как это место тебя достало?
Боб отхватил громадный кусок гамбургера.
– Смейся-смейся, сам потом все увидишь, – пробурчал он с набитым ртом. – На пару с этим Йимоном…
Тот вообще псих капитальный. Ему тут долго не протянуть. Да тут никто не протянет… – Он ударил кулаком по столу. – Трубочист! Еще пива!
Трубочист высунулся из кухни и глянул в нашу сторону.
– Пару пива! – крикнул Сала. – Да поживее!
Я с улыбкой откинулся на спинку стула.
– А что такое с этим Йимоном?
Он посмотрел на меня так, словно более идиотского вопроса в жизни не слыхал.
– Ты что, сам не понял? Ты глаза-то у этого сукина сына видел? Лоттерман с перепугу обделался, точно тебе говорю… Да ты что, и впрямь не разобрался?
Я помотал головой.
– Да нормальный он вполне.
– «Нормальный?» – воскликнул Боб. – Эх, тебя бы сюда пару вечеров назад! Он же этот стол перевернул ни с того ни с сего!.. Вот этот самый стол! – Для верности Боб хлопнул по столешнице. – Невесть почему, – повторил он. – Сгреб нашу выпивку на пол, а потом – раз! – и опрокинул стол на одного злосчастного дурня, который и сам-то не понимает, что говорит… А вдогонку пообещал его растоптать! – Фотограф покачал головой. – Вот уж не знаю, откуда Лоттерман его выкопал. Бедняга до того его боится, что с ходу одолжил сотнягу, а Йимон пошел и махнул ее на какой-то мотороллер. – Он горько рассмеялся. – А теперь выписал себе девицу, чтоб она с ним жила.
Появился негр с пивом, и Сала мигом снял бутылки с подноса.
– Только безмозглые дуры и могут сюда ехать. Девственницы чертовы… Истерички. – Он погрозил мне пальцем. – Смотри, Кемп, заедут у тебя шарики за ролики в этом месте, попомни мои слова. Тут любой свихнется.
– Ну, не знаю. На самолете была одна хорошенькая молоденькая штучка… – Я улыбнулся. – Пожалуй, попробую завтра ее отыскать. Наверняка где-то на пляже загорает.
– Лесбиянка, поди. Тут их знаешь сколько? Так и кишат. – Он потряс головой. – Тропическая гниль – вот что такое вечная выпивка без секса! Я уже с ума схожу… того и гляди распсихуюсь!
Пришел Трубочист с двумя свежими бутылками пива, Сала жадно их схватил. В ту же секунду в дверях показался Йимон, увидел нас и направился к нашему столику.
Сала издал мученический стон.
– О господи, только его не хватало, – пробормотал он. – Йимон, не топчи меня, а? Я ничего плохого в виду не имел.
Йимон улыбнулся и присел рядом.
– До сих пор скулишь из-за Моберга? – Он рассмеялся и повернулся ко мне: – Роберт считает, что я с Мобергом жестоко обошелся.
Сала что-то проворчал насчет поехавшей крыши.
Йимон вновь рассмеялся.
– Наш Сала – самый древний старец во всем Сан-Хуане. Тебе сколько, Роберт, под девяносто?
– Что ты ко мне лезешь со своей дурью? – выкрикнул Сала, вскакивая с места.
Йимон кивнул.
– Роберту нужна женщина. Ему болт давит на мозги и не дает думать.
Сала простонал и зажмурился.
Йимон побарабанил пальцами по столу.
– Роберт, улицы полны шлюх. Ты бы хоть разок кругом себя осмотрелся. Пока я сюда ехал, видел их столько, что захотелось схватить себе штучек шесть, да и завалиться голышом прямо в середку, чтоб они по мне ползали как щенята.
Он рассмеялся и знаком позвал официанта.
– Скотина ты, – буркнул Сала. – Та девочка здесь и дня не пробыла, а ты уже размечтался, как по тебе шлюхи будут ползать. – Он рассудительно покивал головой. – Наживешь себе сифилис… Пошатайся по проституткам, потопчи своими ножищами и в скором времени вляпаешься в кучку.
Йимон оскалился в ухмылке.
– Ладно, Роберт. Считай, что меня предупредил.
Сала вскинул лицо.
– Так она еще спит? Я когда смогу вернуться в свою собственную квартиру вообще?
– Как только мы с нее съедем, – ответил Йимон. – Конечно, придется одолжить твою машину: на мой-то скутер пожитки не влезут.
– Господи, – прошептал Сала. – Йимон, ты чума, вот ты кто… Паразит вампирский.
Тот расхохотался.
– Зато ты, Роберт, добрый самаритянин. Тебе воздастся. – Он пропустил мимо ушей фырканье фотографа и вновь повернулся в мою сторону: – С утренним рейсом пожаловал?
– Ну, – сказал я.
Он усмехнулся.
– Шено говорит, что с ней в самолете летел один молодчик и всю дорогу избивал какого-то старика… Это был ты?
Я простонал, чувствуя, как меня вместе со столиком накрыл невод греха и дурацких совпадений. Сала подозрительно на меня уставился.
Тогда я объяснил им, что сидел возле престарелого психа, который вздумал прямо по мне пролезть.
Йимон расхохотался:
– А Шено решила, что ты псих… Говорит, ты еще в аэропорту на нее пялился, а потом набросился на несчастного старика… и продолжал его избивать, даже когда она выходила из самолета.
– Иисусе Христе! – вскрикнул Сала, даря мне гадливый взгляд.
Я покачал головой и попробовал обратить все в шутку, недовольный сложившимся образом: хам-приставала, склонный к рукоприкладству, да еще в отношении престарелых. Нет, такого рода рекомендации человеку на новом месте ни к чему.
Йимон вроде бы позабавился историей, но вот Сала совершенно определенно смотрел недоверчиво. Я заказал еще выпивки и поторопился сменить тему.
Мы просидели несколько часов за разговором и ленивым потягиванием из стаканов, убивая время под дребезг убогого пианино. Нотки выплывали из патио, придавая ночи безысходный, меланхоличный тон.
Сала был убежден, что газета обязательно загнется.
– Я лично унесу ноги, – заверил он нас. – Через месячишко. – У него имелось еще два крупных фотозаказа, а потом он собирался смыться, вероятнее всего, в Мехико. – Даю где-то месяц, а потом начнем паковаться.
Йимон покачал головой.
– Роберт хочет, чтобы газета загнулась, и у него появился повод свалить. – Он улыбнулся. – Ничего, она еще продержится. Мне надо-то всего три месяца… Тогда хватит денег переехать куда-нибудь на острова.
– Куда на острова? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Да все равно. Лишь бы островок был хорошим, да крыша над головой подешевле.
Сала прошипел:
– Ты говоришь, как пещерный житель, Йимон. Что тебе надо, так это нормальную работу в Чикаго.
Тот рассмеялся.
– Ничего, Роберт. Вот завалишь какую-нибудь девку в койку, и все у тебя как рукой снимет.
Фотограф что-то пробурчал и прильнул к своему пиву. В общем-то он мне понравился, несмотря на вечное брюзжание. Хотя он был на несколько лет постарше меня, где-то тридцать два или три, казалось, я знаю его очень давно.
Йимон тоже напоминал нечто привычное, хотя и не в такой степени. Ему, пожалуй, было двадцать четыре или двадцать пять, и он чем-то смахивал на меня самого в том возрасте. Слушая его, я вдруг понял, как много времени утекло с тех пор, когда я считал, что держу весь мир за причинное место… сколько быстролетных дней рождений минуло после моего первого года в Европе, когда я был до того наивен и самоуверен, что каждая щепочка, что швыряла мне Удача, заставляла чувствовать себя всесильным победителем.
Такого я не испытывал очень давно. Наверное, прошедшие годы выбили из меня эту дурь, но вот сейчас она припомнилась и заставила ощутить себя постаревшим и слегка нервозным оттого, что за столь долгое время мне удалось сделать так мало.
Я откинулся на спинку стула и принялся посасывать выпивку. Повар чем-то звенел и громыхал, а пианино неизвестно почему умолкло. Из кухни несся бурный поток на испанском, размытый фон для моих путаных дум. Впервые я осознал всю чуждость этого места, дистанцию между мной и последним моим пристанищем. Причин беспокоиться не было, но тяжесть все равно накатила: давление душного воздуха и текучего времени, подспудное внутреннее напряжение, которое возникает в тех местах, где люди обливаются потом двадцать четыре часа в сутки.
Два
Следующим утром я встал пораньше и отправился купаться. Солнце жгло; я просидел на пляже несколько часов, надеясь, что никто не обратит внимания на мою болезненную нью-йоркскую бледность.
В половине двенадцатого я сел в автобус – набитый битком, так что всю дорогу пришлось стоять. Внутри было как в бане, хотя никто вроде бы этого не замечал. Окна закрыты до единого, вонь страшенная, и к тому моменту, когда мы добрались до Плазы-Колон, я был весь в поту и полуобморочном состоянии.
Спускаясь с холма к зданию «Дейли ньюс», я увидел кучку народа. Кое-кто держал плакаты, другие сидели на бровке или стояли прислонившись к припаркованным машинам, что-то выкрикивая всякий раз, когда кто-то входил или выходил. За мной увязался какой-то тип; пока я торопился к лифту, он кричал мне в спину на испанском и потрясал кулаком. Я попробовал защемить его лифтовой дверь, но он вовремя отскочил.
Даже в коридоре было слышно, как кто-то орет в редакционном зале. Когда я открыл дверь, то увидел, что посреди комнаты стоит Лоттерман и размахивает выпуском местной «El Diario». Второй рукой он показывал на незнакомого мне невысокого блондина.
– Моберг! Пьяница вы проклятый! Ваши деньки сочтены! Если с телетайпом хоть что-то случится, деньги на ремонт я вычту из вашего выходного пособия!
Моберг выглядел до того больным, что хоть на «скорой» увози. Позднее я узнал: ночью он заявился в редакцию в стельку пьяным и помочился на телетайп. Все бы хорошо, но в ту пору произошла драка с резней на набережной, а Моберг-то как раз и отвечал за полицейские новости.
Лоттерман вновь прошелся по его адресу, потом набросился на фотографа, едва тот ступил внутрь:
– Вы где шатались прошлой ночью, Сала? Почему у нас нет снимков этой драки?
Тот изумился.
– Да вы что? Я же закончил в восемь… Вы хотите, чтобы я вкалывал по двадцать четыре часа в сутки?
Лоттерман ворчливо отвернулся. Тут он увидел меня и жестом пригласил к себе в кабинет.
– Господи Иисусе! – воскликнул он, усаживаясь. – Да что такое с этими лодырями?! Убегают с работы в неурочный час, мочатся на дорогостоящее оборудование, вечно пьяные… Сам удивляюсь, почему я еще не спятил!
Я вежливо улыбнулся и закурил.
Он уставился на меня с любопытством.
– Христом Богом надеюсь, что вы нормальный человек… Очередной извращенец был бы последней соломинкой.
– Извращенец? – переспросил я.
– Да вы сами знаете, о чем я, – сказал он, помахивая рукой. – Типичные извращенцы вроде алкашей, бомжей, мазуриков… один бог ведает, из каких щелей они вылезают… Никчемная дрянь! Шныряют тут, что-то все вынюхивают, дарят мне во-от такие улыбки, а потом испаряются, ни словечка, ни полсловечка не дав ни в одну колонку. – Он мрачно покачал головой. – Как прикажете делать газету, если из всех работников у тебя сплошные винные башки?
– Печальная картина, – сказал я.
– Так оно и есть, – буркнул Лоттерман, – уж поверьте мне, так оно и есть. – Здесь он поднял голову. – Словом, осмотритесь, познакомьтесь с людьми, но только побыстрее. Когда закончите, ступайте в архив и покопайтесь в прошлых выпусках… Сделайте конспект, получите представление о том, что творится в городе. – Он сам себе покивал. – А потом уже можете заглянуть к Сегарре, нашему главному редактору. Я попросил его ввести вас в курс дела.
Мы еще поговорили, и я упомянул, что ходят слухи, будто газета может загнуться.
Лоттерман как-то встревожился.
– А, это вам Сала наболтал? Да вы не обращайте на него внимания… Он вообще давно спятил!
Я улыбнулся.
– Хорошо, не буду… Просто подумал, что правильнее было бы у вас спросить.
– Сумасшедших развелось, не продохнуть, – резко ответил он. – Чего нам не хватает, так это здравомыслия.
По пути в архив я задался мыслью, как долго смогу продержаться в Сан-Хуане… пока не получу ярлык проныры или извращенца, пока не начну кусать локти или попаду на ножи шайки националистов. В памяти всплыл голос Лоттермана, когда он звонил мне в Нью-Йорк; его непонятная взвинченность и странная манера выражаться. Тогда я просто это почувствовал, а вот сейчас, можно сказать, увидел его воочию – как он тискает трубку побелевшими кулаками, пытаясь сохранить голос ровным, пока толпа собирается на пороге редакции, а пьяные репортеры мочатся на офисное имущество… как он сдавленно бурчит в телефон: «Ну конечно, Кемп, вы явно нормальный человек, так что давайте к нам…»
И вот я здесь, новая физиономия в змеиной яме, будущий извращенец с пока что непоставленным диагнозом, в галстуке с пестрым шотландским узором и сорочке с пуговичками, уже немолодой, но еще не переваливший за кризисный возраст… Человек на краю незнамо чего, семенящий к газетному архиву копаться в местных сплетнях.
Я провел там минут двадцать, когда появился худощавый, смазливый пуэрториканец и пальцем постучал мне по плечу.
– Кемп? – сказал он. – Я Ник Сегарра. Найдется минутка?
Я встал, и мы обменялись рукопожатием. Глаза у него были маленькие, волосы уложены столь тщательно, что у меня закралось подозрение, не парик ли. Сегарра и внешне напоминал человека, пишущего биографию губернатора, да и вообще смахивал на завсегдатая губернаторских коктейльных раутов.
Пока мы пересекали редакционный зал к его столу, что помещался в одном из углов, в дверях возник некий человек, словно сошедший с рекламного плаката местной марки рома, и помахал Сегарре. Элегантный, улыбчивый, с лицом типичного американца, отлично загоревший, в сером льняном костюме… не иначе, один из посольских.
Он тепло поприветствовал Сегарру, и они пожали друг другу руки.
– Там на улице такие симпатичные люди собрались, – сообщил незнакомец. – Один в меня даже плюнул.
Сегарра покачал головой.
– Ужас, ужас… А наш Эд не унимается, все дразнит их почем зря. – Тут он поглядел в мою сторону. – Пол Кемп, – сказал он. – Хал Сандерсон.
Мы обменялись рукопожатием. У Сандерсона оказалась твердая, опытная ладонь, и у меня возникло чувство, что ему в юности кто-то насоветовал, что мужчину, дескать, меряют по силе рукопожатия. Он улыбнулся, затем перевел взгляд на Сегарру.
– У вас найдется время пропустить по стопочке? Похоже, я наткнулся на кое-что любопытное.
Тот посмотрел на часы.
– Да о чем речь, я как раз собрался уходить. – Он обернулся ко мне: – Поговорим завтра, хорошо?
Я уже шел к двери, когда Сегарра крикнул мне в спину:
– Рад знакомству, Пол. Как-нибудь обязательно пообедаем вместе.
– Да о чем речь, – сказал я.
Остаток дня я провел в архиве и ушел в восемь. На выходе из редакции столкнулся с Салой.
– Ты вечером что делаешь? – спросил он.
– Ничего, – ответил я.
Он расцвел.
– Отлично. Мне тут надо сделать кое-какие снимки в казино. Хочешь со мной?
– Да, наверно. А в таком виде туда пускают?
– А то, – сказал он, ухмыляясь. – Лишь бы галстук был на месте.
– Ладно. Я пока у Ала посижу. Заскочи, когда здесь закончишь.
Он кивнул.
– Минут через тридцать. Только пленку проявлю.
Вечер стоял душный, и набережная кишмя кишела крысами. В нескольких кварталах от меня стоял пришвартованный круизный лайнер. Палуба сияла тысячами огней, изнутри доносилась музыка. У подножия трапа кучковалась группа американских бизнесменов с женами. Я перешел на ту сторону улицы, но в тишине свободно слышал их разговоры; счастливые, чуточку возбужденные голоса людей из американской глубинки, из захолустных городков, где они проводили по пятьдесят недель в году. Я остановился, скрываясь в тени какого-то древнего склада и чувствуя себя человеком без роду и племени. Меня они видеть не могли, и я несколько минут за ними наблюдал, слушая голоса из Иллинойса, Миссури или Канзаса, знакомые-презнакомые. Потом я двинулся дальше, по-прежнему держась тени, и свернул на подъем к холму Кайе-О’Лири.
Улочка перед забегаловкой Ала была полна народу: старики сидели на ступеньках, женщины сновали в дверных проемах, детишки играли в салочки на узком тротуаре… Музыка из распахнутых окон, бормотание на испанском, бренчание брамсовой колыбельной из фургона мороженщика, и тусклый светильник над входом в «Алов дворик».
Я прошел внутрь, добрался до патио, остановившись по дороге, чтобы заказать гамбургеры и пиво. Увидел Йимона: тот в одиночестве сидел за задним столиком, уставившись в тетрадку для записей.
– Это что у тебя? – спросил я, садясь напротив.
Йимон вскинул голову и отложил тетрадку в сторону.
– Да так, репортаж про эмигрантов, – устало ответил он. – Мне его сдавать к понедельнику, а я даже не приступал.
– Что-то стоящее?
Он бросил взгляд на тетрадку.
– Ну-у… для газеты, пожалуй, тяжеловато. Вот скажи: отчего пуэрториканцы уезжают из Пуэрто-Рико? – Йимон покачал головой. – Я целую неделю тянул да откладывал, а теперь вот Шено приехала, и я ничего не могу сделать дома… А времечко-то поджимает.
– А ты где живешь? – спросил я.
Он широко улыбнулся.
– Эх, ты бы видел… Дом прямо на пляже, милях в двадцати от города. Улет. Нет, серьезно, тебе следует взглянуть.
– Можно, – сказал я. – Мне бы тоже хотелось жить в таком домике.
– Тебе машину надо. Или скутер как у меня.
Я кивнул.
– С понедельника начну присматривать.
Подошел Трубочист с моими гамбургерами, и тут же появился Сала.
– Еще три таких же, – резко бросил он. – Как можно быстрее, я тороплюсь.
– До сих пор работаешь? – спросил Йимон.
Сала кивнул.
– Хотя не на Лоттермана; этот заказ в чистом виде для старины Боба. – Он закурил. – Мой агент хочет кое-какие казиношные снимки. Трудная работенка.
– Почему? – поинтересовался я.
– Запрещено. Я когда здесь только появился, этого не знал, и меня поймали за руку в «Карибах»… Вызвали к комиссару Рогану. – Он усмехнулся. – А тот мне и говорит, мол, как бы вы себя чувствовали, если бы городская газета опубликовала ваш снимок возле рулетки, а вы в это время обращались бы в банк за ссудой. – Сала вновь издал смешок. – А я ему говорю, дескать, мне плевать. Я фотограф, а не какой-то там социальный работник.
– Ты кошмар во плоти, – улыбаясь, произнес Йимон.
– Это да, – согласился Сала. – Так что сейчас меня знают в лицо… приходится орудовать вот этим. – Он показал крошечный фотоаппарат размером с зажигалку. – Считайте, я Дик Трейси. Всех на чистую воду выведу.
Тут он посмотрел на меня.
– Ну что, отстрелялся по первому разу? Чего предложили?
– В смысле?
– Ты целый день отработал на новом месте. Значит, кто-то должен был предложить тебе какую-то сделку.
– Нет, – сказал я. – Я говорил с Сегаррой… и с еще одним парнем по фамилии Сандерсон… А чем он вообще занимается?
– Спец по связям с общественностью. Трудится на «Аделанте».
– От правительства?
– Типа того, – кивнул Сала. – Народ Пуэрто-Рико платит Сандерсону, чтобы тот подчистил их имидж в глазах Штатов. «Аделанте» – серьезная контора, особенно по части политрекламы.
– Но ведь он работал на Лоттермана? Когда это было? – спросил я, потому что видел его фамилию в старых номерах «Дейли ньюс».
– В самом начале. Проработал где-то с год, потом законтачил с «Аделанте». Лоттерман уверяет, что его нагло переманили. Чушь, конечно. Он журналист вообще никакой. Просто выскочка.
– Это ты про приятеля Сегарры? – спросил Йимон.
– Ну да. – Сала рассеянно счистил помидоры и салат со своих гамбургеров, торопливо проглотил все три штуки и поднялся. – Пошли, – сказал он, глядя на Йимона. – Давай с нами, разомнемся.
Тот помотал головой.
– Мне еще этот чертов репортаж писать, а потом ехать за город, домой. – Он улыбнулся. – Я теперь человек семейный.
Мы расплатились и вышли. На машине Салы верх был откинут, и мы отлично прокатились по бульвару до Кондадо. Свежий ветерок, рев моторчика отражается эхом в кронах, а мы ловко виляем между другими автомобилями…
Казино располагалось на втором этаже хилтоновской гостиницы «Карибы» – просторное, прокуренное место с темной драпировкой по стенам. Сала хотел работать в одиночку, поэтому мы расстались с ним на входе.
Я остановился возле стола для блек-джека, но здесь все были какие-то смурные, так что я решил лучше посмотреть на игру в кости. Там шумели куда больше. Несколько матросов, обступивших стол, вовсю кричали, пока кубики катились по зеленому сукну, а крупье, сгребавшие фишки, орудовали своими грабельками как ополоумевшие садовники. В толпу матросов затесалось несколько человек в смокингах и шелковых костюмах. Большинство из них курили сигары, а в речи читался густой нью-йоркский акцент. Из клубов дыма за моей спиной донеслось, как во время знакомства кого-то представили «крупнейшим мошенником Нью-Джерси». Заинтересовавшись, я обернулся и увидел скромную улыбку на губах мошенника, пока рядом стоявшая женщина заходилась визгливым смехом.
Рулеточную вертушку окружали игроки помельче да поплоше, причем почти все они тщились выглядеть моложе своих лет. Свет в игорных заведениях вообще безжалостен к стареющим дамам. Он выхватывает каждую морщинку на лице, каждую бородавку на шее; бисерины пота в ложбинках между пустыми мешочками грудей; волоски на случайно показавшемся соске; дряблые руки и ввалившиеся глаза. Я следил за их лицами, по большей части красными, свежеобгорелыми, – пока сами они взглядом пожирали прыгучий шарик, нервно теребя фишки.
Потом я отошел к столу, где юный пуэрториканец раздавал бесплатные сандвичи.
– Чует мое сердце, что-то будет, – сказал я ему.
– Si, – угрюмо ответствовал он.
Только я собрался вернуться к рулетке, как мне на плечо легла чья-то рука.
– Готов? – спросил Сала. – Двигаемся дальше?
Мы проехали до гостиницы «Кондадо-Бич», однако там в казино почти никого не было.
– Пустой номер, – сказал он. – Давай в соседнее.
В соседней «Ла-Конча» народу собралось побольше, но атмосфера царила такая же, как и в других: своего рода притупленная очумелость, как бывает, когда ты глотаешь стимулятор, хотя на самом деле хочешь спать.
