Ханс Русенфельдт
Могила в горах
Себастиан покосился на Йеннифер. Вообще-то она молода для него минимум лет на пятнадцать, но она, несомненно, могла бы сделать его пребывание здесь немного более приятным. Но Торкель вышвырнет его, если он хотя бы приблизится к ней. Достаточно один раз угостить ее пивом в баре и поболтать, чтобы вызвать укоризненные взгляды. Если он хорошо знает Торкеля, тот будет караулить в коридоре, словно они на школьной экскурсии.
– А это семья? – поинтересовался Билли.
– Такая мысль напрашивается, – кивнула Урсула, – но мы не знаем. Ответ на этот вопрос нам даст анализ ДНК.
С другой стороны, что такого, если придется уехать домой? В отсутствие Ваньи зачем ему оставаться? Дело только вгоняет в депрессию, и пока оно относительно неинтересное.
– Будем исходить из того, что все попали в могилу одновременно. Хедвиг проверяла: за весь 2003 год больше никаких заявлений об исчезновении не поступало. – Торкель оторвал взгляд от бумаг. – А заявлений о пропаже детей вообще никогда не было.
– Закрой, пожалуйста, окно, холодно.
Себастиана отвлекли от размышлений. Ванья требовательно смотрела на него. Он кивнул, закрыл окно и вернулся на место. Ванья не уехала. Пока. Она здесь, в той же комнате. Три месяца она будет продолжать работать. Три месяца он сможет находиться рядом с ней. Эти бесценные дни нельзя подвергать риску, заигрывая с женщиной, которая, скорее всего, все равно не ляжет с ним в постель. Он решил притвориться, будто обсуждение дела его интересует.
– Билли, узнай, нет ли какого-нибудь заявления о том, что в период вокруг исчезновения голландцев кто-то покинул гостиницу, не оплатив, – сказал Торкель. – Проверь, не сообщали ли об отбуксировании брошенных машин, не находили ли на горе инвентарь для активного отдыха или нечто подобное. Ведь они могут не значиться среди пропавших потому, что их сочли просто сбежавшими.
Билли кивнул.
– Если хочешь, я могу тебе помочь, – предложила Йеннифер.
– Отлично, – ответил Билли с улыбкой. – Спасибо.
Ванья посмотрела на них. Черт, как быстро происходит замена. Впрочем, все правильно. Это расследование может растянуться на месяцы и стать для нее последним. Внезапно она поймала себя на мыслях о том, как здорово это будет.
Комната, кофе, белая доска, фотографии, теории.
В данный момент она чувствовала, что немного все это переросла.
Настала пора идти дальше.
Делать следующий шаг.
Развиваться.
Но пока надо сосредоточиться на деле.
– Вполне возможно, что никто не знал, что они вообще здесь были, – произнесла она и немного выждала, чтобы привлечь общее внимание. – Я имею в виду, что им не обязательно было оставлять после себя какие-нибудь следы. Они могли приехать на поезде и ходить по горам с палаткой. Никаких ночевок в гостиницах. Никаких машин.
– Но, черт возьми, где-то об их исчезновении все равно должны были заявить, – возразила Урсула. – Кто-то же должен был их хватиться.
– Ванья, проверь исчезнувшие семьи с двумя детьми за осень 2003 года по всей стране. Возьми Норвегию тоже.
– О’кей.
– Мы не знаем, семья ли это, – продолжила Ванья. – Это могут быть двое взрослых каждый со своим ребенком. Или мама с детьми и ее второй муж. А отец детей, возможно, из числа ревнивцев, имеющих оружие…
Себастиан видел, как Ванья едва заметно бросила взгляд в сторону Йеннифер. Он улыбнулся про себя. Йеннифер выдвинула теорию, согласно которой голландцы оказались проходившими мимо свидетелями. Хорошую теорию. Но раз Йеннифер проявила себя хорошо, то Ванье требовалось быть лучше. Самой лучшей.
Типично для Ваньи.
Типично для его дочери.
– Ладно, расширим поиск до пропавших детей или до пропавших с детьми, – сказал Торкель. – Так уж много их быть не может. В первую очередь осень 2003 года. Исходим из того, что в могилу они попали одновременно.
Сделать намного больше они в настоящий момент не могли. Казалось, что Стокгольм они покинули давным-давно. Все устали, им требовалось поспать. Торкель собрал свои бумаги.
– Остановимся на том, что эти четверо, все равно семья они или нет, ходили по горам с палаткой. Кто-то проходил мимо и застрелил их. Когда он их закапывал, появились двое голландцев, и ему пришлось их тоже убить. Считаем ли мы, что над этой теорией стоит работать?
Все закивали и стали собирать вещи. Это совсем не обязательно правда, но некая основа для работы. Как всегда, придется подстраиваться и вносить коррективы в зависимости от того, к чему они придут в ходе расследования.
– Но тут что-то не так, – произнес Билли.
Все прекратили собираться и опустились обратно на стулья.
– Что именно? – с заметной усталостью в голосе поинтересовался Торкель.
– Почему он позволил нам идентифицировать голландцев, а остальных нет?
– Остальные четверо разоблачают убийцу, – почти наставительно сказал Себастиан. – Господи, сколько ты уже лет в полиции? Ничто в этом деле не указывает на то, что преступление совершено в приступе безумия, что их выбрали случайно. Кто-то вышел на гору с оружием и расстрелял этих четверых. – Он обратился к Урсуле: – Он использовал пистолет или ружье?
– Пока сказать невозможно. Посмотрим, к чему придут в Умео.
Сказав это, она бросила быстрый взгляд на Торкеля, которому показалось, что она сделала на слове «Умео» дополнительное ударение. Он почти не сомневался в том, что этой ночью останется без компании. Но они еще пробудут здесь какое-то время…
– Все равно, – продолжил Себастиан, вставая. – Наш убийца знает, что, когда установят личности этих четверых, риск его попадания за решетку увеличится.
– Да, я знаю, но голландцы дают нам довольно точные временны́е параметры, – настаивал Билли, не желавший так просто сдаваться. – Они помогут нам идентифицировать остальных.
Быстро обдумав аргумент, Себастиан посчитал, что в нем что-то есть, но уступать победу Билли он не собирался. Сейчас. Он пожал плечами, чтобы умалить ценность сказанного.
– Либо он совершил ошибку, и тогда нам повезло, либо время захоронения нам абсолютно не поможет.
– Должно помочь. Сколько семей с детьми исчезло в октябре 2003 года?
– Пока мы знаем, что нисколько.
– Ладно, остановимся на этом, – сказал Торкель и встал, чтобы придать словам веса. – Сегодня мы дальше не продвинемся, у нас есть, с чем работать завтра. – Он обвел взглядом остальных коллег. – Главный приоритет – идентификация тех четверых. Не зная, кто они, мы не сможем распутать это дело.
Открывая входную дверь на Грев-Магнигатан, Эллинор бросила взгляд на часы. Поздно. Уже далеко перевалило за одиннадцать. Она надеялась, что Себастиан еще не спит. Когда она вошла, лампы на лестнице автоматически зажглись. Эллинор покосилась на лестницу, но решила поехать на лифте. На сегодня она уже достаточно постояла и походила. Работала до закрытия. До 21.00. Она часто задавалась вопросом, зачем держать универмаг открытым так поздно, но сегодня, на неделе после зарплаты, народу было много все время. Закончив работу, она прошлась до Вестманнагатан. До своей старой квартиры. Эллинор думала о ней именно так. Старая квартира. До́ма – это у Себастиана.
Беспокойство и злость, которые она более или менее вытесняла весь день, вернулись. Утром он говорил необычно жестко.
Нет, не жестко. Зло.
«Домработница, которую он трахает».
Гадкие, ужасные слова. И еще эта мерзкая история о какой-то Гунилле. Некоторое время она подумывала слегка побаловать его по приходе домой. Поворковать и все сгладить, вернуть ему хорошее настроение. Ссориться ей не нравилось. Но на этот раз он зашел слишком далеко. Мириться и просить прощения должен он, не она. Поэтому она весь день ему не звонила. Это было необычно, и она несколько раз уже бралась за трубку, но удерживалась. Пусть знает, что он ее обидел. Ее молчание послужит ему наказанием.
Она задвинула за собой решетку и нажала в лифте на тройку.
На старую квартиру ушло больше времени, чем она планировала. Поднимаясь наверх, она встретила вдову Линдель с третьего этажа. Та, естественно, стала приставать с расспросами. Где же Эллинор сейчас обитает? Ее ведь совсем не видно. На самом деле Эллинор поехала туда, только чтобы полить цветы и удостовериться в том, что пакет с материалами о Вальдемаре Литнере по-прежнему на месте, но вдова Линдель настояла на том, чтобы угостить ее чаем. Действительно настояла. Хотя времени у нее в общем-то не было, Эллинор все-таки подумала, что будет приятно рассказать о своей большой любви, о знаменитом Себастиане Бергмане. Тот факт, что они как раз сегодня поссорились, она предполагала опустить. Какие пары не ругаются? Никакие отношения не состоят из одних праздников.
Сорока пятью минутами позже Эллинор открыла дверь в свою старую квартиру. Она видела, что ее рассказ произвел на Линдель впечатление, хотя та пыталась это скрыть. Она даже долго притворялась, будто не знает, кто такой Себастиан, но Эллинор ей ни на секунду не поверила. Типичная шведская зависть.
Она прошла прямо в спальню, открыла шкаф и увидела, что пакет лежит на том же месте. Она не знала, почему, но с тех пор, как Вальдемар Литнер перед выходными отказался продолжать с ней профессиональное общение, у нее сохранялось неприятное ощущение от всего, с ним связанного. По большей части ей удавалось успокаивать себя тем, что он – справедливо – чувствовал, что это ни к чему не ведет. Однако временами у нее возникала мысль, что ее раскрыли, что Вальдемар или кто-то из его криминальных дружков вломился в ее старую квартиру, чтобы посмотреть, кто она на самом деле такая, и не знает ли она чего-нибудь об их темных делишках. Но никаких признаков постороннего присутствия в квартире не имелось, и если бы кто-то тут побывал, то едва ли оставил бы компрометирующий материал лежать в шкафу. Ее осенило, что она совершила глупость, не сняв с документов копии. Правда, теперь это не имело значения. Завтра она отнесет пакет в полицию и предоставит справедливости свершиться.
Она опять закрыла шкаф и пошла поливать цветы. Час был поздний, но она не позвонила Себастиану, чтобы сказать, что задерживается. Она немного поразмышляла, не остаться ли в старой квартире. Переночевать. Пусть поволнуется, поскучает без нее. Потомится. Но если она не придет домой, он не сможет попросить прощения. Тогда они не смогут прояснить то неприятное, что стояло между ними с утра. Поэтому теперь она стояла в лифте его дома и надеялась, что Себастиан еще не лег спать.
Первое, что она увидела, открыв дверцу лифта, был чемодан. Ее черный чемодан на колесиках. Почему он стоит на лестнице? А рядом с ним пластикатовый пакет. Она подошла и заглянула в пакет. Ее вещи. Он выставил ее вещи на лестницу? Это уже действительно выходит за всякие рамки! Она достала из кармана ключ.
Странно, он вроде не подходит.
Она посмотрела на связку ключей: да, ключ тот. Попробовала снова – с тем же результатом. Ключ даже не входил в замок.
Лампа на лестнице погасла. Эллинор подошла к маленькой светящейся оранжевым кнопке и опять зажгла свет. Затем вернулась к двери и позвонила. Никто не открыл. Она снова позвонила, на этот раз дольше. Сердито. Из квартиры не доносилось ни звука. Эллинор наклонилась и открыла щель для почты. Внутри полная тишина. Она вновь позвонила, практически навалилась прижалась спиной всем телом на кнопку звонка. Никто не открыл.
Теперь уже она рассердилась всерьез. Она не позволит ему так с собой обращаться! Она готова вытерпеть многое, поскольку любит его, но всему есть предел, и сейчас он его перешел с лихвой. Она достала мобильный телефон и докрутила в контактах до строчки «Любимый». Позвонила. Снова открыла щель для почты, слушая, как гудки идут ей прямо в ухо. За дверью квартиры звонков слышно не было. Эллинор нажала кнопку сброса и тяжело задышала. Что же ей делать? Где Себастиан и почему она не может попасть внутрь? Она бросила взгляд на свои вещи и увидела белый конверт, прикрепленный к боку чемодана. Выхватив конверт, она вскрыла его резкими движениями.
Лампа опять погасла.
Эллинор снова зажгла свет, достала из конверта единственный имевшийся там лист бумаги и развернула его.
Я говорил всерьез. Ты должна выехать. Замки сменены. Меня нет дома и некоторое время не будет, так что стоять и звонить нет смысла. На твои телефонные звонки я отвечать не буду. Тебе вообще не следовало сюда переезжать. Я виноват и прошу прощения.
Себастиан
Эллинор перечитала короткий текст. Еще раз. Затем скомкала бумагу и отбросила. Перед глазами у нее заплясали маленькие черные точки. Она закричала как раненый зверь. По лестнице прокатилось эхо. Потом она успокоилась. Глубоко задышала, вновь обрела контроль.
Как много всего сразу. Гнев, шок, страх. Необходимо попытаться мыслить трезво.
Он не может ее вышвырнуть.
Он не смеет ее вышвыривать.
Он ее не вышвырнул.
Она опять вынула связку и попробовала ключ еще раз. Не входит. Но должен войти. Она же здесь живет! Она снова попробовала. Нажала посильнее. Тот же результат. Она принялась колотить ключом по замку. Свет опять погас, но она этого почти не заметила.
Ей надо внутрь. Ей надо домой!
Ключ соскользнул в сторону, и она почувствовала, что оцарапала большой палец о металл на двери. Связка упала на пол, и она присела на корточки, чтобы ее отыскать. Шарила руками по каменному полу, но ничего не находила. Встала на колени и принялась водить по полу размашистыми движениями. Наконец наткнулась на ключи, отчего они отлетели к соседской двери. У нее не было сил подняться и двинуться следом. Не было сил ни на что. Она вся сжалась и заплакала.
Она не знала, сколько времени просидела в темноте, рыдая, но вот наступил конец. Именно так это и ощущалось. Будто наступил конец. Она выплакалась. От сидения здесь лучше не станет. Эллинор сосредоточенно встала и вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладони. Хлюпая носом, пошла и снова включила свет. Наклонилась, подняла ключи, сунула их в карман, вернулась обратно и взяла чемодан в одну руку, а пакет в другую. Назад на Вестманнагатан и попытаться в этом разобраться. Ведь ничего, по сути дела, не изменилось, уговаривала она себя. Это что-то временное. Кризис. Но с кризисом они разберутся. Нет никакой причины для паники или необдуманных поступков. У нее есть план. Она будет его придерживаться.
Сначала займется Вальдемаром Литнером.
Потом Себастианом.
Солнце.
Яркое солнце.
Он обнажен до пояса и обливается потом. Воздух влажный. Липкий. Из-за жары и влажности больше всего хочется сидеть в тени с книжкой. Жара отняла у него все силы. А у нее нет. Сидя у него на плечах и призывая идти быстрее, она являет собой просто сгусток энергии. Ей хочется к воде. К прохладе и играм. Когда он споткнулся, она засмеялась и крепче прижала мягкие ладошки к его покрытым щетиной щекам.
– Папа, я тоже хочу такого.
Он посмотрел туда, куда она показывала. Какая-то девочка играла с надувным дельфином.
Вот они и у моря. Едва спустив ее на землю, он почувствовал, как солнце обжигает плечи. Почти одновременно две мысли:
Сегодня мало воды.
Он забыл козырек от солнца.
Они бегут в воду. Брызги. Смех. Крики с берега.
Шум.
Стена воды. Он видит, как она надвигается. Бежит к дочери. Ловит ее. Держит. Ее ручка в его большой руке. Ему кажется, что под пальцами он чувствует колечко с бабочкой, которое она получила в подарок. Только не выпускать. Ни за что. Все силы, все его сознание – сконцентрированы. Вся его жизнь в правой руке.
Но вдруг дочка исчезла. Рука внезапно опустела. Он ее не удержал.
Себастиан проснулся в коконе из толстого пухового одеяла. Потный. Разгоряченный. Запыхавшийся. Судорога в правой руке распространяется к локтю. Бесконтрольно замахав руками, он высвободился из одеяла и сел. Испытывая боль, он разогнул пальцы правой руки. На ладони кровь.
Сон.
Проклятый сон.
Такой живой.
Богатый деталями. Как фильм. Более того, он ощущал запах. Как в действительности. Весь ход событий.
Ход событий.
Не отдельные фрагменты, из которых, бывало, состоял сон. Тогда Себастиан просыпался с управляемым страхом, с навязчивым остатком впечатлений, воспоминаний и фантазий, зная, что скоро тот исчезнет. Сейчас же он словно бы пережил все заново. С такой силой сон не ударял по нему уже много лет. Себастиан сидел как парализованный. Сердце бешено колотилось. Пот тек по лбу. Он плакал беззвучно, неутешно.
Всему виной дети. Дети в этой проклятой могиле. Ему нельзя заниматься мертвыми детьми. Он больше с этим не справляется. Они сразу вызвали мысль о Сабине. Угодили прямо в эпицентр боли и вины, которые он все эти годы пытался загнать в капсулу, но которые всегда немного просачивались и отравляли его. Сейчас капсула взорвалась. Распахнулась. Оставила его психически разбитым. Во всем теле такие же ощущения, как тогда. Потом. Когда он очнулся посреди катастрофы. Один.
В конце концов он поднялся. Встал на ноги. Отметил, к своему удивлению, что ноги его все-таки держат. Как и тогда.
Он доковылял до стула, где лежала одежда, и натянул через голову футболку. Больше все равно не заснуть. Который час? Двадцать минут пятого. Проспал чуть более четырех часов. Когда удастся еще поспать? Его уже сейчас пугала мысль о необходимости снова ложиться, хотя это должно было произойти больше чем через двадцать часов. Ему ни за что не хотелось провести еще одну ночь в этой постели. Не хотелось находиться в этой комнате.
Себастиан открыл дверь и вышел в коридор. В гостинице стояла тишина. За дверью оказалось холоднее, и он задумался, не стоит ли вернуться и надеть брюки, но решил не возвращаться. Босиком он прошел по коридору мимо рецепции в ресторан. Подошел к холодильнику и взял с верхней полки банку колы.
– А платить ты собираешься?
Себастиан вздрогнул и чуть не выронил из руки банку. Он поспешно развернулся. В конце зала у окна сидела Урсула. Перед ней на столе стояли две пивные бутылки. Одна пустая, вторая наполовину полная.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Себастиан, направляясь к ней.
– Я не смогла заснуть. А ты?
– Мне приснился…
– Кошмарный сон?
– Да.
Себастиан выдвинул стул по другую сторону стола и сел. Открыл банку колы и выпил глоток. Урсула смотрела на него вопросительно.
– Такой жуткий, что тебе пришлось встать?
– Да.
– О чем он был?
– Почему тебе не спится?
– Я первая спросила.
– Почему тебе не спится? – повторил Себастиан в точности тем же тоном.
Поднося бутылку пива ко рту, Урсула встретилась с ним взглядом. Ночные разговоры за кухонным столом. Несколько таких разговоров им вести доводилось. Довольно приятных, насколько ей помнилось. Может, надо выплеснуть все из себя? «Открыть кому-нибудь душу», как это обычно называют. Себастиан – это кто-нибудь. Он ее знает, но не слишком близко. Теперь. Кроме того, он может быть объективен и сохранять желательную дистанцию. Не впадать в сентиментальные утешения и не пытаться жизнерадостно подбадривать. Пожалуй, подойдет. При одном условии.
– Только не смей никому рассказывать.
– Вообще-то умение хранить тайны – одна из немногих моих сильных сторон.
Урсула кивнула. Безусловно, он не кривил душой. В то время, когда они состояли в близких отношениях, он спал с ее сестрой. С сестрой и бог знает со сколькими еще женщинами. А Урсула не имела об этом ни малейшего понятия. Эдвард Хинде вынудил их обоих вернуться мыслями к тому времени. Урсула, к своему удивлению, обнаружила, что злоба, которую она в течение многих лет питала, почти исчезла, заменившись чувством, больше всего напоминавшим печаль. Того мужчины, который предал ее, больше не существовало. Вернувшийся к ним Себастиан был кем-то другим. По-прежнему блистательный, эгоистичный, раздражающий, самоуверенный и невозможный во всех отношениях, он, казалось, был вынужден прилагать чуть больше усилий ради того, что раньше давалось ему без всякого труда. Когда она смотрела на него, стоящего возле холодильника, пока он еще не знал, что за ним наблюдают, босой, в боксерских трусах и футболке, он выглядел одиноким. Именно это слово первым пришло ей в голову.
Одинокий.
Огорченный или, во всяком случае, печальный.
Почему, она не знала. Дело Хинде и личные привязки Себастиана к жертвам сильно на него подействовали, но прежний Себастиан довольно просто поднялся бы и пошел дальше. А этот нет. Теперь. Почему, она не знала. Он действительно сказал правду. Хранить тайны Себастиан умеет хорошо. По крайней мере, собственные. Она надеялась, что так он поступит и с чужими тайнами. С ее тайной.
– От меня ушел Микке.
Себастиан не удивился. Он догадывался, что это как-то связано с семьей, но думал, что речь идет о Бэлле. Никак не предполагал, что отношения с Микке могут подействовать на Урсулу так сильно. Микке иногда выпивал и слишком много работал над тем, что никогда не интересовало Урсулу. Если Себастиан правильно понимал ситуацию, кроме дочери, у них больше не имелось почти ничего общего. И, по его мнению, никогда не существовало. Их брак был для него загадкой.
– Неужели тебя это действительно огорчает?
Урсула посмотрела на него. Она толком не знала, что ожидала от него услышать, но не это.
– Муж бросил меня после двадцати пяти лет ради другой женщины. Да, это довольно непросто…
– Я не думал, что ты его любишь, – произнес Себастиан, откидываясь на спинку стула с колой в руке.
Урсула поняла, что к объективности и желанной дистанции можно добавить «жестокую откровенность».
– Я не хочу быть брошенной, – честно призналась она, в виде исключения оставив его реплику без комментариев.
– Потому что ты предпочла бы сама его бросить? – Себастиан вглядывался в нее в полумраке. – Проблема не в том, что вы расходитесь, а в том, что он бросил тебя. Тебе бы хотелось решать самой?
– Знаешь, забудь об этом, – вздохнула Урсула и положила ладони на стол, показывая, что разговор окончен. Она собирается идти спать. Себастиан наклонился вперед и накрыл ее руку своей.
– Я не собирался иронизировать. Я вижу, что тебе тяжело, только не совсем понимаю, почему. Ты двадцать лет изменяла ему.
– Двадцать лет назад, – поправила его Урсула.
– Значит, то, что ты трахаешься с Торкелем, не считается?
Урсула остолбенела. Откуда ему известно? Или он просто догадался? Она посмотрела ему в глаза.
– Да, я знаю, и нет, он ничего не говорил, – сказал Себастиан. – По вам это видно.
Из нее словно выпустили воздух, и она опять опустилась на стул. Он сказал правду. Не о Торкеле, – хотя это, конечно, тоже правда, – а о Микке. Он не был большой любовью ее жизни, как и никто другой. Когда-то Себастиан мог бы претендовать на эту роль, но сейчас она всерьез думала, что неспособна любить, по крайней мере так, как ожидают другие люди. Микке долго продержался. Торкель готов был попробовать, она знала. Принять ее такой, какая она есть. Целиком и полностью на ее условиях. Проблема заключалась в том, что он ей не нужен. Ей хотелось только одного. После развода это сделалось для нее особенно важным, и именно этого, она была почти уверена, ей получить не удастся.
Любви дочери.
Она снова посмотрела на Себастиана. Он молча выжидал.
– Ты прав, – тихо произнесла Урсула. – По правде говоря, дело не в Микке. В Бэлле.
– А что с ней?
– Она всегда была папиной дочкой. Но пока мы были вместе, мне все-таки тоже немного перепадало.
Себастиан увидел в приглушенном освещении, как ее глаза немного заблестели. Что-то изменилось.
Если не верить, что все заранее предрешено и твои поступки не имеют значения, то перемена всегда заставляет человека копаться в себе. Как я до этого дошел? Что я мог сделать иначе? Что происходит? Что мне теперь делать? Перемена вынуждает тебя к некоторому самопознанию, и этот взгляд внутрь не всегда оказывается лестным и безболезненным.
– Как ты думаешь, как часто она будет приезжать ко мне домой, когда там не будет Микке?
Себастиан молчал, чувствуя, как разговор подходит неприятно близко. Дочь на расстоянии. Мечта о сопричастности. Боязнь ее не добиться.
– Никогда, – ответила Урсула на собственный вопрос и покачала головой при мысли о предполагаемом сценарии. – Она будет звонить на Рождество и мой день рождения, но про последний постепенно забудет.
– Почему ты так думаешь?
– Мы, собственно, не знаем друг друга, – сказала Урсула несентиментально и так быстро, что Себастиан понял, что она посвятила довольно много времени анализу отношений с дочерью. – Я держала определенную дистанцию. Я со всеми ее держу. Отдаю лишь маленькие части души. С детьми так поступать нельзя. Им ты нужен целиком. Все время.
– Ты сказала ей это?
– Слишком поздно. Она уже взрослая.
– Я так не думаю, – произнес Себастиан со смесью убежденности и надежды в голосе. – Я искренне надеюсь, что еще не поздно. – Он увидел, как она среагировала на необычно заинтересованный тон. – Для тебя, – добавил он на всякий случай.
– Спасибо.
Себастиан кивнул. Они посидели молча. Себастиану было больше нечего добавить, а Урсуле явно было больше нечем поделиться. Она опустошила вторую бутылку пива, отодвинула ее в сторону и положила руки на стол.
– Ну, а ты?
– А что со мной? – поинтересовался Себастиан.
– Что тебе приснилось?
Себастиан взял банку и принялся пить колу, быстро перебирая в голове варианты. Каково его положение в команде? Ванья относится к нему нормально, Билли, несмотря на недавний маленький спектакль, тоже. Торкель – это Торкель. Урсула – по-прежнему человек, которого, возможно, потребуется завоевывать. Правда, она предпочла открыться. Ему. Не кому-нибудь другому в команде, с кем она, вероятно, должна бы находиться в более близких отношениях. Ему. Человеку, который ее когда-то обидел. Человеку, который просил у нее прощения, но не получил. И наверное, не сможет получить. Ни за что. Учитывая их совместную историю, немного откровенности с его стороны, пожалуй, не повредит.
Тем не менее что-то мешало. Не было желания. Просто не хотелось, и все.
Тогда остается ложь. Тоже не вариант – сейчас.
– Поговорим об этом в другой раз, – сказал он, непринужденно пожав плечами, в надежде, что ей такого ответа хватит.
Ей хватило.
Как только рассвело, Себастиан пошел прогуляться. Ориентировался он не слишком хорошо, поэтому решил идти вдоль стремнины, или реки, или как они ее там называли. Дождь временно прекратился, но туман над влажной почвой остался, и облака висели кучно и низко. В те немногие разы, когда Себастиан поднимал взгляд, обзор ему почти полностью закрывали узловатые, перекошенные деревья. Тропинка представляла собой просто глиняную кашу посреди корней и неровностей, поэтому ему приходилось смотреть, куда он ставит ноги, чтобы не поскользнуться.
Они с Урсулой просидели еще несколько минут в пустом ресторане, а затем вернулись к себе в номера. Она напомнила ему, что он пообещал молчать, он сказал, что помнит, и повторил обещание.
У себя в комнате он уселся за маленький складной столик возле окна. Включил мобильный телефон. Восемь сообщений, все от Эллинор. В нескольких она рассуждала, кое-где кричала и чуть ли не угрожала, где-то просила прощения и обещала все забыть, если только он позвонит. В последнем она спокойным голосом объясняла, что все понимает, и обещала обо всем позаботиться. Себастиан опять выключил телефон. Возможно, он решил эту проблему не самым лучшим образом, но в таком случае пусть она подождет до его возвращения в Стокгольм. Сейчас требовалось подумать над другими, более важными вещами.
Поэтому он сидел в номере в полном одиночестве на довольно неудобном деревянном стуле и пытался выработать план.
Прийти к решению.
Не получилось. Мыслям не удавалось задержаться в голове. Сон, словно пеленой, покрывал сознание. Воспоминание принимало почти физическую форму. Раз за разом он ловил себя на том, что крепко сжимает правую руку. Он встал. Принялся расхаживать по комнате, но чем дольше ходил, тем более взвинченным становился. Ему требовалось выйти на улицу. Развеяться.
Движение, свежий воздух, природа, одиночество без ощущения замкнутого пространства, возможно, помогут ему сосредоточиться.
И теперь он шел вдоль бурлящего потока. Взгляд устремлен на горный склон. Тропинка резко повернула влево. Впереди виднелось что-то вроде металлического висячего моста с двойными деревянными досками. По обеим сторонам – перила из стальных тросов. Себастиан вышел на мост и остановился посередине.
Птица, названия которой он не знал, скакала по воде и берегу в том месте, где вода, врезаясь в его край, успокаивалась, почти совсем затихала. Наблюдая за резкими, будто нервными движениями птицы, Себастиан дал волю мыслям.
От сна к разговору с Урсулой и к Ванье. Всегда к Ванье.
Это взаимосвязано.
Она покинет его. Да, он сможет ее навещать. Но сколько раз, чтобы это не показалось странным? Один? Два? Они смогут звонить друг другу, обмениваться мейлами, в крайнем случае он может обзавестись этим скайпом. Но все это вспомогательные средства для поддержания уже имеющихся отношений. Не для создания новых. Было бы просто странно общаться с ней через экран компьютера, если они почти не разговаривают в реальной жизни. Лет через пять это, пожалуй, смогло бы подойти. Когда они стали бы друзьями. Когда он стал бы человеком, чье общество она будет ценить. По-настоящему, за его личные качества, а не потому, что он спас ей жизнь.
В данный момент это не так.
Пока.
Вот сейчас у него есть шанс. Сейчас он может сблизиться с ней и создать нечто прочное и жизнеспособное. Но только если она будет здесь. Рядом с ним.
Птичка явно закончила свои дела на воде, поскольку она низко пролетела между нависающими над берегом деревьями и скрылась. Себастиан выпрямился.
Вообще-то ответ лежит на поверхности.
Все довольно просто.
Разумеется, это неправильно. Эгоистично, он знает. В том, что он собирается сделать, нет ничего от отцовской заботы. Но другого выхода все равно нет.
Себастиан пошел обратно. Спустившись с моста, он решил, что будет действовать.
Как именно, он не знал, но он позаботится, чтобы Ванья не уехала.
Позаботится, чтобы она осталась в Стокгольме.
Осталась с ним.
Утренняя прогулка оказывала освежающее воздействие. Мост Барнхусбрун, улица Шеелегатан, мимо здания суда и налево на Хантверкаргатан. Эллинор шла быстрым шагом, крепко сжимая в левой руке пакет. Она шла не только для того, чтобы вершить правосудие, но и чтобы спасти свои отношения с Себастианом.
После бессонной ночи она чувствовала себя на удивление бодрой. Вчера, когда она так поздно вернулась к себе в квартиру, все казалось совершенно безнадежным. Она звонила Себастиану. Несколько раз. Слышала только короткое сообщение на автоответчике. Каждый раз что-нибудь наговаривала, что именно, она толком не помнила, ее переполняли мысли и эмоции. Под конец она очутилась на диване в гостиной, совершенно обессиленная. Как долго она там просидела, она не знала.
