Григорий Володин
Похождения Египетского бога
Первая верующая
Пробуждение выдалось колючим.
Лежал я нагишом в стоге сена, глядя в утреннее блеклое небо. Стоило шевельнуться, как сухая трава с устюками хрустела и покалывала кожу. Впереди странные красные луга уходили вдаль до темно-зеленой полосы леса.
Не менее странная девица изучала мой спящий черный жезл, держа на загорелой ладони мягкую головку. Если б не одно «но», девка выглядела б как типичная простушка-крестьянка. Молодая, румяная, русые волосы сплетены в тяжелую косу, на огромной груди топорщится тонкий сарафан на голое тело, от чего пуговицы на нем расходятся и местами обнажают белую нежную кожу. Кровь с парным молоком, если коротко. Молодуха так бы и воспринималась созревшей кобылкой-буренкой, готовой к осеменению, да только белые кроличьи уши над темным лбом направляли фантазии совсем в другое русло. Мех ушек сверкал на солнце, как свежий снег, и манил взгляд не меньше пышной груди.
Девушка-кролик? Ммм…а только ли ушки звериные? Если у местных жителей и половая активность бешено-кроличья, то этот мир мне по душе.
Заметив мое пробуждение, девица не стушевалась, дальше спокойно качала мой член в ладошке, как младенца в люльке:
– Совсем нагой, даже без исподнего. Ограбили? – не дожидаясь ответа,девица грустно протянула. – Бе-е-едненький. Откуда ты такой – уголек, еще и худенький совсем?
Подождал, пока слова на незнакомом языке обретут смысл.
– Черный с рождения, – я медленно приподнялся на локтях, стараясь не наколоться на колючки в сене. – А худой… у тебя не найдется, чем это поправить?
Живот у меня урчал как у смертного, и это совсем не радовало. В недавнюю бытность блудливым богом грех чревоугодия меня никак не прельщал. Даже бывало, по несколько столетий подряд крошки хлеба в рот не клал. В Роке же моя божественная выносливость, похоже, сточилась до физиологических свойств человека. Ох, блазн-соблазн, придется по новой прокачивать силу боженьки.
Девица, молодец, намек поняла, бережно положила мой жезл на бедро и достала откуда-то из-под стога плетеную корзинку. От аромата свежей выпечки у меня слюнки потекли. Девица подсела ближе, так что наши голые плечи касались друг друга. Вот так мы сидели и уминали сытные коржи с козьим молоком из глиняного кувшина.
Я понимал язык девицы благодаря связи с облаком веры. Оно окутывало Рок подобно атмосферной оболочке. Каждый мир с разумной жизнью обвивает такая энергия. Облако веры для богов значило ту же реку жизни, что Великий Нил для древних египтян или Всемирная паутина-интернет для современных диванных задротов и порнодрочеров. Осадки душевных порывов бесконечных поколений людей образовывали это облако, и боги выступали как его продукт. Наши ипостаси и божественные атрибуты: к примеру, вечно эрегированный лингам Шивы, вагина-капкан Иштар или мой боевой жезл – сформировались как архетипы собирательного человеческого мировоззрения.
Облако веры Рока, в отличие от земного, обладало плотной зоной покрытия без разрывов, но пустовало. Мысленно я взывал: Алло, есть кто дома? Тишина в ответ. Отклики местных богов почему-то не ощущались в невидимой оболочке. Зато знаний и сведений о человеческих культурах, в том числе о языках в ней хоть лопатой греби.взывал: Алло, есть кто дома? Тишина в ответ. Алло, есть кто дома? взывал: Алло, есть кто дома? Тишина в ответ. Облако веры Рока, в отличие от земного, обладало плотной зоной покрытия без разрывов, но пустовало. Мысленно я взывал: Алло, есть кто дома? Тишина в ответ. Отклики местных богов почему-то не ощущались в невидимой оболочке. Зато знаний и сведений о человеческих культурах, в том числе о языках в ней хоть лопатой греби.
Мы поели, девица отодвинула корзину. Золотистые стоги на лугах мерно покачивались под порывами ветра. Вокруг не было ни души.
– Благодарю. Как зовут тебя, милая? – спросил я насытившись. Девица пригнула кроличьи ушки и улыбнулась так смущенно, так робко, что у меня засвербело в паху.
– Дрося, – и зачем-то добавила. – Матушка меня зовет Дрося-Кося.
Она хлопала большими глазами, как дитя. А тело ее принадлежало развитой и спелой женщине.
Я ощутил бурный прилив крови в область малого таза. Буду просто смотреть, и меня там разорвет пополам. Сочетание пушистой милоты с массивным, как броня танка, бюстом возбудит даже полного «эмоционального борова». Что уж говорить о Бесстыдном боге.
Дрося меж тем говорила, задумчиво глядя на дымчатый горизонт.
– Вот гуляла по лугу в последний раз девицей. Завтра батюшка выдает замуж. За Гробша выдает, – девушка-кролик вдруг всхлипнула. – За толстого ленивого Гробша.
Всхлипы продолжились. Слезы текли из глаз-озер по лицу, скатывались с круглого, как персик, подбородка на шею и ниже. Намокла и блестела ложбинка между тяжелыми грудями.
– Ну-ну, – я вытер пальцами загорелые щеки девушки, слегка тронул ладонью мех на ушках – для проверки реакции. И не зря, чуяло ж мое сердце! Взгляд Дроси мигом прояснился, озорные огоньки-желания загорелись в глубине черных зрачков. Неслабая эрогенная зона спрятана в этих двух клочках меха.
– Ты не толстый, – сказала Дрося, глубоко дыша. Грудь ее вздымалась, как отроги пробуждающегося вулкана. – И руки у тебя чистые, не потные. А у Гробша потнющие, сальные, жирные руки. Он весь-целиком лоснится от жира!
Последние слова она почти выкрикнула, звонкое эхо раздалось до самой опушки. Девушка пылала ненавистью, а от ненависти до любви, как известно, один муравьиный шаг. Это был идеальный момент для соблазнения.
Я встал на колени, терпя впившееся в колени сено. Обнял расстроенную девочку, чуть погладил ушки. С кроличьей частью я был осторожен, как сапер с бомбой. Похоже, дело тут обстояло как с клитором: поторопишься, переборщишь с касаниями, надавишь сильнее – и только раздражишь горячее юное тело. Потом будет вспоминать, как этого Гробша: «у него грубые, наждачные, чумазые руки. Он весь-целиком черный как сажа!» Толстоватый парень явно по-крупному накосячил в постели. А назвав себя девицей, Дрося преувеличила. Девственницы не гладят фаллосы незнакомых спящих в сене мужиков. Если они не гурии из исламского рая, конечно.
Касаясь щекой моего соска, Дрося взглянула на меня снизу-вверх.
– Так ты не ответил! Кто ты? – спросила она, борясь с возбуждением. – И почему один и голый?
Я улыбнулся Дросе и ее суетливым мыслям.
Все люди, пусть даже у них растут кроличьи уши, как стеклышки – просты и прозрачны.
Вовсе не от тревоги Дрося стопорила процесс. Какая уж тут тревога, когда не больше четверти часа назад она баюкала в ладошке мой член. Только любопытство и нежелание показать свою доступность. Все-таки те же четверть часа назад Дрося заявляла, что девица. Теперь приходится ломаться.
Я прочистил горло и произнес возвышенно, будто сектант-евангелист:
– Будь спокойна, дева. Ты в надежных руках, Дрося-Кося, – сказал я, вынимая ее титанические груди из тесной обертки сарафана. – Я – Мин, бог любви и желания. Бог страсти и жара в чреслах. Оружие мое – да, на него сейчас ты смотришь и облизываешься – не забирает, а дарует жизнь. Сегодня день моего рождения в вашем мире, поэтому лицезришь ты меня нагим. И честь тебе досталась немалая – стать первым моим последователем. Соверши со мной обряд зачатия и обрети благословение.
– Но я не могу, – хихикнула полуголая Дрося. Ее белые полушария с бурыми торчащими от возбуждения сосками колыхались, как густые облака. – Мне батюшка запрещает до свадьбы.
Моя улыбка стала шире. Поглаживая одной рукой мягкий шар, другой я продолжил расстёгивать пуговицы сарафана на твердом животе.
– Так в чем дело? На свете столько видов брака. Давай выберем самый удобный. К примеру, девадаси.
– Что есмь?
– В одном из народов моего прошлого мира девадаси – девочки, с рождения посвященные богу. Как будто замужем за ним.
– Ой, не надо за бога! Вдруг убиет, если не понравлюсь, – замахала руками Дрося. – За бога я боюсь!
– Так я то и есть бог. За меня же не боишься?
– За тебя не боюсь, – задумчивая морщинка рассекла загорелый лобик девушки. – Ты – вот какой щупленький и слабенький, ладошкой как комара прибить раз плюнуть. А за бога боюсь.
Я пожал плечами. Как раз дала о себе знать оставшаяся у меня сила, о которой говорила синигами. Выражался этот талант в способности видеть у людей ауры влечения. Сейчас вокруг ушек Дроси пульсировала алая корона – двенадцать клиновидных зубцов на обруче. Указывающий в мою сторону зубец горел ярче прочих, словно вкрапленный рубин. Сомнений нет: Дрося хочет меня. Ей по нутру именно щуплые и слабые, они понятны в отличие от странных богов с их неясным всемогуществом.
– Ну, тогда остается никах-мут’а, – сказал я, отбрасывая сарафан в сторону.– Брак для удовольствия, шииты придумали. Продлится он ровно столько, сколько мы захотим, – я взглянул на поднимающееся солнце. – Думаю, к вечеру разведемся.
Внимательно слушая меня, Дрося стягивала подъюбник с ягодиц.
– А коли так, – просто сказала она, – то постелю холстину.
Подьюбник белым лебедем спорхнул на сено
Пока она распрямляла на сене холстину, вытащенную из корзины, белый выпуклый зад призывно покачивался передо мной. Вдруг я подумал: какого пустынного демона жду? Схватил ягодицы и воткнул член в Дросю. И не прогадал: влагалище уже хлюпало, как сырая губка. Вся промежность блестела от смазки, она стекала даже на бедра. Бедная девочка, стоило же мучиться?
Вот теперь тебе хорошо, вот теперь я слышу, как ты довольно постанываешь, раскачиваясь на моем жезле.
И да, девственностью здесь и не пахло.
– На меня накатывает, ох…давно уже хочу…
– Зачем же терпела, дуреха?
– Вот потому что и дуреха… Ляпнула, что еще в девках, а потом боялась, вдруг врушей обзовешь…Быстрее…быстрее…ой, опять подкатывает…ты в самом деле бог....
Ясная цель, как путеводная нить, вела меня внутрь узкой дырочки, заставляла вколачивать жезл как можно глубже, тянуться к самой матке. Мне нужно соблазнить эту девушку, вытрахать так, чтобы сперма кипела в ней до самых ушек. Сделать своей первой верующей. И тогда моя божественная сущность закрепится в новом мире, оттеснит печать в облаке веры. В каком-то смысле все боги паразиты. Но мой паразитизм дарит удовольствие.
Лоно Дроси бурлило как гейзер. Осторожно, нежно мои пальцы мяли ее вытянутые ушные раковины. Через влагалище в головке члена отдавался бешеный стук юного сердца.
– Я кончаю…кончаю, – разносился над красными лугами крик девушки с кроличьими ушами, – ой…снова…боже…
Я потянул ее за плечи к себе и шепнул в ухо:
– Молись.
– Боженька, – взвизгнула Дрося. – Кончаю.
Я чувствовал, что сам вот-вот не выдержу. Надо срочно прерваться. Мои далеко не божественные силы отстают от моего гигантского желания. Сейчас это остро ощущалось. Хотелось столько всего испробовать с девочкой-кроликом, но мои надпочечники и половые железы не производят столько андрогенов. Пока.
– Говори: «Слава Мину».
– Слава Мину…Слава…ах…
Дрося рухнула на холстину, соскользнув с члена. Пушистые веки накрыли глаза. Так бы и заснула, уставшая, но я перевернул девушку на спину и уселся возле ее головы. Жезл вытянулся в струнку. Настал черед фичи, ради которой береглись последние силы.
Через минуту Дрося распахнула глаза и в шоке смотрела, как прямо над ее лицом я натираю кроличьими ушками торчащий колом член. Из влажной черной головки на Дросин подбородок выкатилась липкая капля. Девушка тут же облизала ее. А затем взяла в рот мою мошонку.
– Говори, – я все быстрее тер черный ствол розоватыми ушными раковинами, все сильнее шоркал его оберткой из двух пушистых лент. – «Слава Мину». Говори.
Дрося уже перестала жевать губами мои яйца. Дыхание девушки участилось, груди колыхались как океанские валы.
– Слава Мину. Слава Мину. Слава Мину. Слава. Мину, – членораздельные звуки сменились короткими, тугими, мычащими стонами. – Ммм… Ммм…мм…рррр…
Раздался долгий рычащий стон, тело девушки выгнулось дугой, кулаки сжались, комкая сено. Пухлое лицо исказила гримаса оскала. На меня смотрела мордочка настоящего хищника. Что ж, кролики тоже звери.
Вскоре лицо девушки отмякло, довольная улыбка сменила свирепый оскал. Пока Дрося расслаблялась, шумно вдыхая и выдыхая, я лег сверху и кончил в нее, вдавливая жезл как можно глубже. Ничего не пропало зря, из раскрытых губок не вытекло ни капли спермы.
Затем изнуренные оба, мы заснули.
Разбудило меня шуршание сена возле шеи. Открыл глаза и вижу: к моему горлу тянет здоровые лапищи бородатый мужик с облезлыми кроличьими ушами. Не мешкая, я схватил бородача за волосатые запястья и пнул пяткой в подбородок. Мужика с «охом» выбросило со стога.
Другой седобородый мужик-кролик ударил в меня вилами, но я успел кувыркнуться в сторону. Задница заскользила по сену, и я плюхнулся в еще мокрую от росы траву. Сверху завизжала разбуженная Дрося.
Пока вскакивал, пятеро мужиков с кроличьими ушами успели окружить с трех сторон. Один сжимал вилы, остальные готовились вбить в меня мозолистые пудовые кулаки.
– Батюшка, – плакала на стоге нагая Дрося, прикрывая грудь мятой холстиной, а мокрые глаза опущенными ушками. – Батюшка, не надо. Не губите его.
– Ну, ирод чумазый, – закричал седобородый и потряс вилами. – За то, что над дочкой моей сильничал, на вилах тебе болтаться.
Я засмеялся, уперев руки в бока. Трое из мужиков переглянулись и потянулись за оберегами под косоворотками. Низкорослый бородач бросился читать молитву.
– Странный какой-то, – пробормотал рыжеухий крестьянин-кролик. – Смольный, как дроу, но глаза не желтые, людские глаза. И уши не острые.
Низкорослый прервался на секунду, чтобы авторитетно заявить:
– Бес, – и продолжил молиться. В то же время меня все еще распирало хохотом, будто зрителя циркового номера.
– Сильничал, значит? – наконец выдохнул я, утерев слезу с уголка глаз. – А над кем?
– Еще и издевается, ирод, – сплюнул седобородый. – Над дочкой моей.
– Это она так сказала?
– Батюшка, он не сильничал, – с готовностью поддержала Дрося, выглянув из-за ушек— Батюшка, он не сильничал, – с готовностью поддержала Дрося, выглянув из-за ушек.
– И что же он тогда сделал? – прошипел отец, еле сдерживаясь.
– Он…он благословил меня, – сказала Дрося и спрятала под холстину выглянувший сосок.
– Молчи, порченая, – рявкнул седобородый. – Посмотри на этого дьявола, полоумная. Посмотри живо на аспида, с кем в постель легла! Ну и с кем, с кем?
Из-под ушек Дрося глядела на меня заплаканными глазами. Загорелая рука поднялась и легла поверх холстины на живот. В чреве девушки прорастало семя плода. Может, она ощущала звериной чуйкой, нюхом кроличьим. Я же точно знал. И ждал ответа. Вот оно, настоящее испытание веры. Успела ли она зародиться в сердце Дроси, как зарождалась сейчас тень новой жизни в темном мокром покое внутри нее.
Дрося вдруг застыла, будто прислушиваясь к себе. Рука ее скользнула чуть ниже пупка, девушка улыбнулась и сказала:
– С богом страсти и жара в чреслах.
Седобородый вскинул вилы и шагнул ко мне.
– Заколю, ирода!
– Погоди, Грозг, – предостерег рыжеухий. – Зачем на вилы поднимать? У нас в трактире торговец Жбан остановился, рабов-гномов госпоже Инее везет. Отдадим этого недодроу за горсть медяков. Пускай издохнет на полях, собирая чвон.
Седобородый притормозил, задумался.
– А возьмет Жбан такого доходягу?
– Ты гномов видал? Мельче этого в два раза. Любого возьмет.
– Все равно возни больно много… Так ткнул в живот раза два и отомстил за дочку.
– Ну как хочешь, – рыжеухий пожал плечами. – Какой возни то? По черепушке вдарить и в трактир донести. Зато выгоды сколько: покровительнице нашей невольник, тебе отместка за дочурку, а всем нам гуся жареного и по кружке вина вечерком в «Гуляке».
Услышав про гуся и вино, остальные мужики загорелись. Начался спор. Поворчав, Грозг сдался.
– Ладно. Только ловите его сами, души ростовщические.
– А где он? – заморгали крестьяне, глядя на примятую траву перед собой. Никого зоркие полукроличьи глаза не наблюдали, только Дросю на стоге. Девушка шумно дышала, будто сдерживала горькие слезы.
– Испарился, – низкорослый засунул руку под ворот рубашки, ближе к нательному оберегу. – Бес же.
Я краем уха слушал мужицкую возню, милуясь с Дросей. Пригнулся и прижался к ней сзади, ее широкая спина полностью закрывала меня от остолбеневших крестьян.
– Дрося-Кося, наш сын будет пылать здоровым, как солнце в пустыне, – шептал я, целуя девушку между лопаток. – Никто из моих детей ни разу не болел до самой могилы.
Дрося надсадно выдыхала при каждом моем касании. Крестьяне внимания не обращали. Считали: поняла дура, что провинилась перед самым венцом, вот и горло от страха схватило.поняла дура, что провинилась перед самым венцом, вот и горло от страха схватило.
– Твои деточки мертвы?
– Не жалей их, – я погладил сзади шею своей первой верующей, отчего вся она завибрировала как мембрана на барабане. – Кое-кто из них дожил до двухсот лет. Протянул бы и больше, но не мог не подарить себе на последний день рождения оргию с блудницами, – я не сдержал гордой улыбки. – Весь в отца.
– Мой сын тоже будет долгожителем, – мечтательно протянула Дрося.
Ватага крестьян наконец додумалась завернуть за стог. Не веря в удачу, что гусь с винцом им все-таки не обломался, они кинулись хватать меня. Только вовсе не просто поймать вечного беглеца серьезных отношений. А тут разгоралась что-то очень серьезное. Ноги в руки!
Прыгая по стогам, бегая по лугу, я ускользал от набитых мужицких кулаков. Кому-то дал по носу, кому-то челюсть выбил. Но крестьяне не отставали: кроличьи гены, может, взыграли.
Все же повалили зубами в траву, тонкая бечевка вонзилась в запястья. Один крестьянин приподнял меня за загривок, дыша над ухом редко и с хрипом, как загнанный конь, остальные по очереди отыгрались за бешеную гонку. Колотили так, чтобы ничего не поломать, товар на продажу как-никак, но вырубило меня почти сразу. Опустившуюся на глаза тьму взрывали снопы искрящихся звезд. Может праздничный фейерверк пустили? Сегодня все-таки мой день рождения.
"Гномий трамвай"
Проснулся я от пинка по дых. Лягнули мощно, на бок даже перевернуло. В спину уперлись железные прутья.
– Ползи отсюда, хавчик закрываешь, – пробасили над ухом.
Я открыл глаза, вглядываясь в вечерний сумрак. Над головой темнело небо, окаймленное прямоугольником высоких решеток. Загорались первые звезды. Сквозь щели в деревянном полу сквозил ветер. Я лежал в мажаре, зарешеченной длинной телеге. Левую ногу сковывала длинная цепь, вбитая в пол.
Надо мной навис ребенок в серой мешковине вместо нормальной одежды, с грязью на подбородке. И как громыхнул зычным басом:
– Глухарь или тупарь?
Малыш выставил мне под нос кулак. Нет. Кулачище! Здоровый волосатый, весь в набухших венах, с фиолетовой наколкой. Я пригляделся к мальчишке. На лице у него чернели вовсе не комья грязи – лохматая кустистая борода с моржовыми усами. Ничего себе переизбыток тестостерона. Кто напичкал карапуза стероидами?
– Малец, скажи маме отвести тебя к цирюльнику, пока вместе с манкой усы жевать не начал.
– Малец? – выпучил глаза волосатик. – Мне сто восемьдесят три.
– Правда? – я схватил карлика за босую ступню и дернул вверх. Напольные доски скрипнули под рухнувшим коротышкой, звякнула цепь на его второй ноге. – Жалко, что ты не бутылка вина.
– Не думаю – иначе бы ты его разбил и расплескал, – из угла подала голос невысокая женщина, почти карлица. На меня она не смотрела. Поваленный коротышка, охая, отполз к шестерым низкорослым бородачам, которые сидели на веревочных «переплетах», привязанным к краям телеги вместо скамеек. Глаза сокамерников недобро отблескивали белым из-под густых бровей.
Я приподнялся и сел.
– В любом случае невежливо будить пинками старших.
– Старших? – женщина бросила на меня быстрый взгляд. В тени решетки сверкнули в улыбке белые зубы. – Насмешил. Еще скажи, в отцы нам годишься.
– Не. В отцы я гожусь вашим праотцам.
Выглянула луна, в ее белом свете я разглядел женщину. Хорошенькая, хоть и далеко не балерина. Даже под бесформенным платьем из мешковины выделялись наливные, точно дыньки, груди. Женщина сидела на натянутых веревках так, что короткий подол уехал вверх, едва прикрывая лобок, словно слитный купальник. Я облизал взглядом крепкие белокожие бедра.
– Черныш, мы вообще-то есть хотим, – сказала женщина. – А голодные гномы ужас какие неловкие. Сам понимаешь, все мысли только о пустом желудке, не видим даже, куда ступаем. Можем, например, поскользнуться и приземлиться на голову одного дроу. Шесть гномов. Все вместе. Чисто по неуклюжести.
– Повезло этому неясному дроу, что его здесь нет, – сказал я, но все же встал и отошел. За решеткой на краю телеги стояли глиняные кружки с водой и плошки полные дымящегося варева. Подле телеги в отсветах горящего костра угадывались очертания шатров. Наши конвоиры.
Про меня гномы тут же забыли. Бренча цепями, они бросились разбирать пайки. Гномиха прошла мимо меня, подол бесформенного мешка по-прежнему задирался сзади, и я смог любоваться, как она нагибается и оттопыривает к верху упругий круглый зад, чтобы поднять и притянуть между прутьями свою порцию. Остальных гномов тоже буквально загипнотизировала полоска треугольных зарослей между гладкими полушариями ягодиц. Смотрели все, но только я был голый....
Гномиха повернулась и секунду она с моим выпрямившимся жезлом стояли друг напротив друга. Росточка она была небольшого, в узкой телеге не разойтись. Поэтому расстояние между ее носом и раздувшейся головкой члена не превышало полметра. Глаза в уретру, что называется.
– Одеться не хочешь, Черныш? – кивнула женщина на пустой мешок на полу. – Ночи здесь прохладные.
– Спасибо, я по-другому согреюсь.
– Как же?
– Огнем.
Насмешливый хохоток.
– Пальцами костер разожжешь?
– Можно и так сказать.
Гномиха хмыкнула и уселась на натянутые возле решетки веревки.
Ночь тянулась, гномы проглотили пайки, но спать не ложились. Самый широкоплечий бородач шагнул к гномихе и зашептал, усердно жестикулируя. Та лишь подхихикивала и тихонько качалась на веревках, коротенькие ножки отталкивались от пола как на качелях.
– Да хватит увиливать, – не выдержал бородач. – Что ты ответишь?
– Ничего, я не могу говорить и смеяться одновременно.
– Ну и молчи, Вира, – прорычал гном с саженным разворотом плеч. – Молчи-молчи. Ноги только раздвинь и молчи, если вытерпишь.
– Ого, какая уверенность в своем хвостике, Каздан, – громко засмеялась гномиха. – Или так сильно приспичило? В Городе-под-Горой ты был скромнее.
Гном набрал в грудь воздуха. Видимо, собирается реабилитироваться, красивое словцо ищет, сейчас будет пытаться выдавливать грубым ртом слог поэта. Только я видел по еле тлеющей рубиновой короне-ауры над головой Виры, не светит ему бурная ночка сегодня. Обломают коротышку.
– Я давно не мог найти место и время, чтобы…
– Так найди место и время, – оборвала гномиха. – Не на грязном полу же мне под тебя ложится. Не в тюремной толкотне. Или ты надеешься в процессе свой вялый хвостик подменить стержнем друга? А потом хвастать передо мной, какой кобель? Гора даст, в каше не замечу?
– Ах ты, – Каздан схватил ее за руку и выдал вместо лиричного признания: – Шлюха надгорная! Да я тебя сейчас распластаю на этой решете, вколочу по самое горло.
Лицо Виры сморщилось, волосатая пятерня сдавила ее запястье намертво. Я уже собрался разнять детишек, тоже наверно двухсотлетних, когда Вира сказала:
– Да, конечно, милый, – проворковала она сквозь стиснутые зубы. – Давай. Обрадуй меня. Я буду в восторге, когда мои братья положат тебя на наковальню и что-то сделают с твоими ногами. Они ведь ищут меня, ты их знаешь.
Кадзан отшатнулся от гномихи, тяжелый кулак разжался. Вира потерла руку.
– Уже передумал? Больше не хочешь пощекотать меня своим хвостиком? – она оттянула вниз широкий ворот мешка-платья. Наружу вывалился белый шар груди. – А?
Схватив белую мякоть, Вира наклонилась и клюнула соском гнома в живот только затем, чтобы посмотреть, как он отпрянет. У покрасневшего Каздана вдруг появились дела в противоположном углу телеги. Вслед ему летел злой смех гномихи.
– Разве помять мои титьки не стоят каких-то ног?
Срочно ретируясь, Каздан задел плечом гнома. Того самого векового «мальца», что меня пинал.
– Куда прешь? – заорал багровый Каздан и вмазал бородачу в широкий нос. Тот осел на пол, темная струя потекла по усам. Затем побитый отполз к решетке. Остальные отводили глаза в стороны, попрятали носы, пока их тоже не расшибли.
Холодало, я, и правда, подзамерз. Но пока не одевался, сидел на веревках и выжидал. Глаза не отрывались от ауры влечения Виры. Зубцы короны едва горели, на какого бородача гномиха ни смотрела, рубин над ее головой испускал только бледно-розовый свет. Какие же парни в твоем вкусе, малышка?
Пленники по одному засыпали, храпя как паровозы. Только «малец» у решетки хлюпал все еще кровоточащим носом, пытаясь заткнуть ноздри пальцем. А потом гнома начало рвать.
Я поморщился от режущих звуков. Спать в блевотном озере не хотелось. Поднялся с веревки-скамьи, толкнул коротышку.
– Голову не запрокидывай назад, борода, – велел я. – Не запрокидывай, говорю! Кровь хлещет в носоглотку – потому и блюешь. Ты – глухарь? Или тупарь?
– Слышь…охренел…
– Вот, правильно! Вперед тоже не наклоняй – вытечешь весь как через кран. Молодец. Возьми потом с полки пирожок.
– Какой… пирожок? С какой…полки?
– С высокой, стремянку не забудь. А сейчас заткнись и дыши ртом.
Я сел на корточки, оторвал от мешка на гноме полоску ткани, разорвал ее на несколько маленьких тряпок. Два бинта засунул гному глубоко в ноздри, течь перестало. Затем взял кружку гнома, потряс ею. Пустая. Сходил за своей, там еще оставалась половина. Смоченный водой тампон прижал к заросшей переносице гнома.
– Держи компресс, борода, – сказал я. – Четверть часа – и пройдет кровь. А не пройдет, – секунду подумал, – тогда вызывай скорую.
Гном глядел вперед, выпучив глаза. Тампоны торчали из разбитого носа, как бивни мамонта. Я отвернулся от пациента, поднимаясь, и уперся взглядом в едва прикрытый мешковиной пах гномихи. Она нависала надо мной с задумчивым видом. Грудь уже успела вернуться под платье, но ворот оттянулся и топырился, я застыл на полусогнутых, заглядывая внутрь. Природа на белых выпуклостях не отдыхала. Мне было видно даже торчащий возбужденный сосок, ведь зубец короны надо головой Виры горел как раскаленные угли. Гномиха взяла меня за руку и хрипло прошептала:
– Пойдем, лекарь.
Она толкнула меня к решетке. Силы в ее пухлых ладошках было немало, и я ударился спиной в прутья. Вира наклонилась к моему качающемуся жезлу и наделась на него ртом. Член выпрямился и раздулся мгновенно. Я принялся трахать гномиху в рот.
Причмокивание Виры и мое напряженное сопение растворилось среди дружного храпа гномов. Звездное небо кружилось в моих глазах. Член размеренно ходил Вире куда-то за щеку, блестя от слюны. Значит, милая, ты без ума от добродетельных? Лекарей, учителей и воспитателей в детских домах? Достойный фетиш.
Я вынул член. Во рту Виры хорошо, но пора двигаться дальше. В жизни нужно все попробовать.
Подвинув локтями дремлющих гномов, я уселся на веревки. Вира забралась мне на колени, звякая цепью на лодыжке. Блеснули в лунном свете уже мокрые заросли на лобке, прежде чем гномиха оседлала мой жезл. Только член влетел в мягкую раковину, Вира сразу заохала. Росточек-то у нее небольшой, глубоко проникаю, нужно осторожнее, пока мой жезл насквозь через рот не вышел. Головку члена и еще немного я оставил в гномихе, остальное же вынул из дрожащего лона и обхватил пальцами. Такой размер подошел идеально. Вира тут же заскакала на члене, колотясь лобком об мои пальцы. Одной рукой я стянул с нее платье и стал ловить губами соски прыгающих грудей. Вира стонала у меня над ухом, не сдерживаясь, разбудив наверно всех в телеге, а может и наших конвоиров в шатре. А потом резко припала к моему уху и стала жадно его вылизывать. Алая корона над ее головой светила ярче солнца в пустыне. Еще один фетиш. Надо запомни…
Звериный крик исторгся из моего горла. Сладкая судорога заставила меня колотиться пятками по полу. Все мысли выбило из моей головы словно хлопушкой пыль. Да это же и мой фетиш тоже! Точнее моего нового тела. Ничего себе. Ох, Дрося-Кося, не одна ты любишь баловаться с ушками.
Вира откинулась назад. Взбухший клитор краснел над двигающимся в ней жезлом.
– У меня все горит, – тихо-тихо шептала она зачем-то, словно только что мы с ней не орали на всю округу. – Ты, наверное, выжег весь сок во мне.
– Помнишь, ты спрашивала, как я согреюсь без одежды? – подколол я. – А теперь сама щеголяешь голыми сиськами.
– Моя раковина внутри и по краям вся в огне, – не слушая, шептала гномиха. Взгляд ее вдруг прояснился. – Вот о каких костре и пальцах ты говорил…только палец-то один.
– Разве? – улыбнулся я и затеребил рукой ее клитор. Горячая горошина задрожала как струна скрипки, а музыкой стали протяжные стоны Виры. Она кончала несколько минут, крепко сдавливая меня в детских сильных ладошках. Я подождал, пока насаженная на член женщина перестанет содрогаться, и повернулся направо. Гномы в первых рядах сидели с раскрытыми пастями, истекая слюной.
– Девушке место дайте, – попросил я ближайшего бороду. Тот потолкался задницей, подвигая соседей. Вира сползла с меня, белая, влажная и горячая.Я встал и высунул член между прутьев решетки. Подергал затвор, и белые брызги усеяли траву под телегой. Жаль семя, но не оплодотворять же рабыню на продажу. Пустынный демон знает, что тогда с ней конвоиры вытворят.
Сзади раздался обиженный голос:
– Мне про грязный пол заливала, а сама с дроу сношается.
С другой стороны телеги Каздан полосовал меня взглядом на куски ветчины.
Я пожал плечами:
– Так мы ж не на полу.
Гнома это мало утешило. Но я плевал на него, просто рухнул на веревки и уснул под его горящим ненавидящим взором.
