Гоар Маркосян-Каспер
Земное счастье
Он замолчал.
– Каким положением? – спросил Дан.
Маран поглядел на него чуть смущенно.
– Видишь ли, так получилось, что у меня не было недостатка в приключениях. Дело в том… Как бы тебе объяснить?..
– Можешь не объяснять. Поэт мне говорил, что за тобой бегала куча женщин.
– Вот болтун!
– А что, не так?
– Ну не то чтобы совсем не так, но… Бегал все-таки больше я, а они подманивали. Многим хотелось поучить меня уму-разуму. Красивый был мальчик. В маму. Моя мать была на редкость хороша собой, недаром отец спился после ее смерти и даже до, когда она еще лежала и умирала, он уже пьянствовал с горя… Собственно, и отец был не урод, в противном случае, мать за него не вышла бы, за грузчика, она была не из простой, хоть и обнищавшей вконец семьи, ее дед… Но речь не об этом. Так вот, принес я Мастеру рассказ, он прочел и спрашивает: «Скажи-ка, мальчуган, нет ли у тебя случайно проблем с этим делом? Видишь ли, о таких вещах обычно болтают те, у кого с этим не все в порядке.» Ты же понимаешь, я был страшно доволен собой, как все мальчишки, которые, освоив некую процедуру в ее самом элементарном варианте, уже считают себя титанами.
– Не только мальчишки, – буркнул Дан. – Большинство взрослых тоже.
– Ну это не в Бакнии… Урок был жестокий. Я схватил рассказ, разорвал на мелкие клочки и выкинул. И с тех пор… Кстати, потом он рассказал нам с Поэтом про кевзэ и дал записку к своему старому приятелю, у которого была школа, тоже своего рода знаменитость, некий Тита. Мы ходили к нему до начала войны, потом Перелом, потом Изий запретил кевзэ… Если хочешь знать, женщины Бакнии должны на меня молиться за то, что я отменил этот запрет…
– Погоди, а как в других странах? В Дернии, Латании и тому подобное? Там этим занимаются?
– В какой-то степени да. Но недавно и не поголовно. Видишь ли, придумал систему бакн, и долгие века она за пределы Бакнии не выносилась. Вроде вашей йоги. Но постепенно, конечно, с нею познакомились и другие. И однако нигде она не получила такого распространения, как на родине. Слышать о ней уже все слышали, но практикуют мало. Может, когда-нибудь, со временем… Ты же понимаешь, дернитские девочки интересовались не столько лично мной, сколько моими навыками в этой области, какой-то кретин-журналист расписал в газете мою биографию и не забыл упомянуть о кевзэ… Ну, что тебя еще интересует?
– Я бы задал тебе пару уточняющих вопросов, но уверен, что ты на них не ответишь, – вздохнул Дан. – Чтобы не устраивать клуб рыболовов здесь.
Маран усмехнулся.
– Ты прав. Не отвечу.
– Тогда перейдем к резюме. Подаю заявление.
– В рыболовный клуб? – засмеялся Маран.
– Я не шучу.
Маран задумчиво посмотрел на него.
– Учти, на это надо немало времени и упорства.
– И не болтать, это я уже понял.
– Разве ты можешь что-нибудь скрыть от Ники?.. Впрочем, я, кажется, начинаю тебя понимать… – Словно сам смущенный собственным признанием, он торопливо сказал: – Ладно, Дан. Только не сейчас, хорошо? На Земле.
– Конечно.
– А теперь поговорим о том, из-за чего я тебя позвал. Я хотел бы, чтобы ты рассказал мне о Лахе. Я имею в виду те материалы, которые ты добросовестно… я за тобой не следил, конечно, но в твоей добросовестности не сомневаюсь… изучал, когда считалось, что мы отправимся в Лах.
– Но ты ведь тоже их смотрел, – удивился Дан.
– Боюсь, что я был плохим учеником, – сказал Маран. – Открою тебе маленький секрет. Это ведь происходило в период между тем, что все считали выздоровлением, и моментом, когда я стал умирать во второй раз…
– Умирать? – переспросил Дан.
– Ну да. Хотя до реанимации тогда не дошло, но ощущение умирания было полное. Не хватает воздуха, останавливается сердце, и уходит сознание. Чего же больше?
– Больше нечего, – согласился Дан, сразу вспомнив эту «вторую смерть». Они сидели утром в столовой за завтраком, сам он уплетал за обе щеки, а Маран даже не притронулся к еде, только с усилием глотал кофе. Дан обратил внимание на его неестественную бледность тогда, когда он, оставив недопитую чашку, вдруг встал и сказал: «Пойду к себе. А лучше прямо к Индире.» «Тебе нехорошо? – спросил обеспокоенный Дан. – Проводить?» «Да нет, дойду. – Маран сделал шаг, добавил: – Наверно», Дан решил идти за ним, но вздумал допить кофе, и, пока смотрел на чашку, услышал грохот опрокинувшегося стула – Патрик, сидевший чуть дальше, сбив стул, кинулся как раз вовремя, чтобы подхватить Марана, а затем вместе с подоспевшим Даном кое-как довести до медотсека, где совершенно потерявшая голову Индира, размазывая слезы по лицу, говорила: «Ничего не понимаю, ну ничегошеньки. Три дня назад кровь была нормальная, а сегодня сосуды буквально пустые»…
– Я, кажется, догадываюсь, в чем дело, – сказал Дан. – Радиолог ведь мне потом объяснил, что чужая кровь работала не в полную силу, и у тебя все время должно было быть кислородное голодание. Но по тебе ведь никогда ничего не видно. Я подумал, что он преувеличивает. Нет?
– Нет, – сказал Маран. – Голова у меня была, как в тумане. Просто я думал, что пройдет, и старался как-то пересилить. Тем более, что узнал про бомбу. Ну и олух я! Хорош я был бы в таком виде на Торене. Повезло, что я свалился там, на станции, до того, как мы успели улететь… Словом, я плохо соображал. И почти ничего не помню.
– А что ты хочешь знать про Лах? И зачем?
– Я думаю, что Патрик прав, Дан. Периценцы наверняка тоже из нашей команды. Еще одна грань, и я хотел бы знать о ней как можно больше. Конечно, в Разведке можно будет взять все материалы и посмотреть, но я, как ты понимаешь, уже верчу в уме всякие варианты и не хочу ждать. Так что рассказывай все подряд, если случатся повторы, не страшно. Дай только закажем кофе.
Он отставил бокал с недопитым коньяком и потянулся к пульту, но не успел до того дотронуться, дверь открылась, и в каюту вкатился робот-бармен с подносом, центральное место на котором занимал термос с кофе. По большим кружкам Дан сразу понял, что заказала его Наи.
Когда Дан вернулся к себе, три женщины, уютно усевшись в кружок (он сразу вспомнил клуб рыболовов), оживленно болтали.
– Судя по вашим румяным лицам и блестящим глазам, девочки, вы обсуждаете нашего брата, – сказал он шутливо. – Продолжайте, я пойду в библиотеку.
Но Наи уже вспорхнула со своего кресла – Дана не покидало ощущение, что она то ли ходит по воздуху, то ли летает, и исчезла.
– Никогда в жизни не видела столь счастливой женщины, – сказала Ника, когда дверь за ней закрылась.
– Несколько дней назад ты утверждала прямо противоположное, – напомнил Дан, усаживаясь в угол дивана.
– Что было, то и утверждала, – сказала Ника. – В том-то и дело, наверно, нет счастья без печали. Никак не пойму, завидую я ей или сочувствую.
– Сочувствуешь? – удивился Дан. – С чего бы это?
– Так ведь произошло именно то, о чем я тебе говорила. Он ее поглотил. Растворил в себе. Она совершенно потеряла рассудок.
– В чем это выражается?
– Она говорит только о нем. Что сталось с той неприступной особой, которой ты звонил при мне перед первой экспедицией на Палевую? Куда делась гордячка, которая ни словом не выдала своих страданий, когда вы вернулись, а он остался там? Как только разговор уходил в сторону, она сразу отключалась и уплывала. Какое-то безумие!
– Почему ты так сокрушаешься? – усмехнулся Дан. – Может, если б и ты растворилась, ты была бы такой же счастливой.
– Я и так счастлива, – отрезала Ника и вдруг поглядела лукаво: – Ты же не умеешь этого, Дани.
– Чего?
– Растворять.
– Погоди, еще научусь, – пообещал Дан зловещим тоном.
– Ха-ха! Он научится. Вот умора! Ты слышишь, Дина, что он говорит? Он полагает, что этому можно научиться. Дани, радость, с этим рождаются.
– Я, пожалуй, пойду к себе, – сказала смущенная Дина.
– Не обращай внимания, – вздохнул Дан, – мы не ссоримся, мы просто шутим.
– Да, – весело подтвердила Ника и звонко чмокнула Дана в щеку. – Каждому свое.
– Я все равно пойду. Почитаю немножко, за обедом встретимся.
– Погоди, – остановил ее Дан. – Я хотел бы задать тебе пару вопросов. Насчет… Ну отношений полов. Объяснишь мне кое-что?
– Если смогу, – сказала Дина неуверенно.
– Он что, так ничего тебе и не рассказал? – возмутилась Ника.
– Рассказал. Мне просто хотелось бы представить, как это выглядит с другой стороны. Ну с женской точки зрения. Вот женщина решила себе кого-то найти, она идет, допустим, в бар и…
– Свободная женщина, – уточнила Дина. – Замужняя одна туда не пойдет, разве что ей захочется тоже… Но это не принято.
– Идти не принято? Или изменять мужу?
– Изменять. Впрочем, и жене. Правда, при Изии все расшаталось, он же запретил разводы, и все каноны поколебались. Раньше развод был простым делом, и до измен не доходило.
– Все наоборот, – сказала Ника.
– Ну идет она в бар, – напомнил Дан, – сидит, смотрит, если ей кто-то нравится, дает понять. Он может подойти, так?
– Примерно.
– А если он не идет? Она подходит сама?
– Не всегда. Это большое испытание для самолюбия. Ведь если он не реагирует, значит, она его не интересует. Надо очень уж увлечься, чтобы на это отважиться. Правда, когда женщина идет на такой шаг, большинство мужчин… Понимаешь, это оскорбление – отказать в таком случае…
– А наоборот бывает? – спросила Ника. – Когда инициативу проявляют мужчины? Или все-таки нет?
– Конечно, бывает. Хотя, наверно, реже. Но в общем-то, эти правила давно расплылись. Мы с Леем познакомились на выставке, и никто никому никаких знаков не подавал, просто случайно сошлись у одной картины, обменялись мнениями и как-то…
– А кого чаще отвергают? – полюбопытствовала Ника. – Мужчин или женщин?
– Наверно, мужчин. Правда, смотря какой мужчина… – Дина слабо улыбнулась. – Трудно представить женщину, которая отказала бы Поэту. Его же все знают в лицо. Или Марану… хоть его и не все знают, то есть теперь, наверно, уже тоже все, но и раньше… Вряд ли.
– Ну да, – сказала Ника. – При его внешности…
– Ах, – улыбнулась Дина, – внешность не играет роли… То есть играет, конечно, но не это главное.
– А что?
– Кевзэ. Высшая ступень. Существуют две ступени кевзэ. Маран владеет высшей.
– Откуда это знают женщины? – поинтересовался Дан. – Случайные женщины, которые…
– Но это же видно! По пластике. Неужели ты не обращал внимания на то, как он двигается? Не только он, все, кто дошел до высшей ступени.
– Обращал, – сказал Дан, сразу вспомнив тот вечер в Бакне, четыре года назад, когда на тропинке среди развалин вдруг разглядел схожую грацию походки Марана и Поэта. – Маран, Поэт и Дор. Я давно заметил.
– Ну вот. Ни одна женщина, которая в этом разбирается, не упустит подобного случая. А в Бакнии в этом разбираются все.
– Бедняжка Наи, – сказала Ника. – Он же будет всю жизнь ей изменять.
– Не уверена, – возразила Дина. – Хотя я почти не видела их вместе, но… Думаю, Маран сделал выбор.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… Люди ищут и находят… Или встречают случайно, неважно. Но когда они делают выбор… так у нас говорят… они перестают искать. Они вкладывают себя в достижение гармонии. И если это получается, то им больше никого не нужно. Понимаешь? Не нужно больше никого. Потому что это неповторимо. Единственный недостаток – когда это насильственно разрушают. Тому, кто потерял партнера, очень трудно пережить. Иногда невозможно. Вот главная опасность для этой милой маленькой женщины.
Маленькой! Дан улыбнулся. Дина, которая была не выше Наи, почему-то окрестила ее маленькой.
– Опасность? – не поняла Ника.
– Да. Ведь Маран любит риск. Это у него как болезнь, и, боюсь, неизлечимая. Вспомни хотя бы переворот. Когда я увидела Марана на трибуне, я сначала подумала, что он решил нас предать, а потом, что он сумасшедший. Собственно, это безумие и было, ведь провались наша попытка, все мы могли бы скрыться. Кроме Илы и Гана, но тем терять так и так было нечего. А все остальные могли.
– Из Башни Зеленого Знамени тоже? – спросил Дан.
– Конечно. Маран дал нам все ключи. Там есть подземный ход. Мы бы ушли. А он остался бы платить за всех. Страшно представить. Совершенно безумный риск, он мог спокойно не явиться туда. И если б не получилось, исчезнуть. Не обязательно ведь победить или умереть, если есть еще выход.
– У него не было, – вступился Дан. – Ты не понимаешь. Вы не понимаете. Он жил той жизнью ради этого шанса. Другого бы уже не было. И если б он бежал, та маска, которую ему приходилось носить, прилипла бы навсегда. Он, наверно, думал, что если хотя бы заплатит за всех, это его как-то очистит. В любом случае, он не хотел больше так жить. Он устал. Если не победить, так умереть.
– Ладно, – сказала Дина, – пусть так. А недавно, когда он полез под пули, он тоже хотел победить или умереть? Когда его ждала любящая женщина.
– Он не хотел умирать, – сказал Дан. – Он хотел покончить с Мстителями. Наверняка покончить. Может, именно для того, чтобы получить право любить эту самую женщину. Оплатив свой долг перед Ланой.
– Послушать тебя, так все оправдано.
– Конечно.
– Да не слушай его, Дина, – вмешалась Ника. – Они же два сапога пара. Дан и раньше был не робкого десятка, но с тех пор, как снюхался с Мараном, стал совсем отчаянный. Ты думаешь, он случайно поперся к Марану в момент, когда ни один честный человек в Бакнии этого не сделал бы? Учуял родную душу.
– Да, – сказала Дина задумчиво, – как ни удивительно, но он понял Марана лучше, чем мы. Мы ведь поверили. Я знаю Марана со школы, с четырнадцати лет, но я почему-то поверила, что он мог так измениться. Да что я – даже Поэт! Может, в глубине души он сохранял надежду, но иногда… Для него это была трагедия, он даже сказал мне однажды, что чувствует себя так, будто у него ампутировали половину души… И все же мы думали о Маране плохо. И вот пришел Дан, свалился с неба и…
– Я сразу почувствовал в нем тайну. И страшно хотел ее разгадать.
– Ты просто хотел найти себе напарника для всяких авантюр, – сказала Ника скептически. – Чтобы в один прекрасный день где-нибудь вместе угробиться.
– Почему обязательно угробиться? – пожал плечами Дан.
– Потому что этим кончится. И что будет с нами?
– С тобой ничего не будет, – сказал Дан сердито. – Переживешь. Ты же у нас нерастворимая. Выпадешь в осадок и переживешь.
– Может, и переживу, – ощетинилась Ника. – Но при таких интересах лучше с женщинами не слишком сближаться.
– Вообще-то Маран всегда старался дистанцироваться, – заметила Дина. – Зная свою натуру. Но на этот раз он, видимо, попался сам.
– Еще как попался, – сказала Ника мстительно. – С первого взгляда! Хлеще, чем она.
– Откуда ты знаешь, что с первого? – спросил Дан. – С чего ты взяла?
– Так ведь он один раз ее и видел. До Земли.
– Она его тоже один раз видела.
– Это тебе кажется. Она же сидела на станции. И могла смотреть все материалы, которые ты отсылал. Все ваши оправданные риски и маленькие геройства прошли перед ней. Немудрено было втрескаться по уши.
– Ах вот оно что! – пробормотал Дан.
– Да, мой дорогой. Представляю, как она, наверно, боялась случайно наткнуться на какой-нибудь его роман. Она же жуткая ревнивица. Вроде тебя.
– Какой роман? У него не было времени на романы. Не говори глупостей.
– Может, и женщин не было? Просто, без романов?
– А это уже не твое дело, – рассердился Дан. – Хватит. Пошли обедать.
– Не обижайся, Дани, – сказала Ника и потерлась щекой о плечо Дана. Тот продолжал молча смотреть в потолок. Ника вздохнула. – Я же не для себя. Мне с тобой и так хорошо. Но ведь мы – самая благополучная пара среди всех, кого я знаю. А что у моих подруг? Сдается мне, мы, женщины, свободнее говорим между собой на эти темы. А может, просто ты такой стеснительный? Так вот, ты не представляешь, что творится. Хотя ты отлично знаешь, что Земля кишит импотентами, гомосексуалистами, эксгибиционистами, лесбиянками и так далее. А ведь все это – прямое следствие мужской неполноценности. Человечество больно. И вот появляется возможность его исцелить. А ты принимаешь все на собственный счет и надуваешься.
Дан повернулся на бок и снисходительно воззрился на нее.
– Неужели ты думаешь, что все сразу кинутся заниматься этой штукой? – сказал он с иронией. – Люди слишком ленивы. Они предпочтут свои бесполезные таблетки, ведь, чтобы их глотать, не надо никаких усилий. Люди вообще терпеть не могут прилагать усилия для чего бы то ни было.
– Очень жаль, – сказала Ника. – Но надежда ведь все-таки есть…
– Словом, тобой движет чистый альтруизм? – поинтересовался Дан саркастически. – Лично тебе ничего не надо?
– Ну… Возможно, и я не отказалась бы попробовать…
– Что попробовать?
Ника засмеялась.
– Понимаешь, Наи…
– Она что, рассказала вам?..
– Не все, не пугайся! Так, кое-что.
– А именно?
– Не знаю, могу ли я?.. Впрочем, она, по-моему, не делала из этого секрета. Она рассказала про первую встречу, помнишь? Оказывается, она находилась всего в получасе лета от нас. У нее там живет подружка, она ее чуть ли не выставила из дому, ну может, и не совсем так, словом, подружка уехала и оставила ей ключи. Она отправилась туда и стала думать, как же ей заполучить предмет своих мечтаний… я бы сказала даже, вожделений, но ты, мой целомудренный Дани, пожалуй, разгневаешься. Я полагаю, что в конце концов она не выдержала бы и позвонила ему сама, но, к счастью, до этого не дошло.
– Благодаря тебе, – заметил Дан.
– Может быть. Хотя, по-моему, он тоже уже дошел до точки. Ну и… Что было по эту сторону, ты знаешь. Он примчался туда, за двадцать минут, между прочим, вместо получаса, поднялся по дорожке к дому… Как я поняла, это модный дом, одна огромная комната, в которую напихано все, от шкафов до бильярдного стола и от пианино до кровати или, как сейчас принято, тахты, уж не знаю, что там конкретно. Она, естественно, караулила его, стоя на крыльце, но когда флайер сел, кинулась в дом, чтобы он, не дай бог, не подумал, будто ей совсем уж невтерпеж… – Ника рассмеялась. – Это после того, как она по «фону» уже сказала все, что могла… Он переступил порог и спросил: «Мы здесь одни?» Она только кивнула, ибо потеряла дар речи, тогда он подошел к ней и…
– И?
– На ней было модное платье, на пуговицах. Держу пари, что она воображала себе сцену из фильма – музыка и пальцы, медленно расстегивающие… А может, я ошибаюсь, и ей тоже было не до кинематографических красот. Ему уж точно, потому что он просто-напросто рванул, и все пуговицы брызнули в стороны. Впрочем, это, наверно, и ты можешь, если постараешься. Но вот дальше…
– Она и про дальше рассказала?
– Одну фразу. Что осознала, на каком она свете, только под утро.
– Под утро? – спросил ошеломленный Дан. – Он же ушел утром.
– В том-то и дело, мой дорогой. Следующее утро или через день, если не все четыре.
– Как это возможно?
– А вот это ты уже спроси у Марана.
Маран не подавал голоса два дня, а на третий после полудня позвонил и попросил:
– Зайди ко мне.
– Сейчас?
– Когда сможешь.
Лицо у него было мрачное. Поссорились, что ли? – подумал Дан и сказал:
– Иду.
Он бросил книгу на стол и вышел. Ника, как обычно, сидела у Дины Расти, и ничто его в каюте не удерживало.
Маран был хмур и даже подавлен. Даже небрит, что случалось с ним чрезвычайно редко. Более того, перед ним стояла на три четверти пустая бутылка, а в руке он держал бокал и задумчиво рассматривал на свет темную жидкость. Когда Дан открыл дверь, он сказал:
– Посуда там, в шкафчике. Рядом с тобой. Найди себе что-нибудь.
– На коньяк перешел? – спросил Дан, садясь в кресло напротив. – По совету Поэта?
– Ага. Тут он промашку не даст. И правда, лучший напиток из тех, что я когда-либо пил. И потом, отопьешь глоток и вспоминаешь друга. Тоже ведь неплохо.
– Тебе его не хватает, – сказал Дан.
– Не хватает, – согласился Маран. – Мне его всегда не хватает. Его песен, его болтовни, его подковырок. Его дружеской помощи, наконец…
– Маран! Я ведь слышал ваш разговор перед стартом. Я не стал пересаживаться, потому что… Я так понял, что вы не против.
– Пожалуй. Поэт, по-моему, даже хотел, чтобы ты… Вошел в курс, так сказать. Ну и я не стал сопротивляться, подумал, что так будет проще.
– Я, правда, ничего не понял. Почти ничего. Кроме того, что могу чем-то помочь. Так?
– Можешь.
– Что я должен делать?
– Ничего особенного, Дан. Сидеть тут. И не уходить, даже если я попробую тебя выставить.
– Как это? – спросил Дан растерянно.
– А так. Не будь слишком деликатен.
– Но…
– Дан, я говорю тебе это, будучи в здравом уме.
– А что, ты собираешься потерять рассудок?
– Все может быть. Так что сиди. Если, конечно, я не отрываю тебя от более интересных занятий.
– Каких занятий? Какие на астролете могут быть занятия, кроме разве что чтения.
– А Ника?
– Ника считает, что хватит с меня и ночей. А днем она сидит у Дины. Она решила, что надо дать Дине выговориться. Ей кажется, что если Дина однажды выложит все, что у нее на душе, ей удастся наконец успокоиться и примириться. Хотя в свете того, что мы теперь узнали… Это ведь была гармония, да?
Маран молча кивнул.
– Я сомневаюсь, что Ника способна все понять. Все-таки, Маран, это нечестно. Ты должен был рассказать мне давным-давно.
– Я не мог, Дан, – сказал Маран смущенно. – И не только потому, что об этом не говорят. Ты ведь замечательный парень. И такой верный друг… Мне не хотелось тебя огорчать.
– Огорчать? По… Понимаю.
– Извини меня, но… Поэт подобрал правильное слово. У вас в этом вопросе ну действительно детские игры. Я вчера посмотрел несколько лент… Оказывается, информаторий корабля буквально набит такими штуками! Я и не подозревал. В две минуты я обнаружил каталог часов на триста. Триста не триста, но я посвятил этому битых полдня. Раз уж берешь ученика, надо знать предмет, не так ли? Я полагаю, то, что в фильмах, надо еще разделить, а не умножить на… какой-то коэффициент. И что в итоге останется?
– Но почему так получилось? – спросил Дан уныло. – Ведь у нас одна физиология.
– Ты спрашиваешь меня? Собственно, я, конечно, думал об этом. Возможно, дело в вашей религии. Я имею в виду вас, европейцев, и западную религию, до прочего у меня, естественно, руки не дошли. Религия раздавила все. Почему она культивировала столь странное отношение к лучшему из человеческих чувств или ощущений, понять трудно. По идее, оснований для этого нет, никто ведь не отрицал необходимость продолжения рода. Не знаю. С наскоку в таких сложных вещах не разберешься.
Он замолчал, вылил остаток коньяка себе в бокал, потом поставил пустую бутылку на пол и вытащил из-под стола еще одну, полную.
– Это уже напоминает мне Дернию, – сказал Дан. – Может, ты объяснишь мне?..
– Объясню, – сказал Маран с тяжким вздохом. – Куда я денусь? В общем, так. Это чертово кевзэ… Оно дает возможности для непередаваемых словами взлетов. Но! Обратная сторона, Дан. Как всегда. Видишь ли, это опасная штука. В кевзэ выделяют две ступени, они отличаются по степени владения собственным телом, арсеналу всяких приемов и, как ты говоришь, количеству и качеству. Это, наверно, понятно?
Дан кивнул.
– Собственно говоря, твоя терминология вполне подходит для характеристики разницы между ступенями. Низшая позволяет продвинуться как бы количественно. Ну возьми персонажи этих ваших фильмов, умножь их способности на два или на три, и ты сможешь приблизительно представить себе возможности человека, овладевшего низшей ступенью. Однако качественно нового на ее основе добиться нельзя. Но она и попроще, процентов семьдесят-восемьдесят мужчин в Бакнии ее освоили и практикуют. Какую-то часть ее, наиболее элементарную, знают практически все. А высшая посложнее. Но дает она гораздо больше. Но она и опасна. У вас, наверно, нет теории наслаждений?
– Что это такое?
– Именно то, что заключается в ее названии. Скажи мне, ты знаешь начатки биологии, вернее, не вообще биологии, у вас ведь это не одна наука, как у нас, а тех разделов, которые… По-моему, у вас это называется биохимией и физиологией. Ты имеешь о них понятие?
– Никакого, – сознался Дан. – Учил что-то в школе, но давно забыл, конечно.
– Тогда ты не поймешь… – Маран задумался.
– Ты хочешь сказать, что знаешь эти предметы?
– Немного.
– Маран! Ты собираешься удивлять меня до конца жизни или все-таки перестанешь когда-нибудь?
– Что тут удивительного, Дан? Ты же знаешь, что я человек любознательный.
– Любознательный!
– Ну да! Ладно. Не буду объяснять тебе, как и почему. В двух словах. Интенсивность чувств или ощущений, выбирай то слово, которое тебе больше нравится, не может возрастать до бесконечности. Существует какой-то предел. Грань. И если ее переступить, все может вывернуться наизнанку. Сам знаешь, как близко удовольствие соседствует с болью. Наслаждение может превратиться в боль, в отвращение, в безразличие. Это называется запредельным торможением. Человек может сломаться. Потерять способность что-то чувствовать. И не на один раз, а надолго, иногда навсегда. Понимаешь? Особенно в этом смысле опасно то, что называют пограничной зоной. Ясно, наверно? То, что на пределе, у самой грани. Правда, в отношении ощущений… ну я не могу объяснить, это неописуемо. Но есть риск переступить. А что касается предела, он у каждого свой. Это зависит…
– От второй индивидуальности?
– Видишь, ты уже кое-что знаешь. Да. Естественно, у женщин все не менее индивидуально, чем у мужчин. Есть такие, которым вообще очень мало нужно. Это ты тоже наверняка знаешь по земным женщинам. Большинству вполне достаточно того, что дает низшая ступень, может, потому и большая часть мужчин дальше не идет, останавливается на ней… Ну да большинство и есть большинство, что с него возьмешь! И, разумеется, есть женщины, которые способны добраться, так сказать, до самого верха. Но не сразу. Это требует времени. Чувствовать тоже надо учиться.
– Поэт сказал, что женщина созревает в тени мужчины. Он имел в виду это?
– Да. Очень точно, кстати. Но это процесс, а в каждый момент надо учитывать, что твоя партнерша может именно на данном этапе выдержать, и не переходить границу.
– А как ты узнаешь, на что способна женщина?
– Это элементарно. Когда изучишь систему, это придет само. Мне достаточно одного взгляда. Могу, например, тебе сказать, что твоя Ника относится к тем, кого можно раскрутить на всю катушку.
Дан внутренне сжался. Было в этой оценке что-то раздевающее.
– А Наи? – спросил он.
Он был уверен, что Маран не ответит. И его не покидало ощущение, что если тот промолчит, в их отношениях, в их дружбе может появиться трещина. Но Маран посмотрел на него, понял, в его глазах мелькнула легкая тревога, и он ответил без промедления.
– Извини, Дан, возможно, я был не слишком деликатен. Что касается Наи, я ведь говорил тебе, что сделал правильный выбор. Это значит, что она способна разделить со мной все, что я могу дать.
– И ты понял это с первого взгляда?
– Да, конечно. Помнишь то утро на станции, когда мы встретились в каюте шефа? Я ведь пришел гораздо раньше, мне не спалось, ему, наверно, тоже, он меня вызвал к себе, и мы обсудили все задолго до того, как ты проснулся. Проснулся, явился и все недоумевал, почему мы болтаем о посторонних вещах, а не о деле… И вот, когда мы с ним беседовали, открылась дверь в соседнюю комнату, Наи даже не вышла из нее, а лишь показалась на пороге и исчезла, была еще… в неглиже, как вы выражаетесь. И я сразу подумал: вот та женщина, с которой в один прекрасный день я мог бы забыть о всяком контроле. Что при моих возможностях – чрезвычайная редкость. Почти несбыточная мечта. Видишь ли, контроль это одна из важнейших составных частей кевзэ. Ты ведь понимаешь, чтобы не переступить грань и не причинить вреда, надо всегда себя контролировать. Отключиться можно только в одном случае: если у твоих и ее возможностей одинаковый предел. Собственно, это и есть краеугольный камень гармонии в сфере… если короче, ее называют второй сферой.
– Кажется, я начинаю потихоньку понимать. Ты сказал Поэту, что потерял контроль. А такие вещи часто случаются?
– Нет, Дан. Это поистине удивительно. Ты ведь знаешь меня немало лет, я всегда умел держать себя в руках. Во всех вопросах и тем более в этом, поскольку у меня еще и хорошая школа. А тут… Конечно, я слишком долго тянул. Правда, на то были причины. Вначале я вообще решил выкинуть эту блажь из головы и, можно сказать, выкинул. Там, на Торене. Я потому и так взбесился, потом, на Земле, когда ты стал звонить и всячески вытаскивать на свет божий то, что я считал похороненным.
– Считал, но на всякий случай, старался держаться от нее подальше, – усмехнулся Дан.
– Да. Но потом пришлось ехать к шефу. Не мог же я отказаться. И когда я волей-неволей оказался рядом с ней, я понял, что свалял дурака. Что от этого избавиться невозможно, что мне надо было позвонить ей в первый же день и привести все к логическому концу.
– Или началу, как говорит Ника.
– Пусть так. Но тогда уже было поздно. И я решил, что дождусь возвращения с Палевой. А что вышло с Палевой, сам знаешь.
– И ты остался там, несмотря на…
– А что я мог сделать, Дан? Бросить там несчастную Натали, эту запуганную, совершенно беспомощную девчонку, вернуться и явиться к Наи, понимая, что я – подо… – Дан понял, что он хотел произнести слово «подонок», но спохватился. – Извини, Дан. Я не хочу сказать… Я уверен, что просто первый сообразил, что надо делать.
– Да ладно, – сказал Дан. – Я давно привык к мысли, что вел себя самым жалким образом. Не смущайся.
– Представь себе, пока я сидел там один, мне было даже легче. Я попытался настроить себя на философский лад. Или фаталистический, не знаю… И потом, голова у меня все-таки была, в основном, занята историей с бомбой. И вдруг явились вы. И сразу двойное потрясение. Во-первых, пакт. Наверно, я так от этого устал, что с меня как будто свалилось все. Весь груз. Правда, не надолго, но на какое-то время я вообще перестал думать о Торене, о Бакнии, о прошлом, о настоящем… А во-вторых, я понял, что теперь-то мне ничто не помешает… И вся моя философия полетела к черту… Дан, ты просто вообразить не можешь, в какое состояние я впал. Я сам не мог бы вообразить… Если б мне кто-либо когда-нибудь прежде сказал, что я способен настолько потерять голову, я бы его высмеял. И чем ближе к Земле, тем хлеще. Я, конечно, старался взять себя в руки. Ведь я более-менее себе представлял, как обстоит дело. Я уже знал, каков уровень вашей второй культуры… Во всяком случае, в общих чертах…
– Вот как? – сказал Дан. – Значит, все-таки было с Индирой, да? Признавайся.
Он ожидал, что Маран, раз уж впал в откровенность, признает и это, но тот улыбнулся:
– Побойся бога, Дан, при чем тут Индира? Не забудь, в первый мой прилет на Землю мы провели чуть ли не две недели в горизонтальном положении, ты в постели с Никой, а я на диване с книгой. Ваша художественная литература описывает эту сторону жизни куда более физиологично, чем наши учебники по медицине.
