Ха Чиын
Ледяной лес
얼음나무 숲
EOREUMNAMU SUP
하지은
HA JIEUN
Russian translation edition is published by arrangement with Ha Jieun c/o Minumin Publishing Co., Ltd..
Издание осуществлено при финансовой поддержке Корейского института литературного перевода
Copyright © Ha Jieun 2020
All rights reserved.
Originally published in Korea by Minumin Publishing Co., Ltd., Seoul in 2020.
© Е.А. Понкратова, Е.А.Похолкова, перевод на русский язык, 2022
© Ферез Е., иллюстрация на обложке, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Увертюра
Над городом величественно возвышается Канон-холл, а вдалеке, за его могучей спиной, притаился Ледяной лес.
В партере концертного зала пятьсот мест отводится для почетных гостей. В бенуаре тянутся ряды деревянных кресел, по восемьсот с каждой стороны, а на пяти балконных ярусах размещается еще пятьсот кресел.
От великолепия сцены Канон-холла у музыкантов во время репетиций перехватывает дыхание, а в дни показательных выступлений, когда зал полон, у молодых артистов в жилах стынет кровь.
На сцене Канон-холла даже маэстро испытывают трепет, будто выступают в первый раз. Здесь каждый артист словно проходит отбор под прицелом холодных взглядов аристократов города музыки.
Лишь один исполнитель не считает ценителем никого из достопочтенных зрителей и неизменно смотрит на них свысока с этой выпивающей силы сцены. Антонио Баэль. Тот, кто навсегда останется обладателем титула де Моцерто.
В тысяча шестьсот двадцать восьмом году, когда все заговорили о конце света, предсказанном оракулом Кисэ, в Эдене, священном городе, где правит бог музыки Мотховен, на родине всех музыкантов, произошли загадочные убийства. И все были связаны с именем Антонио Баэля.
Глава 00
Здесь, в Эдене, царит вечная зима
Словно струны, тянутся заиндевелые веточки вверх, тишиной управляет незримый дирижер.
В этом месте поет студеный белый ветер, здесь, в Ледяном лесу.
В последний день тысяча шестьсот двадцать восьмого года музыканты-пасграно безмолвствовали. Предсказание о конце света стало для них полной неожиданностью. Преданные поклонники Кисэ, пасграно безоговорочно поверили словам оракула и решили до последнего вздоха принадлежать музыке. Однако прошел день, вступил в свои права вечер, а они так и не собрались, чтобы сыграть напоследок.
Можно ли прощаться с родными и близкими в тишине? Думаю, пасграно, уверовавшие в скорый конец, так и сделали.
Музыканты-мартино, напротив, провели несколько общих собраний, на которых вовсю поиздевались над легковерными пасграно. Они пили, смеялись и обсуждали интриги Кисэ. Иногда издалека доносились звуки музыки, прерываемые грубыми возгласами мартино: «Долой скучную классику, сыграй что-нибудь поживее!»
Я сделал вид, что не слышу, как они зовут меня пьяными голосами, и продолжил свой путь в салон госпожи Капир. Сегодня даже в ее доме, где раньше дни напролет играла музыка, было тихо.
Хозяйка встретила меня, провела в гостиную и усадила на стул, не сказав ни слова. Я тоже молчал. Вокруг стояла гробовая тишина, которую никто из нас не смел нарушить. Так же молча мы встали. Прощаясь со мной в дверях, госпожа Капир с трудом сдерживала слезы, закрыв лицо руками. Мне было тяжело видеть ее в таком состоянии, и я тут же вышел. На улице мне то и дело попадались пьяные мартино и мрачные, похожие на тени, молчаливые пасграно. Забавно: столько артистов – и ни единой мелодии. Последний день тысяча шестьсот двадцать восьмого года выдался поистине загадочным.
Лишь один музыкант давал в тот вечер концерт.
Простую, без изысков, афишу повесили всего три дня назад, но, по слухам, все билеты уже были распроданы. Я потянул бумагу за край и стал отрывать ее по частям. Вот порвалось имя, затем исчезло и название концертного зала – на стене осталось лишь слово «последний». На это ты, Коя, повлиять уже никак не сможешь.
Я закрыл лицо ладонями и стал давить на веки, пока перед глазами не заплясали разноцветные мушки. Наверняка теперь не только пальцы, но и лицо перепачкано дешевой типографской краской. В таком виде я и отправился в Канон-холл.
Ренар Канон, владелец концертного зала, встретил меня на входе и, как обычно, предложил сопроводить в артистическую. В ответ я лишь покачал головой. Он посмотрел на меня с удивлением, но, к счастью, ничего не спросил. Я прошел в бенуар, занял свободное кресло и устремил взгляд на сцену.
В воздухе витало предвкушение, атмосфера накалялась. И вот перед публикой появился тот, кого все ждали. Однако выглядел Баэль довольно необычно: он был не во фраке, а в простом дорожном плаще. Зрители перешептывались, но, как только музыкант поднял руку, сжимающую Аврору, в зале стало тихо.
– Все дело именно в ней, – с горечью пробормотал я.
А ведь знаменитая скрипка – это всего лишь инструмент, пусть и созданный из истлевшей древесины, изуродованной языками пламени. Хрупкая, она, казалось, могла рассыпаться от одного прикосновения, но Аврора ничуть не уступала другим скрипкам в прочности. Именно таков был замысел ее создателя Джея Канона – основателя Канон-холла.
Никто, даже истинные мастера своего дела, не знал наверняка, из чего сделана скрипка. Кто-то говорил, что она изготовлена из оливкового дерева особого сорта, в которое ударила молния, кто-то – что из диковинного растения, которое Джей Канон вырастил сам.
Именно от неизвестного материала скрипка и унаследовала свой удивительный пепельно-сизый, почти белый цвет. Сероватый оттенок, в котором, казалось, все еще отражаются языки пламени, чуть не уничтожившие скрипку, и подарил ей имя Аврора.
Что же ты исполнишь нам сегодня, Баэль?
Он молча поднял скрипку и аккуратно, словно обнял младенца, поднес к груди. И в этот момент выражение его лица изменилось: пропала нежность, теперь в его чертах сквозила чувственность. Он прижал подбородок к деке и закрыл глаза.
Каждый раз, наблюдая за ним, я чувствовал, как мои щеки начинают гореть, будто я стал свидетелем тайных ласк двух влюбленных.
Баэль без промедления начал играть, хотя обычно он долго настраивал инструмент, нежно водя смычком по струнам. Иногда я подшучивал над Антонио, просил не устраивать подобных прелюдий на сцене.
Видимо, сегодня он решил начать как можно скорее, ведь конец света вот-вот должен был наступить.
В следующий миг я вздрогнул от испуга.
Зал наполнили звуки, совсем не похожие на музыку. Баэль хаотично водил смычком по струнам, словно издеваясь над Авророй. Зрители недоуменно переглядывались, но шум поднимать не спешили. Считая себя истинными ценителями музыки, уверенные, что любое исполнение маэстро, даже самое эксцентричное, несет в себе особый смысл, они силились понять молодого гения, уловить его задумку. Вся эта ситуация вызвала во мне отвращение.
Скрипка продолжала издавать демонические звуки, и до публики, кажется, стало доходить: что-то не так. Мне хотелось закричать Антонио: «Остановись!». Но когда зрители начали подниматься с мест и их недовольные возгласы смешались с воем скрипки, звучание вдруг изменилось. Теперь, как покаяние за нелепую выходку, в воздухе разливалась нежная мелодия, постепенно обволакивая публику, и та осознала, что в поведении артиста был определенный замысел.
На лице Баэля застыла легкая ухмылка, чарующая мелодия звучала сладкой насмешкой.
Когда зал окончательно затих, темп стал нарастать. Публика затаила дыхание от восторга. Смычок летал над струнами с поразительной скоростью – так умел играть лишь Антонио. Ритм усложнялся, зрители от восхищения забывали дышать. Кто-то начал задыхаться и хрипеть в борьбе за каждый глоток воздуха. Но гения, поглощенного игрой, уже ничто не могло остановить. Зрители пытались ослабить галстуки, хлопали себя по груди, дамы в панике расстегивали своим кавалерам воротнички.
Смычок все быстрее летал над струнами, накал возрастал, и зал забился в судорогах. Вдруг раздался громкий звук лопнувшей струны.
Кто-то вскрикнул, не в силах сдержать эмоции. Струна порвалась во время выступления! Как такое могло произойти в Канон-холле? Неужели Баэль, признанный музыкальный гений, бессменный обладатель титула де Моцерто, допустил ошибку?
Музыкант же как будто ничуть не смутился, ни единый мускул не дрогнул на его лице. Баэль продолжал играть на трех струнах. Скрипка издавала пленительные трели, темп нарастал. Удивительная по красоте мелодия поднималась на крещендо, но вдруг снова лопнула струна.
Только теперь зрители поняли, что ничто на сегодняшнем концерте не было случайностью. Они открывали рты в попытке сделать вдох, как рыбы, выброшенные на берег. Причудливая мелодия продолжала звучать, рождаемая скрипкой с двумя струнами. Когда она опять взлетела ввысь, лопнула еще одна струна, и зал наполнился гулом голосов.
Но музыка не прервалась – таинственная, пугающая и разрушительная. Мелодия повторялась снова, и снова, и снова… Каждый ощущал ее нутром, однако уже никто не мог ее оценить… Тяжелое дыхание и дрожь наполнили зал.
«Раз в две недели Баэль подвергает людей мучениям, заставляет их опускаться в пучину сладкого греха в самом священном для них месте – Канон-холле. Как только мелодия достигает апогея, в глазах зрителей читается такое удовольствие, будто они достигли пика наслаждения» – так однажды сказал Тристан. Тоска по другу вспыхнула с новой силой, и по щекам потекли слезы.
Только когда порвалась последняя струна, демоническая мелодия смолкла и Баэль открыл глаза. Опустив руки – в одной искалеченная Аврора, в другой смычок, – он пристально посмотрел в зрительный зал. А затем обратился к «истинным ценителям», обмякшим в своих креслах:
– Благодарю за внимание!
Склонил голову в почтительном поклоне и негромко добавил:
– Невежды.
И следом, как будто ничего особенного не произошло, он пожал плечами, обнял звенящую в тишине скрипку и покинул сцену. Никто не пытался его остановить, никто не хлопал – зал застыл в оцепенении.
Таким было последнее выступление Антонио Баэля, бессменного обладателя титула де Моцерто. Тогда я видел его в последний раз.
После того вечера он исчез, а утром, словно насмехаясь над предсказанием оракула, над Эденом как ни в чем не бывало взошло солнце. Закончился тысяча шестьсот двадцать восьмой год, и начался тысяча шестьсот двадцать девятый. Жизнь продолжалась в обычном темпе аллегро. Конец света не наступил. Но мне не довелось услышать ни оправданий пасграно, которые поверили оракулу, ни насмешек мартино. Потому что моя жизнь утратила свое привычное звучание в тот последний день тысяча шестьсот двадцать восьмого года.
Глава 01
Три гения
Удивительно, но в замерзшем лесу есть что-то живое.
Это мир застывшей зимней мистерии,
Здесь звучит музыка.
Эден – родина всех музыкантов, священный город, где правит бог музыки Мотховен. Он похож на море: мелодия, сыгранная за его пределами, словно волна, всегда возвращается к берегам Эдена. Музыканты, точно рыба на нерест, неизменно возвращаются назад после гастролей.
Да и могло ли быть иначе? Воздух Эдена, напоенный звуками музыки, невозможно забыть.
За пятнадцать лет до того рокового дня тысяча шестьсот двадцать восьмого, когда оракул предсказал конец света, я, десятилетний мальчишка, поступил в консерваторию Эдена. Отец не собирался передавать мне свои дела и долго думал, куда отправить меня учиться, чтобы я сам мог зарабатывать на жизнь. В конце концов он решил сделать из меня пианиста, рассудив, что такой знатный род, как наш, должен иметь хотя бы одного музыканта.
Вступительные экзамены у меня принимал один из известнейших пианистов Эдена – Фриц Янсен. До этого у меня никогда не было наставника, даже самого никудышного, поэтому я сильно волновался во время прослушивания и пытался выдавить из себя хоть что-нибудь, напоминающее хорошую игру. Отец же был готов отдать любые деньги, лишь бы меня взяли – так я стал учеником великого Фрица Янсена, не имея каких-либо выдающихся способностей.
Антонио Баэль, в отличие от меня, с первого дня обучения в консерватории был в центре внимания. Он рос в атмосфере всеобщего восхищения. «Он гений! Одаренный ребенок!» – восклицали даже маэстро.
Его, сироту без денег, с радостью взял к себе в ученики Фисе Коннор, столь же легендарный музыкант, как и Фриц Янсен. Когда-то он был неплохим скрипачом и композитором, но теперь его жизнь стала совсем заурядной. А в последние годы в нем проснулась жгучая зависть к таланту Баэля.
«В этом году переводной экзамен предполагает выступление дуэтом с композицией собственного сочинения. Музыкальные инструменты могут быть любыми. Просим серьезно отнестись к подбору пары».
Это был мой первый экзамен. Я не сомневался, что с легкостью найду себе компаньона, ведь у меня было много друзей и я неплохо учился. Помню, что всерьез раздумывал над тем, чтобы сыграть дуэтом с другим пианистом. Но однажды ко мне подошел мальчик, с которым я никогда раньше не общался.
– Ты ведь Коя де Морфе?
Даже сейчас, вспоминая эти глаза, наполненные холодом, и мрачное выражение лица, я сжимаюсь от страха, потому что взгляд этот был совсем не детским. Но именно таким предстал передо мной Антонио Баэль.
Я много слышал об этом одаренном мальчике, но никогда с ним не разговаривал. От неловкости я так и не смог вымолвить ни слова.
– Что, потомок знатного рода Морфе считает общение с простолюдином ниже своего достоинства?
– Конечно же, нет, – промямлил я, растерявшись еще больше.
Баэль остался совершенно равнодушным к моему ответу и протянул мне рукопись.
– Эту сонату написал я. Она для скрипки и фортепиано. На экзамене я хотел бы сыграть с тобой.
Не в силах скрыть удивления, я взял партитуру, а он развернулся и ушел, как будто своим жестом я уже дал согласие.
Неужели я и вправду только что говорил с Антонио Баэлем? И он действительно предложил выступить с ним дуэтом?
– Невероятно, этот истукан умеет разговаривать?
– Коя, он сам предложил тебе сыграть дуэтом?
Друзья засыпали меня вопросами, а я даже не знал, что им отвечать. Баэль был для меня такой же загадкой, как и для них.
Вернувшись в тот день домой, я принялся внимательно изучать партитуру. На середине произведения я не выдержал и сел к роялю. Когда в комнате стих последний аккорд, все мое тело пронзила дрожь и я заплакал. Мелодия была прекрасна – не верилось, что ее написал мой ровесник.
На следующий день в столовой я сам нашел Баэля. Он сидел в углу, обедал в полном одиночестве. Я подбежал к нему с зажатой в руке рукописью и радостно прокричал:
– Сегодня же начнем репетировать! Я согласен! Мне не терпится услышать партию скрипки!
Баэль злобно уставился на меня и холодно ответил:
– Я никогда ни с кем не репетирую. Тренируйся без меня. В день экзамена мы сыграем дуэтом в первый и единственный раз.
– Ты серьезно?..
Сыграть дуэтом без репетиций? У мальчишки явно проблемы с головой. Но я не нашел в себе сил отказаться от предложения: его абсурдная уверенность была столь заразительной, что во мне взыграли нотки самолюбия.
Мы готовились поодиночке и впервые выступили вместе только в день экзамена. Я до сих пор не понимаю, что тогда произошло.
Сыграться с ним оказалось намного проще, чем я думал. Иногда, конечно, когда он переходил в рубато[1], позволяя себе отклоняться от заданного темпа, партия скрипки звучала отдельно от фортепиано, но в нотной записи эта часть была отмечена как Ad libitum, «по желанию», поэтому я совсем не переживал. Благодаря его виртуозной технике мелодия становилась более изысканной. Для первого раза без репетиций мы сыграли идеально.
Но мы не звучали дуэтом – я будто аккомпанировал его гениальной игре. Похоже, именно на это и рассчитывал Баэль.
– Потрясающе! Великолепно! Обоим самый высокий балл!
Впервые я увидел удовлетворение на лице своего учителя, впервые он улыбнулся мне. Но я чувствовал себя довольно паршиво, поэтому, как только закончился экзамен, схватил нотные листы и выбежал из зала. Баэль последовал за мной.
– Мне понравилось с тобой играть. Давай повторим! – крикнул он мне.
– Еще чего. Я тебе не аккомпаниатор.
– Как меняются люди – еще пару минут назад ты с удовольствием выступал со мной.
Я не выдержал, обернулся и будто выплюнул ему в лицо:
– Мы не звучали как дуэт! Мне досталась роль аккомпаниатора. Признаю, ты гений, но поступил очень некрасиво!
– Честно говоря, молодой господин, твои навыки оставляют желать лучшего. И как Фриц Янсен взял тебя в ученики с такими данными? Да, верно говорят: за деньги можно купить все что угодно.
– Закрой свой рот!
Баэль натянул на лицо покровительственную улыбку.
– Коя, мне понравилась твоя манера исполнения. Даже когда я ускорял ритм, ты продолжал играть по партитуре. Другие на твоем месте нелепо попытались бы вторить моей игре, тем самым…
– Ты считаешь это комплиментом? И я что, должен быть тронут до глубины души? Знаешь, Баэль, найди себе другого простачка, который будет подыгрывать тебе и пыжиться изо всех сил, чтобы соответствовать твоему уровню.
Я развернулся и пошел в другом направлении, а он не стал меня останавливать. С самой первой встречи наше общение не заладилось.
Меня раздражало его высокомерие, но написанная им мелодия не выходила из головы. Иногда я доставал рукопись, разглядывал ее и вспоминал наше выступление.
Вскоре после экзаменов ко мне подошел еще один мальчик, с которым до этого я тоже никогда не разговаривал.
– Коя де Морфе!
Он радостно выкрикнул мое имя, и на секунду мне показалось, что мы давно знаем друг друга.
Это был Тристан Бельче. В консерватории Эдена с ним хотели дружить все: и девочки, и мальчики. Он был из простой семьи, но даже дети аристократов с удовольствием общались с ним.
– Если тебе что-то нужно…
– Ты всегда переходишь к сути, даже не познакомившись с человеком?
Он широко улыбнулся и протянул руку, чем моментально расположил к себе. Мне нелегко сходиться с людьми, но этот мальчик мне сразу же понравился. И я пожал ему руку.
– Да, прости… Привет, меня зовут Коя де Морфе.
– Меня – Тристан Бельче. Я хотел познакомиться с тобой раньше, но не рискнул. Ты ведь отпрыск знатного семейства. Надеюсь, ты относишься без предрассудков к тем, кто ниже тебя по происхождению?
– Ничего такого, – выпалил я.
Тристан снова улыбнулся и похлопал меня по плечу. Я немного удивился такому открытому проявлению чувств, но никак не показал своего изумления: мне было приятно общение с ним.
– А теперь о деле, дружище. Я ищу людей, которые бы выступили со мной на новогоднем концерте в этом году. Скрипач уже есть, я играю на виолончели. Остался лишь пианист. Мне бы хотелось, чтобы ты к нам присоединился.
– Выступление трио? Постой… Ты говоришь о том самом концерте, который каждый год проводится в Канон-холле?
– В точку. А ты догадливый, дружище. Понимаешь, какая это честь для студента – выступить на сцене Канон-холла?
Канон-холл. Концертный зал, о котором мечтает каждый исполнитель. Сцена, на которой выступали лишь истинные гении музыки. Там каждые три года проходит «Конкурс де Моцерто». И мне предлагают выступить на сцене Канон-холла. Неужели это не сон?
– Ты серьезно?
– Абсолютно. По правде говоря, это не совсем мое выступление, я всего-то лишь аккомпанирую. Вот тот, кого пригласили выступать. – Тристан привел меня к одному из музыкальных классов и открыл дверь.
Там уже кто-то был. Он сидел в расслабленной позе и внимательно разглядывал меня, словно художник, рисующий портрет.
– Антонио Баэль?
– Судьба снова свела нас вместе, Коя.
И как я сразу не догадался, что обычных студентов не могли пригласить в Канон-холл просто так? Виной всему молодой гений Антонио Баэль. Видимо, организаторы посчитали, что для сольного выступления он еще слишком молод, поэтому решили поставить в программу выступление трио. Это большая честь – выступать на сцене главного музыкального зала города, но в глубине души я чувствовал обиду: нас выбрали только из-за Баэля.
– Рукопись уже готова.
Он передал мне листы. В его поведении я не заметил прежнего высокомерия или насмешки.
– Предлагаю разок сыграть всем вместе. Коя, ты сможешь без подготовки?
Неужели он забыл про свое правило репетиций в одиночестве?
– Ты предлагаешь порепетировать? – с недоверием переспросил я, на что Тристан громко рассмеялся и хлопнул меня по спине.
– Конечно, а как же нам еще сыграться? Или ты предлагаешь нам репетировать поодиночке? Ну ты и шутник!
Я с удивлением посмотрел на Баэля, но тот лишь отвел взгляд и равнодушно произнес:
– Мы с Тристаном уже сыграли пару раз. Если тебе сложно влиться с ходу, мы можем перенести…
– Мне не сложно.
Мое самолюбие было задето, и я решительно сел за фортепиано. Сделав несколько глубоких вдохов, я скользнул взглядом по партитуре, и мои пальцы забегали по клавишам. Мне удалось сыграть чисто, не считая небольшой заминки в середине.
Я оглянулся на моих слушателей, ожидая реакции. Тристан одобрительно присвистнул, Баэль удостоил меня лишь кивком головы:
– Отлично, тогда начнем.
Репетиция прошла на удивление весело. Антонио все время импровизировал, и я отчетливо понял, что передо мной действительно музыкальный гений. По сравнению с ним Тристан играл довольно посредственно. Я был слегка разочарован этим открытием, поскольку надеялся, что виолончелист, которого выбрал Баэль, ничуть не будет уступать ему по мастерству. Тристан не пытался выделиться, наоборот, прилагал все усилия, чтобы подчеркнуть партию Антонио. Именно это напомнило мне о нашем выступлении на экзамене, и настроение тут же испортилось. Но, невзирая ни на что, репетицией я остался доволен.
– Антонио, когда встречаемся в следующий раз? – с необычным трепетом спросил Тристан, закрывая футляр с виолончелью.
Я снова удивился – теперь уже интонации, с которой Тристан задал свой вопрос.
– А тебе нужна еще репетиция, Коя? – поинтересовался Баэль, будто пытаясь уйти от ответа.
Похоже, он хотел, чтобы я ответил отрицательно. Но прежде чем я успел сказать хоть слово, Тристан похлопал Баэля по плечу и задорно заметил:
– Нам ведь не сложно сыграться. Просто репетиции – это весело! Или я не прав?
– Прав, наверное.
Было видно, что Баэлю предложение не по душе, но все же он назначил время следующей репетиции.
В этот момент я внезапно осознал, что Тристан – единственный человек, который может растопить лед в сердце Баэля. Почему-то Антонио относился к нему с особенной теплотой. И даже более того: в присутствии Тристана он и со мной общался довольно добродушно. Но стоило нам остаться наедине или встретиться в коридорах консерватории, Баэль делал вид, что не знает меня.
С каждой репетицией я все больше поражался его гениальности. Чуть позже пришла зависть, но вскоре она сменилась безграничным восхищением. Интуиция подсказывала, что Баэль и его музыка будут жить вечно.
– Я очень волнуюсь, – честно признался Тристан.
Я кивнул, ощущая то же самое.
Наступил день новогоднего концерта. Мы тряслись от страха в артистической, находящейся за сценой. Нет, если быть точным, страшно было только нам с Тристаном, а Баэль выглядел спокойным, будто давал такие концерты каждый день. Возможно, он предчувствовал свой будущий успех, беспристрастно настраивая скрипку.
– Мы тренировались до тошноты, так что не сомневайся, все пройдет гладко, – прошептал мне на ухо Баэль.
Я чувствовал: стоит мне допустить хотя бы одну ошибку, он убьет меня на месте. Но мне и самому не хотелось испортить свое первое выступление на сцене Канон-холла. Близился наш выход, и мое беспокойство постепенно перерастало в предвкушение.
– Вы следующие, – объявил Ренар Канон, заходя в артистическую. Его молодое лицо лучилось добродушием.
Владелец Канон-холла, младший сын Джея Канона, знаменитого мастера, который создавал уникальные инструменты, был известен на весь Эден своим мягким характером. Ренар улыбнулся и попытался приободрить нас:
– Не волнуйтесь, все пройдет хорошо.
Момент выхода на сцену полностью стерся из моей памяти. В себя я пришел, только когда оказался за лучшим роялем Эдена. Баэля я видел лишь краем глаза. Он отказался от скрипки, которую предложили ему организаторы, и сжимал в руках ту, которую принес с собой. Тристан стоял напротив Антонио, но из-за крышки рояля я плохо его видел.
По рядам прокатился вздох предвкушения, растопивший холодную атмосферу зала. Я был погружен в себя, но в шепоте публики четко улавливал беспрестанно повторяющееся имя Баэля.
– Удачи, – без тени волнения в голосе сказал нам Тристан.
Я позавидовал его выдержке. Мое сердце выпрыгивало из груди, взгляд был прикован к клавиатуре, в глазах мутилось. Я испугался, что упаду в обморок, но вдруг услышал, как Баэль произнес:
– Никого…
Его голос привел меня в чувство. Однако больше Баэль не произнес ни слова. Он нежно водил смычком по струнам, готовясь к выступлению. Неужели мне послышалось? Какое-то время я наблюдал за ним, затем снова опустил взгляд на клавиши и ощутил, что нервная дрожь прошла. Возможно ли, что шепот Баэля был лишь плодом моего воображения?
Пока я думал над этим, Баэль задал темп, топнув ногой, затем еще раз. Мы заранее оговорили, что третий удар – сигнал к началу. Мои пальцы коснулись клавиш одновременно с третьим ударом.
В тот вечер я впервые узнал, каково это – отдавать игре всего себя. Для меня не существовало ничего, кроме мелодии скрипки и виолончели. Я отчаянно выводил свою партию, желая достичь идеального звучания. Мой разум постепенно успокаивался, и музыка заполнила меня без остатка. Я не думал, что могу ошибиться, забыл о публике, наблюдающей за каждым моим движением. Мелодия пьянила, пальцы свободно летали по клавишам. Единственное, что приводило меня в изумление, – зачем в такой важный момент Баэль решил испробовать новый вид исполнительской техники.
Мы закончили играть, горло сдавило от нахлынувших эмоций. Я никогда еще не ощущал такого слияния с музыкой. В этот момент Тристан подошел ко мне, взял за руку и аккуратно потянул на авансцену. Только тогда, впервые за все время, я посмотрел в зрительный зал. Публика громко аплодировала нам. Если бы не Тристан, крепко сжимающий мое плечо, я бы непременно расчувствовался на глазах у всех.
Мы поклонились: Тристан – с глубокой признательностью, а Баэль… Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Я никак не мог разгадать, что происходило у него в душе. Он бросил в зал равнодушный взгляд, как будто публика не была достойна его внимания. Я думал, что умру от волнения прямо не сцене. Интересно, испытал ли Баэль толику тех эмоций, что пережил я?
Когда мы вернулись в артистическую, Тристан затараторил без умолку. Могло показаться, что он полностью расслаблен, но я понимал, что это был его способ справиться с напряжением.
Баэль убрал скрипку в футляр и устало улыбнулся. На лице ни капли нервного возбуждения, то же выражение полного безразличия, что и на сцене. Он выглядел так, будто просто выполнил то, чего от него ожидали.
– Коя, ты так здорово отыграл! Если честно, в какой-то момент я даже подумал, что ты нас вовсе не слышишь – настолько ты был поглощен своей партией.
От слов Тристана что-то заныло в моей душе. Не обращая на это внимания, я решительно замотал головой:
– Нет, что ты! Я все слышал.
Я нисколько не лукавил, но все равно понимал, что был опьянен своей игрой. Я посмотрел на Баэля, ожидая его комментариев по поводу моего исполнения, но он, казалось, был абсолютно равнодушен и глух.
Мы собирались уже уходить, когда к нам снова зашел Ренар Канон.
– Отлично выступили, ребята! Зрители в восторге. После концерта мы устраиваем небольшой праздник, вы, молодые джентльмены, просто обязаны на нем появиться.
– Праздник? Знаете, нам это совершенно… – начал было Баэль, но его тут же перебил Тристан:
– Мы обязательно будем!
Как только Ренар Канон отошел от нас, Тристан повернулся к Баэлю:
– Ты что, не понимаешь? Такие мероприятия очень важны. Там можно встретить очень влиятельных людей.
Все выступавшие в этот день были признанными мэтрами. И для каждого из нас тот вечер стал судьбоносным. Баэлем очень заинтересовался Климт Лист, выдающийся скрипач, который через год стал его приемным отцом. Я познакомился со своим кумиром – Орлином Баумом, главным наставником моей жизни, который впоследствии оказал неоценимое влияние на мой творческий путь. Тристан же… Он встретил девушку, превратившую всю его жизнь в кромешный ад.
В ту новогоднюю ночь я возвращался домой в компании Баэля. Как обычно, когда рядом не было Тристана, он молчал. На город мягко ложился белый снег. Шагая по запорошенным улицам, я чувствовал себя совершенно иначе: воодушевление куда-то испарилось.
Скрипка в футляре Баэля задребезжала, и я вспомнил, что хотел задать ему вопрос.
– В конце выступления… Почему у тебя было такое странное лицо?
Я бы никогда не отважился спросить его об этом, но сегодня был особенный день. Он молча шагал рядом, размышляя о чем-то, но вдруг поднял голову и тихо ответил:
– Никого…
Значит, мне не показалось, перед выступлением Баэль действительно прошептал это.
– В каком смысле «никого»?
– Никого не было.
Я удивился: разве он не видел, что зал переполнен?
– Того самого человека, – снова сказал Баэль, прежде чем я снова задал вопрос.
Я никак не мог его понять, но решил дать ему высказаться.
– Среди многочисленной публики не было ни одного настоящего ценителя. Сколько бы я ни старался, я так и не нашел того, кто бы понял мою музыку, кто бы почувствовал ее так, как чувствую ее я, кто бы действительно вслушался в мою мелодию. Все, что я делаю, я делаю лишь для того, чтобы когда-нибудь встретить его, моего истинного ценителя.
Его слова задели меня за живое, но я не подал виду, продолжая идти. Баэль снова погрузился в привычное молчание и больше не смотрел в мою сторону.
В тот вечер он впервые поделился со мной своими чувствами. Тогда я еще не понимал, насколько глубоки его переживания. Но у меня появилась цель: я захотел стать тем самым истинным ценителем Баэля. Я ведь понимал и любил его музыку, вслушивался в каждый звук, как никто другой. Но что бы я ни делал, мне так и не удалось воплотить в жизнь эту заветную мечту.
После совместного выступления отношения между нами оставались неопределенными: мы не становились близкими друзьями, но и не отдалялись друг от друга. Во мне все больше росло восхищение и жаркое желание стать тем истинным ценителем, которого он так искал. Баэль же относился ко мне лишь как к аккомпаниатору, в то время как с Тристаном их продолжали связывать узы крепкой дружбы. Иногда я завидовал Тристану: он сумел стать единственным другом того, кто терпеть не мог людей.
Как вспышка, пролетело беззаботное детство. И вот мы окончили консерваторию, стали юношами. Стали серьезнее и наши разговоры.
Баэль, который уже в шестнадцать лет получил титул де Моцерто, прослыл в Эдене выдающимся скрипачом. Даже предыдущий обладатель титула, учитель и приемный отец Баэля Климт Лист, говорил, восхищаясь талантом юноши: