Х. С. Булацев
Избранное. Статьи, рецензии, рассказы, письма
© С.-Петерб. гос. ун-т, 2018
© Л. П. Громова, предисловие, 2018
Предисловие
Предлагаемая читателю книга включает в себя избранные произведения Хазби Сергеевича Булацева (1932–1984), известного ученого, общественного деятеля, талантливого педагога и журналиста, написанные им в разные годы второй половины XX в. В ней многогранно и достоверно воссоздается образ незаурядного представителя ушедшей эпохи, оставившего яркий след во всех своих делах и начинаниях. В рукопись вошли неопубликованные научные статьи, рецензии, рассказы, письма – тексты, на первый взгляд, весьма разнородные по жанрам и тематике. Но при внимательном их прочтении понимаешь, что все они объединены цельной личностью автора, его искренним стремлением к поиску правды и истины, человека, представившего свои размышления, заботы, борения, которые очень точно отразили атмосферу и идеологический контекст советского времени. Это своего рода документальное свидетельство, запечатлевшее эпоху в яркой жизни одного человека.
Биография Хазби Сергеевича Булацева теснейшим образом связана с историей нашей страны. В раннем детстве его отца, директора Северо-Осетинского издательства и переводчика, арестовали по доносу, и он, сын репрессированного, на себе испытал все тяготы и несправедливости жизни. Может быть, отсюда в нем была такая безграничная доброта и забота о людях, которую мы, студенты факультета журналистики Ленинградского университета, учившиеся у Хазби Сергеевича в 1970–1980-х годах, постоянно ощущали на себе.
Он, выпускник средней школы в г. Орджоникидзе (ныне Владикавказ), поступил в Ленинградский государственный университет на отделение журналистики филологического факультета в 1955 г., после окончания которого был направлен по распределению на работу в газету «Краснинская правда» Липецкой области. Затем он занимал должность заведующего отделом комсомольской жизни областной молодежной газеты «Ленинец», а в 1958 г. вернулся в Орджоникидзе, где работал зав. отделом учащейся молодежи в республиканской газете «Молодой коммунист». Вскоре Х. С. Булацев был переведен в Северо-Осетинский обком ВЛКСМ, с 1960 по 1964 г. был первым секретарем Северо-Осетинского обкома комсомола. В 1965 г. он поступил в ЛГУ для обучения в аспирантуре. Успешно защитил кандидатскую диссертацию «Гиго Дзасохов – осетинский публицист-революционер», после чего работал старшим научным сотрудником Северо-Осетинского научно-исследовательского института. В 1969 г. был приглашен преподавать на факультет журналистики ЛГУ и уже навсегда связал свою жизнь с научной и преподавательской работой в Ленинградском университете: был доцентом, заместителем декана по учебной работе, с 1979 г. – заведующим кафедрой истории журналистики. В 1983 г. защитил докторскую диссертацию «Революционное движение в России второй половины XIX – начала XX в. и местная демократическая печать». А в 1984 г. Хазби Сергеевича не стало… Сердце не выдержало многолетней нагрузки, переживаний, отзвуки которых можно встретить на страницах этой книги в публикуемых письмах. Похоронен он на городском кладбище Владикавказа.
За сухими фактами биографии трудно разглядеть и понять натуру человека, тем более такую мятущуюся, тонко чувствующую несправедливость, глубоко ранимого, каким остался в моих воспоминаниях Хазби Сергеевич Булацев. Он был борцом и умел последовательно и до конца отстаивать свои взгляды и свою правду. В этом я убеждалась не раз за долгие годы совместной работы на кафедре. Еще раньше, будучи студенткой, я узнала Хазби Сергеевича как яркого, интересного преподавателя и заботливого заместителя декана, которого в студенческой среде любили за его демократизм, внимательное и чуткое отношение к студентам. Иногда казалось, что он знает заботы абсолютно каждого из нас и всегда стремится помочь всем, кто в этом нуждается.
Хазби Сергеевич был заядлым шахматистом и сумел передать свое увлечение этой умной игрой многим студентам факультета журналистики. За шахматной доской его часто можно было увидеть со студентами, регулярно проводившими шахматные турниры, что создавало особую атмосферу на факультете. Об этом с благодарностью писали потом выпускники разных лет в своих воспоминаниях о студенческих годах. Интерес к шахматам и глубокое знание предмета представлены в этой книге двумя статьями Хазби Сергеевича, написанными в связи с победой Александра Кочиева в юношеском чемпионате Европы по шахматам.
Опыт Х. С. Булацева как педагога и заместителя декана явился для меня хорошей школой, когда впоследствии мне самой довелось работать заместителем декана и деканом факультета журналистики СПбГУ. А его открытость и доброта стали для меня поучительным примером отношения к людям. Много позже, узнав, насколько нелегкими были его детство и юность и как тернист был путь в науку, я смогла по-настоящему понять и оценить многие его поступки, его мудрость и душевную щедрость. Мне кажется, именно тогда в образе Хазби Сергеевича я на всю жизнь полюбила Северную Осетию – благословенный край, породивший так много талантов и выдающихся людей.
С приходом Х. С. Булацева на кафедру истории журналистики ЛГУ началась новая страница ее собственной истории. Его опыт журналистской работы актуализировал и сделал более «практичным» историко-теоретическое знание. Кроме того, он начал разработку нового учебного и научного направления – изучения и преподавания истории национальной и провинциальной печати России, что оказалось очень актуальным и своевременным.
В 1980-е годы факультет журналистики Ленинградского государственного университета стал центром подготовки журналистов для национальных СМИ. Чтобы обеспечить профессиональными кадрами местную периодическую печать, из национальных и автономных республик СССР в Ленинградский университет после второго курса филологических факультетов приезжали студенты, чтобы получить здесь профессиональное журналистское образование. Это была целевая государственная программа, в которой очень востребованным оказался новый курс Хазби Сергеевича «Журналистика народов СССР». Но что особенно важно, разработка этого курса дала импульс системному изучению истории провинциальной журналистики, у истоков которого стоял Хазби Сергеевич Булацев. Его работы заложили основу будущих исследований прессы российских регионов и до сих пор находятся в активном научном обороте.
В представленном сборнике публикуются статьи, написанные Х. С. Булацевым преимущественно в 1970-е годы. Они посвящены малоисследованным или вовсе не исследованным в то время изданиям. Среди них – газеты «Северный Кавказ», «Казбек», «Самарская газета», «Камско-Волжская газета» (впоследствии большой раздел о ней и ее сотрудниках войдет в монографию Х. С. Булацева «Пионеры провинциальной печати», 1981). Анализируя «возмужание» провинциальной печати, он подчеркивает ее неразрывную связь с историческим опытом российской журналистики, в то же время показывая самостоятельность, зрелость провинциальных изданий в газетно-журнальной полемике по многим вопросам общественной и литературной жизни России.
Характерной чертой индивидуального стиля Х. С. Булацева являются публицистические отступления, в которых «прорывается» его деятельная натура неравнодушного человека, глубоко и эмоционально погруженного в исторический материал. Он не может оставаться безучастным к тому, о чем пишет. В этих публицистических «допущениях», в умении акцентировать внимание на важных и актуальных вопросах угадывается его журналистская практика. Так, рассматривая полемику «Недели» с «Камско-Волжской газетой» о роли и месте провинциальной печати в общественной жизни России, автор приводит цитату из «Камско-Волжской газеты», которая в значительной мере отражает жизненную позицию и размышления самого исследователя: «Мы переживаем теперь такое время, когда общественным деятелям в каком бы то ни было роде нужно много энергии и много веры в свое дело, чтобы устоять против повального обессиления, разочарования, апатии, благодаря которым у многих опускаются руки при мысли о предстоящей работе» (Камско-Волж. газета. 1871. № 1). Рассказ об одной газете ведется исследователем в широком контексте российской провинциальной печати, а также ее взаимодействии со столичной прессой. Например, освещение темы голода в Самарской губернии 1873 г., эксплуатации детского труда на фабриках (полемика с газетой «Голос»), тематическая перекличка с демократическими журналами «Дело» и «Отечественные записки». Высказывания исследователя самостоятельны и порой противоречат общепринятому в советской историографии взгляду на те или иные вопросы – в частности, об общественно-политическом направлении газеты «Неделя» в изучаемый период. Но его выводы всегда аргументированны, доказательны, а потому принимаются как обоснованное мнение. Так, в рецензии «Незнание не есть аргумент», написанной на книгу М. С. Тотоева «Очерки истории культуры и общественной мысли в Северной Осетии в начале XX века», мы видим непримиримую полемику с автором монографии по поводу политических взглядов Гиго Дзасохова. Х. С. Булацев, основываясь на текстах самого публициста, доказывает неоспоримость своей точки зрения. Следует отметить особое внимание автора к вопросам научной этики. К этой проблеме он часто обращался в своей педагогической практике, а также в научных выступлениях. Он затрагивает ее и в публикациях, вошедших в сборник, – в статье «Искусство любить науку», посвященной профессору В. Г. Березиной, в рецензии «К претензиям бы скромности прибавить», в письмах.
Отдельные оценки и высказывания, встречающиеся в его рецензиях и полемических статьях, могут показаться излишне эмоциональными и прямолинейными. Вполне вероятно, что с течением времени они утратили свою остроту и актуальность, изменились подходы и методология исследований. Однако они остаются живыми, бесценными свидетельствами истории науки, яркими примерами распространенных в советское время исследовательских подходов. Сохранив дух времени, они не утратили научной ценности самого исследования (например, в случае подробного анализа публикаций о Парижской коммуне).
Особый интерес в книге представляют работы о Гиго Дзасохове. Не будет преувеличением сказать, что Х. С. Булацев открыл русскому читателю имя этого талантливого осетинского публициста, литературного критика, педагога и просветителя, посвятив ему кандидатскую диссертацию и многие другие работы, в том числе монографию «Гиго Дзасохов – публицист-революционер» (1982). В настоящую книгу включены как научные статьи о творчестве Дзасохова, так и многострадальная история с изданием книги о нем, отраженная в переписке Х. С. Булацева с Х. С. Черджиевым.
Читая сейчас, на исходе второго десятилетия XXI в., написанное Хазби Сергеевичнм почти 50 лет тому назад, в условиях другой идеологической эпохи, с другими общественными ценностями, невольно задумываешься: а насколько это может быть интересно современному читателю, живущему в новой системе координат, с иными идеалами и системой приоритетов? Людям моего поколения, получившим образование в советское время, пережившим несколько общественных формаций, ставшим свидетелями произошедших перемен и пытающимся осмыслить все случившееся со страной и с нами, – это близко и понятно как история нашей жизни. Для современного же поколения книга явится своего рода хрестоматией к изучению минувшего времени и его проявления в судьбе одного человека.
Ушли в прошлое идейные баталии XX в., отражением которых является эта книга, но поиски истины в науке, социальном устройстве жизни продолжают сохранять свою актуальность. И в этом смысле сборник избранных произведений доктора исторических наук, профессора, заведующего кафедрой истории журналистики Санкт-Петербургского (Ленинградского) государственного университета Хазби Сергеевича Булацева – мудрого, честного и бескомпромиссного представителя советского поколения – является свидетельством яркой и содержательной жизни ушедшей великой эпохи.
Л. П. Громова, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории журналистики СПбГУ с 2010 г., Почетный работник ВПО РФ
Статьи
Из истории провинциальной печати
(«Камско-Волжская газета», 1872–1874 гг.)
Русской провинциальной прессе, начавшей свою летопись еще с 1788 г. (с появления «Тамбовских известий»), понадобилось чуть ли не целое столетие, чтобы обнаружить первые серьезные признаки возмужания и поворота к социально-политическим проблемам. Лишь к 70-м годам XIX в., как отмечал В. Г. Короленко, печать провинции все-таки заняла уже свое место в русской жизни, а отдельные ее органы стали играть определяющую роль в решении многих местных вопросов1.
Среди именно таких провинциальных изданий Короленко в первую очередь называл казанскую «Камско-Волжскую газету», первый номер которой вышел ровно 100 лет назад. Предварительно следует заметить, что эта газета, заслуживая самого пристального внимания исследователей, пока не изучена (как, впрочем, и многие другие издания тогдашней провинции). А та краткая характеристика, которая дается «Камско-Волжской газете» в справочнике «Русская периодическая печать», далека от того, чтобы признать ее верной. Нельзя в частности, согласиться с утверждением, содержащимся в этом справочнике, что страницы «Камско-Волжской газеты» посвящены только «малым делам», равно как и с утверждением, что возникшее в 1872 г. «Политическое обозрение» к середине года исчезло со страниц газеты2.
«Камско-Волжская газета», просуществовав лишь два года (1872–1874), явилась настолько заметным изданием, что ее не могли обойти молчанием как в дни существования, так и после ее закрытия. Журнал «Дело», например, при его весьма требовательном отношении к провинциальной печати, еще в 1873 г. отмечал, что в «Камско-Волжской газете» и политический от дел «ведется с тактом и толком» и что местную хронику она «ведет гораздо толковей других изданий и вообще отличается умным выбором местных известий и что она вполне грамотна, опрятна; в ней вы не встретите ерунды и нередко найдете черезвычайно любопытные корреспонденции, умные и живые статьи»3.
Позднее, спустя примерно 20 лет после запрещения этой газеты, с большой похвалой отзывался о ней В. Г. Короленко, отмечавший, что «в лице „Камско-Волжской газеты“ печать Поволжья сделала огромный шаг вперед…»4
«Камско-Волжская газета» сразу же заявила о себе в полный голос. Это был не робкий и невнятный голос новорожденного младенца, а голос серьезный и требовательный, выражавший мысли и настроения лучших деятелей русской провинции. В газете сотрудничал широкий круг передовых представителей провинциальной публицистики, такие, например, как А. С. Гациский (от Нижегородской губернии) и Н. М. Ядринцев (от Сибири). Уже в первом номере «Камско-Волжская газета» решительно отвергла мнение, будто провинциальная пресса «бесполезна». Достойную отповедь, в частности, получила «Неделя», утверждавшая, что «при тех обстоятельствах, в какие поставлена провинциальная печать, какова бы ни была энергия отдельных представителей печатного слова, они ничего не могут сделать».
«Там, где ничего нельзя сделать, остается, очевидно, сложить руки и ждать», – иронизировала по этому поводу «Камско-Волжская газета». И продолжала: «Мы переживаем теперь такое время, когда общественным деятелям в каком бы то ни было роде нужно много энергии и много веры в свое дело, чтобы устоять против повального обессиления, разочарования, апатии, благодаря которым у многих опускаются руки при мысли о предстоящей работе. И чем больше встречается в наше время эта свежая вера, тем непростительней отравлять ее торопливым и неразборчивым скептицизмом. Разрушать эту веру – значит становить ся на сторону того старческого благоразумия, которое ищет только покоя, закрывая глаза на будущее… „Жди и надейся“ – вот неизбежный совет, который вы встречаете отовсюду и во имя которого большинство мало-помалу погружается в равнодушие.
Ждать и надеяться – необходимо и неизбежно, но придадим этим словам более точный смысл, будем говорить: „Жди и действуй, действуй и жди!“» (1872. № 1). Так объясняла мотивы своего появления «Камско-Волжская га зета», всей своей деятельностью подтвердившая верность целям, ради которых и была создана. Именно поэтому она су мела сыграть, по отзыву В. Г. Короленко, очень важную и многоопределяющую роль местной жизни.
«Камско-Волжская газета», выходившая вначале два, а позднее три раза в неделю, печаталась в основном на шести полосах, равных по формату примерно нашей нынешней «Неделе». Ее издатели и сотрудники, экономя газетную площадь (значительную часть которой они вынуждены были отводить официальным материалам), ограничивали себя сравнительно узким кругом вопросов, но освещали их обстоятельно и постоянно. Много места и внимания газета уделяла проблемам политики, просвещения и литературы, но центральным для нее был крестьянский и рабочий вопрос, о котором «Камско-Волжская газета» вела разговор из номера в номер. Газета рассматривала этот вопрос как единый, ибо она не смогла (да и не могла еще) понять социально го различия между крестьянами и рабочими. Для нее крестьянские и рабочие массы, одинаково задавленные административным гнетом и беспросветной нуждой, сливались в одно понятие – народ. В рабочем человеке она еще не видела представителя того развивающегося революционного класса, которому суждено было возглавить борьбу за освобождение всего трудового народа от самодержавного гнета и решать судьбы страны; основную революционную силу «Камско-Волжская газета» признавала за крестьянскими массами. «Главная масса населения, – писала га зета, – наиболее нуждающаяся в помощи, наименее имеет возможность ее ощущать вследствие тех условий жизни, которые по удобству и невинности выражения назовем хоть историческими. На какие бы категории ни делило себя человечество, оно всегда, насколько это теперь можно предвидеть, будет состоять из двух крупных групп: группы людей, живущих на готовых хлебах, и группы людей, которые даже понятия не имеют об этих готовых хлебах. Степень благосостояния общества измеряется степенью благосостояния основной массы этого общества. Там, где эта масса забита нуждой, трудом и невежеством, там нет и благосостояния. В нижегородском Поволжье, например, основная масса эта, как и везде, крестьянская…» (1872. № 50). Из этого положения газета делала вполне закономерный для нее, типично народнический вывод о том, что каждый, кто сочувствует трудовому народу и посвящает себя делу его освобождения, должен прежде всего думать о крестьянских массах и ориентироваться на их революционность. Кто поступает иначе, тот, по мнению газеты, обречен на неудачи и поражение. Этим, например, газета объяснила и главную причину поражения Парижской коммуны. (К этому вопросу нам еще придется вернуться.)
Ориентация на крестьянство как на главную и решающую общественную силу и определяла линию и программу газеты, весь характер ее публикаций. «Камско-Волжская газета» провозглашала, что приспела пора коренным образом изменить отношение к крестьянам: «Теперь это – меньшая братия, перед которой мы должны чувствовать свою вековую вину, если только привычка жизни не поставила в нас вверх ногами все понятия о справедливости. Теперь только мы вспоминаем, что все наши гимназии и университеты, в которых мы учимся и учились, были созданы на средства того темного человека, который не в силах завести порядочную школу для своих детей, обреченных в жертву невежеству и бедности от рождения до смерти. И нельзя сказать, чтобы у нас не было желания поправить ошибку, но в большинстве случаев мы не знаем, как это сделать. Желаний много, но они рассеяны и поэтому бессильны. Как их собрать и соединить – в этом, между прочим, заключается самый интересный вопрос и самая серьезная задача нашего времени» (1872. № 3).
Как видим, газета искренне полагала, что ей ясна «самая серьезная задача» времени, т. е. что она знала, что делать, какую главную общественную задачу решать, но не знала, как решать. Между тем основная беда народников, и в том числе «Камско-Волжской газеты», исповедовавшей их взгляды и их идеи, в том и состояла, что они в силу исторической обусловленности не смогли дать верного ответа на главный вопрос: что делать? Отсюда та расплывчатость программы, которой следовала «Камско-Волжская газета» и которая состояла в том, чтобы «смело указывать на проявления безобразия и самодурства в среде общественной жизни и в то же время с любовью следить за проблесками светлых и благотворных явлений в отечестве, чтобы не пропускать новых вопросов, затрагиваемых столичной прессой по части желаемых улучшений и требований всех классов населения» и при этом «говорить постоянно одну только правду» (1873. № 1); эта программа для того времени была, бесспорно, прогрессивной, и газета осуществляла ее последовательно, хотя ей нередко, по ее собственному свидетельству, «приходилось многое брать с бою и иметь борьбу с неравными силами, навлекая на себя нарекания и даже угрозы».
Основные неприятности газеты были связаны с тем, как она освещала положение крестьян и рабочих, о чем она, повторяю, вела смелый разговор из номера в номер5. Да, в ту пору было более чем смело в провинциальной газете внушать читателю, что «крестьянин наш постоянно живет под страхом лишиться… самой своей жизни», что «условия его существования остались такими, как и во времена крепостного права» (1873. № 120), что те страдания, какими отмечена жизнь крестьянства, «еще сильней и ужасней существуют в жизни фабричных людей» (1873. № 101).
Чтобы показать, что такое положение царит во всей России и что оно вызывает уже в массах взрывы недовольства, «Камско-Волжская газета» наряду с местными материалами широко использовала и сообщения различных других газет страны. Почти целую страницу газета отвела, например, на перепечатку материалов о крестьянском бунте Купянского уезда Ново-Екатеринославской волости (1872. № 62).
Газета подробно информировала читателей о том, как крестьяне слободы Коломийчихи Купянского уезда «объявили открытую войну местным властям» и как «началось движение в сосед них с Коломийчихой селениях с низложением волостного и сельского правления и учреждением нового, своего начальства».
Аналогичные публикации газета регулярно посвящала заводским и фабричным, положение которых вызывало ее горячее сочувствие; об этом можно судить даже по заголовкам ее от дельных публикаций 1873 г.: «Судьба русского рабочего» (№ 54), «Еще о положении рабочих» (№ 35), «Хозяева – с золотом, рабочие – с сумой» (№ 20), «Насилие богачей» (№ 58), «Как обходятся с рабочими на фабриках» (№ 99), «Протест рабочих против притеснений» (№ 65), «Стачка рабочих на фабрике Михина» (№ 8), «Волнения рабочих за границей» (№ 56), «Стачка рабочих» (№ 114).
Открыто обличая виновников тягостной судьбы народа, «Камско-Волжская газета» вместе с тем резко осуждала печатные органы, которые этого не делали. Когда в 1873 г. в Самарской губернии от голода стали гибнуть десятки и сотни людей, «Камско-Волжская газета» забила в набат. Она опубликовала «Обращение к провинциальной прессе и провинциальному обществу» под тревожным заголовком «На помощь!» «Унылом звоном раздается весть о Самарском голоде из конца в конец России», – писала газета в этом обращении, призывая предпринять все возможные меры, чтобы спасти голодающих от смерти.
Сама газета объявила сбор пожертвований в пользу голодающих и регулярно публиковала списки тех, кто хоть каким-то взносом отозвался на этот призыв. Между тем голод распространялся и на другие губернии. И в «Камско-Волжской газете» появилась уже постоянная рубрика – «Хроника народного голода». Под этой рубрикой газета в одной или двух колонках помещала леденящие душу сообщения: «Херсонский голод», «Оренбургский голод», «Донской голод», «Пермский голод», «Голод и разорение в Новгородской губернии», «Вымирание крестьян в Тверской губернии» (1873. № 134, 139, 142 и др.). Такую ситуацию многие провинциальные издания стыдливо замалчивали, будто не замечали этой всенародной трагедии. Гневно писала по этому поводу «Камско-Волжская газета»: «В нашем светском обществе, и особенно в провинциальном, любящем подражать бомонду, скрывать свои чувства и ничем не возмущаться вошло в правило» (1873. № 133). Газета резко осудила, в частности, архангельские «Губернские ведомости» и газету «Сибирь», которые «не только не осмеливаются предать гласности какой-нибудь факт, но, напротив, постоянно рапортуют о полном благополучии и процветании. Такая деятельность печати, поставившей себе зада чей одну лесть и панегирики, прежде всего вредна самой провинции. Она закрывает глаза на положение провинции и поставляет целью противодействовать тому, что выражается здоровою гласностью. Словом, она выполняет орудие, совершенно противоположное честному печатному слову» (1873. № 137).
Разящие стрелы обличительных выступлений «Камско-Волжской газеты» достигали не только провинциальных изданий, защищавших самодержавные порядки. В этом отношении характерна ее схватка с газетой «Голос», выступавшей в защиту казанского фабриканта Алафузова. Началось с того, что «Камско-Волжская газета» в 1873 г. обнародовала подряд несколько фактов, разоблачавших вопиющие беззакония на алафузовских фабриках, где жесточайшей эксплуатации подвергались не толь ко взрослые, но и дети обоего пола от 8 лет, которых заставляли работать 14 часов в день. Как и ожидала газета, ее выступления не остались без ответа. Причем ответ появился в столичном «Голосе» (1873. № 289), откуда его тут же перепечатал «Казанский биржевой листок». «В этой длинной статье, – комментировала «Камско-Волжская газета» выступление «Голоса», – уполномоченный Алафузова г. Племат делает попытку опровергнуть ту горькую истину, которая содержалась во всех отзывах и заметках о фабрике и заводе г. Алафузова, напечатанных в разное время в „Камско-Волжской газете“. В конце г. Племат присовокупляет, что Алафузов, едва только заслышал голод в Самарской губернии, как уже послал своего доверенного на место бедствия, с целью вербовать на завод рабочих. Против этого мы ничего не говорили и не говорим; нам это кажется очень вероятным, потому что самарский крестьянин теперь дешевле казанского» (1873. № 133).
Несколькими номерами позже «Камско-Волжская газета» опубликовала открытое письмо от имени своего редактора Н. Агафонова редактору «Голоса». Решительно осудив столичный «Го лос» за участие в недостойной полемике, Агафонов саркастически заключал: «Ни один уважающий себя орган печати не может взять на себя защиту таких, например, приемов промышленников, как вербовка в голодной местности под задатки на про кормление семьи, умирающей с голоду, а между тем на страницах своей газеты вы допускаете смеху достойное уверение, что подобная вербовка имеет характер благотворительного подвига со стороны нанимателя; вы допускаете в вашей газе те такие вещи, как заключительная тирада г. Племата, который уверяет, что фирма гг. Александрова и Алафузова в Казани (считающая свои барыши десятками, если не сотнями тысяч) довольствуется лишь сознанием той пользы, какую она приносит рабочим и целому краю!» (1873. № 138).
В этом частном случае и в общей обличительной направленности «Камско-Волжской газеты» со всей очевидностью проявилась ее верность традициям революционно-демократической печати, провозгласившей устами Добролюбова, что подлинные борцы за народное дело «должны действовать не усыпляющим, а совсем противным образом»6.
Именно в таком духе, насколько это было возможно в тогдашней провинции, «Камско-Волжская газета» обращала внимание своих читателей на мерзости окружающей жизни. При этом она не скрывала своей ориентации на опыт лучших изданий революционной демократии. Скажем, сатирические публикации в газе те подавались как подражания Курочкину; зачастую под ними стояла подпись (по аналогии с литературной маской Добролюбова) Казанский Лилиеншвагер. «Камско-Волжская газета» регулярно помещала обзоры столичных изданий, выделяя среди них прежде всего «Отечественные записки» и «Дело». «Из наших журналов, – читаем в одном из обзоров, – выдаются наиболее „Отечественные записки“, „Вестник Европы“ и „Дело“. В „Отечественных записках“ обращают на себя внимание два новых произведения Некрасова: „Русские женщины“ (январь) и „Кому на Руси жить хорошо“ (февраль), а также „Благонамеренные речи“ и „В доме умалишенных“, составляющие продолжение „Дневника провинциала в Петербурге“. Оба они написаны с обычным талантом и юмором Щедрина, особенно „Благонамеренные речи“, где выставлено отношение наших грошовых либералов к разным современным вопросам. Вообще Щедрин в последнее время занялся изображением всевозможных наших деятелей-сеятелей, ташкентцев и пенкоснимателей, земцев и адвокатов, которые, при меняясь к новым условиям жизни, стремятся к той же наживе, как и блаженной памяти герои „Губернских очерков“. Только новые деятели прикрывают свои грязные делишки громкими фразами о пользе, приносимой ими обществу» (1873. № 135).
Еще раньше, обозревая первую книжку «Отечественных записок» за 1872 г., газета с нескрываемым восторгом сообщает, что «самая замечательная вещь в этой книжке, без сом нения, третья сатира Щедрина. В ней раздается торжествующий, язвительный смех писателя, стоящего целой головой выше толпы своих подражателей, и мы довольны, мы удовлетворены, мы ловим с наслаждением каждое слово и чувствуем какое-то облегчение при мысли, что один за всех он с убийственным хладнокровием высказал то, что у каждого таилось на душе, о чем все трубили, болтали, чесали языки без вся кого результата… Таков в наше время один только Щедрин. Проходят годы, а он не только не исписывается, но с каждым годом становится сильней и захватывает все шире и шире» (1872. № 10). В заслугу «Отечественным запискам» и «Делу» «Камско-Волжская газета» ставила в первую очередь их верность прогрессивному направлению: «„Вестник Европы“ занимается больше обзором фактов, а „Отечественные записки“ обращают преимущественно внимание на обличение разных безобразий, которыми полна наша жизнь как в столице, так еще более в провинциях» (1873. № 135).
Этот журнал, как и «Дело», которое держится своих луч ших традиций, «стремится выразиться более в направлении», – подчеркивала газета.
Верность тому направлению, которое служило народным интересам, была для «Камско-Волжской газеты» основным критерием ценности и прогрессивности печатного издания. И поскольку газета сама не изменяла этому направлению, она вправе была оценивать другие печатные органы по большому счету, неизменно сравнивая их, как с образцом, с изданием революционно-демократического направления. Это, в частности, дало ей право подвергнуть принципиальной критике популярную в то время столичную газету «Неделя», анализу которой «Камско-Волжская газета» посвятила несколько обстоятельных статей. «Либеральным органом я не назову „Неделю“ уже потому, – писала газета, – что считаю пока несправедливым ставить ее на одну доску с „Петербургскими ведомостями“». Прогрессивным органом «Неделю» тоже назвать нельзя: «…в наше время, когда… все органы по-видимому прогрессивны: все советуют идти „вперед“, но так как стоят друг к другу задом, то расходятся в разные стороны; что для одних „вперед“, то для других означает „назад“. Следовательно, назвав „Неделю“ органом прогрессивного направления, должно бы прибавить, что она лицом в одну сторону, например, с „Отечественными записками“, но соответственное направление „Недели“ остается не выясненным, потому что между нею и поименованным выше журналом, хотя они и смотрят вперед по одному направлению, чувствуется весьма заметная разница – взгляда. Уж если до пускать общие выражения, я назвал бы направление „Недели“ паллиативным» (1873. № 86). Объясняя эту паллиативность, га зета заключает, что у «Недели» нет ясного миросозерцания и она не отдает себе отчета в том, кому служит.