Хантер С. Томпсон
Поколение свиней
Нервотрепка в Городе Толстых
– Была какая-то смутная, раздражающая неопрятность в его внешности. Он всегда казался каким-то грязным, хотя, внимательно присмотревшись, вы видели, что он выбрит гладко, как актер, и одет в безукоризненную рубашку.
Г. Л. Менкен. На смерть Уильяма Дженнингса Брайена
В тот день мне надо было закончить и сдать работу, но сразу после полудня в мою дверь громко застучали свиньи. Сначала я подумал, что за мной пришли люди из службы безопасности отеля или, может быть, даже из полиции, чтобы арестовать по обвинению в мошенничестве. Безмозглый редактор снова не заплатил за последнюю неделю моего пребывания в отеле, и администрация стала вести себя грубо.
Такое случалось и раньше, в лучшие дни, когда я занимал многокомнатный номер в «Марке Хопкинсе». Каждую неделю, получая счет, редактор скулил как дворняжка. А потом по радио сделали платное объявление, в котором говорилось, что все деньги я потратил на пастушьи кнуты.
Конечно, полная чушь, но что с того? Около 366 тысяч людей слышали это объявление, по крайней мере, один раз, и когда в холле я попытался обналичить чек, консьержка засмеялась и назвала меня извращенцем.
– Знаю я вас, – сказала она. – Вы помешаны на оружии и кнутах.
– Чепуха, – сказал я. – Кроме наличных, мне сейчас ничего не надо. Хочу пройтись по Авеню, заодно куплю отель на Юкатане.
Все началось несколько месяцев назад, еще до того как появилась эта женщина, а «Новости на Си-би-эс» вычислили, где я снимаю номер. Неизвестные люди подсовывали под мою дверь записки и звонили по телефону, угрожая смертью. Администрацию отеля крайне раздражала сложившаяся ситуация.
Все дни напролет в мою дверь стучались и скреблись странные люди… А сейчас у меня в номере сидели братья Митчеллы[22], за закрытой дверью торчала женщина, которая, схлестнувшись в прошлый раз с Митчеллами, дважды звонила мне с угрозами подбросить бомбу… и еще у меня сидел Уоррен Хинкл. Он только что закончил статью об инспекторе Дэне Уайте, который недавно покончил жизнь самоубийством. Характеристика Хинкла была жесткой и беспощадной, о покойниках не писали ничего подобного с того времени, как Г. Л. Менкен написал об Уильяме Дженнингсе Брайене.
Мы все были сыты по горло. Я слишком долго находился в пути и занимался делами; а зачем – я и сам не понимал. Мне прислали большие счета за ремонт мотоцикла и за разбитое ветровое стекло «олдсмобиля». (Я всегда нервничал из-за помех и задержек в дороге, а университет Алабамы, где я должен был читать лекцию, прислал за мной эту машину. В ярости я двинул по ветровому стеклу, и они вычли у меня 290 долларов из гонорара.)
К тому времени, когда возникли проблемы с бухгалтерией отеля, состояние моего духа не располагало к разумному поведению. Правительство Танзании предлагало мне тысячу долларов в день, если я приеду к ним в страну и помогу истребить стаю «крокодилов-убийц», которые угрожали превратить Рувуму в реку крови и костей, но мой отлет из Сан-Франциско день за днем откладывался из-за странных событий, следовавших одно за другим.
Вернемся в день кризиса, разразившегося вокруг огромного неоплаченного счета. Оказалось, в мою дверь стучали не полицейские и не агенты по выбиванию долгов, а очень упорный деятель из «Си-би-эс ТВ». Он сказал, что притащил в отель съемочную группу и хочет взять у меня интервью.
Это было как-то связано с «Инкуайрером» и новыми инициативами в журналистике, но я заявил, что не хочу принимать во всем этом никакого участия. Я не хотел иметь отношение к статьям из «New York Times», или из «Newsweek», или к «Часу новостей Макнила/Лерера», или к иной продукции стаи медийных крыс, халтуре, которая заполнила «Examiner» до такой степени, что это стало мешать нашей работе.
Я посмотрел на парня через кривое стекло дверного глазка и крикнул:
– Пошел вон отсюда, ты, мелкий придурок! Никогда не мешай журналисту работать! Спиро Агню[23] был прав. Всех вас надо сажать в клетку и тыкать острыми бамбуковыми палками.
Я позвонил в службу безопасности отеля и пожаловался, что в коридоре рядом с моей дверью крутится пушер. Когда через несколько минут они взяли парня, он все еще что-то бормотал о свободе прессы. Забравшись обратно в постель, я курил и курил индонезийские сигареты, пока по телевизору не начались вечерние новости.
Нервозно настроенный Хинкл появился после захода солнца. Он приехал полуинкогнито в белом «мерседесе» вместе с собакой, братьями Митчеллами и женщиной из Окленда, которая сказала, что ищет работу. Еще она сообщила, что ее муж хочет зарезать меня при первой возможности.
Это чертова баба из Окленда была мне уже знакома, как, впрочем, и всем остальным в отеле. Она сутками бродила по коридорам, пугала слуг и выцарапывала на моей двери пентаграммы. Несколько месяцев назад она одолжила мне мотоцикл мужа. Когда муж пришел домой и увидел, что мотоцикл исчез, он озверел.
Все вокруг было безумием, но я еще как-то мог справляться с этим до того момента, как сегодня вечером надоедливая стерва снова появилась в отеле – притащилась в одной машине с Хинклом и печально известными братьями Митчеллами. Они ее куда-то отослали, но вскоре она вернулась и стала свирепо колотить в дверь; заблудшая женщина, потерявшая контроль.
От ее стука мы все тупо прижухли. Хинкл притворился спящим, а Джим Митчелл стал звонить своей жене по телефону. Арти нервно трепался о состоянии политики и морали в штате Юта. Собака загавкала.
Через некоторое время женщина ушла, напоследок засунув под дверь очередное письмо с угрозами, в котором говорилось, что она еще вернется и в следующий раз возьмет с собой мужа, известного психопата, огромного, как Уильям Перри, и к тому же помешанного на холодном оружии.
Невозможно было работать. Эти психи испортили мне настроение. Они все делали не так, как надо. У Менкена было по-другому. Менкен жил как прусский игрок: были ночи, когда он потел почище Брайена; были и другие, когда он напивался хлеще Иуды. Окружающий мир был бесчеловечным кошмаром – а эти кретины из редакции еще имеют наглость напоминать мне о сроках сдачи работы!
25 октября 1985 года
Гонка за новостями по пересеченной местности
Телевизионный бизнес – одно из самых отвратительных явлений природы. Телевидение – это своего рода жестокая и примитивная денежная канава, проходящая через сердце медийной индустрии, этакий длинный пластиковый коридор, где воры и проститутки процветают, а хорошие люди мрут как собаки за здорово живешь.
Что более или менее соответствует действительности. Как правило, успеха здесь добиваются маленькие, грязные зверьки, у которых большие мозги, но нет сердца. Время от времени они изобретают для нас эталон человека – олицетворение всех достоинств. Получается что-то вроде Эда Брэдли, или Эдвина Ньюмена, или Хьюджса Радда… без сомнения, есть и другие, например, Стадс Теркел[24] из Чикаго или сдвинутый преподобный Джин Скотт, который трудится как бессонный хорек в сумасшедших потрохах Южной Калифорнии…
Но это лишь исключения, которые подтверждают отвратительное правило. В основном мы имеем дело с вырождающимся миром, живой паутиной безнравственности, жадности и вероломства – огромный бизнес, который невозможно игнорировать. Нельзя убежать от телевидения. Оно везде. На узкой тропинке от кабана не увернешься.
Я в очередной раз осознал это, когда – после пятнадцати дней спертого воздуха и жуткой тесноты комнатушки в многоэтажном доме на Маркет-стрит – дохромал наконец-то к себе домой и увидел на лужайке перед собственной дверью машину, которая принадлежала механику телесервиса, работавшему сверхурочно.
Когда мы на такси добрались из аэропорта до дома, было девять часов вечера, светила полная луна, и чувствовался зимний морозец. Короткие дни, длинные ночи, половина футбольного сезона позади, а стекла машины затягивает инеем.
Джип и «вольво» были почти не видны среди заиндевелых кустов. Большие синие павлины с озабоченным видом сидели неподалеку. Никаких признаков «рейнджровера», а значит, Джей скорее всего уехал в Техас с нацистами.
Много лет назад я решил не наводить на участке порядок, чтобы пространство вокруг дома смотрелось как заброшенная лесопилка. Оно успешно отпугивало нежеланных гостей, но не служило нормальным фоном для массивного высокотехнологичного сооружения.
ТАРЕЛКА, гигантское белое блюдце, которое, казалось, было подвешено в воздухе, смотрелась довольно неожиданно. Тарелка была нацелена на спутник, как марсианская антенна НАСА. Белая шестнадцатифутовая спутниковая антенна стояла на неровном, заросшем травой холмике ярдах в ста позади дома и закрывала вид на пастбище. Прежде всего на ранчо бросалась в глаза именно тарелка.
Следы шин на снегу вели к цистерне, потом круто сворачивали в сторону свежеразрытой земли, туда, где стояло бетонное основание нового сооружения – полноканальной, связанной с девятнадцатью спутниками наземной станции, установку которой я заказал перед отъездом в Сан-Франциско.
Я, в конце концов, медиакритик, так что телевидение попадает в сферу моих профессиональных интересов, и я просто обязан иметь все каналы в пределах зоны досягаемости наших коммерческих спутников. Мне необходимо иметь возможность смотреть все передачи, включая испанский Рейтер и утренние новости с Бермуд.
Получение свежей информации всегда было для меня проблемой. Я жил слишком далеко в горах, имея в распоряжении лишь первобытные технологии. Местное кабельное телевидение отказалось даже обсуждать проведение линии до Вуди-Крик – в качестве «особой услуги», как они выразились – для меня или любого другого заказчика. Со мной рядом жили музыкант Дон Хенли и комментатор Эй-би-си Боб Бити… и у нас были свои профессиональные причины иметь в распоряжении все телеканалы, особенно для просмотра спортивных передач по выходным. Но компания кабельного телевидения сказала «НЕТ».
– НИКОГДА, – сказали они моему соседу Бити. – Вы, ребята, живете слишком далеко, и вас там мало. Нам требуется сотня креплений на каждые две мили кабеля. До вашего дома – семь миль. Забудьте об этом. Мы никогда не согласимся.
Они сдержали слово. Кабельная линия прошла вдалеке от наших домов. Тарелки стали нашей единственной надеждой, и, в конце концов, мы все были вынуждены их установить. К лету 1985 года в нашей долине было больше спутниковых тарелок на душу населения, чем в эскимосской деревне на севере Аляски.
Моя тарелка появилась одной из последних. С самого начала я волновался из-за возможного вреда, связанного со слишком большими нагрузками. Это становится настоящей проблемой, когда имеешь дело с такими вещами. Сидение у телевизора, особенно если вы можете днем и ночью просматривать двести каналов, обеспечивает вам полную занятость – а когда весь мир кажется тупым, в запасе всегда есть возможность задвинуть в видеомагнитофон «Ночные мечты».
Когда я вернулся из Сан-Франциско, я увидел у себя дома вот что. Мой друг Кромвель установил целую галактику проводов, моторов, экранов и стальных панелей с красными огоньками, и зелеными огоньками, и хитроумными приборами, которые позволяют рассчитывать пространственную ориентацию антенны и спутниковый угол для приема передач из Лондона, и кучу разных других вещей. Теперь у меня было самое современное оборудование, и я мог смотреть любые каналы в любое время.
– Не совсем так, – сказал Кромвель поздно ночью, уже закончив работу; он выпил виски и отдал мне счет за установку аппаратуры. – Есть еще одна штука – дешифратор. Он обойдется тебе в пятьсот долларов, плюс, по меньшей мере, сто долларов в месяц на всю оставшуюся жизнь.
– Чепуха, – сказал я. – Как они могут брать с меня плату за сигнал, который я буду получать с неба с помощью этого фантастического оборудования?
– Легко, – ответил он. – Они будут шифровать свой сигнал, начиная с пятнадцатого января следующего года, и тебе потребуется специальное декодирующее устройство, чтобы что-нибудь увидеть. Каждый канал будет стоить тебе 12 долларов 95 центов в месяц, а ты, естественно, захочешь иметь не меньше десяти – или, может, тридцати или сорока каналов, что понятно для человека твоей профессии.
– Ты что хочешь сказать? – завопил я. – Что этот дорогостоящий хлам, который ты поставил в моем доме, совершенно бесполезен?
– Конечно, нет. Есть уйма вещей, которые ты по-прежнему сможешь смотреть бесплатно: «Клуб 700», «Васт брокерс ТВ аукцион», – он улыбался, как хитрый лис. – И еще Джимми Своггарта, и лучшие бои рестлинга.
Я стукнул Кромвеля по голове влажным, туго скрученным полотенцем, которое прихватил из клуба знакомств на Терк-стрит, где недавно присутствовал на свадьбе. Слабака мой удар убил бы, но Кромвель только засмеялся и потопал вниз к своему фургону.
– Позвони мне, когда поумнеешь, – крикнул он. – Я могу получить необходимое тебе оборудование у Боба Эйрама.
4 ноября 1985 года
Худшие люди в мире
Памятка редактору: На следующее утро после дня выборов я принял окончательное решение подать заявку на участие в программе «Журналист в космосе». Всю ночь я провел на ногах, а на рассвете поехал на почту, чтобы взять официальные бланки для заявки. Прессе отводится только одно место, сказали в НАСА, и конкуренция, естественно, будет жесткой.
Предпочтительнее была бы кандидатура Уолтера Кронкайта[25], сказали они, но он слишком стар для тренировок с перегрузками, а его объективность вызывает сомнения.
Лет десять назад Уолтер проявлял большой личный интерес ко всему, что, по его представлениям, связано с «космической программой США». Тогда ребята из НАСА воспринимали его как ценного союзника и своеобразный талисман команды. Уолтер был истинно верующим: он был «в команде», как выражались в Линчбурге и других подобных местах. Кроме того, он был человеком, которому Америка верила как никому.
Я ждал телефонного звонка от политиков из НАСА. Я знал, что мне позвонят ночью. Как правило, ночью политический бизнес идет вяло, но жалуются на это только адвокаты. Никогда не отвечай на звонки после полуночи, говорят они. Ночные кошмары клиентов редко приносят хороший гонорар, так что всегда можно подождать до утра. Оставь такой подход адвокатам. Спокойные ночи – хорошие ночи, потому что твои нервы знают: рано или поздно ты услышишь то, что потрясет все твое существо.
В доме много комнат, большинство из них – во власти загадочных сил. Политика – это не только выборы, а телефоны – не просто возможность контакта с людьми.
Если из НАСА не позвонят, если вместо меня они пошлют в космос Кронкайта, тогда наступит время вплотную готовиться к поездке в Йоханнесбург. Я планировал отправиться туда с Ванессой Уильямс, чтобы вместе провести приятный субботний вечер, поужинать и потанцевать. Эту идею «Examiner» пренебрежительно отверг по причине, которую я расцениваю как слепое невежество, нашедшее выражение в классическом психофинансовом синдроме.
Что хорошо для ревизора, то станет для нас препятствием, если когда-нибудь мы действительно попытаемся оправдать претензии «Инкуайрера» на звание прессы «нового поколения» и сдержать наши многократные обещания стать «газетой для думающих людей» восьмидесятых годов.
Такая попытка была бы важным делом в любое время, но в восьмидесятые она имеет смысл тем более, что сейчас на нашей стороне, как я это называю, сила вакуума.
«Washington Post» обскакала «New York Times» в семидесятые, в основном на Уотергейте[26], но хаос успеха и естественная склонность людей к странным поступкам (Джанет Кук, Боб Вудворд и другие) завели «Post» в тупик. Настрой сотрудников является важным фактором в современной журналистике, где основные действующие лица неизбежно выходят на телеэкраны.
«Шестьдесят минут» могут тряхнуть вашу лодку сильнее, чем «Times» и «Post», вместе взятые, и интерпретация событий, которая по горячим следам делается программой новостей Си-эн-эн из Атланты, оказывает более сильное влияние на заголовки утренних газет по всей стране, чем что-либо еще в нашей индустрии, исключая, может быть, пятибалльный экстренный бюллетень Associated Press.
Из оставшихся газет конструктивное оживление в бизнесе могут вызвать еще две: это «Los Angeles Times» и «Boston Globe». Я думаю, мы должны уделить внимание обеим. Они не похожи друг на друга, но обе обладают неким инстинктом несерьезности, легкомысленной манерой, с которой мы только начинаем заигрывать.
Обе газеты собирают самые высокооплачиваемые таланты и стараются вернуть инвестиции за счет перепродажи продукции этих талантов. Благодаря этому скоро придут кредиты – через договоры с национальными или даже международными синдикатами, что теоретически является неплохим бизнесом. Такая схема возвращает нас к основополагающей разнице между «вертикальными» и «горизонтальными» корпорациями, например, между «Форд» и «Дженерал моторс».
Бог ты мой! Ведь я начал писать эту статью для того, чтобы обосновать идею поездки в Южную Африку, где телекамеры вдруг стали бесполезными, а печатная журналистика приобрела, по причине отсутствия конкуренции, ненормально большое значение.
Я предполагаю, что вы следите за зловещими нововведениями на телевидении (как и я, благодаря недавно установленной наземной станции спутниковой связи), которые эффективно заблокировали все сообщения о массовом насилии в Южной Африке, поступавшие от наших коллег-тележурналистов. Правительство Южной Африки установило наказание до девятнадцати лет тюремного заключения (причем речь идет о ТЮРЬМЕ в ЮЖНОЙ АФРИКЕ) за использование телекамер или даже магнитофонов во время любых эпизодов насилия.
Это нетерпимая ситуация для профессионалов, заряженных теленовостями до предельного уровня. Как правило, журналисты – это свободомыслящие, живущие в новом измерении люди, чья работа имеет единственное сходство с традиционной журналистикой: им по-прежнему нужно найти тему и выдать статью. Сегодня именно они формируют штурмовые войска журналистики, хорошо это или плохо.
В Южной Африке они непременно столкнутся с неприятностями. Принятый там закон похож на приказ рыбе держаться подальше от воды, но африкандеры серьезны, как никогда. Все – даже далекие от политики путешественники – считают их Худшими людьми в мире.
11 ноября 1985 года
Зверь с тремя хребтами
Монреаль. По ночам в Монреале холодно. Когда я последний раз сюда приезжал, была весна – оставалось совсем немного времени до боя между Дюраном и Леонардом – но улицы в центре города сковала ледяная корка. Харольд Конрад танцевал, как безумный, в ночном клубе на Сент-Кэтрин-стрит. Мы вышли наружу подышать свежим воздухом и увидели, как пьяный француз на «камаро зет-28» сбил двух людей на узкой улице недалеко от клуба и попытался скрыться, но запаниковал и врезался в хлебный фургон. Разъяренная толпа погналась за ним и била, пока он не признал свою вину. Там, в Монреале, не нужна была полиция – до последнего времени.
У меня были свои причины присоединиться к толпе, что я и сделал – вместе с Билом Мюрреем, и Бобом Эйрамом, и с десятком панков, кричавших «Ублюдок! Ублюдок!» и «J’accuse!»[27].
Никто до сих пор не знает, кто на самом деле бил водителя, но я уверен, что совсем не те, кто приехал посмотреть на боксерский поединок, как позднее утверждал Эйрам. А у Мюррея под ногтями два дня чернели синяки.
– Я споткнулся о бордюр, – объяснял он. – Помню только, как хватал за ноги бежавших прямо по мне.
Им никто не верил, но, в конце концов, это не имело значения. Когда приходит время анализировать детали массового насилия, воспоминания становятся смутными. Истина заключалась в том, что мы сами на время стали такими же дикими, как все остальные, вели себя, как звери, слились с обезумевшей от ярости толпой… впрочем, никто не получил серьезных увечий, даже люди, сбитые машиной. Единственным пострадавшим оказался водитель хлебного фургона, чьи круассаны разлетелись, как попкорн, по всей улице.
Но это было давно; с тех пор мы все стали старше и умнее – даже Шугар Рэй Леонард. В Монреале он проиграл Дюрану, но годом позже взял реванш в Новом Орлеане.
На этот раз в Монреаль меня привели несколько причин. Моей основной темой по-прежнему было насилие, но теперь речь шла о Рональде Рейгане и Михаиле Горбачеве и об угрозе ядерной войны между Соединенными Штатами и Россией, серьезно беспокоившей канадцев. И еще они хотели знать, станет ли Ричард Никсон в 1988 году президентом.
Терренс – яркий и энергичный человек, но на нем лежит проклятие темной и извращенной любознательности, которая свойственна чересчур многим канадцам. С моей последней поездки через северную границу прошло достаточно времени, и я успел подзабыть об этой характерной особенности, но мне достаточно было пару минут пообщаться с Терренсом, чтобы освежить ее в памяти.
По дороге из аэропорта я упомянул, что взял отпуск в ночном клубе О’Фаррела, где состою ночным менеджером. Это возбудило интерес Терренса больше, чем все, что я говорил до тех пор, и он настоял на посещении самого крупного в Монреале «театра для взрослых», чтобы сравнить стили. Как любой ответственный администратор, я согласился туда сходить, чтобы посмотреть на конкурентов.
Клуб «Суперсекс» находится в доме 696 на Сент-Кэтрин-стрит, рядом с баром, где Конрад кружился в сумасшедшем танце, когда я прошлый раз был в Монреале. По словам моих коллег, менеджеров клуба «Суперсекс», у них в клубе было восемьдесят танцовщиц, но той поздней ночью в четверг на сцене работали только двадцать.
В толпе, состоявшей из проституток и их дружков – дико выглядевших канаков с толстыми золотыми цепями на черных байкерских майках с оторванными рукавами, было что-то раздражающее. Все они отличались бессмысленным и тревожным взглядом, характерным для животных, которые чувствуют, что пришла беда, но не могут понять откуда.
Что-то раздражающее было и в танцовщицах, что-то настолько не соответствующее, что я почувствовал необходимость обсудить эту тему с аборигеном, просто чтобы удостовериться, что дело не в моем незнании удивительных канадских традиций.
– У меня истерика от переутомления, – спросил я, – или у этой женщины действительно волосатые ноги?
– Нуу… Эээ… Даа… – Терренс говорил без своей обычной категоричности.
Через некоторое время другая женщина подошла к нашему столу и предложила потанцевать – жиденькая монреальская версия стриптиза перед клиентом. Терренс вежливо отказался. Когда женщина отошла на безопасное расстояние, я наклонился к Терренсу и прошептал:
– О боги! Еще одна женщина с волосатыми ногами…
– Нет, ты ошибся… сними темные очки, – сказал он.
– Не надо врать мне, Терренс, – сказал я. – У этой женщины действительно волосатые ноги. Я не зря давно работаю в этом бизнесе: у меня на такие вещи глаз, как у снежного ястреба. Неужели у всех женщин в Квебеке волосатые ноги?
Он сделал вид, что не услышал вопроса. Я принял это за ответ. Было три часа ночи – последний танец – и по своему профессиональному опыту я знал, что в это время девушки в раздевалке укладывают вещи, мечтая поскорее добраться до дома, и ни одна из них не захочет обсуждать вопросы гигиены.
Монреаль – странный город. Около четырехсот лет назад он был основан на обледенелом острове посреди реки Святого Лаврентия. Первыми поселенцами были беглые французы, которые думали, что нашли Новый Мир и скоро будут владеть им.
Их надежды не осуществились – по крайней мере пока, если верить рокерам, вещающим от имени Свободной партии за независимость Квебека, банды, которая вызывает у нас ассоциации с ИРА, пуэрториканскими националистами и призраком Чан Кайши. Квебекские сепаратисты утверждают, что скоро их мечта исполнится – колесо истории все еще вращается, а война еще не окончена.
Надо сказать, будет большой удачей для французских сепаратистов, если через неделю на встрече с Горбачевым в Женеве Рейган потерпит крах, и Вашингтон захватит клика безумных генералов в стиле «доктора Стрейнджлав»[28].
Южный колосс будет парализован страхом и скупостью, что даст поглощающим трюфеля и вино анархистам возможность захвата власти.
С жесткой позицией озлобленных сепаратистов мне пришлось столкнуться на следующий день, когда я поднялся на сцену, чтобы ответить на вопросы о позиции США и Канады по отношению к Кремлю, и еще – о выборах 1988 года.
День показался мне бесконечным, но в итоге все пришли к единодушному мнению: независимо от того, что произойдет в Женеве, Канада обречена на положение ядерного заложника. Рейган использует встречу в верхах с единственной целью помахать флагом и показать обновленный вариант своих рекламных роликов, снятых в старые добрые времена, а фаворитом на выборах 1988 года будет Ричард Никсон.
Сразу после лекции я уехал в аэропорт. Садясь в самолет, я вздохнул с облегчением: мне удалось убраться из этой страны, и дело обошлась без мордобоя.
18 ноября 1985 года
